Текст книги "Из чего созданы сны"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)

4

На Юнгфернштиг я пошел покупать вещи для Ирины, позволив себе при этом не торопиться. С Берти я договорился, что, вернувшись из полицейского управления, он будет ездить по кварталу, пока не увидит меня, потому что ни одного свободного местечка для парковки здесь не было.

Я зашел в пять магазинов и накупил кучу вещей для Ирины. Денег у меня было достаточно, и размеры ее известны. Я следил за тем, чтобы все вещи сочетались, поэтому сначала приобрел открытое платье для коктейлей из красного шелка, потом зеленое шерстяное платье с черным лаковым поясом и джерсовый костюм цвета охры. Затем последовало черное шерстяное пальто с опушкой и отстегивающимся капюшоном из норки. Я все время представлял себе, как Ирина будет выглядеть в этих вещах. Продавщицы, которые меня обслуживали, были в восторге от меня. О таком мужчине, думаю, тайком мечтала любая из них. Я отправился в другой магазин и купил махровый халат, нижнее белье, лифчики и трусики, нейлоновые чулки и так далее, все различных фасонов и расцветок. Я представлял себе Ирину и в нижнем белье… Я купил золотую сумочку, подходящую к платью для коктейлей, а потом подумал: какого черта, – и купил черную сумку из крокодиловой кожи за 1200 марок. Я ведь мог постоянно заказывать новые суммы, если у меня кончались деньги. В магазине сумок я купил еще и черный кожаный чемодан, в который сложил все покупки. Затем я отправился в следующий магазин и увидел Берти, кружившего по кварталу. Он помахал мне, я помахал ему в ответ и пошел в обувной. Там я купил пару черных лаковых лодочек, которые Ирина сможет надеть к любому платью, и пару золотых кожаных туфель к платью для коктейлей. Потом я попал в парфюмерный и накупил помады, пудры, кремов, туши и других подобных штук, большой флакон духов «Эсти Лаудер» и флакон туалетной воды. Теперь чемодан был забит до отказа и довольно увесист. Я купил все, что хотел, и вышел под дождь вперемешку со снежной крупой, подождал, когда Берти в очередной раз проедет мимо, и сел в машину.

– В «Метрополь», – сказал я. Было 13 часов 25 минут.

– Ах, сладкий мой, ты пахнешь великолепно, – ухмыльнулся Берти.

– Закрой пасть, пес проклятый, – огрызнулся я и стукнул его по спине.

– Мне бы не повредил небольшой глоток «Чивас» в качестве аперитива, – сказал Берти. Я открутил крышку фляжки, и он выпил, управляя одной рукой, потом глотнул и я. Теперь, когда я думаю о том времени, это возвращение в отель, в ту мерзкую погоду, когда мы оба пили виски и я держал чемодан на коленях, вспоминается мне как самый счастливый момент нашего пребывания в Гамбурге.

5

Старый Карл Конкон плакал.

Он сидел в комнате, соседней с той, в которой закололи его сына, на втором этаже гостиницы для любовных парочек «Париж» на улице Кляйне Фрайхайт. Постепенно светало, отвратительный безрадостный ранний свет вползал сквозь грязные стекла, и повсюду еще горели электрические лампочки. На старике все еще была его белая куртка, в которой он обслуживал в мужском туалете клиентов «Кинг-Конга». Уголовная полиция забрала его прямо оттуда и привезла сюда. Он плакал всхлипывая, слезы текли по его бледному лицу. Он сидел на неубранной постели, которой кто-то пользовался и которую еще не перестелили. Множество людей сновало взад-вперед и все одновременно переговаривались. Это были сотрудники комиссии по расследованию убийств и отдела криминалистической техники уголовной полиции, фотографы и эксперты. Все они исполняли свою работу, обыденно и быстро. Когда прибыла фройляйн Луиза со своим проводником Вильгельмом Раймерсом, они уже закончили свое дело, и из одной машины, припаркованной возле гостиницы, двое мужчин в серых халатах извлекли нечто, похожее на закрытую металлическую ванну. Они затащили этот предмет на второй этаж, открыли его, положили туда Карла Конкона-младшего, снова закрыли и стащили вниз по лестнице, к машине. А Карл Конкон старший сидел на кровати, где только что предавались разврату, и плакал.

Труп в металлическом футляре пронесли мимо фройляйн Луизы, когда она как раз собиралась подняться вверх по лестнице. Никто не обращал на нее никакого внимания, все были слишком заняты своим делом, портье был уже не пьян, но небрит и бледен, и от него несло шнапсом. Тут неожиданно путь фройляйн Луизе преградил слуга, украинец Панас Мырный.

– Вам нельзя сейчас наверх, – сказал он.

Фройляйн Луиза – они с Раймерсом пришли сюда пешком от «Кинг-Конга» – внимательно посмотрела на него. Она находилась в состоянии чрезвычайного волнения, которое заставляло ее забыть о благих намерениях и об осторожности. Она подмигнула Мырному и прошептала:

– Украинец, да?

– Да, – ответил удивленный Мырный.

– Был когда-то крестьянином у себя на родине, так? – шепнула фройляйн. Он ошарашенно кивнул, но она этого не заметила.

– Вот и здесь, – проговорила она. – Вы – повсюду, как и обещали. Что было? Рассказывай!

Слуга, привыкший, что к нему обращаются на ты, помедлил.

– Кто вы, простите? – спросил он.

– Ну, так ты же сам знаешь, – сказала фройляйн, а Раймерс поспешил пояснить:

– Мы услышали в «Кинг-Конге» о том, что случилось. Дама хотела поговорить с господином Конконом. Теперь это уже невозможно.

– Наверху полиция, – неуверенно пояснил Мырный. – Я не имею права давать справки.

– Ну мне-то можно, – сказала фройляйн. Она открыла свою тяжелую сумку и показала украинцу множество банкнот. – Три – тебе, если ты мне все расскажешь, – шепнула она и вынула три купюры, после чего поставила сумку на кресло.

Мырный шмыгнул в коридорчик, который вел к двери в погреб. Она последовала за ним, Раймерс остался.

– Ну бери уж, – сказала фройляйн Луиза. – Ты ведь все видел, да? – Ее вдруг опять охватило ощущение, что она знает все, что было.

– Не то чтобы воочию видел…

– Конечно, не воочию, – произнесла фройляйн Луиза и сунула слуге три купюры в карман фартука. – Но все, что было вокруг да около, а? Как это произошло?

– Об этом меня уже спрашивали двое мужчин… Я имею в виду, кроме полицейских. Двое, которые были здесь ночью и видели мертвеца и фотографировали его. Я не имею права вам ничего рассказывать, сударыня. Я подписал договор и деньги от них за это получил, за то, что я больше никому ничего не расскажу.

– Этих двух мужчин я знаю, – мрачно заметила фройляйн Луиза. – Эксклюзивный договор с «Блицем», разве не так?

– Да, – ответил тот ошеломленно. – Откуда вы знаете…

– Я еще и не то знаю, – произнесла фройляйн Луиза. – И ты, и я, мы оба знаем, что мне известно гораздо больше. – Она пристально посмотрела на него. Мырного обуял ужас. Поскольку он не мог даже догадываться, на что намекала фройляйн, он решил, что его поймали.

Она молча смотрела на него.

– Итак, – произнесла она наконец, – ты видел убийцу Конкона.

– Откуда…

– Неважно, откуда я знаю! Мне что, пойти наверх к полицейским и сказать им, что ты его видел?

– Нет, нет! Пожалуйста, не надо! – прошептал украинец задыхаясь и заламывая руки. – Он же сбежал… Если я его выдам полиции… Что он тогда со мной сделает?

Об этом разговоре и обо всем, что пережила фройляйн Луиза в Гамбурге и на пути туда, я узнал, как я уже упоминал, значительно позже. На самом деле все было вот как: от нас он утаил, что не только слышал, как убийца спорил с Карлом Конконом, но и видел, как тот крался вниз по лестнице. Мырный стоял в том самом коридорчике, ведущем в погреб. От ужаса он прирос к месту и ничего не сказал ни нам, ни полиции из страха за свою серую жизнь. А теперь вдруг какая-то абсолютно чужая, насквозь промокшая, нелепая тетка наседала на него с угрозами и прямо в лоб сказала ему, что он видел убийцу. Панас Мырный дрожал от ужаса.

– Как он выглядел? – неумолимо расспрашивала фройляйн Луиза. – Я должна это знать. Потому что вполне возможно, что здешний убийца был еще и убийцей моего маленького Карела. Ты будешь говорить, или я иду к полицейским? Как тебе не стыдно, я-то думала, мы друзья!

Это последнее невразумительное замечание охваченный страхом украинец не понял. Он прошептал:

– Он меня заколет, как Конкона, если я выдам его. Вы не можете этого требовать от меня, сударыня.

– И тем не менее я требую! У тебя есть выбор: или ты рассказываешь мне все тут, не сходя с места, или я узнаю это от полиции. Ну так как?

Украинец буквально корчился от мук.

– Ну! – цыкнула на него фройляйн.

– Ну ладно, пожалуйста, – пролепетал он в отчаянии. – Это был высокий мужчина… хорошо одетый… совсем сюда не вписывался… синее пальто… фуражка… Смотрите! – крикнул вдруг слуга, оттолкнул фройляйн Луизу в сторону и бросился вперед.

– Как… – возмутилась фройляйн, не сразу увидев, что случилось. Проводник Вильгельм Раймерс схватил ее сумку, оставленную на кресле, и как раз собирался быстро покинуть крошечный холл гостиницы. – Нет! – закричала фройляйн. – Но господин Раймерс! Господин Раймерс! – Украинец набросился сзади на высокого пожилого мужчину и крепко держал его.

– Ах ты, тварь! – закричал он. – Решил стибрить, а? Решил даму обокрасть?

– На помощь! На помощь! – заорал и Раймерс пронзительным голосом. Он был смертельно бледен и словно лишился рассудка. Неожиданно он завыл по-волчьи. Украинец вырвал у него сумку.

– Засранец! Вор! Сволочь! – орал украинец.

Вниз по лестнице прогрохотали шаги. Холл вдруг наполнился людьми в гражданском и в форме. Пожилой господин в непромокаемом плаще с поясом и в сдвинутой на затылок шляпе громко произнес:

– Тихо! – Все затихли. – Что здесь происходит?

– Этот человек хотел скрыться с сумкой этой дамы, с вашего позволения, господин комиссар, – доложил слуга.

Бывшего штандартенфюрера так трясло, что ему пришлось прислониться к стене. Теперь он рыдал так же безутешно, как старик Карл Конкон на втором этаже, в неприбранной комнате.

– Это правда? – обратился комиссар к фройляйн Луизе.

Ее охватил панический страх.

Полиция!

Она не должна вступать в конфликт с полицией!

– Нет… нет, – пролепетала фройляйн Луиза.

– Что значит нет? – возмутился Панас Мырный. – Я же сам это видел. И вы тоже! Вы ведь тоже кричали! – Он протянул комиссару открытую сумку. – Вот пожалуйста, с вашего позволения, господин комиссар, с большими денежками хотел исчезнуть мерзавец!

– Как ваша фамилия? – спросил комиссар.

– Я… я… Раймерс… Вильгельм Раймерс… О Боже, как это ужасно… – Пожилой мужчина, закрыв руками лицо, всхлипывал так, что все его тело содрогалось.

– А ваша? – обратился комиссар к фройляйн.

– Луиза Готтшальк, – испуганно произнесла она. «Что теперь будет? Что теперь будет?» – проносилось у нее в голове.

– А что вы делаете здесь?

Раймерс быстро произнес:

– Я всего лишь сопровождал даму. Она приезжая.

– Откуда?

Фройляйн Луиза молчала.

– Откуда вы приехали, фрау Готтшальк?

– Из Нойроде, – ответила она.

– И что вы ищете здесь?

– Мне здесь вообще ничего не надо, – сказал Раймерс с трусливой юркостью крысы.

– Ну да, только украсть сумку с деньгами, – усмехнулся комиссар.

– Я просто хотел выйти на свежий воздух…

– Прекратите!

– Я ведь пришел только потому, что дама попросила меня сопровождать ее! Я ее уже сопровождал в Сан-Паули!

– Это правда, фрау Готтшальк?

Фройляйн Луиза скорбно кивнула.

– Тогда скажите мне, наконец, что вам тут надо?

Фройляйн Готтшальк затрясла головой.

– Вы не хотите этого сказать?

– Я… я… пожалуйста, господин комиссар, смилуйтесь… Мы исчезнем… Вы никогда нас больше не увидите!

– Э, нет, – произнес комиссар. – Э, нет, фрау Готтшальк. Так дело не пойдет. Здесь произошло убийство, надеюсь, это-то вам известно. Или этого вы тоже не знаете?

– Знаю, господин комиссар, – смиренно произнесла фройляйн Луиза, – это я знаю.

– И поэтому вы здесь?

– Да, поэтому я здесь. – «Больше не имеет смысла, – проносилось у нее в голове. – Ничто больше не имеет смысла».

– Унтер-офицер Лютьенс! – выкрикнул комиссар.

– Так точно! – Молодой человек в униформе с грохотом сбежал с лестницы.

– Возьмите еще одного человека и отвезите этих двоих на Давидсвахе. Я подъеду через полчаса.

– Нет! – жалобно воскликнула фройляйн Луиза. – Не надо в участок!

– Именно в участок, – сказал комиссар. – Там мы спокойно обо всем поговорим. Я уверен, у вас есть что рассказать мне.

– Вы не можете так просто арестовать меня! – из последних сил выкрикнула фройляйн Луиза.

– Я не арестовываю вас. Прошу следовать за сотрудником на Давидсвахе. Вы чуть не стали жертвой серьезной кражи, – сказал комиссар. – А мужчину мы арестуем. Доказанная попытка кражи.

– Господин комиссар, честью своей… – начал Раймерс, но комиссар брезгливо оборвал его:

– Ваша честь, будьте вы неладны! Красть у старых женщин деньги – вот в чем ваша честь, так? Давай, Лютьенс, уводи обоих!

Молодой унтер-офицер вежливо взял Луизу за запястье и подтолкнул ее вперед, в то время как другой полицейский завел Раймерсу руку за спину, принял сумку из рук комиссара и сказал экс-штандартенфюреру:

– Давай, пошли!

– Прошу вас, сударыня, – сказал унтер-офицер Лютьенс. Фройляйн Луиза вскинула к нему голову. Она чувствовала изнеможение, полное изнеможение. Пока она безвольно шла рядом с ним к выходу, ей вспомнилось одно место из Книги Иова, которую она почти всю знала наизусть. И когда она вышла под дождь и забиралась вместе с Раймерсом в полицейскую машину и потом ехала в ней, она проговаривала про себя эти слова: «Выводишь новых свидетелей Твоих против меня; усиливаешь гнев Твой на меня; и беды, одни за другими, ополчаются против меня. И зачем Ты вывел меня из чрева? Пусть бы я умер, когда еще ничей глаз не видел меня. Пусть бы я, как небывший, из чрева перенесен был во гроб! Не малы ли дни мои? Оставь, отступи от меня, чтобы я немного ободрился, прежде нежели отойду – и уже не возвращусь в страну тьмы и сени смертной, в страну мрака, каков есть мрак тени смертной, где нет устройства, где темно, как самая тьма».

И сирена полицейской машины завывала, и дождь хлестал по окнам, и фройляйн была в таком отчаянии, как никогда в своей жизни, кроме единственного исключения – когда умерла ее мать.

6

Такого испоганенного обеда в моей жизни еще не было. Никогда не надо ничего предвкушать. Когда мы с Берти приехали в отель, было уже два. Ирина сидела в салоне и не мигая смотрела на дождь. Она была очень молчалива. Я решил отдать ей обновки после еды и отнес чемодан в спальню. Потом позвонил горничной, чтобы она убралась. По прибытии я договорился со своим старым знакомым, старшим портье Хансликом, что мы можем пообедать в свободном салоне на нашем этаже, если я не желаю спускаться в ресторан. Я не хотел этого, поскольку боялся, что с Ириной может что-нибудь случиться.

– Но вам придется немного поторопиться, господин Роланд, – предупредил Ханслик. – В ресторане обслуживают только до половины третьего, а на этаже это будет еще дольше, не так ли…

– Хорошо, господин Ханслик, – сказал я. Ведь еще был Хэм, ждавший новостей, которому обязательно нужно было позвонить. Две горничные появились с пылесосом и тележкой, нагруженной чистящими средствами и чистыми полотенцами. Я начал нервничать. Больше всего меня раздражала грусть Ирины. У меня мелькнула мысль: «Неужели я, идиот, начинаю ревновать к этому Билке. Этого мне еще не хватало». Я сделал глоток из своей фляжки, которую всегда таскал на поясе, закурил сигарету и велел горничным сначала привести в порядок спальню и ванную. А Берти я сказал, чтобы он шел с Ириной в салон и заказывал еду и что я скоро подойду.

– Что бы ты хотел съесть? – спросил Берти.

– Все равно, на твой вкус, – ответил я.

Они ушли с Ириной, а я сел на диван в салоне, отхлебнул еще немного из фляжки и заказал телефонистке свою редакцию во Франкфурте. Из соседней комнаты доносился глухой гул пылесоса. Голосов девушек, которые наверняка переговаривались между собой, я не слышал. Так что я мог спокойно рискнуть говорить в полный голос, когда трубку взял Хэм. Не дав сказать мне ни слова, он сразу объявил:

– Херфорд в восторге. Все слова уже сказал! Мама празднует! Лестер поджал хвост и изображает из себя лучшего друга. Вы получаете четыре полосы. Заголовки аршинными буквами. Ляйхенмюллера они загоняли с оригинал-макетом, так что он бегает, свесив язык.

– А моя фамилия?

– Крупно, не беспокойся, малыш. Это твой материал, никто его у тебя не отнимет. Уже в анонсе будет стоять: «Новый Роланд». – Он засмеялся.

– Что тут смешного?

– А все, – сказал Хэм. – Продолжение, которое ты уже сдал, понравилось женскому совету. Но Херфорд воодушевился только тогда, когда Лестер рассказал ему о возражениях – ну, ты понимаешь, больше о мужчине, о том, как его возбуждать, – и Херфорд затребовал у священного Штальхута срочный анализ. Компьютер его как раз выдал. Держись, а то упадешь. Серия, которая сейчас идет, твой «Совершенный секс», переходит в серию о мужчине, его страстях и особенностях. Ты только напишешь переходный мостик, и начнется новая серия. Херфорд меня на днях спрашивал, точно ли ты справишься с двумя сериями одновременно.

– Еще как! – взволнованно воскликнул я. – Конечно, справлюсь!

– Херфорд прет сейчас напролом, – сказал Хэм. – Хочет прорваться вперед. С двумя твоими сериями. Секс и выдавливание слез. И однополая любовь. Компьютер предсказывает бешеный успех.

– Ничего другого нельзя было и ожидать.

– Точно. Компьютер уже даже придумал название новой серии о сексе – «Мужчина как таковой».

– Как?

– «Мужчина как таковой», – повторил Хэм. – Название уже принято, его уже рисуют. Сегодня после обеда состоится летучка по поводу обложки. Начинается ведь с твоей лагерной истории. Скорее всего, возьмем этого маленького пацана, как он без сознания лежит на полу барака, рядом со своей трубой. Великолепный снимок, скажи это Берти, ему будет приятно. В следующем номере уже начинается твой «Мужчина как таковой». К нему они хотят тоже что-нибудь особенное на обложку. Скажи, ты ведь не извращенец?

– Нет, вроде.

– Но в «Мужчине как таковом» тебе придется. Это будет хроника всех извращений, которые возбуждают мужчин. У тебя достаточно литературы? Я уже послал за ней. Соберут все, что есть.

– У меня есть кое-что получше, – сказал я. – Тутти! Вы же знаете, большая любовь Ляйхенмюллера. Вот кого надо расспросить.

– Потрясающе, – воскликнул Хэм.

– Проведу пару приятных часов с Тутти, – сказал я. – А теперь послушайте, пожалуйста, внимательно, Хэм. Вместо долгих пересказов я вам прокручу беседу в полицейском управлении. – Я взял магнитофон и, включив его, приставил к трубке.

Таким образом Хэм услышал весь наш разговор с блюстителями Конституции Кляйном и Рогге. Я тоже еще раз послушал. Беседа заново взволновала меня. Что там еще будет? Я отложил магнитофон и рассказал Хэму о сотрудниках контрразведки, охраняющих Конни Маннера. Во Франкфурте секретарша Хэма Рут стенографировала все, что я передавал. Она прекрасно поспевала за мной.

– Я сейчас поем, а после обеда мы с Берти поедем в гамбургское отделение MAD, – сообщил я. – Посмотрим, что там можно нарыть.

– Это будет очень трудно, – заметил Хэм.

– Да, – согласился я.

– Потом опять позвони. И пошли новые пленки, – попросил Хэм.

– О’кей, – ответил я. Горничные постучали в дверь из спальни в салон и просунули головы. Я кивнул. Теперь они уберутся в салоне. Я попрощался с Хэмом и повесил трубку.

– Вам не обязательно делать это чересчур основательно, – сказал я девушкам и дал каждой по десять марок. – Здесь не так уж грязно, а отель полон. Я думаю, у вас достаточно работы.

– С ума можно сойти, сколько работы, – заметила та, которая была посимпатичнее. Я взял магнитофон и поставил его рядом с пишущей машинкой на стильный комод.

После этого я совершил четыре больших ошибки. Одна была неизбежна, трех других я мог бы избежать.

Когда я поставил магнитофон, мне в голову пришла одна мысль. В шкафчике, на котором стоял телефон, было встроенное радио с тремя клавишами. По нему можно было слушать радиостанцию NDR, музыку с магнитофона и музыку из бара. Я решил развеселить Ирину, чтобы во второй половине дня, когда она опять останется одна, у нее не сдали нервы. Почему бы не попросить одного из барменов – я их всех хорошо знал – ставить хорошие долгоиграющие пластинки Питера Неро или Рэя Конниффа, или Генри Манчини, или еще что-нибудь на его вкус, пока меня нет. А еще я хотел, чтобы музыка звучала, когда я вдохновлю Ирину надеть после обеда одно из новых платьев, прежде чем мы уйдем. Я нажал на клавишу бара, но приемник молчал. Я нажал на две другие клавиши, но и они не работали. Я позвонил на коммутатор.

– Говорит 423-й, Роланд. У меня сломано радио. Будьте добры, пришлите мне электрика.

– Сейчас кто-нибудь подойдет, господин Роланд.

– Спасибо.

Гостиничный электрик пришел через пару минут. Это был молодой парень, стройный блондин в синем комбинезоне и с ящиком инструментов. Весьма дружелюбный на вид.

– Добрый день, – поздоровался он. – У вас радио не в порядке?

– Да. Все клавиши мертвые.

Он присел на корточки перед шкафчиком и открыл ящик с инструментами.

– Сейчас сделаем. – Он принялся отвинчивать переднюю стенку приемника с волоконной сеткой. Я вдруг подумал о том, что мне предстоит, – две серии и, быть может, возвращение в качестве серьезного журналиста! – и сделал глоток из фляжки.

Девушки закончили свою работу и попрощались. Они исчезли вместе с пылесосом, использованными полотенцами и тележкой с моющими средствами.

– Ну что там? – спросил я.

– Ничего страшного, – ответил электрик. – Одна лампа и один контакт.

– Сколько времени вам понадобится?

– Полчаса, наверное.

– Мне надо идти обедать. Меня друзья ждут. Мы в салоне 436. Закройте на ключ, когда закончите, и принесите его мне, пожалуйста. – Я дал ему двадцать марок.

– Большое спасибо, – поблагодарил он. – Я занесу вам ключ, сударь. – Он продолжал усердно раскручивать приемник. Я побыл еще минутку, попрощался с ним и быстро пошел к Ирине и Берти, ждавшим меня. Тем самым из своих четырех ошибок я совершил уже три.

7

Такое не должно было случиться со мной, проработавшим столько лет в этой отрасли. Никогда. И все же это случилось. Я был слишком взволнован, заносчив и чертовски уверен в себе. Несмотря на весь свой опыт, я доверял не тем, кому надо, а кому действительно надо, не доверял. Я считал, что напал на верный след, и совершенно забыл о том, что так крепко усвоил за многие годы, а именно: что любая вещь и любое дело всегда истинны лишь отчасти, а другой своей частью ложны, и что правда и ложь, справедливость и беззаконие переходят друг в друга, и что те, кому доверяешь, могут предать тебя, а те, кому не доверяешь, спасти.

Все это я знал, прекрасно знал, но, вероятно, забыл в этот день. Я был просто сам не свой при мысли о том, что у меня появился шанс снова стать самим собой.

Ошибка номер один: то, что радио не работало, должно было озадачить меня. В моей ситуации мне нужно было самому исследовать его и позаботиться о том, чтобы оно вообще больше не могло работать, не важно как и в какой форме, вместо того, чтобы вызывать незнакомого мне электрика.

Ошибка номер два: я не имел права покидать номер, пока там работал этот электрик. В номере ни в коем случае не должны были оставаться сотрудники или посторонние, если хотя бы один из нас троих – Ирина, Берти или я – не присматривал за ними.

Ошибка номер три: я был взволнован, как самый паршивый новичок, и каким-то невероятным образом поставил включенный магнитофон рядом с пишущей машинкой. Это случилось из-за того, что я все время машинально теребил кнопки, пока прокручивался разговор с двумя господами из Ведомства по охране конституции. Потом я машинально нажал и на запись.

До сих пор это еще не было ошибкой. Но когда я позже вновь взял магнитофон в руки, я увидел, что он выключен, и посчитал это совершенно естественным. Он же отключился автоматически, после того как в кассете прокрутилась вся пленка. И тут я совершил головотяпство. Как всегда, я был в жуткой спешке и по ошибке решил, что кассета полная. Я ее вынул и отложил, а чистую вставил. Когда я, наконец, прослушал кассету и услышал, что именно там было записано, было уже слишком поздно, несчастье уже случилось.

8

Звук нажатия на клавиши радио.

Гудение пылесоса.

Мой голос: «Говорит 423-й, Роланд. У меня сломано радио. Будьте добры, пришлите мне электрика».

Это было первое, что записалось после беседы в полицейском управлении.

Далее следовали мой разговор с электриком и мой уход. Потом шла пауза, звуки уборки.

Затем голос электрика: «Дело в микрофоне. Микрофон отошел».

Разъяренный голос без акцента: «Болван! Жалкий болван! Надо быть идиотом, чтобы встраивать микрофон. А что бы я делал, если бы Роланд вас сейчас не вызвал?»

Голос электрика: «Прошу прощения. Я очень сожалею. Это не моя вина. Два винта ослабли и…»

Голос без акцента: «Потому что вы их как следует не затянули! Все было бы кончено, если бы Роланд – уж не знаю почему – не стал ковыряться в радио и не заметил бы, что оно не работает!»

Голос электрика: «Это больше не повторится. Я ведь делаю все, что вы от меня требуете, я сделаю все, если вы только сдержите свое слово».

Голос без акцента: «Свое слово я сдержу, если все пойдет нормально и ничего не случится по вашей вине. В противном случае можете забыть о моем слове, вы, недотепа!»

Голос электрика: «Послушайте, я ради вас всем рискую! Мое место! Сообщение о правонарушении! Тюрьма!»

Голос без акцента: «Ради меня? Вы хотите сказать, ради вашего отца!»

– Да, да, конечно…

Потом звуки производимой работы. Откручивание, царапанье, опиливание, легкое постукивание:

– Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Как теперь звучит?

– Теперь снова звучит хорошо. Уму непостижимо. Встроить микрофон – уже проблема для человека!

– Я прошу извинить меня!

– Вы поставляете хорошую работу. Мы поставляем хороший товар. – Короткий смешок: – Мы не поставляем хороший товар, хотел я сказать.

Звуки работы. Около пяти минут.

Потом:

– Теперь все снова встроено.

– Соберите свои вещи и отнесите Роланду его ключ.

– Будет сделано. Еще раз спасибо. Спасибо… Спасибо…

Потом кассета докрутилась до конца, не записав больше ничего, кроме удаляющихся шагов электрика и звуков открываемой и закрываемой на ключ двери.

Вот так.

Четвертую и самую большую ошибку я совершил сразу после этого, но она единственная была неизбежна.

9

Я вошел в салон, в котором сидели Ирина и Берти. Они действительно ждали меня. Я был растроган.

– Мы уже заказали, – сказал Берти. – «Леди Курзон». Морской язык «Валевска». «Пеш Мельба». Мозельское, хорошего позднего сбора, порекомендовал официант. Тебя это устроит?

– Замечательно, – воскликнул я, широко улыбнувшись Ирине. Она ответила серьезным взглядом. Она была почти не накрашена и все еще в своем голубом жакете и кофте и полуботинках на низком каблуке. Она молчала. Берти позвонил кельнеру. Тут же дверь распахнулась. Была вторая половина дня, и сейчас должен был дежурить, как сказал утренний кельнер, мой друг господин Оскар. Однако дежурил не он. Большой стол на колесиках, накрытый камчатной скатертью, с подогреваемыми тарелками, вином и супом, вкатил не господин Оскар, а совершенно не знакомый мне официант.

– Добрый день, месье, – приветствовал он меня, приступив к сервировке. Он говорил с французским акцентом. На нем был черный костюм с коротким пиджаком до талии, белая рубашка с черным галстуком и белый фартук.

– Добрый день, – ответил я. – Я думал, сегодня с двух дежурит господин Оскар.

– Он и дежурил бы, – ответил незнакомый кельнер. У него были проблемы с произношением. – Но утром я имею дела, поэтому мы поменялись.

– Как вас зовут?

– Жюль, месье. Жюль Кассен. – Он поставил на стол черепаший суп и налил немного белого вина в мой бокал. Я попробовал. Вино было великолепное, и я сказал ему об этом.

– Мерси, месье. – Наполнив все бокалы, он удалился.

– Ну, тогда приятного аппетита, – произнес я подчеркнуто бодро. Мы начали есть. Никто не говорил ни слова – мы как будто сидели за столом, за которым не хватало трех людей. – Что это с вами? – спросил я наконец.

– Ах, фройляйн Индиго, – вздохнул Берти. – Она все время одна. Ее посещают грустные мысли. Она волнуется. Вот и рассказывала мне сейчас об этом. Ее можно понять.

– Разумеется, ее можно понять.

Тут мы оба начали утешать ее, Берти шутил, очень деликатно, и я подумал, что действительно влюбился в Ирину и что мне только этого не хватало. Я погладил ее по руке и сказал, что через пару часов мы будем знать гораздо больше. Официант Жюль пришел с морским языком на другом столике и сервировал все исключительно элегантно. Это был уже немолодой человек, за пятьдесят, двигавшийся с присущей французским официантам грациозной ловкостью. Морской язык был восхитителен. Мое настроение моментально улучшилось, я перестал нервничать и сказал Берти, что нам дают четыре полосы и все в восторге от его фото. Ирина ела молча, с опущенной головой, и не произносила ни слова.

Жюль Кассен принес мороженое «Пеш Мельба» и спросил, не желаем ли мы мокко.

– Да, – сказал я. – И коньяк. «Реми Мартен», но в наш люкс, пожалуйста.

– Будет исполнено, месье. Я накрою у вас. Вот, пожалуйста, ваш ключ. Его передал мне наш электрик. Радио в порядке.

– Спасибо, господин Жюль, – поблагодарил я. В салоне горела люстра, на улице из-за затяжного дождя очень рано стемнело, там было просто омерзительно, а нам предстояло скоро опять выходить. Мы ели мороженое, и я сказал Ирине: – Я вам кое-что принес. Подождите, пожалуйста, в нашем салоне, пока мы все распакуем и красиво разложим в спальне.

Она вдруг улыбнулась.

– Ой, как замечательно! – произнесла она.

Мы с Берти улыбнулись друг другу, а я радовался улыбке Ирины, словно восходу солнца, которого ждал так долго, что весь продрог. Я не думал о том, что это могла быть безрадостная, фальшивая улыбка, ведь Ирина изучала психологию, я думал лишь о том, насколько она была красива, изумительно красива. Я позвонил. Пришел старший официант по этажу Жюль, и я сообщил ему, что мы возвращаемся в люкс.

– Отлично, месье. – Я заметил, что он делает мне знак, отдал Берти ключ и, делая вид, что ищу в кармане деньги на чаевые, сказал им:

– Идите вперед, я сейчас приду.

Они ушли.

Я спросил:

– Что случилось, господин Жюль? – и протянул ему двадцать марок.

– Спасибо, месье. – Он демонстративно посмотрел на свои наручные часы. – Сейчас три двадцать одна. Ровно в половине четвертого вам будет звонить ваш издатель.

– Что? А откуда вы…

– Потом. Он вам все объяснит. То есть не он, а месье Зеерозе.

– Откуда вам известно это имя?

Он засмеялся.

– Откуда я знаю имя? – Он посерьезнел. – Вам будут звонить не сюда, месье, а в «Клуб 88».

– Где это?

– Прямо напротив отеля. Портье даст вам зонт. Вам нужно только пересечь улицу.