Текст книги "Из чего созданы сны"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)

Мы прошли в старый дом напротив и по грязной лестнице поднялись на пятый этаж. Там Кулей постучал особым кодом в обшарпанную дверь. Нам открыли. Квартира за ней была опустошена. Со стен свисали клочья обоев. В большой комнате, окнами выходившей на улицу, работали двое молодых ребят. Кулей представил нас, и они поздоровались. На столе перед ними стояли полевые рации. Провода от них тянулись высоко под потолок, где образовывали целый пучок. Был еще один, обычный телефон и магнитофон, соединенный с подслушивающими телефонами. А кроме всего этого серый металлический ящик – коротковолновый передатчик, по которому поддерживалась связь с полицейскими машинами. Время от времени они докладывались. Их была целая прорва в этом квартале, несомненно, таких же обычных штатских авто, как и у Кулея. Тут же, на столе были термосы и сандвичи. У стены стояли две походные раскладушки. Ребята вели наблюдение в бинокли, один из которых был прибором ночного видения.

– Ну, что Тернер? – спросил Кулей.

– Ремонтирует телевизор, – ответил один из парней и подал Кулею свой бинокль.

Кулей передал его Берти, а Берти мне. Я посмотрел в мастерскую Тернера напротив. Окна этой пустой квартиры были прикрыты легкими занавесями, так что сюда никто не мог заглянуть, а отсюда все было видно прекрасно. Напротив, в своей мастерской, действительно, сидел Флойд Тернер и трудился над телевизором. Это был мужчина с могучей головой, большим носом, черной короткой шевелюрой и утонченными руками. Его руки меня заворожили. Прекрасные женские руки.

– Может, конечно, все-таки оказаться, что мы на ложном пути, – сказал Кулей, усаживаясь и протягивая ноги на стол.

– Конечно, – улыбнулся Берти своей бесшабашной мальчишеской улыбкой. – Все может быть. Здесь никогда не знаешь наверняка.

И вот уже долгих одиннадцать часов мы торчим здесь, как Богом проклятые, и ждем, когда Тернер выйдет из дома. А он все не выходит. Сидит себе в своей мастерской и работает над этим телевизором. Между делом он пару часиков вздремнул и снова принялся за работу. Когда стемнело, включил по всей квартире свет и продолжил что-то там мастерить. Тем временем сменились парни у аппаратуры. Кулей уходил и возвращался. И только мы с Берти торчали, как идиоты, на своих табуретах и ждали, что что-то произойдет. Но ничего не происходило. Абсолютно ничего. Тернер ни разу никуда не звонил, ему тоже. В восемь вечера третий молодой человек принес нам свежие сандвичи и горячий кофе. Мы перекусили в темноте, а потом Берти сказал, что хочет слегка вздремнуть. Тернера он уже сфотографировал через окно, сразу после нашего прибытия. Он улегся на одну из раскладушек и в следующую минуту уже спал. И только в пять минут одиннадцатого, наконец-то, хоть что-то произошло.

20

Зажужжал один из полевых телефонов, тут же автоматически включился магнитофон, парень у окна схватил трубку. Напротив, в квартире Тернера, в ярко освещенных комнатах никого не было видно. Звонок был коротким. Парень положил трубку и поспешно сказал:

– Тернер вызвал такси. На Трой-авеню. К дому.

– Пошли, – сказал Кулей мне и Берти. Мы схватили пальто, Берти прихватил камеры, а я – свой бинокль, и мы скатились по лестнице.

Через черный ход мы выскочили в загаженный двор и через него на ближайшую боковую улицу. Мы домчались до «шеви» Кулея и прыгнули в машину. Кулей включил рацию, выдернул из-под сиденья пистолет-автомат и швырнул его на заднее сиденье подле меня, потому как теперь я сидел там.

– Вы вооружены? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – С оружием нас бы не пропустили на таможне.

– Тогда держитесь в тени. Есть у меня еще пистолет, но он мне самому будет нужен. – Он сообщил о готовности на Центральную.

Мы слышали доклады других машин – их было не меньше дюжины. С этого момента радиосвязь уже не отключалась. Парни из пустующей квартиры сообщили, что к дому подъехало такси.

– Всем… всем… всем… К дому на Трой-авеню подъехало желтое такси. Подозреваемый садится. Желтое такси отъезжает. Поворачивает на запад на Линден-бульвар. Машина двенадцать, вы начинаете преследование. Ясно?

– О’кей, – ответил по рации Кулей.

В этот момент мимо нас проследовало желтое такси. Движение на трассе было не слишком оживленным. Мы сели ему на хвост – на значительном отдалении. Теперь Кулей через Центральную указывал путь следования, подробно комментируя действия желтого такси с Тернером. Вначале оно проехало весь Линден-бульвар до Фиатбуш-авеню и повернуло по ней направо, на север. Мы за ним. Фиатбуш-авеню изгибалась в северо-западном направлении и проходила через густой темный Проспект-парк. В этом месте – я помнил это по своему прежнему визиту – под ней пролегала ветка подземки БМТ-Сабвэй-Лайнс, справа тянулся Ботанический сад. Сейчас, слабо освещенный редкими фонарями, он был едва различим в темноте. Так же едва угадывались контуры Бруклинского музея и в конце парка – массивное здание Центральной библиотеки. Здесь было транспортное кольцо – Гранд Ами Плаза. Желтое такси сделало круг по площади и теперь повернуло по Проспект-парку на юго-запад.

Кулей сообщил об этих маневрах и добавил:

– Почему парень не развернулся внизу, в парке – понять не могу?!

– Возможно, вас заметили, – последовал ответ из Центральной. – Прекращайте преследование, номер двенадцать. Машина восемнадцать, ведите дальше.

Итак, мы скинули скорость и пропустили мимо целое стадо машин. А через какое-то время снова раздался голос Центральной: «Внимание! Желтое такси поворачивает на Проспект-авеню. Направление – северо-запад к Пятой авеню».

Слева от нас, за жилыми блоками лежало огромное Гринвудское кладбище. Пару раз между домами мелькали его деревья и каменная ограда. Мы проехали Пятую авеню, Четвертую, Третью…

Центральная сообщила, что такси номер такой-то теперь спускалось по Третьей авеню в юго-западном направлении. Мы прибавили скорость. Машины мчались здесь как бешеные. Бруклин-Квинс-Экспрессвэй – полное название этой скоростной автомагистрали. Нам еще долго предстояло ехать по ней.

– Желтое такси поворачивает на Вторую авеню, – послышалось из рации. – Очевидно, направляется в порт.

Под «портом» подразумевались Бруклинский пирс, склады и доки в Аппер-бэй^[122] Гудзона.

– Следуйте на юго-запад к докам терминала Буша. Не приближаться! Оцепить район! Машины один, два, три и семь подходят со стороны игровой площадки. Машины пять, девять, десять и одиннадцать проходят дальше до Департамента санитарии и «Бруклин Юниэн Газ Компани».^[123] – Центральная распределяла машины преследования. – Номер двенадцать осторожно сопровождает желтое такси. Желтое такси снижает скорость у пирса три.

– О’кей, Центральная, – отозвался Кулей.

Он рванул машину в нагромождение плохо освещенных и вовсе не освещенных улиц, ведущих к порту. Здесь уже пахло морем и нефтью. Неожиданно перед нами открылись громадные пирсы с судами, кранами, транспортируемыми грузами и пакгаузами. Перед пирсами повсюду были установлены заграждения. Да, Тернер явно не собирался ни к какому из судов. Мы увидели перед собой такси. Оно проезжало мимо пирса номер три, места складирования и причалов «Америкэн Хемисфэрэ»^[124] и «Америкэн Стар Лайн».^[125] Дорога сужалась. Здесь пролегали рельсы к терминалу Буша, стояли гигантские грузовики и, к счастью, еще куча других машин. Желтое такси остановилось у ресторанчика. Нет, даже «ресторанчик» – слишком громко сказано. Это была, скорее, матросская забегаловка, из которой упал луч света и донеслись звуки радиомузычки, когда человек по имени Тернер открыл туда дверь. На Тернере был темный плащ и шляпа. Кулей сообщил по рации, что Тернер вошел в кабак.

– Как только выйдет, осторожно преследовать дальше, – приказала Центральная.

– Понял, – ответил Кулей.

Только из этого «осторожного преследования» ничего не вышло. Не больше чем через пять минут Тернер вышел из забегаловки и собрался сесть в такси. Под мышками он держал две бутылки шнапса. Тут шофер высунул голову из окна и что-то сказал ему, кивнув головой назад, на нас. Наверное, он заметил, что за ним слежка, и опасался ехать дальше. Мы еще увидели, как Тернер швырнул обе бутылки на заднее сиденье, и вдруг в руках у него оказался пистолет. Он ударил им шофера по черепу. Тот осел. Тернер выкинул его из машины прямо на мостовую, прыгнул за руль и рванул. Берти работал как одержимый. Кулей в темпе докладывал Центральной все, что происходило.

– Преследовать! Тернера остановить и взять, во что бы то ни стало! – прорычал голос из Центральной. – Машины один, два, три – на два блока ближе – пошли! Машины восемь, четыре, пять, шесть…

Дальше я уже не слышал – взревел мотор, и «шеви» Кулея взял с места в карьер. Меня отбросило назад. Мимо бесчувственного шофера, по ухабистой мостовой мы влетели на узкую дорогу вдоль складских помещений. Впереди нас Тернер, не останавливаясь, вдруг обернулся и выстрелил. Пуля угодила в левую фару «шеви». Кулей выругался. Он выхватил оружие, высунул из окна руку и начал стрелять по такси. Он попал в колесо, по крайней мере, так показалось, потому что такси вильнуло, прокрутилось вокруг своей оси, чуть не врезалось в лежащую на земле бетонную глыбу, и его юзом занесло во двор между двумя пакгаузами. От «Бруклин Юниэн Газ Компани» и вообще со всех сторон вдруг возникли остальные машины. Взвыли сирены. Кулей развернул свою оставшуюся супермощную фару вверх и осветил местность. То же сделали и остальные машины. Все вокруг озарилось резким ослепительным светом. С пирсов и из кабака сбежались мужики, но остановились на отдалении. Кулей подогнал свой «шеви» к въезду между двумя многоэтажными пакгаузами, выложенными из сырого красного кирпича. Такси занесло во двор, оно протаранило и рассыпало штабеля деревянной тары. Доски и кучи упаковочной стружки устилали землю.

Сирены выли, фары светили, и первые машины медленно пробирались через разгромленный въезд. Как только наш «шеви» высунулся из-за угла склада, прогремел второй выстрел, и погасла его последняя фара. Кулей резко затормозил, схватил свой пистолет-автомат и выскочил из машины.

– Оставайтесь на месте! – на лету бросил он. – Слишком опасно без оружия. Поняли?

– Поняли, – ответил Берти, подвинчивая что-то в своем «Хасселбладе».

Едва Кулей исчез, мы тоже уже были снаружи. Кулей теперь стрелял во двор из-за кирпичного угла пакгауза. Его коллеги – из-за угла соседнего здания. Тернер открыл ответный огонь. Мы с Берти бросились на землю и по-пластунски переползли к тому месту, откуда был виден двор. Это был узкий двор, зажатый мощными кирпичными стенами и слабо освещенный двумя фонарями. Когда такси заносило, его, видно, развернуло, и теперь оно стояло к нам своими передними фарами. Дверца со стороны водителя была открыта. Тернер, согнувшись, засел за ней и оттуда стрелял.

– Это тупик, – заметил Берти, фотографируя из положения лежа.

Сирены вдруг смолкли, и из мегафона раздался голос:

– Выходите, Тернер! У вас больше нет шансов!

Ответом были три выстрела.

Теперь и детективы бросились на мостовую.

– Выходите! Руки за голову! – гремело из мегафона.

Еще три выстрела.

Тернеру ответила огневая атака. Несколько пуль попало в такси, другие диким рикошетом разлетелись по двору. Тернер опять выстрелил. Одна из машин продвинулась вперед и мощным лучом осветила двор. Тернер стрельнул по нему, но промахнулся. Внизу, под дверцей, были видны его коленки. Пока у него были боеприпасы – а их у него, кажется, было немерено, – он был очень опасен. Проникнуть во двор было невозможно.

Неожиданно из-под такси на мостовую потекла какая-то жидкость.

– Что это? Кровь? – спросил Берти. – Неужели они в него попали?

– Понятия не имею, – сказал я.

Но, похоже, они в него не попали, потому что в следующий момент Тернеру таки удалось поразить горящую фару. Теперь двор по-прежнему освещали только два тусклых фонаря. Вдруг я заметил под капотом такси какое-то шевеление. Все видели это. И никто ничего не предпринял. Мы все словно остолбенели. Что Тернер мог там делать?

Там что-то блеснуло.

– Подставил под мотор бутылку, – прокомментировал Берти.

Тень под капотом слегка передвинулась, послышался скрежет металла.

– Он там отвинчивает, – не унимался Берти. – Боже Всемилостивый! Знаешь, что он там делает?!

– Что?

– Отсоединяет бензопровод от бензонасоса!

– Зачем это? – тупо спросил я.

А голос из мегафона все гремел, предупреждая, что, если Тернер немедленно не выйдет с руками за головой, по нему будет открыт огонь на поражение.

– И это была не кровь, а водка, которую он вылил из бутылки!

– Зачем?

– Сейчас увидишь… Сейчас… Осторожно, Вальтер!..

И вправду, зачихал запущенный двигатель, который никак не хотел заводиться.

– Он что, сошел с ума?!

– Нет, он полностью в своем уме, – проворчал Берти, работая своим «Хасселбладом».

Снова под мотором скользнула тень Тернера. А потом он на долю секунды выпрямился, верхняя часть его туловища мелькнула над дверцей. Последовал шквал выстрелов – все мимо. Потом там, во дворе, зажегся маленький огонек, и что-то полетело в нашу сторону. Это была бутылка из-под водки. Бутылка попала в стену рядом с Кулеем и разлетелась на мелкие кусочки. В следующий момент содержавшаяся в ней жидкость брызнула огнем во все стороны. Кулей, взвыв, упал на землю. Его одежда загорелась, волосы были охвачена пламенем. К нему бросились коллеги и начали плащами и куртками сбивать пламя. Загорелись сами. В мгновение ока над въездом повисла завеса, как из газонного дождевального аппарата, только не из воды, а из огня. Горящая жидкость подожгла доски и древесную стружку из деревянной тары. Детективы набросились на пламя с огнетушителями, пытаясь отбить у огня своих товарищей. Иные делали попытки пробиться через огонь во двор – напрасно!

– Он, запустив мотор, накачал в бутылку бензина, потом опустил в нее галстук или носовой платок, поджег и швырнул! – кричал Берти. – Так я и думал!

Теперь он снимал стоя, как будто с ним ничего не могло случиться. «Это будут потрясающие снимки», – подумал я. И тут увидел, что Тернер карабкается, по пожарной лестнице на внешнюю сторону левого здания.

– Там! – заорал я. – Вон он, там!

Застрочили два, три, шесть автоматов. Подкатил новый автомобиль. Новый луч света взвился и начал отыскивать Тернера. Вот поймал. Вот ведет. Стучали автоматы, разлетались кирпичи там, где близко, совсем близко, вплотную к Тернеру густо ложились пули. Тому невероятно везло. Пожарная лестница делала крюк и исчезала за боковым торцом пакгауза. Тернер тоже исчез из виду. Кулей, хромая, проковылял к своему «шеви» и с искаженным от боли лицом заорал в микрофон. Он доложил Центральной обстановку и потребовал, чтобы немедленно были высланы машины к торцу складского здания со стороны Второй авеню. Оттуда Тернера должно быть видно. Пока Кулей вел переговоры, убегали драгоценные минуты. Еще больше времени утекло, пока Центральная оповестила другие машины. Мы слышали только беспорядочную стрельбу по ту сторону каменных стен. А потом послышалось кое-что другое – звук запускаемого винта вертолета. Я, не веря своим ушам, посмотрел наверх. С крыши пакгауза раздался глухой низкий рокот, а за ним и в самом деле показался вертолет. Детективы обстреляли его – без толку. Вертолет описал широкую дугу в сторону Аппер-бэй и скрылся за облаками.

Мы все стояли, раскрыв рты, и пялились на небо. Рядом весело потрескивал огонь.

21

Тогда они взяли хозяина матросской забегаловки, некоего Джоя Брэдшоу. Брэдшоу тут же признался, что передал Тернеру коробку с двумя алюминиевыми гильзами. Коробку он получил довольно давно бандеролью из Праги. Отправителем был небезызвестный Ян Билка. Они познакомились, когда Брэдшоу путешествовал с женой страшно дорогим туром по Европе – три года назад. Тогда они с Билкой случайно встретились в Пражском музее. «Случай», разумеется, организовал Билка со вполне определенными намерениями. Билка и Брэдшоу подружились и в течение последних лет вели переписку. Джой Брэдшоу показал многочисленные письма от Билки. Он был семейный, и жена подтвердила его показания. Потом пришла эта бандероль. К ней было приложено письмо, в котором Билка просил сохранить бандероль до его приезда в Нью-Йорк, что должно случиться очень скоро. А если он не сможет приехать сам, то напишет Брэдшоу, кому передать пакет. И сегодня вечером экспресс-почтой пришло письмо. Билка писал из Праги, что с поездкой пока ничего не получается, но поздно вечером зайдет некий Флойд Тернер, которому Брэдшоу должен передать пакет. («Похоже, они уже в том польском грузоперевозчике прижали Билку, – вставил Берти, когда услышал это. – Ни минуты не потеряли. Молодцы, ребята, проворно работают!») В письме Билка точно описал Тернера, все указал подробно, вплоть до его адреса и номера соцобеспечения. Так что у Брэдшоу не возникло никаких сомнений, в чьи руки он передает – все еще не вскрытый – пакет. Тернер открыл его, потом одну за другой алюминиевые гильзы. Там были пленки, сказал Брэдшоу. Какие пленки? Понятия не имеет! Тернер поблагодарил его, купил две бутылки бурбона и ушел. Он, Брэдшоу, совершенно без понятия, что бы все это значило. Тем не менее они взяли его в под стражу. Заодно и его жену. И хотя в воздух было поднято не меньше дюжины патрульных вертолетов, они не смогли обнаружить тот, в котором находился Тернер с микрофильмами. Потому что ровно на семь минут по так никогда и не выясненным причинам отказал радар радиолокационной службы обнаружения воздушных целей Нью-Йорка, в которой этой ночью была объявлена общая тревога. Геликоптер Тернера напрочь исчез из поля зрения, что едва не привело к столкновениям полицейских вертолетов. Позже брошенный геликоптер был обнаружен сотрудниками органов государственной безопасности на укромной спортплощадке в Ричмонде.

Все это происходило в субботу, 16-го ноября, около полуночи.

22

– Я знала, что вы придете, господин Роланд, – сказала фройляйн Луиза.

Ее седые волосы были аккуратно гладко зачесаны назад и собраны в тугой пучок. Маленькое личико больше не выглядело таким изможденным, а губы такими обескровленными. И ее большие голубые глаза теперь источали спокойствие и умиротворенность. Она была чрезвычайно любезна. Говорила размеренно, казалось, те страх, затравленность, а порой и вспыльчивость, которые бросились мне в глаза, когда мы встретились в лагере «Нойроде», исчезли. Маленькая и хрупкая, лежала она в постели, которая странным образом казалась такой же маленькой и хрупкой, хотя была обычной больничной кроватью. Фройляйн Луиза лежала одна в большой палате, в частном отделении психиатрической клиники больницы Людвига в Бремене. Окна ее палаты выходили во двор с облетевшими каштанами. Они не были зарешечены, а отделение было «условно открытым», то есть входные двери в конце длинного коридора открывались изнутри поворотом специального устройства. Снаружи была обычная ручка.

– Как ваши дела, фройляйн Луиза? – спросил я с некоторой робостью.

– О, очень хорошо! Правда, хорошо! Знаете, сколько я проспала! Еда не особенно, но мне всегда было безразлично, что я ем. И эта больничная еда с общей кухни, она похожа на все кухни тех лагерей, через которые я прошла.

Открылась дверь, и полная жизнерадостная сестра внесла вазу с цветами, которые я принес для фройляйн Луизы.

– Цветы! – воскликнула фройляйн. – Цветы всегда прекрасны. А вы – хороший человек. И я вижу, что вы на меня не сильно сердитесь.

– Сердиться? На вас?

– Ну да. Поэтому я и просила вас сразу прийти.

– Почему?

– Я все время говорила себе: ты безобразно вела себя с господином Роландом. Ты должна перед ним извиниться. И это…

– Что за чепуха!

– …это я сейчас и хочу сделать. Спасибо, милочка!

Сестра кивнула и вышла.

– И я говорю вам, искренне и как подобает: не держите на меня зла, господин Роланд, прошу вас!

– Да за что же я могу на вас сердиться?

– Ну, – фройляйн потупила взгляд, – за то, что я ворвалась в ваш номер, и накричала на вас, и как вела себя в присутствии других господ. Я вела себя совершенно ужасно!

– Чепуха! Вы были просто очень взволнованы, вот и все.

– Еще бы! А все почему?! Потому что я хотела увести Ирину, так? – Она улыбнулась. – А между тем доктор Эркнер сказал мне, что она все еще живет у вас, и вы заботитесь о ней, и ей у вас хорошо, лучше, чем было бы в лагере. И вы взяли на себя поручительство за нее, и уладили все формальности. Тогда я ошибалась в вас. Я подозревала в вас злые намерения, и за это мне стыдно. Ну так, снова мир?!

– Мир, фройляйн Луиза.

Она облегченно вздохнула:

– Теперь я спокойна. Мне было тяжело на душе из-за этого. Из-за моих дурных мыслей о вас и господине Энгельгардте. Он тоже на меня не сердится?

– Нисколько. Он передавал вам привет. И Ирина тоже.

– Ах, Боже мой, спасибо! Теперь я могу влачить свой крест дальше. Теперь даже здесь я могу обрести мир и покой.

– Именно это от вас и требуется, – мягко сказал я.

– Я постараюсь, господин Роланд. Все так заботятся обо мне, чтобы мне стало лучше. Сначала господин доктор Эркнер дал мне что-то, и я спала два дня напролет, а потом он говорил со мной и сказал, что было бы хорошо, если бы я согласилась на шесть сеансов электрошока, один за другим, через день, и к тому же я получаю порошки и уколы… Нет, мне не на что жаловаться.

«Сеансы электрошока» – она произнесла это спокойно, без эмоций.

– И когда первый сеанс? – осторожно спросил я.

– Вчера.

– Что?!

– Уже вчера был первый. Завтра утром – второй. Все время по утрам, знаете ли. И останутся еще четыре. Нет, нет, господин Роланд, за мной здесь блестящий уход. Это же частное отделение, первый класс! Я слышала, вы за это платите? Естественно, я все верну вам, само собой!

Я подумал о том, что мне сказал по телефону пастор Демель: сумка фройляйн Луизы со всеми ее деньгами утонула в болоте.

– У меня достаточно денег. Зато я лежу сейчас совсем одна! Это ваше благодеяние…

– Все оплачивает мой издатель, фройляйн Луиза. Ему вы ничего не должны возвращать. Этот человек – миллионер. А я просто хочу написать всю эту историю о вас и ваших детях.

– Ну, если он и вправду миллионер – тогда я просто приму это с благодарностью! А мои дети… Если бы я могла понять, почему я сейчас не с ними, а здесь?!

– А вы не знаете?

– Понятия не имею.

– Но вы понимаете, где вы?

– Ну а как же! В больнице Людвига в Бремене. Господин доктор Эркнер сказал мне. Вот только почему я здесь?! Доктор говорит, мне надо отдохнуть. Выздороветь. А что значит, выздороветь? Я же совсем не больна! Что со мной? Что с моей головой?

Она спросила это с искренним удивлением, но без всякой агрессии, только с удивлением. Перед моим посещением меня принял доктор Эркнер. Могучий мужчина с темными глазами, курчавыми черными, коротко стриженными волосами и широким лицом проводил меня в свой кабинет. Фройляйн Луизе уже лучше, удовлетворенно сообщил он. Пастор Демель рассказал ему о мертвых друзьях фройляйн.

– В настоящий момент весь этот бред отступил, – сказал доктор. – Здоровая же сторона ее личности сохранена. Бредовые видения потускнели. Сейчас, даже если вы заведете разговор об этих мертвецах, она вас не поймет. Она помнит лишь то, что происходило в действительности. Ну, с некоторыми провалами, конечно.

– А эти провалы не закроются? Она не вернется в свой бредовый мир? Не вспомнит заново о своих мертвых друзьях?

– Этого я не знаю, – ответил доктор. – Здесь мы имеем застарелый шизофренический синдром. Так что позже симптомы могут возобновиться…

И вот я сижу напротив фройляйн Луизы. Я боялся, что она будет задавать мне вопросы обо всем, что выпало из ее памяти или не поддается разумному объяснению. Но она не стала этого делать. Она совершенно здорова – это ей было ясно, как божий день. Она осознавала, где находится, знала, что доктор Эркнер дружески относится к ней и заботится о том, чтобы она чувствовала себя лучше.

– Вам, наверное, надо возвращаться к своей работе, – сказала фройляйн. – Вы всегда так спешили.

– Я и сейчас спешу.

– Вот видите! Поэтому я и попросила господина доктора Эркнера позвонить вам и позвать ко мне. Главное, вы всегда были так добры, и я хотела, чтобы вы перестали на меня сердиться. Теперь я успокоилась. Вы были в Америке, я слышала?

– Да. Вернулся вчера вечером, застал сообщение доктора Эркнера и сразу вылетел сюда, в Бремен.

– В моей памяти столько провалов, – печально сказала фройляйн. – Я, конечно, помню все, что случилось в лагере. Что они застрелили бедного малыша Карела. И что вы уехали с Ириной в Гамбург. Помню, как и сама поехала в Гамбург. Сначала до Бремена меня подвез один шофер, потом был поезд. В Гамбурге тоже много чего случилось. На вокзале я взяла себе провожатого, бедного господина Раймерса, как потом оказалось, он был болен. И в «Кинг-Конге» я побывала, и в отеле «Париж», где убили этого Конкона. И на Эппендорфер Баум. У одного француза, торговца антиквариатом, и поляка портье. Это они мне сказали, где вы с Ириной. А потом я поехала в «Метрополь»… но мне кажется, что там произошло больше, гораздо больше, чем я помню…

– Не берите в голову, фройляйн Луиза. Вы и так столько всего помните! И в лагере вы мне многое рассказали, у меня все на пленке. Я прекрасно обойдусь.

– Значит, вы больше не навестите меня, раз вам от меня больше ничего не нужно?!

– Ну что вы, конечно, навещу, фройляйн Луиза! – сказал я, а про себя подумал, что она, возможно, снова вспомнит о своих мертвых друзьях, и тогда моя история будет гораздо полнее. – Навещу еще не раз!

– Да и я ведь не вечно буду здесь оставаться!

– Конечно. Тогда я приеду в лагерь в Нойроде. Самолетом это очень быстро.

– А я никогда не летала, – вздохнула фройляйн и без всякого перехода добавила: – Там, в парке за вашим отелем, там я тоже была. И там мне было жутко страшно.

– Почему?

– Понятия не имею, господин Роланд! Не знаю! Знаю только, что потом ехала в Бремен ночным поездом с одной приятной молодой особой. Инга Флаксенберг, помнится, ее имя. Но все зовут ее просто Зайка – так она сказала. Ну, как вы все зовете меня «фройляйн Луиза». Служила в одном казино, эта Зайка. Казино закрыли, потому что под столом с рулеткой были магниты. Все это я отчетливо помню. Еще помню, что эта Зайка и ее жених подвезли меня до Нойроде. А дальше – все. Дальше вообще ничего не помню. Вплоть до того, как уже здесь, в клинике, разговаривала с господином доктором Эркнером.

Едва она произнесла его имя, как открылась дверь, и доктор явился собственной персоной, большой, веселый, в белоснежном халате.

– Как вы, рады визиту, фройляйн Луиза?

– Ах, господин доктор, очень!.. И господин Роланд не сердится на меня!

– Ну, видите, я же предсказывал вам!

– Да-да, так, господин доктор!

– Вот, пожалуйста! – засмеялся доктор. И мне: – А теперь вам пора идти. Фройляйн Луизе надо отдохнуть.

– Да, – согласилась фройляйн, – отдохнуть надо. Здесь так удивительно спокойно. Я без конца могу спать.

– Я еще приду, – сказал я, поднимаясь, – когда захотите. Дайте знать или я сам могу позвонить. И не волнуйтесь за нашу историю. Скоро я ее запишу.

– Ну да, – ответила фройляйн Луиза, – спокойно приходите, как захотите. Вам нечего спрашивать разрешения. Так ведь, господин доктор?

– Так, так, – подтвердил тот, – можете приходить, когда захотите, господин Роланд.

– Только не рано утром в ближайшие несколько дней, – с серьезным видом предупредила фройляйн Луиза. – Потому что у меня еще сеансы шока, а после них я всегда долго и крепко сплю.

23

Во вторник, 19 ноября, без десяти шесть вечера, мы с Ириной снова ступили на ту улицу в северо-западной части города, где у доктора была практика. Мы добрались сюда тем же путем, выйдя из дома через сад. По улице бесконечным потоком катили машины, тротуары тоже были забиты пешеходами, так что мы продвигались медленно. Уже стемнело, моросил мелкий холодный дождь.

– Ну вот, – сказал я, – через пару часов ты уже будешь дома, и все будет хорошо.

– Да.

Нас то и дело толкали. Вообще-то, на этой улице не было магазинов, но, должно быть, здесь целая масса всяких учреждений и, наверное, какие-нибудь фабрики, иначе откуда столько людей и машин?

– Не надо бояться, – продолжал я. – Это лучший врач во Франкфурте по этим делам.

– Я нисколечко не боюсь, – ответила Ирина. – А ты что будешь делать в эти несколько часов?

– Ну, выпью где-нибудь что-нибудь, потом, может, схожу в кино.

– На какой фильм?

– Пока не знаю.

– Я тоже хотела бы как-нибудь сходить с тобой в кино, Вальтер.

– Хорошо, – сказал я, – как-нибудь сходим.

– Когда?

– Когда все будет позади, и ты снова будешь хорошо себя чувствовать.

– И если у тебя будет время.

– Да.

– Потому что сейчас у тебя безумно много работы. – Она сжала мою руку. – И я тебе особенно благодарна, что ты все равно идешь со мной.

– Ну что ты, это же само собой разумеется!

– Я знала, что ты мне поможешь, – сказала Ирина. – Сразу же, как увидела тебя. Сразу знала.

– Да? Помню, тогда ты была здорово колючей.

На это она ничего не ответила, а через некоторое время спросила:

– Ты уже водил к этому врачу других девушек, да?

– Да.

– И ни разу не было осложнений?

– Ни разу. Тебе, действительно, не стоит волноваться.

– А я и не волнуюсь. Я спокойна. Я совершенно спокойна. Честное слово. Я еще никогда не была так спокойна. Я уже радуюсь тому, что через несколько часов ты заберешь меня отсюда. И потом, я же ничего не почувствую, мне ведь дадут наркоз, да?

– Нет! – сказал я.

– Мне не дадут наркоза?

– Нет! – вскрикнул я и остановился.

Не знаю, знакомо ли вам это чувство: вы убеждены, что-то произойдет, должно произойти, неизбежно. Вы говорите себе, что ничего не можете с этим поделать (что есть ложь), что жизнь сама все уладит (что есть глупость), что у вас еще есть время, что решающий момент еще не настал. И так далее. И вдруг, в какое то до смешного короткое мгновение, без всякого предупреждения, когда вы об этом даже не думаете, в вашей совести или в вашем мозгу, или в вашем сердце (или в чем там еще) что-то щелкает – и это происходит! Без вашего участия. Просто происходит то, что было изначально предопределено.

– Но это же немыслимо! – занервничала Ирина. – Как это, без наркоза?!

– Кончай со своим наркозом! – сказал я, и передо мной все вдруг предстало в ясном и беспощадном свете. – Я говорю не о наркозе.

– Но ты же только что сказал «нет»!

– Да.

– Ничего не понимаю! А что же тогда нет?

– Нет – значит, что мы не идем к врачу.

– Но мы же назначены! Через пару минут я должна быть там, Вальтер!

– Мы туда не идем, – сказал я спокойно, полный умиротворения и счастья, если счастье – это то, что я тогда чувствовал, в сумраке, под тусклыми фонарями, под дождем. – Мы туда не идем. Ты этого не сделаешь, Ирина.