Текст книги "Северные амуры"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)

15

У околицы кортеж встретили подростки, с восторженными воплями они бежали навстречу, подпрыгивали, а когда тарантас проехал, мчались сломя голову вдогонку.

– Э-эй, едут, едут!

– Молодой князь приехал!

– И наш Кахым с ним!

– Сын губернатора пожаловал!

У домов стояли в праздничных бешметах мужчины и низко кланялись проезжавшим мимо тарантасу и конвою. Женщины в нарядных платьях застенчиво прикрывали рты углами шелковых платков. Кучер перевел лошадей на неспешный, но торжественный бег, колокольцы вызванивали веселый мотив. С радостными криками, визгом неслись не отстававшие от тарантаса подростки. Девушки прятались за спины матерей, но тоже с живейшим интересом рассматривали приезжих.

– Может, не надо было посылать гонца? – смутился князь. – Всю деревню взбулгачили!..

– Нет, Сергей Григорьевич, и без гонца вас встретили бы с почетом, пусть и с опозданием. Обиделись бы, пожалуй, что не предупредили! Таков обычай. Гость башкиру всегда желанный.

Не дожидаясь указания Кахыма, кучер направил лошадей к самому лучшему, светлому, нарядному дому возле мечети. Шесть окон глядят на улицу, и изо всех выглядывают домашние хозяина особняка.

У высоких ворот стояли в выглаженных кафтанах, с расчесанными бородами аксакалы, а впереди, в мундире и при сабле – сам Ильмурза, грудь которого украшали боевая медаль за взятие Измаила и медаль старшины юрта. Первым делом он отдал сыну генерал-губернатора честь, а затем поклонился. На его оплывшем от вольготной жизни лице сияла подобострастная улыбка.

– Милости просим, ваше сиятельство! Здравия желаю! – сказал Ильмурза осипшим от волнения голосом. Старики протяжно проговорили, почти пропели:

– Ассалямгалейкум!..

Молодой князь вылез из тарантаса, подал руку старшине, а старикам учтиво поклонился:

– Здравствуйте, господа!

На аксакалов вежливость князя произвела самое наилучшее впечатление.

На крыльце был постелен палас; первым на него ступил Волконский, затем старшина, вслед за ним – Кахым, а после него, отталкивая друг друга, повалили и старики.

Кахым давно не был дома и теперь с изумлением смотрел на пристроенную со двора светелку с мезонином: значит, отец здесь время даром не терял.

Ильмурза приметил удивление сына и шепнул с достоинством:

– Так вот и живем!

– Да-да, слава Аллаху! – поглаживая бороды, подтвердили старики.

В горнице Ильмурза еще раз попытался поклониться гостю, но высокое брюхо мешало, и он лишь качнул плечами, сказав:

– Счастливы, что сын такого большого турэ почтил нас своим посещением!

Аксакалы, гордясь, что их впустили в дом, хвастливо озирались, а у ворот и крыльца столпились не удостоившиеся такой чести мужчины: иные лишь сопели от зависти, другие ворчали, а худощавый высокий башкир с дерзкими глазами громко пожаловался:

– Да мы и не разглядели молодого князя!

Конюх старшины укоризненно заметил:

– Не лез бы ты, Азамат-кустым, в хозяйские дела.

– А у меня к сыну губернатора неотложное дело имеется! – не унимался Азамат. – Хочу с ним поговорить!

Волконский, услышав бурный разговор у крыльца, но не понимая по-башкирски, взглянул вопросительно на Кахыма, но тот, не желая вмешиваться в установленный отцом распорядок, быстро увел гостя в приготовленную комнату.

А у крыльца конюх терпеливо уговаривал смутьяна:

– Не нарушай благочиния, кустым! Уйди подобру-поздорову!

– А если не уйду? – артачился Азамат.

Старшина не выдержал, выглянул на крыльцо и велел позвать стражника.

Азамат смекнул, что хватил через край, и быстро ушел, сильно размахивая руками и бранясь.

Старики, допущенные в покои старшины юрта, единодушно осудили невоспитанного крикуна:

– Вечно он недовольный, хмурый! Это Буранбай его с толку сбивает.

– И правда, этот кураист портит наших парней.

– Дай ему волю, он и добродетельного юношу Кахыма собьет с праведного пути!

«Как бабы раскудахтались!» – поморщился Кахым и плотнее прикрыл дверь.

А Волконский с интересом рассматривал развешанное по стенам комнаты старинное оружие: здесь были лук и колчан с разноперыми стрелами, и сияющие сабли дамасской булатной стали, и неуклюжие тяжелые ружья, и кольчуга из медных колец, и кованый панцирь – изделие чуть ли не средневековых оружейников. Князю все было в новинку, в диковинку.

– А это что такое?

– Турхык, а в русском произношении бурдюк. С задних ног лошади сдирают кожу, шерсть опаливают, снизу, со дна пришивают еще кусок кожи, а горлышко затыкают пучком травы. Кумыс в бурдюке не портится даже в дальнем походе и становится еще слаще, ибо бултыхается от конского бега. Для путника или воина кумыс и услада, и пища.

Рядом висел кожаный сосуд побольше турхыка.

– А это хаба, – продолжал Кахым, – тоже для военных походов или торговых караванов. На привале подоили в нее кобылицу и тронулись в путь, молоко сболтается в хабе, – и кумыс готов.

– Все продумано и проверено вековым опытом, – похвалил князь.

Кахыму было приятно искреннее восхищение князя.

Прошли в соседнюю комнату.

Там сидела на нарах юная смуглолицая девушка лет пятнадцати-шестнадцати, которая при появлении Волконского вспыхнула, закрылась платком и убежала, шлепая босыми ногами по полу.

– Сестра?

– Мачеха. Молодая жена отца, – опустив глаза, сказал Кахым.

– Ребенок совсем! – возмутился Волконский.

Юноша пожал плечами в знак полнейшей беспомощности в этом деликатном деле.

– И все башкиры имеют по две жены?

– Богатые и четырех имеют. Они могут калым за невесту уплатить ее родителям. А бедняки и вовсе без жены маются.

– А велик ли калым?

– Смотря по невесте! Чем моложе и краше, тем дороже. Отец заплатил за нее тысячу рублей.

Волконский покачал головою.

Кахыму было неприятно откровенничать, но и скрывать это от князя он не хотел.

– Пойдемте, ваше сиятельство, вас ждут отец и аксакалы, – предложил он, указывая на открытые двери.

Пиршество в теплый денек было устроено во дворе, траву застелили паласами, а по ним разбросали подушки. Старики стояли в стороне и ждали особого приглашения.

– Вот сюда, ваше сиятельство, милости просим! – Ильмурза подвел Волконского к высоко взбитой подушке в пестрой наволочке. – Садитесь, ваше сиятельство!

Князь растерянно посмотрел на Кахыма, как бы ища помощи, но подчинился обычаю и опустился на подушку.

Тотчас аксакалы, толкаясь, оттирая друг друга, кинулись на палас, каждый норовил сесть поближе к знатному гостю.

– Садись рядом со мною, – попросил Сергей Кахыма.

Тот шагнул и словно наткнулся на забор или закрытую дверь – это он напоролся на осуждающий взгляд отца.

– Не по возрасту и не по сану! – строго, но еле слышно проговорил Ильмурза. – Сын, знай свое место.

Понурившись, Кахым побрел в конец праздничного табына.

– Что случилось? – не понял Волконский.

За сына ответил солидно Ильмурза:

– Молод еще, чтобы сидеть на почетном месте.

– Так ведь и я молодой, – сказал князь и хотел встать, но старшина взмахнул руками:

– Вы – наш долгожданный гость! Кунак!

– Кунак, кунак, – хором подтвердили аксакалы.

Князь безропотно остался восседать на пуховой подушке.

Рядом с ним справа занял место сам хозяин дома, слева мулла Асфандияр, возле которого пристроился мулла Карагош, молодой совсем, но уже осененный благодатью и потому заслуживающий особого почитания, затем расположились есаул, урядник, стражник, писарь и седобородые чванливые патриархи, а на самом краю табына – богатые крестьяне, с которыми Ильмурза был вынужден считаться, среди них затесался и Азамат.

Увидев его, Ильмурза остолбенел: «Ну и настырный!..» – но промолчал, чтобы не поднимать скандала. Кахым хотел было пристроиться там, на самом углу, но отец и это вольноуправство запретил:

– Ты – хозяин, а посему слуга моих гостей!

Молчание аксакалов означало, что они одобряют распоряжение Ильмурзы.

Кахым сперва взял у работника кумган с водою и обошел, начиная, естественно, с князя, всех гостей, поливая им на руки, а медный таз подставлял мальчик-служка. Чистые полотенца висели через плечи Кахыма и служки.

Свершив круг вокруг табына, Кахым передал заново наполненный водою работником кумган матери, низко ей поклонившись, и она принялась сама ополаскивать руки знатным женщинам, приглашенным в гости вместе с мужьями, но сидящим совершенно отдельно, в сторонке, перед скатертью, специально накрытой для женщин, – юноша не имел права к ним приблизиться.

Затем Кахым разложил на скатерти ножи, деревянные расписные ложки, солонки, чашки для бульона, для кумыса, – все гости, включая самого хозяина, хранили в это время церемонное молчание.

Летняя кухня под навесом на втором дворе – там на плите бурлили, клокотали, постреливали струйками пара котлы – казаны с мясом; разрумянившиеся от жара очага, от суеты молодухи, девушки, стряпухи встретили подошедшего Кахыма приветливо, с улыбочками, но с подковырками.

– Какое мясо варите? – деловито осведомился он.

Смешливая Танзиля сверкнула темными, словно крупные смородины, глазенками.

– Ах в городе забыл, каким мясом потчуют гостей в нашем ауле! Конское мясо варим, кайнеш, сладкое мясо молодой кобылицы, ни разу не просунувшей голову в хомут!

– Что ж, во всех котлах конина?

– Ах ты, оренбургский житель, брезгуешь кониной! – взвилась Танзиля. – Смотрите, девушки, отвык от конского мяса!

Со всех сторон посыпались на парня насмешки:

– Да он, наверняка, пристрастился к свинине!

– Приворожила марьюшка[17]17
  «Марьей», «марьюшкой» башкиры и татары называют русских женщин.


[Закрыть], того и гляди крестить, бедненького, поведет!

– И-иэх, джигит, отрекся от своей веры!

Кахым вспыхнул:

– Хватит балясничать, язычки чесать! Не о себе же пекусь – о князе. Русский гость конину не уважает.

– Так бы и сказал! – надула губки Танзиля. – А то расхаживает тут, принюхивается! Для сына губернатора барашка зарезали. Вот, в чугуне варится.

А молодухи и девушки насмешничали:

– Ах, какой у тебя, Танзиля, деверек серьезный! Ты еще вчера металась: кайнеш едет, ах кайнеш едет!.. А приехал и на тебя даже не взглянул.

– Да, милые, да, подруженьки, – притворно захныкала Танзиля. – Уф, ноет бедное мое сердечко – деверь, Кахым, после целого года разлуки не приветил меня нежным взглядом!

Раздался веселый дружный смех, но к очагу подошла старшая жена Ильмурзы Сажида, мать Кахыма, и все плутовки примолкли, словно воды в рот набрали.

«Вот трещотки!» – добродушно подумал Кахым.

Он взял деревянную чашу – табак с душистой бараниной и отнес, поставил перед князем:

– Милости прошу, Сергей Григорьевич!

Затем при помощи мальчика-служки разнес, расставил на скатерти деревянные блюда с кониной, ароматной, так и сочившейся янтарным жирком. При этом Кахым кланялся и учтиво просил гостей оказать честь его отцу – хозяину и отведать лакомого кушанья.

– Отец, ты сам разделишь мясо? – спросил он.

– Нет, поручаю тебе.

Опустившись на колени, по обычаю, возле князя, Кахым двумя деревянными ложками подхватил большой кусок баранины с костью и переложил на деревянное блюдо. Конину он брал прямо руками и раздавал гостям, неукоснительно соблюдая степень старшинства и звания.

Когда хозяин увидел, что гости щедро оделены мясом, то провел ладонями по бороде и произнес благоговейно:

– Бисмиллахир-рахманир-рахим!

Все гости повторили мощным хором за хозяином дома и трапезы благодарственную молитву Всевышнему и потянулись к мясу.

Ильмурза засучил рукава до локтей, разорвал кусок конины, оглядел, выбрал пожирнее, посочнее и протянул за спиною князя мулле Асфандияру.

– Возьми, хазрет, угощайся!

Мулла вдруг застеснялся:

– Князь-кунак познатнее меня!

– И ему окажем честь, но начинаем по обычаю со священнослужителя. – Ильмурза жирными пальцами положил кусок конины мулле в рот.

Асфандияр принялся уписывать за обе щеки сладчайшее мясо, но оторвал кусочки и вложил в рот хозяину и соседу справа, важному старцу.

И началось взаимное потчевание по всему табыну – гости угощали с подчеркнутой любезностью друг друга, с их пальцев капали жир и сок, щеки и бороды замаслились, они жмурились и громко чавкали от наслаждения.

Вдруг вскочил шальной Азамат, схватил кусок золотистой от жира конины и пошел к князю.

– Эй, сын генерал-губернатора, уважай наши обычаи! – И сунул мясо под нос отпрянувшего Волконского. – Наша махан хараша, смачный махан, язык проглотишь! – Парень чисто говорил по-русски, но сейчас из озорства коверкал слова.

Кахым поспешил на помощь, обратившись к отцу:

– Атай, князь не привык сидеть на подушке поджав ноги, он не умеет рвать мясо руками.

Ильмурза цыкнул на Азамата так, что тот отскочил, и велел принести стол и стул. В сторонке, у самого крыльца накрыли стол скатертью, принесли посуду, Кахым ножом нарезал баранину на мелкие кусочки, извинившись, что придется подцеплять ложкой – вилки в обиходе старшины юрта не водились.

Волконский с удовольствием занялся действительно наисвежайшей и вкусно сваренной бараниной, благо гости на него уже не обращали внимания, а урядник показал Азамату внушительного размера кулак, и тот стих, грызя кость, выбивая из нее мозги.

С женской праздничной скатерти, расстеленной по паласам, слышались веселые возгласы, смех, прибаутки, но князь Сергей пировавших там женщин не видел, – они сидели за занавеской.

Лишь старшая жена Ильмурзы Сажида показывалась время от времени, окидывала строгим взглядом трапезу, отдавала команды служке. И по ее сигналу, когда гости насытились, мальчик-служка собрал опустевшие чашки и миски, ложки, собрал скатерть. Невестка Танзиля с подружками вытряхнули скатерть, а кости из чашек и мисок собрали и раздали столпившимся за забором деревенским мальчишкам.

Но Азамат не желал отдавать кость, а обсасывал ее, кончиком ножа выковыривал из нее мозги, стучал о рукоятку ножа.

– Да он голодный! – сказал Волконский. – А мне совал мясо!

– Народный обычай! – заулыбался Кахым. – И голодный башкир преподнесет гостю лакомый кусок. Азамат сделал это неуклюже, извините… И кровного врага, пока тот в его доме, башкир потчует самыми жирными блюдами.

Кахыма позвала мать:

– Бишбармак готов!

Сын заторопился, и вскоре перед гостями появились деревянные миски, расставленные Кахымом и служкой, с крупно нарезанной лапшой-салмой, с кусочками вареного мяса, все это было перемешано и обильно полито тузлуком[18]18
  Тузлук – подливка из жира и лука.


[Закрыть]. Гости брали яство пятью пальцами и клали себе в рот, чмокали от удовольствия, – жир стекал по рукам до локтей, они слизывали его и опять тянулись к мискам.

Князю подали отдельно приготовленное кушанье – из барашка.

– А ложка?

– Бишбармак! – поднял и растопырил пальцы Кахым. – Биш – пять, бармак – палец. И едят это кушанье пальцами. Обычай! – Он извинялся и настаивал на том, чтобы гость подчинился национальному обычаю.

Сергей Григорьевич вздохнул, отвернулся и стал осторожненько, пальцами брать кусочки баранины и салму. Жевал он бесшумно и непрерывно вытирал батистовым платком и рот и пальцы.

– Вкусно! Очень вкусно! – искренне признал он.

Кахым так и засиял, побежал сказать матери и Танзиле, что князю бишбармак понравился.

А на скатерть уже ставили чаши с наваристым золотистым бульоном.

Гости еще отдувались, вытирая рукавами масленые губы, а Кахым уже принес деревянный жбан с кумысом.

– О-о-о!.. – с восторгом простонали изнемогавшие от жажды и старики, и мужчины помоложе.

Ильмурза покрутил мешалкой, чтобы взбурлить игристый напиток, деревянным черпаком налил кумыс в чашку, глотнул, сладостно закрыл глаза.

– У-у-у шайтан, поспел, в самой поре!

Он разливал пенистый кумыс истово, торжественно по деревянным чашкам, а Кахым и служка разносили, гости с нескрываемой жадностью припадали губами к краям и сосали-сосали-сосали, а оторвавшись, переведя дух, требовательно смотрели на хозяина – надо, мол, подлить божественного нектара…

И Кахым еще приволок вместительные жбаны.

Князю он налил полчашки, для пробы. Волконский пригубил и вежливой улыбкой поблагодарил его.

Ильмурза осведомился:

– Ваше сиятельство, нравится ли вам наш башкирский кумыс?

– Очень нравится! – кивнул Волконский.

– А чего же до дна не выпил? И-эх, не понравилось? Ну поживешь с недельку и привыкнешь!

– Обязательно привыкну, – согласился князь.

Принесли величественный пузатый самовар. Гости приступили к чаепитию и тешили утробу китайским настоем долго и прилежно.

«Эдак и лопнуть можно», – подумал Волконский.

Однако никто не лопнул.

Неожиданно за воротами послышалось ржание лошадей, стук копыт, звяканье уздечек и стремян, и мальчишки с восторгом закричали:

– Буранбай приехал!.. Сам Буранбай пожаловал!..

А через минуту-другую во дворе появился статный джигит в военной форме, с окладистой бородою и выразительными задумчивыми глазами.

Его встретили с шумной радостью, гости вставали с паласа, кланялись, а иные и обнимали, возглашая:

– Ассалямгалейкум!

– Ваалейкумассалям!

– Милости просим!

Буранбай здоровался, расточал улыбки, сам обнимал старцев и пожимал руки мужчинам помоложе.

– Как поживаете, люди божьи?

– Мы-то, милостью Аллаха, живем пока благополучно, а ты как служишь там, на кордоне?

– Вашими молитвами, отцы, вашим заступничеством!

Ильмурза, не вставая, лишь улыбнулся ему:

– Айда, Буранбай, проходи, ты мой желанный гость!

– Рахмат, агай, большое спасибо!

Волконский заинтересовался приехавшим военным.

– Кто это? – обратился он к Кахыму.

– Начальник дистанции Буранбай, прославленный башкирский кураист и певец.

– A-а! Слышал… Как видно, любит его народ. Познакомь меня с ним.

– Сейчас. Пусть гости немного успокоятся.

А Буранбай, обойдя застолье, остановился возле молодого муллы.

– Впервые вижу на таком пиршестве.

– Карагош-мулла, – объяснил Асфандияр.

– Именно таким я и представлял себе внука знаменитого Киньи Арсланова, – уважительно сказал Буранбай. – Рад познакомиться!

– А я мечтал о встрече с вами, агай! – пылко воскликнул мулла.

– В честь кого собрали табын? – поинтересовался Буранбай у Кахыма.

– В честь сына генерал-губернатора князя Волконского!

– Если не ошибаюсь, он штаб-ротмистр? – Буранбай выпрямился и, чеканя шаг, подошел к Волконскому: – Ваше…

– Не надо, есаул, – остановил его князь. – Здесь я частное лицо, гость старшины юрта и его сына Кахыма. Так что называйте меня Сергеем Григорьевичем.

– Слушаю! – щелкнул каблуками Буранбай.

Хозяину шепнула старшая жена Сажида:

– Атахы, надо бы поднести угощенье Буранбаю.

– Мать, он хочет поговорить по душам с молодым муллою и с нашим сыном. Пусть делает, что ему угодно.

Кто-то из гостей неосторожно заметил:

– Что за пир без песни? Пусть Буранбай исполнит любимые нами мелодии.

Мулла Асфандияр строго остановил нарушителя обычая:

– Скатерть раскинута в честь молодого князя. Ради него мы сюда и собрались. Песням свое время.

Ильмурза угодливо подхватил:

– Справедливы твои слова, святой отец! Сейчас принесут чая погорячее со свежей заваркой!

Гости без лишних слов вновь занялись чаепитием.

16

Через две недели после пира из Оренбурга пришло письмо от Григория Семеновича: отец напомнил, что молодому князю пора возвращаться домой.

Сергей соскучился по отцу и по привычному укладу губернаторского дома, с размеренным бытом, поваром, лакеями, камердинерами, но и не собирался так рано прерывать путешествие, его все сильнее интересовали башкиры, их патриархальный уклад жизни, их воинственность и простодушие, ему хотелось поглубже узнать историю народа, его былины и сказания, песни.

Но ослушаться отца невозможно.

К молодому Волконскому в доме старшины привыкли, подкупала простота и учтивость его обхождения, его любознательность – Кахым переводил ему пословицы, прибаутки, слова песен, а князь записывал все в большую тетрадь в клеенчатом переплете.

Настал день отъезда.

С утра в дом старшины шли аксакалы, чтобы попрощаться с гостем. Женщины издалека бросали на него ласковые взгляды, но подойти ближе не могли по обычаю.

Разговоры велись степенные:

– Его отец, генерал-губернатор, с самим царем знаком, а сына воспитал в простом духе.

– Слава Аллаху, Кахыма с собою не увозит!

– Хороший, душевный молодой князь! С недельку бы еще погостил.

– С отцом не поспоришь – вызвал.

Тройка на рысях подкатила к крыльцу. На козлах – вездесущий Азамат. Как это он ухитрился стать кучером? Но непомерная гордыня Ильмурзы заставила его усадить молодого князя в свой тарантас, запряженный самыми неистовыми конями из табуна старшины юрта. На казенном тарантасе, на казенной тройке повезли в Оренбург подарки и Ермолаеву, и чиновникам губернской канцелярии, и закадычным дружкам Ильмурзы.

Князь со всеми пришедшими попрощался за руку, а женщинам, толпившимся во втором дворе, поклонился, приложив руку к блестящему козырьку военной фуражки, что их умилило.

Напоследок князь обнял и трижды поцеловал в щеки Ильмурзу.

– Спасибо за все, спасибо!

Старшина до того растрогался, что прослезился.

– Вам спасибо, ваше сиятельство! Следующим летом опять приезжайте, милости просим, вместе поедем на кочевье с табунами.

– Бог даст – приеду, – улыбнулся Волконский. – Кумыс приеду пить. Привык к кумысу, очень нравится, так и тянет глотнуть.

Аксакалы и Ильмурза так и засветились от удовольствия.

От летней кухни спешила запыхавшаяся старшая жена Сажида с увесистым бурдюком кумыса – подарок князю, но сама она передать князю не могла, а вручила мужу, и Ильмурза с поклоном поднес его Волконскому.

– Будь здоров, сынок Сергей, – сказала Сажида, прикрыла рот углом платка и отошла.

Старшина кряхтя, бережно положил бурдюк в тарантас, под козлы, объявил хвастливо:

– От девяноста девяти болезней кумыс исцеляет! Это – на дорогу, и в Оренбург еще пришлем, а к будущему лету, к приезду наготовим самого сладкого, самого полезного!

Кахыма князь обнял перед самым отъездом, поцеловал, а уже из тарантаса сказал таинственно:

– В Петербурге увидимся! – А затем и отцу обещал: – На следующее лето приеду к вам вместе с Кахымом.

Ильмурза ничего не понял, но на всякий случай расплылся в елейной улыбке.

Работники распахнули обе створки высоких ворот, Азамат дернул вожжи, звякнули, залились дорожной песенкой колокольцы, лошади плавно вынесли тарантас на улицу, а затем помчались во всю прыть. Позади, на некотором расстоянии мчались джигиты конвоя.

У домов, как и в день приезда, стояли жители, кланялись князю, на этот раз не по обязанности, а от чистого сердца.

Оглядываясь, Волконский помахал рукой старшине, Кахыму и аксакалам, стоявшим у ворот, а жителям аула он улыбался, прикладывая ладонь к козырьку. У него защемило сердце: придется ли еще приехать в башкирскую деревню, повидаться с такими бесхитростными, поэтическими людьми?..

А лошади несутся сломя голову – они застоялись в конюшне Ильмурзы, они могучие, выносливые. Азамат изредка, для порядка, поднимает кнут вверх и посвистывает. Позади, в клубах пыли летят во весь опор всадники.

Князь задумался о судьбе башкирского народа. Как помочь им? Иностранные купцы за бесценок скупают их земли, от них не отстают и наши отечественные помещики, заводчики, чиновники всех рангов. Что же останется через десятилетия башкирам? Горы и угрюмые леса. Поневоле взбунтуешься!..

– Господин князь! Бачка! – Азамат коверкал русское слово «батюшка». – Скажи мне…

– Да, что тебе? – спросил Волконский, как бы очнувшись от дремы.

Азамат перевел тройку на ровную рысь и повернулся лицом к князю.

– Ты живешь в Петербурге?

– Да.

– И царя видел?

– Конечно, видел, и много раз.

– О-о! – воскликнул потрясенный Азамат. – И царь тебя знает?

– Еще бы! Разговаривали наедине. Гуляли. Катались верхами.

– А меня царь не знает!.. – пожаловался Азамат. – Наверно, и не слышал обо мне. А встретил бы, узнал бы, глядишь, назначил бы тысяцким или дал бы званье зауряд-хорунжего.

– А тебе хочется быть начальником?

– Еще бы!.. Я же на войне был. Ранен!.. Если не веришь, смотри! – Азамат высоко задрал рубаху, чуть не на голову, и показал багровые шрамы. – Французов рубил! И никакого поощрения.

– Воинское звание и без царского волеизъявления дадут.

– О-о! – Азамат недоверчиво покрутил носом. – Без царского указа?.. Нет, с царским указом надежнее. Ты, бачка, приедешь в Петербург, замолви у царя за меня словечко. Передай царю мой салям[19]19
  Салям – привет, приветствие.


[Закрыть], скажи, что Азамат храбро воевал. Скажи, забыли джигита.

«Вероятно, он и выламывается от обиды», – подумал князь Сергей.

– Объясни мне, бачка, – не унимался Азамат.

Урядник конвоя, горяча коня, догнал тарантас и напустился на кучера, бранясь по-башкирски:

– С чего ты привязался к их сиятельству с вечными своими жалобами?

– В кои-то веки и встретился с умным человеком! – вспыхнул Азамат.

– Эдак мы и послезавтра до Оренбурга не доберемся! От генерал-губернатора ведь мне попадет, не тебе! Погоняй!

Азамат бросил на начальника конвоя злой взгляд и хлестнул лошадей кожаным кнутом.

– Но-о, резвые!.. Но-о, лихие!