Текст книги "Северные амуры"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)

19

А в далекий степной Оренбург вести приходили с неизбежным опозданием, как бы ни торопились, нещадно колотя ямщиков, фельдъегеря, и были сообщения до крайности противоречивыми: из действующей армии друзья Григория Семеновича слали письма с непререкаемой надеждой на скорую победу: мудрый Кутузов, дескать, не таков, чтобы смириться с потерей Москвы, и уже ведает сроки возмездия, а из Петербурга приходили послания с многозначительными намеками, что государь и высшее общество возмущены неимоверно и в салонах открыто говорят, что старик одряхлел… Волконский доверял военным друзьям и ни на миг не отступился от Михаила Илларионовича, великого стратега. А столичные шаркуны, подхалимы, завистники любого вымажут грязью, им лишь бы заслужить благосклонную улыбку императора!..

Волконский понимал, что здесь, в глубоком тылу, он, военный генерал-губернатор, обязан умножить помощь фронту: обученными резервами конников, продовольствием, оружием. Вера без дела мертва. Получит Михаил Илларионович новые мощные полки башкирских казаков, и вспомнит старого соратника Волконского, и скажет ему солдатское спасибо…

Однако подготовка затягивалась: башкирские кантоны были бедны и не могли самостоятельно укомплектовать полки новобранцами и конским составом: на каждого всадника два коня – боевой и запасной, ремонтный, и повозками, и продовольствием. У Семена Григорьевича не было энергичного помощника, умеющего ладить с начальниками кантонов, со старшинами юртов, да и с новобранцами. И, посоветовавшись с надежными людьми, вспомнив отзывы сына Сергея, Волконский написал в Петербург в военное министерство прошение откомандировать из военного учебного заведения Кахыма Ильмурзина в его, оренбургского губернатора, распоряжение.

Дни шли, наступила осень, а Кахыма все не было. Не отправили ли его в действующую армию? Жаль, он паренек смекалистый и в военном деле поднаторел, подучился, и свой среди башкир – сын старшины Ильмурзы. С таким джигиты дружно пойдут в бой!..

Вызвав начальника губернской канцелярии Ермолаева, князь ворчливо сказал:

– Алексей Терентьевич, ну куда же запропастился Кахым Ильмурзин? Напишите-ка еще раз в министерство.

Ермолаев замялся:

– Два раза, ваше сиятельство, писали! Удобно ли в третий раз требовать Кахыма?

– Не для себя же стараемся, Алексей Терентьевич, для победы!

– Слушаю.

Но через неделю дежурный адъютант доложил князю:

– Ваше сиятельство, прибыл в ваше распоряжение Кахым Ильмурзин с подорожной и предписанием от министерства.

– Да где он?

– На постоялом дворе. Сказал, что стряхнет дорожную грязь, умоется, приведет себя в порядок и явится.

– Приведите без доклада.

Когда в кабинет ступил молодой майор в новеньком казачьем чекмене, с округлой темной бородою, князь приветливо, совсем не официально улыбнулся.

– Ваше сиятельство… – начал Кахым уставное представление, выпрямившись, сведя каблуки, звякнув шпорами.

– Знаю, знаю, – остановил его Волконский. – Когда приехал?

– Только что…

– Разрешаю на день съездить домой, проведать отца-мать и жену…

– И сына, ваше сиятельство, – подсказал сияющий Кахым.

– Значит, и сына, – добродушно согласился князь, – затем сразу же за работу. Надо срочно, но без суетливости, сформировать башкирские полки, ну, конечно, сначала один полк, затем другой. И так далее. Мы обязаны направлять в Нижний Новгород уже полностью укомплектованные полки. – Григорий Семенович взял со стола медный колокольчик, позвонил. – Напишите во все кантоны, – сказал он тотчас же возникшему в дверях адъютанту, – что майору Кахыму Ильмурзину поручено формирование в губернии башкирских казачьих полков. Да скажите Филатову, чтобы он сопровождал майора в разъездах.

– Слушаю! – и адъютант бесшумно исчез.

– Начинайте с юрта, где старшиной ваш отец, достопочтенный Ильмурза: там вам по легче привыкнуть к своим обязанностям и добиться цели. Ну, естественно, перед отъездом посетите начальника вашего кантона Бурангула, – продолжал князь, – кстати, он ведь ваш ближайший родственник. В губернской канцелярии получите у подполковника Ермолаева надлежащие документы и деньги на расходы.

У тестя Кахым не засиживался, не до того, но не посидеть у тестя и тещи за чаепитием – невозможно, это было бы чудовищным оскорблением родителей Сафии. Новости из аула были самые благоприятные: и Сафия, и Мустафа – здоровы, первенец растет и красавцем, и смышленым, бойким джигитом. Старшина Ильмурза процветает, богатеет, мать Кахыма Сажида прихварывает, но это и естественно в ее годы и с бесконечными хлопотами по хозяйству…

Уже вечерело, когда Кахым закончил дела в канцелярии. Он решил выехать ночью. Пара добрых, низких, но выносливых башкирских лошадей была запряжена в тарантас. Майора сопровождали два верхоконных казака и Филатов, уже не служка, не «посылка», каким помнил его Кахым, а рослый парень в чине урядника.

– Пилатка, ты ли? – воскликнул беспечно Кахым.

– Извините, ваше благородие, – Филатов Иван Иванович, – резко поправил его урядник.

– Извини, Иван Иванович, по старой памяти сорвалось с языка!..

Филатов круто пошел на мировую:

– Бывает, Кахым Ильмурзинович, бывает… Но военная служба, сами понимаете, устав… – И он с беспомощным видом повел плечом: дескать, моя бы воля.

Запели, завели дорожную привольную мелодию колокольцы, раскинулась в вечерней тишине степь, словно распахнула объятия, чтобы сердечно принять родимого сына Кахыма, а небо, бездонное, бесконечное, было светлее земли, светлее и добрее, и сулило ему счастье в жизни и на войне… Кахым мечтал побыстрее свидеться с милой Сафией, приласкать сына, но до того измаялся в тряской езде на перекладных из столицы в Оренбург, что мгновенно уснул, раскинувшись на кошме, подмяв под голову подушку.

– Ваше благородие, ваше благородие, – повторял ямщик, но майор не просыпался.

Филатов был настырнее, подъехал и гаркнул с седла:

– Господин майор!..

Кахым открыл глаза, приподнялся.

– Ваше благородие, надо бы остановиться в Надырше, сменить лошадей, – сказал кучер.

– Да, да… Можно.

Восточная кайма горизонта уже светлела, белела. Сентябрь выдался солнечным, теплым, и нескошенные луга, еще темные, словно прикрытые кошмой, благоухали влажным разнотравьем. Урманы тенисты. Да, где-то бушует война, льется кровь, а здесь земля благостно кроткая. Надолго ли?.. Вот уйдут полки в Нижний, опустеют аулы, станут бессонными ночами лить горючие слезы молодые солдатки, и заведут тоскливое монотонное песнопенье дожди, грязь развезет дороги, сизые поля нахмурятся, а в голых ветвях тальника студеный ветер засвистит, загудит.

А зима в деревнях, сдавленных сугробами снега, будет еще непригляднее – год неурожайный, значит, начнется и голодуха, поползут из избы в избу хворости. «Безысходная, горькая твоя судьбина, мой народ!..» – подумал Кахым.

А раскисать нельзя – война продолжается, ожесточенная, неудачная для России. Башкиры в годы ратных испытаний честно, самоотверженно сражались за Россию не щадя себя. Царь Александр обещал в манифесте даровать башкирскому народу после изгнания французов державные милости. Не обманывает ли? Вернувшись с войны, джигиты не простят обмана. Знамена Пугачева и Салавата – нетленные… Среди друзей князя Сергея в Петербурге Кахым встретил пылких свободолюбивых юношей, готовых идти на бунт ради блага народа. Признаться, он растерялся, не ждал, что в покоях молодого князя Волконского произносят такие крамольные речи. У русских крестьян, изнывавших под крепостным игом, оказывается, были благородные защитники, не страшившиеся царской опалы. Но и они, едва Наполеон, его разноязычные орды вторглись в Россию, безоговорочно выпросились, чаще всего добровольно, на войну, считая, что устройство жизни народа придется отложить на послевоенные годы. И Кахым был согласен с ними.

Ямщик свернул с тракта на проселок, и Филатов, пришпорив резвого коня, поскакал вперед.

– Куда это он торопится?

– Хочет известить старшину аула Надыршу о вашем прибытии, ваше благородие, – доложил ямщик почтительно. Кахым поморщился – такие почести ему не по чину.

20

Поддужные бубенцы спугнули покой дома Ильмурзы – видно, курьер еще не известил старшину юрта о высоком назначении его сына.

Когда тарантас остановился у ворот, работник взбежал на крыльцо и закричал в открытую дверь:

– Молодой хозяин приехал!

Около кухни испуганно взвизгнула женщина, то ли кухарка, то ли служанка.

Ильмурза, натягивая бешмет, не попадая рукою в рукав, выкатился на крыльцо и сердито спросил сына:

– Почему не прислал вестового?

Филатов ответил за майора:

– Я хотел сам прискакать, да их благородие запретили.

– А ты бы не слушал их благородия! – напустился на него Ильмурза. – Иль забыл правила благоприличия?

Сын выпрыгнул из тарантаса.

– Да будет тебе, отец!.. – И обнял всхлипнувшего от умиления и гордости за майорские эполеты Ильмурзу. – Мать здорова? А Сафия? Мустафа?

Сажида пыталась вытолкнуть на крыльцо отчаянно сопротивляющуюся сноху, но Сафия знала непреложные обычаи и ускользнула. Тогда, взяв за руку притихшего от неожиданности внука, Сажида пошла к воротам.

– Здравствуй, эсэй! Здравствуй, улым! – весело воскликнул Кахым, поднял, подбросил высоко взвизгнувшего от восторга Мустафу, теперь малыш понял, что этот нарядный офицер – его отец.

Сафия тем временем спустилась с крыльца, но стояла в сторонке, бросая на мужа сияющие счастьем взгляды.

Кахым пожал ей руку, обласкал улыбкой, но при людях не поцеловал.

Хлынули соседи, майор почтительно здоровался с мужчинами, а Ильмурза приглашал их в дом, но со строгим выбором.

В толпе у ворот слышались восхищенные возгласы:

– Да это же наш Кахым, а мы-то думали…

– За чужого начальника приняли.

– Ясное дело – мундир, борода, усы, такая важность!

Заплакал стиснутый людьми мальчишка, и мать сердито зашипела:

– Т-с-с-с, Пилатка в мешок посадит и увезет!

С нею согласились:

– Да, Пилатка с кем попало в деревню не поедет!

Солидно, неторопливо приблизился мулла Асфандияр, благословил поклонившегося Кахыма, приветствовал Ильмурзу.

Бурно ворвался в толпу веселый Азамат, он уже потолковал с Филатовым и знал все новости губернаторского дома и Оренбурга.

– Их светлость князь Волконский прислал к нам Кахыма начальником! – торжественно громко объявил Азамат.

Все замолчали, с недоумением посмотрели на него. Насладившись молчанием собравшихся, Азамат многозначительно добавил:

– Кахым отныне голова над нами и кантоном!

Мулла поинтересовался:

– Назначили, получается, вместо отца старшиной юрта?

Азамат посмеялся над такой наивностью святого хэзрэта:

– Бери выше! Помощник самого генерал-губернатора!

Ильмурза испуганно вздрогнул, ничего не понимая, а в толпе начались оживленные разговоры. Аксакалы тоже ни в чем не разбирались, но с одобрением поглаживали бороды:

– О-о!.. Выше своего отца-турэ!

– Всем турэ турэ!..

– Пилатка сказал…

Мулла Асфандияр мудро напомнил правоверным:

– Чужой не простит, свой не обидит. Большой начальник – турэ, выходец из нашего народа, не даст в обиду земляков. Пошли Аллах турэ Кахыму здравия и благополучия! – И, возведя глаза к небесам, забормотал молитву о ниспослании милостей Всевышнего и Кахыму, и его родичам, и его семейству.

Аксакалы, сделав «аминь» – проведя ладонями над бородою, потянулись гуськом к майору, чтобы поздравить его со столь высоким назначением.

Земляки победнее и помоложе кланялись издалека.

Ильмурза показал мулле и старцам на крыльцо: дескать, милости прошу, покосился на дерзкого Азамата – этот буян и без приглашения заявится.

– С недельку, поди, погостишь? – спросил мулла, шествуя в дом.

– Нет, никак не получится.

Ильмурза остановился, вопрошающе взглянул на сына, Сажида побледнела, а прячущаяся за крыльцом Сафия негромко вскрикнула и убежала, зажав рот фартуком.

– Князь Григорий Семенович поручил объехать все кантоны, проверить подготовку новобранцев во Вторую армию[36]36
  Башкирские казачьи полки в войну 1806–1807 годов назывались Первой армией, а в войну 1812–1814 годов – Второй армией.


[Закрыть], начать формировать полки. Так что задержаться не получится.

Аксакалы приостановились во дворе – пожалуй, неприлично мешать насладиться скоротечным пребыванием в семье такому высокопоставленному государственному деятелю…

Кахым понял их нерешительность и обратился с нижайшей просьбой:

– Достопочтенные аксакалы, военное время – торопливое, когда еще доведется мне потолковать с вами о мирных делах!.. Да и посоветоваться мне с вами надо бы.

Ильмурза степенно поддержал сына:

– Аксакалы, для кого-то он и турэ, а для вас – Кахым. А ты, сынок, иди умойся, приведи себя в порядок. Я сам проведу гостей к табыну.

Мулла давно уже был в горнице, восседал на самой высокой подушке, благосклонно наблюдал, как рассаживались на нарах вокруг него старцы, поморщился, когда шмыгнул и пристроился в сторонке Азамат.

Хозяин успел сменить бешмет на мундир с медалью и держался еще надменнее, внушал землякам:

– Из моего повиновения сын не выйдет, следовательно, мое слово, и ваши советы, и молитва хэзрэта – залог его успеха. Мы не поможем – кто поможет?..

А Кахым, не в пример отцу, мундир свой скинул и пришел в горницу к гостям в обычном казачьем бешмете, но с эполетами.

Служка принес самовар, блюда, миски, чаши с угощениями. Кахым, подождав, когда мулле, старцам и даже непривычно молчаливому Азамату нальют крепкого благоуханного чая из китайской травы, приступил к рассказу о ходе войны с французами, старался укрепить веру земляков в скорый перелом в сражениях, в единоборстве с полчищами Наполеона.

– Исчадие ада, сын шайтана этот Наполеон! – возмущенно заметил мулла.

И все согласились с ним.

– Башкирские полки дерутся лихо! – сказал Кахым. – В Петербурге ими не нахвалятся!

Гостям эта похвала понравилась, старики буквально помолодели, бросали друг на друга гордые взгляды, словно это об их подвигах говорил Кахым.

– Не уронили чести башкира!

– И мы славно сражались под знаменами Суворова!

– Новобранцы тоже не подведут, ты, Кахым, не сомневайся!

– Да, верю, что и новые полки прославятся, – кивнул Кахым. – Пленные французы удивляются, с чего это башкирские всадники так беззаветно воюют за Россию.

– И зря они удивляются, – вставил свое веское слово Ильмурза, поправив для солидности звякнувшую медаль. – Испокон веков башкиры помогают русским, если вторглись в страну иноземцы.

Аксакалы в знак согласия закачали бородами.

– Знали бы французы, как русские и башкиры храбро воевали под знаменами Пугачева и Салавата!.. – нахально ввязался в мирную беседу Азамат.

Наступила напряженная тишина, старцы повернули бороды к мулле, прося у него защиты порядка и приличия.

И хэзрэт Асфандияр немедленно дал отпор смутьяну:

– Азамат-кустым, не лезь в беседу старших по годам и наиглавнейших в ауле по положению! Когда Кахым-турэ говорит, то и мы, аксакалы, молчим и внимательно слушаем.

Старцы закивали, одобряя разумную отповедь муллы Азамату.

Кахым постарался прекратить стычку:

– Святой отец и вы, аксакалы, не будем тратить время на перепалку! Надо скорее выиграть войну. Разгромим, выгоним французов и начнем жить лучше, по-новому. Царь обещал после войны вернуть башкирам вольности и земли для кочевья. Закон оградит наши обычаи и обряды. А сейчас надо нам срочно вооружить джигитов-новобранцев и отправить в Нижний Новгород.

Азамат опять не утерпел:

– Казна поможет?

– Ты же знаешь, что снабжение джигитов лошадьми, оружием и провиантом берет на себя аул, – ответил с досадой Кахым.

– Легко сказать!.. – фыркнул неукротимый Азамат. – И сейчас аул обезлюдел. В домах тоска, слезы, а в закромах – пусто, мыши от голода передохли. Уйдут с полком молодые парни, и останутся ветхие старики, бабы да дети.

И аксакалы приуныли, переглядывались, перешептывались, а мулла внимательно рассматривал потолок, как бы погрузившись в молитвенное единение с Аллахом.

Наконец старик посмелее сказал, пряча глаза:

– Совсем обнищал народ.

Кахым, живя привольно, на полном офицерском обеспечении, в столице, и не предполагал, что башкирская деревня так обнищала. Э-э, хитер-хитер князь Волконский – назначил своим уполномоченным по призыву Кахыма, чтобы все сделать башкирскими руками!.. Нет, Волконский решительно умнее, чем о нем думают в Министерстве и петербургских салонах. И проклинать станут в аулах не генерал-губернатора, а своего же Кахыма. Где же выход? Тянуть с формированием полков? Кахым не пойдет на это. Башкиры не оставят в беде русских братьев по оружию.

– Понимаю, все понимаю, аксакалы, – глубоко вздохнул Кахым, разводя руками, – но орды Наполеона топчут русскую землю. Вон, до Москвы уже доползли!.. – При этих словах Ильмурза свел брови, мулла горестно простонал, а старцы опять закивали – единственное средство выражать свои чувства. – Надо помогать армии, надо затянуть потуже пояса.

– Война без жертв не бывает, улым, – сказал нравоучительно Ильмурза. – Сам воевал, знаю. И мы готовы терпеть…

Он строго взглянул на муллу, и Асфандияр, поняв его безмолвный приказ, откашлялся и подхватил:

– Что суждено испытать русскому народу, то и мы перенесем. Русская деревня, полагаю, тоже лишилась корми льца-мужика, и платит подати, сдает зерно.

– Справедливы твои слова, святой отец, – сказал Кахым. – Только что проехал приволжскими селами – оскудение!..

Этот разговор не мешал гостям усердно попивать густо заваренный чай и набивать утробу жирными сочными кушаньями – нищета дому старшины юрта не угрожала.

Мулла, поглаживая заметно поднявшийся живот, счел необходимым дополнительно упрекнуть Азамата:

– До чего ж ты неотесанный малый!

– Таким уродился, хэзрэт, – пожал плечами втайне польщенный этим укором Азамат.

Вдоволь полакомившись кониной и китайской травкой, старцы поблагодарили хозяина за радушие и поползли по домам, шумно расхваливая Кахыма – не загордился, учтивый.

Мулла задержался, а когда зашагал к дому, то за ним семенил служка с увесистым мешком – Ильмурза знал, что служителю Всевышнего полагается тучная мзда.

Кахым проводил старцев и муллу и хотел уже идти в горницу к изнывавшей от радости встречи и от нетерпения жене, но его позвал с крыльца Азамат.

– Ты еще не ушел? – и удивился, и нахмурился Кахым.

– А я вот его скалкой! – пригрозила Танзиля, собиравшая посуду и чашки.

– Дело срочное, неотложное, братец Кахым, – умоляюще произнес Азамат.

– Завтра утром приходи! – крикнула Танзиля.

– Нет, кустым, ты мне сегодня нужен, выслушай, не обессудь, – настаивал Азамат, не обращая внимания на угрозы раскрасневшейся Танзили. – Русские говорят, куй железо, пока горячо.

– Ты не русский, а башкир! – прокричала из горницы сквозь открытую дверь Танзиля.

Кахым понял, что от Азамата не отвязаться, и кивнул: дескать, говори.

– Кто назначает командиров полков?

– Здесь генерал-губернатор, а там, – Кахым показал вдаль, – командующий армией.

– А сколько в полку сотен джигитов?

– Пять.

– Я согласен быть сотником, – хладнокровно заявил Азамат. – Поставь меня сотником.

«Ничего себе птица…», – подумал Кахым.

– Это самая подходящая для меня должность на войне! – невозмутимо продолжал Азамат.

– В Девятом кантоне сотники уже назначены.

– Возьми меня с собой и назначь сотником в другом кантоне!

– Я же ничего еще не знаю о положении в других кантонах, – уже начиная злиться, сказал майор. – Соберутся призывники в округах, там видно будет[37]37
  Башкирия в те годы была разделена на военные округа: Оренбургский, Уфимский, Белебеевский, Златоустовский и др. Призывники ехали на сборный пункт своего округа. К примеру, сборный пункт Оренбургского округа находился в Нововоздвиженской крепости.


[Закрыть].

– Возьми меня к себе в полк!

– Да нет у меня никакого полка.

– Кахым-турэ, верь мне – стану сотником и твоей правой рукою, опорой, выполню любой приказ, скажешь – иди на смерть, и пойду!

Кахыма и бесило, и растрогало это беззастенчивое домогательство Азамата.

Танзиля вышла из горницы с пустым самоваром и завопила:

– Ты еще не ушел, нахал? Совесть-то у тебя осталась?.. Молодая жена мечется на перине, ждет мужа, извелась за два года…

– Разберусь в кантонах и округах и замолвлю за тебя слово, – пообещал Кахым, повернулся и пошел по коридору.

– Спасибо, кустым, вечно буду твоим джигитом! – И Азамат бросился с крыльца бегом, хлопнув калиткой.

– Сорвиголова! – невольно восхитился им Кахым.

– Не сорвиголова, а срамная голова! – возмущенно сказал, выходя из горницы, Ильмурза. – Не хотел мешаться в твои служебные дела, сын, но сейчас все же скажу: не к лицу такому высокому начальнику, коим являешься ты, раздавать обещания направо-налево. Как почувствуют твою доброту, так и оседлают… Этот Азамат нахал и бунтарь.

– Не хотел сразу власть показать, – объяснил Кахым.

– Сладким уговорам Азамата верить нельзя! Сомнительна его покорность властям. Ручаюсь, в нем таятся злые замыслы.

– Учту твой совет, отец, – миролюбиво сказал Кахым, чувствуя неимоверную усталость.

Но Ильмурза уцепил его за пуговицу бешмета и еще долго бубнил о том, что народ распустился, молодые непочтительно относятся к старшине юрта, к мулле, и что с ними надо держаться надменно, командовать строго, требовать, и что ему следует резко отвергать все просьбы, даже самые смиренные.

Когда Кахым добрался до горницы, то за окнами уже пробуждалось раннее утро, прохладное, еще бесцветное. Сафия лежала разметавшись, сбросив одеяло. Прильнув к мужу, она жарко шепнула:

– Заждалась…

Но Кахыма уже сморила неодолимая сладкая, тягучая, как мед, дремота.