Текст книги "Северные амуры"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

11

Вечером Григорий Семенович Волконский мирно совершил вечернюю трапезу, помолился и уже готовился ложиться почивать – перед долгим завтрашним путешествием надо выспаться и поднабраться силенок… Лакей, бесшумно ступая по ковру, вошел в опочивальню и доложил, что атаман оренбургского казачества Углицкий настоятельно просит принять.

– Зови, зови, голубчик, – кивнул князь.

Атаман чувствовал себя неудобно, что ему пришлось побеспокоить старика, но заговорил без смущения, ибо знал, какая ответственность лежит на нем в военную пору:

– Ваше сиятельство, не могу я спокойно смотреть на медлительность, с какой формируются башкирские казачьи полки. Петербург нас сдерживает, а почему – неизвестно. Я написал записку лично вам и от вашего имени – рискнул! – ходатайство военному министру. Прошу обязательно прочитать и подписать, если утвердите. До отъезда по губернии, вы же пробудете в кантонах…

– Недели две, – добродушно согласился князь. – Оставьте бумаги, утром прочитаю. А вы что, не знаете министерских порядков?

– Так ведь война, ваше сиятельство! – горячо воскликнул атаман.

– Гм, следовательно, не все чувствуют свой долг перед Россией так, как мы с вами, атаман, здесь, в далеком Оренбурге! Неприятель топчет нашу священную землю!..

Как же возможно медлить с созданием новых полков? И обученные новобранцы на своих лошадях ждут своего срока. И офицеры есть, боевые, с опытом. Н-да, скверно, скверно… – Григорий Семенович опустился в глубокое кресло, передохнул. – Но вам, голубчик, придется самому в Петербург ехать. Без личного вмешательства ничего не получится. А я тем временем по кантонам проедусь.

– Завтра же выезжаю! – щелкнул каблуками Углицкий.

– Я тоже завтра тронусь в путь, – устало вымолвил князь, прикрывая коричневые тяжелые веки: старика клонило в дрему.

Утром курьер доставил атаману прочитанные и подписанные князем бумаги.

Сборы Григория Семеновича в долгий путь были по-военному быстрыми.

Пришел по вызову в кабинет и шустрый «посылка» Ваня Филатов.

– Хорошо уфимскую дорогу знаешь? – без предисловия, по-военному спросил князь.

– Не только уфимскую, но и все кантонные дороги знаю! – без заминки похвастался Филатов. – С завязанными глазами проведу куда прикажете!..

– Так уж и с завязанными, – недоверчиво улыбнулся князь: он привык к болтовне Филатова, смирился с его наглостью. – Поедешь со мной по губернии ординарцем.

– Слушаюсь, ваше сиятельство! – гаркнул, вытянувшись, Ваня.

– Проверь, готова ли карета, не пьяные ли кучеры, кто старший в конвое.

– Слушаю! А кто камердинером поедет?

– Ты и поедешь. Нечего церемонии разводить. Не на свадьбу еду – на инспекцию запасных батальонов Казанского ополчения.

– Ваше сиятельство, не беспокойтесь, – заверил князя Филатов. – Справлюсь, я все знаю и все умею. И дороги знаю, и по-башкирски разговариваю.

– Ну хватит, перестарался, – махнул рукой князь и пошел завтракать.

После завтрака Волконский помолился, истово кладя поклоны, и отправился пешком в собор, где тоже усердно молился у чудотворной иконы, потом облачился при помощи Филатова в походный мундир, нахлобучил военный картуз и велел подавать карету.

В карету была запряжена цугом четверня сильных, крупных рысаков, на козлах красовался идолоподобный кучер, рядом с ним примостился вертлявый Филатов. И, звеня поддужными колокольцами, гремя колесами по мостовой, в сопровождении конвоя из русских оренбургских казаков и башкирских всадников экипаж тронулся в путь, сзади на телегах везли посуду, котлы, провиант, плащи на случай непогоды, войлочные кошмы для ночлега в степи.

Генерал-губернатор не торопился, с порядками в кантонах и волостях знакомился основательно, въедливо, проводил смотры новобранцев-джигитов со стрельбами из лука и метанием копья.

Побывал князь в Пермском, Бугульминском и Мензелинском уездах и повернул на Уфу.

К Агидели подъехали на рассвете. Кучер придержал лошадей, чтобы съехать с холма к берегу осторожно, без толчков – не разбудить спящего в карете князя. Но Волконский уже проснулся, – то ли срок пришел, то ли пахнуло в лицо прохладной свежестью реки, – перекрестился, вылез из кареты кряхтя, пристанывая.

Солнце только-только выкатывалось из-за горного правого берега, и завеса серо-молочного тумана еще не рассеялась, но уже быстро редела, и стала видна могучая, с сильным течением река. Город, расположенный на взгорье, был отсюда не виден, лишь блеснули кресты окраинной церкви.

– Да, эта красавица пошире нашего Урала, – с восхищением сказал Волконский. – Какую гонит крутую волну к Каме!

Паром стоял у противоположного берега.

– Если паромщик из башкир или татарин, то скоро нас не перевезет, – сказал с козел всезнающий Филатов.

– Это с чего? – удивился кучер.

– А с того, что об эту пору они намаз в мечети читают, мусульмане!

– Справедливо говорит Пилатка, – подтвердил верховой башкир из конвоя, понимавший по-русски. Ваню Филатова все в городе именовали Пилаткой, – сперва он обижался, даже дрался, а потом привык…

Над рекой висела утренняя тишина, но вот с уфимского берега долетел с ветерком, срывавшим пену с белых гребешков, заунывный голос муэдзина, призывавшего правоверных к молитве. Башкиры тотчас спрыгнули с седел, пустили лошадей по траве, расстелили попоны и, встав на колени лицом в сторону киблы, зашептали молитву. Русские казаки отъехали в сторонку, чтобы не мешать башкирским друзьям, полагая, что «Бог один, а только вера разная…».

Волконский снял картуз и мундир, велел Филатову принести в ведре воды, с наслаждением умылся. Речная вода – и студеная, и родниково чистая, и целебная – отлично взбадривает старческую плоть… Развернув полотенце, выпрямившись, князь долго растирал лицо, шею, вглядываясь в крутые каменистые обрывы уфимского берега.

Наконец благочестивый паромщик, заметив карету четверней и казаков, забеспокоился, заторопился, паром неуклюже тронулся и, с усилием преодолевая течение, поплыл к луговому берегу.

Когда кучер, казаки вкатили на поскрипывающий настил парома карету, возы, ввели раздувавших ноздри от едкого запаха рыбы лошадей, паром так же медленно и так же громоздко поплелся в обратный путь.

Князь стоял у перил, наблюдая, как приближается, нависая, отражаясь в зеркального блеска плесе, крутой обрыв.

Дорога сперва шла по уфимскому берегу полого, по самой кромке воды, затем начала карабкаться в гору, мимо низеньких домиков, прикрывших окна и от дорожной пыли, и от солнцепека ставнями, мимо садов, огородов, оврагов с кустарниками. Шумное, ревущее, блеющее, разномастное стадо спускалось с горы, обтекая карету, телеги, верховых лошадей.

Справа показался монастырь с высокими красного кирпича стенами, с жарко горящими в лучах солнца куполами собора. Поодаль, еще выше стояла голубенькая, тоже золотоглавая, церквушка. Едва карета поравнялась с нею, князь приказал остановиться, вышел и долго крестился, шепча молитву, отвешивая низкие поклоны.

И дальше по улице попадались церкви, но Григорий Семенович уже не вылезал из кареты, а крестился, высунув голову без картуза в окошко.

Начались мощеные крупным булыжником улицы – значит, приближались к центру города.

– Куда теперь ехать? – спросил кучер. – Я ведь в Уфе не бывал.

– Сейчас укажу, слушай меня, я все знаю, – самодовольно зачастил Филатов. – Видишь минарет мечети?

– Да здесь полно мечетей.

– Правее кладбищенская мечеть, а левее, видишь, зеленая, там муфтий живет, а по-нашему архиерей, мне тут каждый дом известен!.. – еще громче, чтобы князь услышал, выхваливался Филатов.

И князь услышал, буркнул:

– Как у тебя язык не отвалится!

После этого Ване пришлось замолчать, правда, ненадолго.

Генерал-губернатор велел не сообщать о его приезде, и потому в доме уфимского гражданского губернатора Матвея Андреевича Наврозова было еще тихо, сонно.

Вдруг загремели колеса кареты, зацокали копыта казачьих лошадей.

Князь вышел из кареты, потянулся, огляделся и приказал Филатову отыскать швейцара или дворника.

– Здравствуй, голубчик, – приветливо сказал он запыхавшемуся от бега швейцару, еле-еле успевшему натянуть ливрею с золотыми галунами. – Доложи его превосходительству, что в Уфу пожаловал Волконский, да без титулов, Волконский.

Через мгновение в доме зазвенели звонки, забегали слуги, послышались увесистые пощечины, которыми щедро награждали лакеев и горничных губернатор и губернаторша.

И вскоре на крыльцо выскочил, застегивая последние золоченые пуговицы мундира, Наврозов.

– Ваше сиятельство, простите, Христа ради, не знал… Не готовился к торжественной встрече! Прислали бы эстафету.

– И слава богу, что не знал, – грубовато остановил его князь. – Я тут по делу. Скажите, голубчик, где мне остановиться. Нет-нет, только не в вашем доме, не люблю никого беспокоить, мне нужен отдельный уголок… И распорядитесь устроить казаков, накормить, и даже с чаркой водки…

Русские казаки, заслышав о водке, распушили по бороде улыбки, а башкиры стыдливо отвернулись: Аллах запрещал им употреблять хмельное…

– Да пришлите ко мне начальника Седьмого кантона, – добавил князь.

Весть о прибытии военного генерал-губернатора Оренбургского края, крестного отца царя Александра, князя Волконского облетела город почти мгновенно. Чиновники, служилые дворяне, военные переполошились. На обычно безлюдные улицы высыпали горожане, взад-вперед летели пролетки.

– Волконский – да вы подумайте! – Волконский посетил нашу Уфу!

– Нам выпало счастье узреть князя!

– А по какому делу приехал?

– Должно быть, по доносу на Наврозова!..

Но Волконский в правление гражданского губернатора не вникал, а инспектировал маршевую роту, уходящую на формирование в полк Казанского ополчения, провел боевые учения башкирских джигитов. И русские солдаты-новобранцы, и башкирские всадники ему понравились. Разумеется, он отметил некоторые упущения в распорядке службы, в обмундировании, но не гневался и разговаривал с офицерами с привычной, впитавшейся в кровь властностью, но спокойно.

Во время разъездов по городу князя радушно приветствовали толпы жителей, и Волконский небрежно отвечал слабым мановением дрожащей старческой руки – он не любил таких манифестаций.

Его восхитила живописностью Старая Уфа – за небольшой речушкой Сутолокой, впадавшей в Агидель, пышно красовались стены и церкви женского монастыря, взбирались в гору узенькие улочки с деревянными домиками в зеленом изобилии садов.

В Дворянском собрании князь принял уфимское дворянство. На крыльце супруга Наврозова поднесла ему на чеканном блюде хлеб-соль. Волконский перекрестился, поцеловал каравай, прикоснулся вялыми серыми губами к щеке вспыхнувшей от удовольствия губернаторши.

На хорах огромного зала оркестр грянул торжественную «Встречу», но и тут Волконский, нарушая этикет, отмахнулся небрежно, прошагал вперед, обернулся к собравшимся и сказал отрывисто:

– Господа дворяне, сейчас не время разговаривать долго и утомительно. Наше Отечество в опасности. Надо действовать, действовать решительно!..

Этим речь его и завершилась. Уфимцы были и разочарованы, и обижены.

Здесь же, в кабинете, состоялась беседа Волконского с губернатором.

– Не вижу вашей помощи Седьмому кантону, – без предисловия заявил князь.

Наврозов попытался выкрутиться и с покорным видом развел руками:

– Ваше сиятельство, у гражданского губернатора полномочия, как вы знаете, ограничены. Занимаюсь лишь сугубо штатскими делами. И вообще наше административное право запутано до невероятия!.. Башкирские казаки непосредственно подчинены вашему сиятельству как оренбургскому военному генерал-губернатору. И посему я, – он беспомощно вздохнул, – Седьмого башкирского кантона не касаюсь.

– Это все пустые отговорки, – оборвал его князь. – Война идет, кровопролитная война, а вы здесь живете спокойно.

– Уфимцы, ваше сиятельство, собрали на нужды войны около пятидесяти тысяч рублей, – выложил козырь Наврозов.

– Сумма, конечно, порядочная, но ведь эти деньги помещики содрали с крепостных мужиков! И вы об этом отлично осведомлены. Так что извольте-ка, ваше превосходительство, потрясти теперь уфимских дворян и купцов-толстосумов.

– Слушаю, слушаю, – поддакивал Наврозов, и вдруг его осенило, и он храбро сказал: – В тот день, когда был получен высочайший манифест о вторжении полчищ Наполеона, майор Жмакин заверил уфимцев, что жизни не пожалеет ради победы, и дал вольную тринадцати своим крепостным, а их у него всего-то тридцать восемь… Мелкопоместный! – виновато понизил голос губернатор. – И выложил триста рублей!

– Хвалю! А где остальные уфимские дворяне?

– Гм!..

– Вот я вам, ваше превосходительство, и толкую, что и вы лично, и дворяне решили отсидеться в затишке! – раздраженно произнес князь.

– Ваше сиятельство!..

– Да что «ваше сиятельство»! Повторяю, извольте шевелиться проворнее.

Вечером Наврозов пригласил князя на обед, и на этот раз Волконский не отказался – обижать губернатора и особенно его румяную губернаторшу было бы жестоко, но откушал Григорий Семенович лишь с серебряной тарелки каши, а затем милостиво беседовал с соседями, брезгливо наблюдая, как гости лакомились и яствами, и шампанским. Затем, эдак через полчаса, князь со страдальческим видом приложил пальцы к виску, сослался на мигрень и пошел в сад, раскинувшийся до самого обрыва. Там стояла кокетливовоздушная беседка, старик опустился в плетеное кресло и притих. Райский уголок! Три реки сливались здесь: Агидель, Караидель-Уфимка, Дема, а далее тянулись взору недоступные степи, до Стерли, как именовали по-башкирски уездный город Стерлитамак. Привык князь к оренбургскому степному приволью, но здесь, с высоты, ему открылась такая безбрежность – серо-голубая в реке и зеленая в лесах и уреме, – что дух захватывало!.. Какое величие природы! И каким немощным чувствовал себя старик перед этим изобилием благ земных!

Он утомленно закрыл глаза. Вспоминались в сладкой дреме то детство в усадьбе, то военная молодость, наполненная удалью и молодечеством, и ратной славой, то щемящая сердце первая любовь. А сейчас, на закате жизни, оказался он и без семьи, и без друзей. Впрочем, кому-то надо и здесь служить матушке-России!.. Ему поручено блюсти незыблемость юго-восточной границы империи. В этом его призвание, его солдатская честь. А вот дворяне и дворянчики – как уфимские, так и оренбургские – шумно витийствуют о любви к России, а сами и не страдают от того, что русские армии отступают под натиском противника. Им бы набить утробу и завалиться спать.

– Ваше сиятельство!..

Князь вздрогнул, быстро поднялся, услышав голос Наврозова, и усилием воли заставил себя выпрямиться, принять военную осанку и мерными шагами направился к дому.

12

Атаман Углицкий примчался из Петербурга, не щадя лошадей ямских троек, усердно поколачивая по загривку ямщиков, дома лишь поздоровался с семейными, к обеденному столу и не присел – отправился к князю Волконскому.

Григорий Семенович раскрыл ему объятия, поцеловал.

– Ну, Василий Андреевич, голубчик, скорее рассказывайте, какие новости привезли из Петербурга?

– Ваша супруга Александра Николаевна и все члены семейства, слава богу, в полном здравии и благополучии, шлют вам глубокие поклоны. Разрешите вручить письмо Александры Николаевны.

– Благодарствую, – князь положил пакет на стол. – Вечером, на сон грядущий прочту… А вы пока доложите, как на фронте.

У атамана на широком лице с буйно-черной бородою отразилось мрачное настроение.

– Отступает наша армия, ваше сиятельство, все еще отступает, – глухо произнес он. – У Смоленска Первая и Вторая армии объединились, а восьмого августа главнокомандующим назначен Михаил Илларионович Кутузов.

– Слава тебе, Господи! – Князь быстро поднялся, повернулся лицом к божнице – там перед иконами горела лампада, перекрестился несколько раз, от волнения на его обычно тусклых глазах блеснули слезы. – Россия спасена!.. Осчастливили вы меня, Василий Андреевич! Теперь судьба победы в надежных руках. И Суворов, и солдаты любили, почитали Михаила Илларионовича. Когда в тысяча семьсот девяностом году был штурмом взят Измаил, Александр Васильевич Суворов назвал Кутузова своим способным учеником, а меня, гм, меня… беспокойным Волконским! Раз Михаил Илларионович – верховный вождь армии, будьте уверены, полчища Наполеона Бонапарта обречены на сокрушительный разгром. – Подумав, князь твердо добавил: – И на скорый, весьма скорый разгром!

– В Петербурге, ваше сиятельство, все тоже приободрились, повеселели, вполне доверяют Кутузову.

– А как решился вопрос с организацией новых башкирских полков?

– Положительно, ваше сиятельство, решился во всех отношениях, – радостно сообщил атаман. – Разрешите представить указ.

Князь приблизил к глазам документ, прочитал вслух, с нескрываемым удовольствием выговаривая каждое слово:

«№ 2. 1812 г. Августа 8. – Указ, объявленный Главнокомандующему в С.-Петербурге Управляющим Военным министерством о сформировании башкирских казачьих полков».

Глаза Волконского радостно заблестели.

«Удалось!.. Конечно, сомнения императора Александра понятны – от августейшей бабушки Екатерины он наслушался подростком всяких ужасов о восстании Пугачева. Но за эти годы я глубоко узнал башкир – народ честный и бунтовал против произвола царских чиновников… А России – верны, защищают ее в годину военных испытаний…»

– Беспрепятственно был подписан сей указ?

– Какое! – воскликнул атаман. – Если бы не ваши друзья, ваше сиятельство, то находился бы, накланялся, напросился и так уехал бы ни с чем.

– Значит, не забыли старика? – усмехнулся Григорий Семенович.

– Еще бы!.. О вашем сиятельстве всюду – и в канцеляриях, и по домам – отзываются с неподдельным уважением, – без притворства сказал атаман.

Дежурный лакей доложил о прибытии подполковника Ермолаева, начальника губернской канцелярии.

– Конечно, проси! Как раз к делу!

Ермолаев засвидетельствовал почтение князю, поздравил атамана с благополучным возвращением из столицы, с живейшим интересом ознакомился с указом.

– А каковы ваши намерения, Алексей Терентьевич? Ермолаев раскрыл папку с бумагами, ведомостями.

– Кантоны давно готовы к организации и отправке башкирских полков. Башкиры буквально надоедают просьбами послать их на фронт. Вот, ваше превосходительство, – подполковник показал бумагу, – крещеный башкир Михайлов ходатайствует об отправке на войну обязательно с башкирскими всадниками. И еще – братья Абдулхак и Назир Абдулвахитовы из Девятого кантона… – Он перебирал, проглядывал прошения. – Старшины юртов Габдрахманов Ильмурза, Абдрахманов Абуталип, Хашимов Абдрахман… Да всего около тысячи заявлений! Начальник Девятого кантона Куватов Бурангул просит помочь одеждой и оружием бедным джигитам.

– Бурангул зря просить не станет, – заметил Волконский, – человек серьезный, обязательно надо помочь.

– Слушаю.

– И не будем тянуть! Готовьте к отправке через Нижний Новгород к Москве Третий, Четвертый и Пятый башкирские казачьи полки из добровольцев.

– Слушаю.

– Я ознакомился с положением в кантонах, – Волконский вынул из ящика стола бумаги. – Начальники кантонов, надо отдать им должное, времени не теряли и усердно поработали… Новобранцы имеются, обученные, ну с вооружением есть недочеты, но это наша с вами задача, наша обязанность – помочь делом башкирским джигитам. При этих словах атаман и Ермолаев наклонили головы в знак того, что свой долг знают и выполнят. – Вот в Первом и Втором кантонах можно сформировать Двадцатый полк… а в Шестом кантоне – два полка: Четырнадцатый и Пятнадцатый. И в Седьмом – два полка. Вот здесь я прикинул свои выкладки, это пока не приказ, а предварительные соображения. – Князь протянул бумаги как бы одновременно и Ермолаеву, и атаману, чтобы не было обиды, но неповоротливый Углицкий, конечно, запоздал, и документом завладел, улыбаясь в усы, начальник канцелярии.

«Э-э, не для прохлаждения катался старик по кантонам, – с глубоким уважением подумал Ермолаев. – Все видел, все взял на учет. Старая военная косточка!»

Григорий Семенович попросил атамана рассказать подробнее о боевых действиях русской армии в борьбе с захватчиками, и в частности о казачьих русских и башкирских полках Оренбуржья.

Углицкий наслышался всякого от знакомых и друзей в столице, разумеется, новости были запоздалые и отрывистые, но заговорил атаман горячо, с воодушевлением, а князь тем временем бегло проглядывал бумаги, привезенные им из военного министерства.

– Славная схватка была у села Мир между корпусом атамана Платова, в который входит Первый башкирский полк, и корпусом французского генерала Турно!..

«…В Оренбургской и сопредельных к оной губерниях Саратовской, Вятской и Пермской… состоит по исчислению 1811 года башкирцев 109 409 и мещеряков 19 800, всего 129 209 душ».

– У Смоленска полк шеф-майора Тимерова храбро сражался против французов, наседавших на Сырокоренье! – с упоением говорил атаман. – Из башкирских джигитов Платов собрал ударный отряд, и у Молевых болот в конце июля наши всадники изрядно потрепали французов. А тут Платов бросил в бой еще шесть казачьих полков, и шеститысячная орда… хе-хе, именно орда генерала Себастиана была изрублена в капусту, ваше сиятельство! – Углицкий разволновался, словно сам отличился в том бою. – И пленных взяли до восьмисот солдат!..

– Ах, молодцы, ах, удальцы! – восторгался князь. – Нет, не придется мне, старику, стыдиться за Оренбургское казачье войско!..

Князь забыл о твердом распорядке дня и ночи, коего неукоснительно придерживался из года в год, и засиделся до первых петухов, слушая атамана, уточняя различные вопросы сбора и сколачивания башкирских полков.