Текст книги "Птицы поют на рассвете"

Автор книги: Яков Цветов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

24

Дожди прекратились. Холодные ветры приносили белые пушинки. Покружив в воздухе, они исчезали на глазах. Земля отвердела, палые листья стали жесткими, будто жестяные.

Лагерь жил обыденной тревожной жизнью. Группы уходили делать «тарарам», вели наблюдения за передвижением войск противника. Якубовский отправлялся на «почту» и возвращался с донесениями Петра, записками Алеся, Ивана. В условленное время Алеша Блинов принимал радиограммы из Москвы, передавал разведывательные сведения, потом шел в «секрет» сменять Хусто.

А Ирина – много обязанностей у нее. Дома, в Ленинграде, ей случалось разве лишь ходить в магазин. Мама, прибежав с работы, посылала то сахару купить, то масла, то крупы. Иногда Ирина помогала убирать квартиру, если не спешила в театр или к подруге. «Еще успеет хлебнуть б жизни…» – говорила мама. А здесь – и белье шила из парашютного перкаля, и стирала на весь отряд, и порядок наводила в землянках. Но самым трудным была кухня. В окошке стоял предутренний мрак, когда Ирина вставала и, надев стеганку, шла на кухню. И каждый раз мучилась: что приготовить – опять кашу, щи опять? «Ах, мама, ты так вкусно готовила. Чего только не придумывали твои хорошие руки… Присматривалась бы, как у тебя все получалось! А мне так трудно теперь, мама…»

Ирина зажгла лампу. Постояла над ней. А думы все те же: кашу? Кашу с молоком? Коровы, которых пригнал Михась, давали мало молока. По кружке, по две каждая. «Сено же…» – коротко пояснил ей Михась. Он научил ее кормить, поить и доить коров. Одна, буроголовая, белобокая, с печальными, похожими на сливы влажными глазами, тоже тощая, с худым вислым выменем, давала литра два. «Ленинградка» – назвала ее Ирина. Но «Ленинградка» худела, худела, и Михась сказал: «Надо резать». Начнутся холода, и всех оставшихся коров прирежут. Это тоже Михась сказал. «Забот будет меньше. Возьмешь с мороза кусок мяса и кухарь себе…»

А холодина в шалаше! Ирина подняла лампу. Задетый ее дыханием серпик пламени, сверкнув на фитиле, заколебался, и бледно-желтый круг на потолке переместился вправо, потом влево. Мрак наползал вслед то с одной, то с другой стороны, мгновенно растекаясь по стенам шалаша. Она разгребла валежник, которым прикрыта траншея, внутри тоже обложенная валежником, и достала картошку. Есть у нее немного пшена. И кусок сала сберегла, мало ли что может случиться!.. Ах, была не была, приготовит кулеш с салом.

Кастусь влез на старую березу, снял с сука два больших куска присоленного мяса, топором разрубил на пне, притащил в шалаш.

– Ирка, бери.

Потом нагреб сухой хворост, поднес зажженную спичку. Хворост зарозовел, выбросил седое облачко и пошел гудеть.

Кастусь пошарил в карманах и вместе с соринками достал крупицы махорки, свернул самокрутку, ложкой вытащил уголек из костра и прикурил. Пряча цигарку в рукав, взял ведра и вышел. Он принес воду из родника, повесил на перекладину над огнем, подбросил в него дров.

– Зябко, зябко… – Неуклюже присел он на корточки – греться.

Ирина нарезала мясо, помыла и положила в ведра. Потом начистила и помыла картошку. Кончив, протянула к костру красные от холода руки. Она думала о Левенцове. Часа полтора назад ушел он с Пашей. Ей показалось, что голос у Левенцова простуженный. «Вдруг заболел? – испуганно подумала. Она смотрела на свои окрашенные огнем руки. – Холодина!.. Вдруг заболел?» Когда Кости нет возле нее, ей кажется, что с ним приключилась беда. Ирина не раз ловила себя на этой мысли.

Кипят ведра. Бурлит в них вода, будто ищет выхода. Уже и запах пошел, плотный и вкусный. Справиться бы, пока ребята не пришли. «Хорошо, черта Паши нет…» Тот вваливается всех раньше и, стоя на коленях, поминутно жадно приподымает с ведра крышки, заглядывает внутрь: эх, не готово еще… Да и Тюлькин такой же.

Рассвело. Ирина с котелком горячего кулеша побежала в землянку, в которой лежал больной Петрушко.

Петрушко съел несколько ложек и повалился на соломенную подушку. Он никак не мог согреться, хоть на него и набросили тулуп Кастуся.

Потом, когда Петрушко уснул, Ирина сказала Кириллу:

– Умрет у нас Петрушко. Или на войне надо умирать? – В глазах стояли сердитые слезы.

– Нет, на войне надо победить. И живым остаться. В этом, Иринка, смысл. А придумать, верно, что-то надо. Уже говорил с Петром. Завтра Кастусь переправит Петрушко в Теплые Криницы.

Ирина обрадовалась: вот это дело!

– Послушай, Иринка. – Она заметила скрытую усмешку в глазах Кирилла. – А со здоровыми как быть?

Ирина не понимала, к чему он клонит.

– Голодают. Мерзнут. И все такое. Или на войне надо умирать?

– Победить и живым остаться! – рассмеялась Ирина.

– Тогда зови Михася и Пашу.

Через несколько минут Михась и Паша стояли перед Кириллом.

– Что ж, братцы, время и о зимовке подумать. Не то, чего доброго, мороз объединится с Гитлером против нас. Надо ж – наоборот, так? Вот что. Мы с комиссаром решили: отвезите Петрушко в Теплые Криницы и дуйте с Кастусем прямо на Лоркину Горку. Поройтесь там в боевом хламе и привезите разные для жизни удобства. Ну всякое такое, чтоб приспособить можно было под отопление – и еще под что…

– А мы ни с чем не разминемся, – пообещал Паша. – Во мне что-то цыганское есть…

– Тогда все в порядке…

– У Лоркиной Горки вполне можно подобрать подходящий инвентарь, – серьезно сказал Михась. – Вы ж знаете.

– Потому и посылаю.

– И я с ними, – попросилась Ирина. – Это же по моей части. А с кухней Алеша справится. На один же день!

– Ничего не скажешь, – улыбнулся Кирилл. – Раз инвентарь – надо и тебе ехать…

За чапыжником Кастусь остановил лошадь. Петро ждал их. Михась и Паша бережно сняли Петрушко с телеги и понесли в хату.

Варвара и Аксютка поправили матрац, взбили подушки. Больного уложили в кровать.

– У нас выздоровеете, – сказала Аксютка, подтыкая под него одеяло. – Вот увидите…

Паша потоптался возле кровати.

– А мы двинемся… – грустно сказал он, глядя на Петрушко.

Петрушко не ответил, он впал в забытье. Когда проехали перелесок, Паша задумчиво наклонился к Ирине:

– Не помрет? – Мысль о Петрушко, видно, не оставляла его.

– Нет, – уверенно сказала Ирина, словно премудрости медицины были ей совершенно ясны. – С чего б ему помирать… – Она перекусила соломинку и бросила ее, медленная искорка пошла вниз. – Почему ты об этом? – удивленно посмотрела на Пашу.

– Так, – смутился он, и это еще больше удивило ее. – Мне Петрушко жалко. Смирный человек… Знаешь, обидит кто такого – убить могу!

– Это ты можешь, – засмеялась Ирина.

– Если что, и за тебя заступлюсь, – серьезно сказал он.

– Ой, боюсь, не придется. А с чего это ты вдруг? – интересно стало ей.

– А ни с чего, – растерялся Паша. – Хорошая ты дивчина, и все…

– Признание в любви?

Паша нахмурился. Не ответил.

– Ты был когда-нибудь влюблен, Паша?

– Был, – почувствовал он насмешку. – В сало.

– Так и думала. Ты не меня. Ты мои ведра с кулешом любишь, – шутила Ирина. – И у тебя выбора нет, я ж одна…

– Меня, Ирина, и рассердить можно, – напомнил Паша.

– Вот как! Тогда другому придется заступиться за меня? Да?

Приближались к Лоркиной Горке. Собственно, никакой горки не было. Лоркиной Горкой назывался небольшой лог, по дну которого, едва дыша, полз ручеек. Здесь, будто трупы после боя, валялись изогнутые пулеметы, искореженные железные части грузовиков. Война убивает даже металл. То тут, то там виднелись позеленевшие артиллерийские гильзы, тронутые ржавчиной котелки, винтовки без затворов, с разбитыми прикладами, каски, словно головы, валялись в траве, и еще – мятые железные бочки из-под бензина. В логу торчало орудие с поднятым стволом, будто вытянуло шею и к чему-то прислушивалось. Замок был снят. И вид у орудия совсем мирный. Не верилось, что все это было когда-то живым и кто-то стрелял из искривленных пулеметов, надевал эти сдавленные каски и ел из мятых котелков…

Паша и Михась отыскали бочки получше и взвалили на телегу. Кастусь и Ирина выбрали котелки, оцинкованные ящики из-под патронов. На всякий случай прихватили с десяток касок. Котелки, ящики, каски накидали в бочки.

Шаря в железном хламе, Ирина наткнулась на табличку, покрытую эмалью, с черными уголками там, где эмаль облупилась. На табличке синими буквами было выведено: «Смертельно», и для убедительности повыше надписи – скрещенные берцовые кости. «Наверное, с какой-нибудь трансформаторной будки», – подумала она. Снова прочла: «Смертельно…» Улыбнулась: «Рядом с пушкой. Смешно…»

Ирина ничего больше не стала искать.

Лошадь тяжело пошла по проселку. Впереди, в притуманенном просторе, виднелся лес. Кастусь шагал рядом с лошадью, держал в руках вожжи. Он курил и кашлял. По бокам ступали Ирина с Пашей и Михась. Михась тоже курил, чуть запрокинутая голова показывала, что он раздумывал о чем-то.

Все то и дело довольно поглядывали на груз.

– Эх, места в телеге мало, – вдруг расхохотался Паша. – А то б и пушку ту прихватили…

– И правда, что-то цыганское в тебе, – в тон ему сказала Ирина.

– Зачем – цыганское? Пушка возле кухни, – даже лейтенанты боялись бы шмыгать туда…

– Вон оно что, лейтенанты! Тогда мне б еще леопардов пару, боялся бы и ты. Впрочем, вряд ли. Салом запахнет, и на леопардов пойдешь.

– А ты думала!..

Опушка леса приближалась медленно. Это и беспокоило Михася. Вступить бы в лес, повернуть на сосняк, и можно спокойно двигаться дальше. Там никого не встретить. «А тут… Нет-нет и баба с лукошком или мужик проходной зыркнут глазом на телегу…» Конечно, ничего особенного. Такое теперь часто на дорогах: люди волокут на свои дворы все, что можно приладить в хозяйстве. И все-таки скорей бы в лес.

Все услышали вдруг:

– Ирка! Дед Кастусь! Ирка!

Торопливо, спотыкаясь, неловко размахивая руками, будто кто-то гнался за ней, из лесу бежала девушка в платке, низко надвинутом на лоб.

– Ирка!

Все подняли голову, с выжидательной напряженностью смотрели на бегущую: кто бы? Кастусь остановил лошадь, досадливо швырнул окурок в кусты, сплюнул.

– Олька! – кинулась Ирина навстречу.

– Ох-тю… – Кастусь примотал вожжи к грядке телеги, растерянно провел по губам рукавом и сделал несколько шагов к девушкам, обхватившим друг друга.

– Ирка!

– Олька!

Кастусь молча стоял возле них, теперь он вытирал рукавом глаза.

– Ты ж как тут, дочка? – произнес он наконец. Он обнял Олю, и видно было, как пальцы его дрожали. – Ты ж тут – как?

– В Ручьи ходила. – Оля плакала.

– В Ручьи? – Кастусь убрал руки с ее плеч. Изумленно смотрел на нее, словно о чем-то необычайном сказала. Глаза округлились, стали красными, заморгали.

– Ох, Ирочка… Если б видела… – снова припала Оля к Ирине. – Сидит, мертвый, на лавке, голова на столе. В шапке, одетый… Глаза открыты, белые-белые… Палка под рукой. А сам черный!.. С лица и не узнать было дедушку Нечипора. Ох, Ирочка…

– Нечипор… – пошевелил губами Кастусь.

– А избу сожгли вашу. Кусок крыльца только не догорел. – Из Олиных глаз еще не ушло то, что недавно видели они там, на хуторе. – И Полкан у крыльца. Отощал, дикий…

– Полкан? – дрогнул голос Кастуся, будто очень давнее и горестное напомнила.

И Оля, и Ирина, и Кастусь рассеянно смотрели по сторонам, они избегали встретиться глазами, так тяжело было сейчас каждому. В эту совсем чужую им местность, где ничто не могло коснуться их памяти, Оля принесла все: и Ручьи, и болото за хутором, и родные избушки, и Полкана у крыльца… И это было невыносимо.

Оля уже не плакала. Черты ее лица проступали резко, оно стало подвижным, решительным, жестоким даже, показалось Ирине. Такой Оли она не знала.

– Мы думали, тебя в Германию угнали, – сказала.

– Нет. Выпуталась.

– Где ж ты теперь?

– А в «Шпрее». Ресторан такой в городе. Хороший ресторан. Официанткой я там.

– Немцам прислуживаешь? – удивленно спросила Ирина.

– И немцам. Не будем об этом, Ирка, да?

– Не будем, – холодно согласилась Ирина.

– А ты где пристроилась?

– Как тебе сказать, – потупившись, пробормотала Ирина.

– Поняла. Не говори.

Что-то оттолкнуло Ирину от Оли. «Этот ресторан»…

А Оля:

– Будешь в городе, заходи в «Шпрее». Уж так угощу! Бываешь в городе?

Ирина мучительно молчала.

– Поняла. Не говори.

Ирина сдержанно:

– Как-нибудь навещу тебя…

Попрощались.

– Ну, бывай, дочка. – Кастусь взял в руки вожжи. Телега тронулась.

Через несколько минут Ирина оглянулась: Оля шла медленно, нагнув голову.

В лагерь вернулись засветло. Стали выгружать снарядные гильзы, патронные ящики, каски…

– Да, – сказал Кирилл Ирине, – инвентарь подходящий. Самый что ни на есть бытовой.

О, эти бензиновые бочки! В них прорезали отверстия для топки, и получились чудесные печки, а оцинкованные ящики из-под патронов – какие трубы сделали из них!

В землянках затопили: хатой запахло.

А снарядные гильзы! Лампы же. Настоящие лампы! Сплющенные края держали самодельные фитили из обрывков шинели, и столько света разливали они в землянках! И стекло для окошек. Паша достал где-то, а когда зажигали свет, окошки прикрывали плащ-палатками и ватниками.

А еще – баня.

– Канительная штука, – морщился Кирилл. – Но делать надо. Не намоешься от костра.

– Говорил же, от бани нам не уйти, – напомнил Михась.

Два дня с Толей Дуником строил он баню в овраге, где били родники. На разрушенном спирто-водочном заводе отыскали котел, вмазали в печку, которую сложил Кастусь. Приволокли пластины от старых борон и булыжники. Пластины выложили на топке, а булыжники – поверх пластин. Когда булыжники накалялись, лопатой сбрасывали их в бочку с водой. Эх, и парок бил оттуда! Пригодились и каски, подобранные у Лоркиной Горки. Вместо шаек были.

Выкопали и просторную землянку-столовую. Посередине, как бронзовые колонны, выступали четыре сосновых столба, поддерживавшие накат. Стены завесили парашютным перкалем, и белая, будто из мрамора, землянка казалась уютной.

На войне свои радости.

25

Давно остались позади Журавлиные кочки, и большая березовая роща, подходившая почти к самой железнодорожной насыпи, – в темноте напоминала она белую стену, – миновали и лесное болото, в которое Кирилл, Якубовский и Толя Дуник едва не угодили. Под утро вышли в молодой ельник.

Ложбина, из которой Кирилл недавно наблюдал движение машин с бочками к смолокурне, находилась неподалеку. Мост он хорошо помнил. В ельнике остановились и все утро присматривались, как охраняется дорога на участке Шахоркина моста.

Якубовский достал из кармана брюк кусок мяса, завернутый в бумагу, ножом разрезал на три части, из другого кармана вынул вареные картофелины – по две каждому, разделил оставшуюся краюху хлеба. Ели с удовольствием, потом опорожнили фляги. У воды был затхлый и слишком пресный вкус.

До железнодорожного полотна метров двести. Самое главное – засечь, сколько времени идет патруль от бункера до моста и от моста до будки у переезда – километра два, немного больше, и обратно, через какие интервалы следовали поезда.

Все сходилось со схемой, которую передал Кириллу Иван.

Дело, пожалуй, ясное, можно возвращаться в лагерь.

Кирилл увидел трех ремонтных рабочих, они несли лапчатые ломы, гаечные ключи и шли мимо ельника. «На работу, – подумал Кирилл. – Странно, дорога-то лежит ниже ельника…» Он выглянул из-за скрывавших его елок.

– Здоро́во, братки́.

Ремонтники встревоженно повернулись на голос.

– Здоро́во, – сдержанно обронили они и покосились на Кирилла.

– Э, братки́, – сделал он вид, что не заметил этого, – хотел спросить, как на дорогу выбраться, да сами, вижу, без пути топаете. Что так?

Они не откликнулись. Один был седой и длинный, шел он посередине.

– Мне-то сбиться не хитро, – насмешливо продолжал Кирилл. – А вот вы, видать, местные, а тоже пробираетесь, где придется.

– Так вот, братка… – приблизился седой к Кириллу. Лицо его уже не выражало тревоги. – Так вот, по обе стороны железной дороги немцы запрещают подходить в полотну. Потому и жмемся к лесу.

– А!..

– Есть лужки, недалеко от станции, и тоже не разрешают там ходить и пасти скот, – добавил седой. Он оглянулся и, притронувшись пальцем к плечу Кирилла, быстрым шепотом сказал: – Ты, бра́тка, поостерегись, не ходи туда. Каб лиха не было…

Все трое торопливо зашагали к видневшейся за поворотом железнодорожной будке.

Кирилл внимательно смотрел, как ремонтники шли, какие выбирали тропки, где вышли к насыпи, куда повернули, весь их путь до будки проследил. И даже когда они скрылись в будке, все еще продолжал смотреть в ту сторону. Он вспомнил, что и Петро как-то говорил ему об этих запретах немцев, но тогда не придал этому значения.

«Эту штуку надо расшифровать, – подумал он. – А расшифруем, и ключ в руках».

– Якубовский, – сказал он. – Мы с Толей двинемся в лагерь, а ты сверни в Криницы, передай Петру вот эту карту. Вместе с Иваном пусть нанесут на нее все участки, на которых немцы запрещают ходить и пасти скот. И как можно точнее. И завтра чтоб карта была на «почте». Давай…

Якубовский сунул карту за пазуху, раскурил трубку и направился в глубь леса. Он сразу исчез из виду.

Кирилл поднес зажженную спичку к фитилю, как язычок высунувшемуся из сдавленной вверху снарядной гильзы. С минуту задумчиво смотрел: золотисто-багровая корона окладывала фитиль.

– Танки шли всю ночь, – рассказывал Кириллу Ивашкевич. До рассвета следил он за движением на шоссе.

– Сообщили Москве?

– А как же. И самолеты с запада прибыли. Сорок два самолета. Приземлились за городом. Об этом тоже радировали. Что-то немцы заваривают…

– Самое время кончать с Шахоркиным мостом. – Кирилл забарабанил пальцами по столу. – И Лещев уже напоминал. Самое время. Гитлер, если судить даже по нашим наблюдениям, форсирует переброску частей на Восточный фронт. Готовится к решающим сражениям. Привлекает, должно быть, и красная дата – седьмое ноября. Опять, наверное, в голове парад немецких войск на Красной площади…

– А вот не представляю себе этого, – признался Ивашкевич. Голос звучал хмуро и твердо. – Вот так же, как не могу представить себя на луне. Сказать об этом – одно, а представить – нет.

Кирилл молчал. Возможно, тоже силился представить себе это несчастье, и, наверное, тоже не получалось.

– Я и думаю, – вернулся он к своей мысли, – задержать в эти дни хотя бы на нашей магистрали переброску войск – дело прямо-таки большое. И это большое дело нам под силу.

Ивашкевич, наклонив голову, внимательно слушал Кирилла.

– Чего молчишь? – не понимал Кирилл. – Ты же обследовал район Журавлиных кочек и Шахорки, да я вот оттуда вернулся. Обстановка ясна. Должно выйти.

– Должно выйти, – подтвердил Ивашкевич. Он медленно разогнул спину. – Выйдет.

Вошел Якубовский.

– А! – позвал его Кирилл рукой. – Давай-ка. – Тот подошел к нему.

– Карту Петро завтра в дупло положит.

– Ясно. Все?

– Алесь передал через Петра вот что: на аэродроме завтрашней ночью ждут состав с бензином.

– Состав с бензином? – переспросил Кирилл и быстро взглянул на Ивашкевича.

Ивашкевич понимающе кивнул.

Оба, видно, подумали о самолетах, прилетевших с запада.

– И еще, – продолжал Якубовский. – Какая-то эсэсовская часть должна проследовать на восток. Алесь возил мясо на аэродром, на обратном пути заскочил в «Шпрее». Там про эсэсовскую часть ему и шепнули. Комендант, сказали, получил особо строгую бумагу, и все немцы на станции переполошились – готовятся к пропуску этих важных составов. Петро велел передать, что вместе с картой на «почте» будет записка. Сообщат время прохождения поездов.

Губы Якубовского тронула ухмылка. Кирилл заметил это: тот что-то недосказал – что-то несущественное, но все же…

– Давай, давай, – подталкивал Кирилл.

– Петро рассказывал… Ехать с начальством на аэродром должен был шофер-немец. А он, Алесь, взял да с вечера и напоил шофера. Утром тот голову не смог поднять. Ну и пришлось везти начальство ему, Алесю. Там, на аэродроме, про бензин и дознался.

– Все? – Кирилл посмотрел на Якубовского.

– Все.

Якубовский вышел.

– Ясно, – перевел Кирилл глаза на Ивашкевича. Он поправил зачадивший фитиль, и слабое пламя, потрескивая, выровнялось и отбросило радужный круг на стол.

– Вполне. – Ивашкевич прикрыл ладонью рот и подбородок, и только по глазам можно было догадаться, что он улыбался.

– Времени немного. Завтра в полдень надо выходить, – сказал Кирилл.

Шахоркин мост и Журавлиные кочки – самые подходящие места для взрыва. У Шахорки крутой уклон, и машинисту никак не остановить поезд, даже если что и заметит, это уж точно, припоминает Кирилл. Все утро осматривал он подходы к мосту. А выемка перед мостом! Тут паровозный и вагонный лом не повалится под насыпь. Всю выемку забьет. Пока разберут железо-дерево с полотна, дорога надолго будет закупорена. Что и говорить, удобный участок эта Шахорка… А сообщение Лещева, что давненько немцев тут не трогали!.. «У Шахорки все нам в масть», – довольно улыбнулся и Кирилл. А Журавлиные кочки в пятнадцати километрах от Шахоркина моста! Тоже здорово. «Высокая насыпь на повороте. Тут хорошо, что насыпь. Внизу кустарник – во! Он скроет подрывников».

Значит, решено: Шахорка и Журавли?

Все было продумано и предусмотрено, конечно насколько возможно все предусмотреть на войне.

– А что за карта будет в дупле? – спросил Ивашкевич.

Важная карта. Кирилл рассказал о встрече возле Шахорки с ремонтниками, шедшими без пути-дороги, и о запретах немцев.

– А тут, братец, догадаться несложно: участки те, возле полотна, и лужайки, где не разрешается пасти скот, – минные поля. И предназначены они для таких вот, как мы. Немцы и скрывают их от населения. Вот, братец, как иногда выявляются важные штуки! Завтра посмотрим на карту, и нам будет известно, где эти минные поля. Уж мы-то на них не наткнемся.

Фитиль опять черно задышал, Кирилл пальцами снял нагар. Стало немного светлее, и Ивашкевич увидел, какое веселое у Кирилла лицо.