Текст книги "Птицы поют на рассвете"
Автор книги: Яков Цветов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)
11
Алесь притормозил, грузовик замедлил ход, остановился. Лес с обеих сторон прижимался к бортам грузовика, и дверца кабины, сдерживаемая еловыми лапами, открылась лишь наполовину. Оля с трудом выбралась из кабины, ступив на нижние ветки ели. Из кузова через задний борт спрыгнули Ивашкевич и Якубовский.
– Так и идите, – показал Алесь. – Прямо, до берез. С час ходу. Не больше.
– Нам бы только до тех берез, – махнул Ивашкевич рукой, вспомнив дорогу. – А там найдем.
Машина тронулась.
– Что ж, двинулись? – посмотрел Ивашкевич на Олю. – Вместе и идти веселей, раз попутчики.
Оля шла подавленная. Ноги застревали в спутавшейся граве, подворачивались на корягах, сушняк, попадавшийся на пути, царапал икры, но ничего этого она не замечала. Все получилось не так. Сказал, что поедет один, а явились еще двое. Но самое печальное, размышляла она, эти двое ведут ее в Медвежье урочище. «Попутчики, – усмехнулась про себя. – Не дура же…» Значит, что-то заподозрили? И кто они? Переодетые полицаи? И хитро же подстроил хозяин избы… Хоть и не проявляла торопливости, а влипла.
«Поверь, я не виновата, – мысленно объясняла Масурову, и сердце пронизывала боль. – Просто так получилось зло, поверь. Я не виновата…» Вот придет она к какому-то Кузьме, которого и в глаза-то не видела. Не говорить же при этих о Масурове, о себе, о деле на одиннадцатом километре. Хорошо, если Кузьма этот сообразит и признает ее родственницей. А если откажется? Ее охватило глухое предчувствие беды. Пусть с ней будет кончено. «Все равно, не сегодня, так завтра». Она уже ступила на путь войны. Пусть, пусть… Только бы не пытали. А сразу. Да уже и не это пугает. Навела на след… И дело пропадет, и Масуров погибнет. Как же она так влипла… В ней пробудился страх. Не тот, что вчера ночью в вагоне, потом под насыпью, и в бору толкал, заставлял бежать, что-то делать, предпринимать, защищаться. Сейчас страх парализовал ее. Потеряться бы в этой черной бесконечности леса. Не дойти бы до Медвежьего урочища. «Если б чудо какое…» В детстве, когда ей грозило что-то нехорошее, она подсознательно ждала чуда и верила – вот-вот оно сбудется и страшное обойдет ее. «Если б чудо!..» – страстно молила она, двигаясь между Ивашкевичем и Якубовским. А может, сесть на пень, на траву, прямо тут, и никуда дальше не идти? Не нужно ей никакое Медвежье урочище, и все. Выдумала родственника. И ничего она не боится. Выдумала, и все. «Пусть конец будет здесь», – подумала она с решимостью обреченного и замедлила шаг.
– Силы оставляют? – не ускользнуло от Ивашкевича состояние Оли. Когда у Грачиных Гнезд спросил ее, одна ли, она энергично затрясла головой: одна, одна. «Кому же носила хлеб, – раздумывал он, – кого же Алесь видел на опушке в какой-то форме? Он не задал ей этих вопросов. «Что за люди, скрывающиеся недалеко от расположения отряда, интересующиеся местом, где находится лесник, член подпольного обкома партии», – все больше и больше беспокоило его. У Кузьмы дело выяснится. «Родственник…» – Тверже, тверже шаг. До родственника вашего уже недалеко.
Толстая коряга переползала через дорогу, и Оля оступилась, чуть не упала. Ивашкевич поддержал ее.
– Что это вы! – сказал. – Собрались в нелегкий путь и, судя по вашему виду, прошли немало, а сейчас, когда цель рядом, сдаете?..
«А какое, собственно, попутчику до этого дело?» – подумала она с раздражением. И почему, собственно, ей сдавать? Сознание Оли выхватило вдруг из всего, что свалилось на нее, что-то совсем простое, ясное и ободряющее. Сказал же Масуров, когда принесла хлеб: «Поезжай». Сам он, конечно, ехать не может. Хозяин избы, приютивший Олю, подвезет ее поближе к Медвежьему урочищу, ему же по пути. И Оля сообщит Кузьме, где Масуров находится. «Поезжай». Значит, Масуров все обдумал. Оля вырывалась из охватившей ее неуверенности. Надо дойти до Медвежьего урочища, это поручение Масурова. «Вдруг все-таки чудо!»
– Не сдаю, – почти вызывающе откликнулась Оля.
– Вот теперь вижу, что не сдаете, – услышала голос Ивашкевича и поняла, что ступала твердо.
И пригорок уже показался. И сторожка, скрытая старыми елями.
Как и в прошлый раз Кузьма вышел на стук в дверь, хмурый, с ружьем.
– Плохо что-нибудь?.. – узнал он Ивашкевича. Ивашкевич и не предполагал, что в голосе Кузьмы возможны тревожные интонации.
– Да нет, не плохо, – отозвался он. – Наоборот. Родственницу вашу привел.
Оля уловила, что Ивашкевич и Кузьма по-доброму связаны между собой. «Чудо! Чудо!»
Радостно и обессиленно привалилась она к открытой двери сторожки.
– Не родственница я…
Кузьма недоуменно оглядел Олю.
– Не родственница. Нет.
Забираться в лес Масуров не хотел. Если Кузьма засветло придет, то тут он без труда найдет его. Жаль, хозяин избы не показал Оле дороги, не сказал, в какое место они вышли. Тогда и без Кузьмы обошлось бы. А так – ждать…
Он жадно доел ломоть хлеба, который принесла Оля. Будто и не ел. Еще сильнее ощутил голод, точно зачерствелый ломоть и вызвал чувство голода. «Надо не думать о хлебе. Вообще не думать о еде, тогда и есть не будет хотеться», – убеждал он себя. Он уже не раз испытывал такое. Но как назло, в голову и лезли мысли только о хлебе – теплом, душистом, с пористым воротничком у горбушки, и он ничего не мог с этим поделать. И это изнуряло его, убавляло силы, делало слабым.
Он услышал шум какой-то… Круто повернул голову. Опасность могла прийти вон с того ржанища, с поля, прикрытого с противоположного конца кустами. По полю переползали тусклые ломаные тени, и тени эти могли нести ему смерть. Он достал из-за пояса парабеллум, загнал в казенник патрон. И юркнул под широкую ель, будто в терем вошел.
Прислушался. Ветер… Это ветер раскачивал деревья, и тени повторяли их движения. Масурова всего продуло, и было холодно. Он ощущал ветер во всем теле.
Он сделал несколько шагов – в лес. «Подальше от опушки. Кузьма найдет. Все тут закоулки ему известны…»
Масуров дошел до оврага. «Здесь все-таки тише, не так дует». Хватаясь за кусты, стал спускаться в овраг. Ногой нащупал выбоинку, поискал опору другой ногой, нашел, снова переставил ногу.
Не удержался и свалился вниз.
Он почувствовал под собой воду. Вода заливала глаза, рот, и он приподнял голову, чтоб не задохнуться. Рубаха намокла и обжала грудь, спину, по всему телу струилась вода, холодная и торопливая. Он уперся руками в быстрое дно, мелкая галька врезалась в ладони. «Дьявольщина! – выругался. – Опять напоролся на эту Турчину балку. Дьявольщина!» Слышал же глухой шум течения и даже подумал – вода, но из-за кустов не разглядел. «Дьявольщина!»
Выкарабкался наверх. Он еле переставлял непослушные ноги в полных воды сапогах, ставшие тяжелыми штаны облепили бедра и тоже мешали двигаться, каждый шаг был мучителен. Сел на землю, сбросил сапоги, размотал портянки, выкрутил их, развесил на сучьях – под ветер – сушить. Потом снял гимнастерку, штаны, нательную рубаху, выжал из них воду и снова натянул на себя. Будто холодное железо обложило тело, и он стал поверх гимнастерки сильно растирать ладонями грудь, бока. Если Кузьма появится не скоро, пропал – замерзнет. Он не мог унять дрожь, зуб на зуб не попадал, он слышал их мелкий, изнуряющий стук.
Теперь время тянулось еще медленнее. Он стал думать о Витьке, о Саше-Берке.
– Где-то тут, если девча не напутала, – остановился Кузьма. – Вон там Грачиные Гнезда. Значит, где-то тут… – За плечами висело ружье. Брезентовый дождевик пузырился под ветром, и Кузьма выглядел полнее, чем был на самом деле.
Ивашкевич и Якубовский шли за ним и тоже посматривали по сторонам.
Масурова нигде не было.
Кузьма подошел к рухнувшей от старости и ветра сосне. Толстый ствол, потемневший от времени, вгруз в землю, и вокруг него, как волосы, густела трава. Кузьма заметил, что сухой ствол был посредине влажным. Никакого сомнения, кто-то, мокрый, недавно сидел здесь. И трава слегка примята. И вдавлены следы ног. Он оглядывался, смотрел во все стороны, но никого не увидел.
Возникли догадки. Может, Масуров наскочил на кого-то или забился куда-нибудь и бредет невесть где… Ни компаса, ни карты. Да и карта что, не спрашивать же дорогу. И нелепо как: в обкоме думали, что погиб, счастливо нашелся и опять пропал. Пропал, когда помощь была совсем рядом…
Приближалась темнота. «Где ж ты, Трофим?» Они поравнялись с разросшимся кустарником.
Якубовский вышел вперед. На груди болтался автомат. Легкий шум в кустарнике привлек внимание Якубовского. Он остановился. Подошли Ивашкевич и Кузьма.
– Чего? – спросил Кузьма.
Якубовский не ответил. Взял автомат в руки, вошел в кустарник. Только голова и плечи его виднелись.
– Стой! Кто? Стой! – услышали Кузьма и Ивашкевич резкий, требовательный голос Якубовского. Они кинулись к нему, в кустарник. Кто-то, кого они не видели, ломясь сквозь кусты, поспешно уходил от них.
– Не стреляй! – остановил Кузьма Якубовского.
В кустах все умолкло. Тот, кто уходил, видно, притаился, ждал.
– Кто? – миролюбиво, но громко бросил Кузьма. – Называйся, кто?
Кусты снова зашевелились. Теперь треск сучьев приближал кого-то. На всякий случай Кузьма тоже вскинул ружье. Ивашкевич вытащил наган.
– Давай, давай сюда, – просил Кузьма. – С добром если, то и мы по-доброму. Давай.
– Кузьма!
Разодрав в обе стороны сгустившиеся кусты, держа их руками, чтоб не сомкнулись, показался босой Масуров.
– Слава богу, – тряс его за плечи Кузьма. – Ну, слава богу. Свои, – показал на Ивашкевича и Якубовского, – Из московского отряда.
Масуров, дрожа от холода, пожал им руки.
– А сапоги? – показал Ивашкевич на босые ноги Масурова.
– Вон сушатся, – хрипло засмеялся тот.
12
Ночь заметно поредела, когда они вышли из леса.
– Турчина балка должна быть уже близко, – сказал Кирилл. Он шагнул вперед, и туман отделил его от Левенцова и Толи Дуника.
Бело-серыми клубами плыл туман понизу в уже стихающую черноту ночи.
– Вот она, – донесся из мглы голос Кирилла.
– А ее, товарищ командир, не потерять, – весело откликнулся Толя Дуник. – Балка ж длиннющая…
– Пожалуй. Куда ни пойти, на нее наткнешься.
Они спустились в Турчину балку: надо скрытно миновать деревню, лежавшую на их пути. «Хоть и рань, а могут увидеть, – подумал Кирилл. – Балкой верней будет». Почти у самых ног шевелились струи катившей воды. Пахла илом и мокрым песком неглубокая лесная речка. На карте речки этой не было, но Кирилл о ней знал. Они шли, прижимаясь к скату. В балке еще темно, и речки, бежавшей по ее дну, они не видели, и могло казаться, что шумела не вода, а черные кусты, за которые в отлогих местах хватались Кирилл, Левенцов, Толя Дуник. Кусты были по-осеннему голые и холодные.
– Не оступитесь смотрите, – негромко сказал Кирилл.
– Смотрим, товарищ командир. – Опять Толя Дуник. – Да ночь глазам помеха.
– Теперь, братец, все помехи будут у нас днем, при белом свете. А ночь – царство наше. Привыкай.
Кирилл перебрался через промоину, нащупал ногой надежное место.
Прошли еще немного.
– Балка тут вроде поворачивает, – остановился Кирилл. – Жмитесь к косине.
Они и не заметили, как туман пропал и, будто дым невидимых костров, вился уже где-то там, по ту сторону балки. В спину из-за поворота хлынул ветер, прохладный и быстрый, он нес с собой утро. Свет, еще тусклый, как олово, ложился на воду, и они неслись уже вместе – свет, ветер и вода.
Кирилл, Левенцов и Толя Дуник шли в Грачиные Гнезда. На запад от Грачиных Гнезд – между городом и деревушками – какие-то военные объекты. Какие – никто не мог им сказать. «Нам неясно, что происходит вот тут…» Кирилл все время помнил слова генерала, и даже дробный стук тупым концом карандаша по кружку на карте помнил. Смысл выброски отряда в том, чтобы помочь стереть это белое пятно на карте командования, понимал Кирилл. «Вот тут…» – теперь уже не карта на столе в старинном особняке, квадраты которой заполнены прямыми и кручеными линиями, а живые железные дороги, шоссейные дороги, ведущие из страны в страну, если иметь в виду довоенные понятия, когда границы что-то собой представляли, и по ним, по этим дорогам, движутся поезда с вражескими солдатами, колонны танков, машин. «Вот тут…» – это придавленные страхом и голодом города и селенья, и возле них скрыты аэродромы, базы горючего, склады вооружения и боеприпасов противника. И все это уже рядом, куда можно дойти и что можно увидеть. Одновременно с Кириллом, Левенцовым и Толей Дуником вышли на разведку Ивашкевич и Хусто – к большим дорогам; Михась и Паша отправились в район, где расположены, говорили, два аэродрома с замаскированными ангарами; Якубовский и Тюлькин пошли на юго-восток – там, сообщили, строят помещения, возможно, пункты переформирования. Все это важно, все это нужно Москве. Может быть, хоть немного яснее станет, что происходит «вот тут»…
Утро уже подошло сюда. Вода двигалась своей кривой дорогой, которую указывала ей балка, на поворотах непослушно забредала в кусты, но пологие склоны отбрасывали ее обратно в русло, и нескончаемо бежала она дальше.
– Скоро будем в Грачах, – сказал Кирилл.
Левенцов, немного сдвинув рукав, глянул на часы.
– Даже раньше срока придем, – сказал он. – Где будем ждать Алеся?
– Найдем где. Одна бы эта забота была.
Вскоре показалась вся в медовом свете поляна, за ней четко чернел лес, а на краю леса, как три затерявшихся пятнышка, чуть виднелись крыши трех избушек. Балка вступала в Грачиные Гнезда.
– Вон тот, видите, последний справа, – показывал Левенцов на маленькую избенку под соломенной крышей. – Домик Алеся.
Кирилл посмотрел на домик – ни забора, ни ворот. «Ну и хибара».
За Грачиными Гнездами простиралось поле, не тронутое плугом, унылое, черно-серое, поросшее засохшим чертополохом. «Страшный у земли цвет, когда на ней нет следа руки человеческой», – подумалось Кириллу. Он взглянул на Левенцова. Тот, казалось, тоже смотрел на поле. Взгляд его был прям и сосредоточен, будто отыскал далеко отсюда что-то очень важное и боялся потерять. Левенцов может долго молчать, захваченный какой-нибудь мыслью или цепким воспоминанием, и Кирилл это знал. Они сидели на валежнике метрах в ста от опушки.
– Ты о чем, братец? – тряхнул Кирилл за плечо Левенцова.
– Через двадцать минут подойдет Алесь. Парень он точный.
– Послушай, Костя. Что это ты такой молчун, а? И всего-то тебе каких-нибудь двадцать. Ну, с гаком там, пустяковым.
Левенцов смутился, улыбнулся:
– Двадцать два, товарищ командир.
– Ладно, двадцать два, – развел Кирилл руками. – Михась молчун, так тот полещук, в лесу вырос. А ты? – настойчиво смотрел он на Левенцова. – Городской же хлопец, да почти педагог.
– Как вам сказать, товарищ командир, – Левенцов все еще смущенно улыбался. Темное, будто все время в тени, лицо его слегка покраснело. – Если много разговаривать, меньше времени для раздумья останется…
– Э, постой, постой. Думают-то для чего? Чтобы сказать…
– Я, товарищ командир, предпочитаю думать, а потом, уже без разговора, действовать.
– Лихо закрутил, – качнул Кирилл головой и рассмеялся. – Еще бы не лихо… Третий же курс?
– Точно, товарищ командир. Третий.
– А молчунов, братец, девчата не любят. Ты Пашу спроси.
Кирилл говорил своим обычным в подобных случаях тоном.
– А невеста у тебя, Костя, есть? Это я так, по-стариковски интересуюсь.
– Тема-то не военная, – хохотнул Толя Дуник.
– Самая военная, братцы. – Кирилл сдвинул брови, голос его звучал уже серьезно, почти строго. – Самая военная. С них, женщин – матерей, жен, дочерей, невест, которых мы защищаем, можно сказать, и начинается Родина. И геройство тоже. Вот у меня Катерина и Светланка. Они, скажу вам, как тол во мне… Так что женщины, скажу я вам, – тема военная, братцы.
Левенцов молчал, может быть, обдумывал сказанное Кириллом.
Нет, у него не было невесты. Еще не было. Ему до смешного странно было: невеста… «Девушка» – это близко, по-хорошему обыденно; это – вечера, прогулки, споры, театры, танцы, каникулы, смех… «Невеста…» Он даже и влюбиться-то по-настоящему не успел. А его годы, говорят, годы любви. В этом возрасте и происходит выбор, не всегда счастливый, но – выбор. И выбираешь именно ее, единственную. Во всяком случае, так думаешь. У него не было невесты.
– Нет, – помедлив, ответил Левенцов. – У меня нет невесты. – И почему-то, словно сам этому удивляясь, внимательно посмотрел на Кирилла.
– Ну, не беда. Это тебя не обойдет. Это сама жизнь и, может быть, самое чистое ее проявление. Я говорю о любви. Я ведь любил, Костя, и люблю. Потому и говорю, что знаю. – Теперь Кирилл уже сам устремил рассеянно-спокойный взгляд куда-то поверх деревьев, застилавших светлеющий край неба.
«С чего бы командир вдруг об этом?..» – старался понять Левенцов.
А тот продолжал, не замечая озадаченного лица Левенцова:
– Чувство к женщине гораздо большее, чем то, что мы об этом думаем. Понимаешь, это как буря, за которой чистый след, и в жизни все становится яснее, нужнее, что ли. – Он умолк. – Ладно, – как бы спохватившись, улыбнулся. – Тема хоть и военная, а разболтался. Дом, значит, вспомнил. Думал, это будет мешать мне здесь. Нет, не мешает. – Он взглянул на часы. Алесь уже должен подойти.
Все трое выжидательно посмотрели на последний справа домик у опушки.
Но Алесь появился не оттуда.
Он был уже совсем близко, когда они услышали тихие шаги. Кирилл даже встрепенулся и взял автомат наизготовку.
Алесь! Он.
Медленно ступая, Алесь шел от балки. На плече удочка, в руке ведро.
Левенцов и Толя Дуник отодвинулись, освободив на валежнике рядом с Кириллом место для Алеся. Алесь продолжал стоять. В ведре позванивало серебро плескавшейся в воде плотвы. Красные, кирпичного цвета глаза плотвы круглыми огоньками горели в воде, не потухая.
– Лучше в балку, – рассудительно сказал Алесь. – Туда, – показал пальцем. – Рыбалить будем… Я и удочки приготовил, и ведра. А тут ненароком и напоремся на кого…
– А куда здесь народ ходит? – Кирилл поднялся. Встали и Левенцов и Толя Дуник.
– Куда!.. Концы разные… Кто по харч куда подается, кто еще зачем дорогу меряет. И все стараются глушинкой пробраться.
– Толя, – кивнул Кирилл. – Пристройся вон в том кустарнике и глаза – туда-сюда. Понял?
– Есть.
В балке Кирилл и Алесь уселись на камни. Левенцов укрылся чуть подальше, в лозняковой заросли на склоне балки. Сидя на увядшей траве, он вслушивался в неровную лесную тишину.
Ветер сшибал с кустов багряные и почерневшие листья. Листья падали в воду, теченье подхватывало их и уносило.
Алесь зачерпнул воды в ведро. Привычным движением забросил лесу и, держа удилище в руке, стал внимательно смотреть на поплавок.
– Четыре эти дня все ездил, – вполголоса говорил он. – Недалеко от станции Буды, с километр от Шахоркина моста, на бывшей смолокурне делают большой запасной бензосклад. Думаю, что запасной: горючее подвозят, а не берут. Пригнали пленных, и те разгружают машины с бочками бензина. Грузовик за грузовиком идет. Так вот, часть бочек в подземное хранилище скатили, а какие не поместились, складывают штабелями там же, на дворе, за колючей загородкой. И прикрывают камуфляжными брезентами.
«Важное сообщение», – подумал Кирилл. Это и то, что ему уже стало известно, – явные признаки: здесь, в окрестности, расположена крупная авиационная часть. Вот и нужна запасная база горючего… Он рассеянно взглянул на конец своей удочки.
– В каком квадрате эта база? – Кирилл увидел, рыба потащила поплавок и дернула удилище. Сверкнув, сорвалась с крючка и ушла в воду. – Запомнил?
Алесь сказал, в каком квадрате.
Над балкой послышался шум. Шаги? Левенцов вскочил на ноги и выбрался из балки. Никого. Это шишки слетели с сосны и покатились вниз.
– Я уже сообщал, – невозмутимо, будто о рыбе говорил, продолжал Алесь, – где располагаются войска, прибывающие с запада.
– Под Снежницами? В деревнях, откуда народ выселили?
– Там. Прибыли – старье да соплячье. Есть, правда, и стоящие подразделения. В общем, перемешка. Их там, под Снежницами, подтягивают, муштруют. Этих на той неделе, слышал, отправят на восток. На подходе новая часть. Побомбить бы… – не повышая голоса, сказал Алесь. – Сначала этих, а потом тех. Вот бы побомбить! – Вид у него был такой, точно весь поглощен удочкой и тем, что делалось на воде, и потому странно звучали его слова, в которых горячо билась ненависть.
– Еще что? – Кирилл старательно насаживал червяка на крючок.
– А еще – самые большие они сволочи на свете. Фашисты, – дернул удочку. – Сторонка тут у нас, знаете же, довольно тихая. Они и устроили в школе, за лесом у Черного Брода, госпиталь.
– А верно, что госпиталь? Или для отвода глаз?
– Госпиталь.
– Госпиталь не надо, пусть, – мыслям своим в ответ сказал Кирилл.
– Так я про другое. – Алесь смотрел, как колыхался, подхваченный теченьем, поплавок. – Я про другое. Готовили было тяжелораненых к вывозке в Германию. А позавчера – приказание: оставить, а порожняк, который пригнали за ранеными на узловую, загрузить трофейным скотом.
– Ну, им виднее, что делать. Скот ворованный грузить или тяжелораненых спасать. В этом, братец, мы им не советчики.
– У меня пока все, – сказал Алесь.
Помолчали.
– Ничего не изменилось? В пятницу в город? – повернул Кирилл голову к Алесю.
– В город. С мясом. В шесть утра.
– Подхватишь меня на шоссе. У поворота на Криницы.
Снова помолчали. Каждый ушел в себя. Потом Кирилл, как бы прерывая размышленье:
– Так вот, насчет казармы. Бомбить, братец, казармы дело не мое. Но побомбят, – обещал он. – А вот смолокурню надо бы посмотреть. Километр от Шахоркина моста, говоришь?
Кирилл развернул карту, отыскал квадрат, названный Алесем.
– Видите, – показал Левенцову и Толе Дунику. – Где-то здесь.
Левенцов посмотрел на этот квадрат и на тот, что справа, и на тот, что слева, и на верхний, на нижний.
– А место они правильное выбрали, – сказал. – Мы бы тоже остановились на нем. Станция, вон она, – опять уткнулся в карту. – Сколько тут? Четыре километра. В случае, станцию разбомбят, остаются три дороги под резину, – прошелся пальцем по карте. – На Снежницы, мимо Заболотья, через Дубовые Гряды… Да кто станет бомбить эту мышиную норку! По-моему, дельный у немцев расчет. До леса, если иметь в виду партизан, далековато, километров с пять. И говорить нечего, база у них на правильном месте.
– На правильном, Костя, – сжал Кирилл челюсти. – Но ошибаешься, мы бы, зная гитлеровцев, на нем не остановились. Нет. Алесь говорил: госпиталь у Черного Брода. Совсем близко. Знают же мерзавцы, госпиталь обходят наши бомбы…
Ясно, громить казармы, куда прибывают и откуда отправляются на восток гитлеровские войска, сейчас ему не под силу. Не идти же на крупную часть! Он сообщит Москве, и это сделают самолеты. А вот запасный бензосклад, разузнать бы, что да как… Надо увидеть, что там происходит, высмотреть подходы. Да и Шахоркин мост… «Белое пятно», черт возьми, скрывает много интересного, – размышлял Кирилл.
Они шли на Буды.
Пустынно и дико окрест – ни хутора, ни даже сторожки лесной. Только мочаги останавливали их. Опираясь о палки, которые вырезали, переходили они там, где было не так глубоко.
Вышли на открытое болотное место. Самое неприятное – открытое место и на нем преграда: болото, речка. В случае опасности и кинуться некуда.
Обогнули болото.
На вершине высокой ели Кирилл увидел ворону. Когда ветер колебал вершину, ворона вместе с нею качалась из стороны в сторону, словно росла на ней. «Ворона, – значит, селение близко», – насторожился он.
Так и есть. Показался взгорок, тот самый, до которого отряд добрался, когда сбросился с парашютами на Кабаньем острове, Кирилл узнал этот взгорок. А за взгорком смутно виднелись Теплые Криницы. И представилась Кириллу та дождливая ночь, припомнилось, как с Левенцовым и Михасем спускались со взгорка и по памяти искали хату Петра. «Она там, за дубняком».
Станция Буды уже недалеко.
Мост весь виден отсюда, из ложбины, – метров сто пятьдесят, не больше, прикинул Кирилл расстояние. Сложенные из камня устои и тяжелый бык посередине прикрыты тенью, и оттого кажется, что вода по эту сторону моста, затянутая косой громадой его отражения, остановилась, и там, где остановилась, тоже темна.
Турчина балка, вдосталь покрутившаяся по лесам, выбралась наконец на свободу и в этом месте раздалась, разметала воду, поднявшуюся почти до бровки, и затем послушно вошла под мост. Сквозь металлические ребра пролета продеты белесые лучи пристывшего к небу бледного солнца, и рельсы под ними казались слепящим продолжением этих лучей. Рельсы спускались в выемку и за медленным поворотом угасали. А за поворотом, вдали, виднелась железнодорожная будка.
– Не шевелитесь, – шепнул Кирилл. – Не шевелитесь и наблюдайте.
Левенцов и Толя Дуник прижались к земле. Ложбина, в которой они лежали, покрыта кустарником, кусты, как заслон, вылезли на края.
Вдалеке, справа, виднелась станция – обыкновенный деревянный желтый домик, выглядывавший из-за сосен, они положили на крышу свои длинные ветви. На запасном пути спрятался состав, засыпанный сверху еловым лапником. В бинокль Кирилл видел, как к вагонам задним бортом подваливали грузовики, на них скатывали бочки. «Пленные работают. Не иначе. Алесь говорил». Потом машины отделялись от вагонов и двигались по проселочной дороге вдоль железнодорожной насыпи. Проселок поворачивал на переезд и, не достигая моста, уходил в луг, на смолокурню. «Не один такой состав разгружен тут, – понял Кирилл. – Понаблюдаем обстановку. А потом что-нибудь придумаем».
– Толя, ты за мостом приглядывай. Хорошо приглядывай. Мост и часовой тебе скоро понадобятся, – сказал Кирилл. – Рассмотри подходы к мосту.
Толя Дуник не мог сообразить, зачем ему понадобится мост и часовой. Наверное, командиру сейчас что-то на ум пришло.
Часовой вяло ходил по мосту, поправлял автомат, сползавший с плеча, перегибался через перила и равнодушно глядел на воду.
«Ленивая, видать, тут работа. Все заклепки на мосту пересчитал, – подумал Толя Дуник, – теперь считает гребешки на воде».
– А, что делают! – Левенцов и Толя Дуник услышали, как скрипнул Кирилл зубами. – Прикладами пленных молотят. Свалился один, а немец молотит… Молотит… прикладом… Глядите.
Он дал бинокль Левенцову. Тот посмотрел, сунул Толе Дунику.
– И правда, самые большие сволочи на свете!.. – не мог успокоиться Кирилл.
Он потрогал карманы. Гранаты были на месте.
Толя Дуник вернул Кириллу бинокль.
День заметно убывал. Еще немного, и тень придорожного кустарника переползет через ложбину и, как одеялом, накроет ее.
Кирилл продолжал смотреть туда, где разгружали состав.
– Выстраивают пленных, – сказал он. – Ведут. Два охранника. Нет, вон третий. Перерыв, значит. Сделаем и мы перерыв. Потихоньку, хлопцы, отваливаем…
Кириллу вспомнилось, что за станцией Буды была когда-то школа. От станции вел к ней невидный проселок, заслоненный с одной стороны лесом. Здание, возможно, сохранилось, должно быть, там и находятся пленные.
Так и есть, колонна тронулась проселком.
Пожалуй, не стоит нападать, раздумывал Кирилл. Он опять потрогал гранаты в кармане. Напасть вблизи смолокурни, значит, сообщить немцам, что бензохранилище обнаружено. Ну и что? Усилят охрану. И пусть! Пусть усилят. Пусть караулят. Пока бензин только возят, а не берут, и громить смолокурню незачем. А убедятся, что ее никто не трогает, и убавят часовых. Не густо сейчас у Гитлера солдат, чтобы рота охраняла бензосклад в тылу, – вспомнился ему разговор с Лещевым. И все равно, нападать, пожалуй, не стоит. Экспромты – вещь рискованная, склонялся Кирилл к мысли ничего сейчас не предпринимать. Но что-то мешало окончательно утвердиться в ней. «А на войне сплошь экспромты…» Ему показалось, что перед ним пленный на земле, и немец прикладом колотит свалившегося пленного, и видел это еще отчетливей, чем тогда, когда смотрел в бинокль.
– Братцы. Думаю освободить колонну. Три гитлеровца, три автомата. И нас столько же… Три на три. Но у нас преимущество: они ничего не подозревают.
Кирилл, Левенцов и Толя Дуник крались вслед за колонной заросшим оврагом вдоль проселка. Через полкилометра колонна должна повернуть. Значит, осталось минут пятнадцать.
«Может быть, и лучше, что первое столкновение хлопцев с противником произойдет таким образом, – подумал Кирилл. – Первые выстрелы, первое дело. Малое, но дело. Начнем!..»
– Слушайте. Незаметно и побыстрей пересеките дорогу – и в лес. Лесом до поворота, до него уже близко. Я из оврага бросаю гранату. Отвлеку охрану от колонны. Граната вызовет панику. А начнут конвоиры строчить в мою сторону, сыпьте им в спину. Ясно? Дело несложное – три гитлеровца. Три на три, да сами пленные нам подмога. Одолеем. Пленные, ясно, подадутся в лес. И вы – в лес. Ни секунды промедления. Место сбора у Грачиных Гнезд, в Турчиной балке. Ясно?
Кирилл побежал по оврагу. Левенцов и Толя Дуник выбрали минуту и бросились через дорогу.
Пленные шли, как идут во сне. Шли, склонив голову, подавшись корпусом вперед, сбавляя тяжесть с ослабевших ног, которым уже нельзя было доверять. Конвоиры, видно было, привыкли к такому шествию, они ступали спокойно, руки вяло болтались в такт шагам. Автоматы, как забытые, висели через грудь. Один пленный, еле тащившийся сзади, отстал от колонны, и конвойный пинками подгонял его. Тот из последних сил пробовал двинуться вперед, раскинул руки, ловившие воздух, но каменные ноги по-прежнему стояли на месте. Он беспомощно оглядывался. Кирилл увидел лицо пленного. Увидел, как немец снял с груди автомат и прикладом толкнул того в спину. Пленный упал, прополз чуть, с трудом схватился с земли и, ковыляя, догнал колонну. Встал, как было, третьим в ряд, и сосед, тоже тяжело ступавший, обхватил его за плечо, чтоб тот опять не отстал. Конвоир еще раз стукнул прикладом по спине, пленный пошатнулся, но удержался на ногах. Немец скучно отошел к обочине.
«И этот тоже будет все возлагать на Гитлера? – вспомнился Кириллу разговор с генералом в Москве. Кирилл тяжело вобрал в себя воздух. – Он и есть Гитлер!» Кирилл снова нащупал гранаты в кармане.
Колонна медленно приближалась к повороту.