Текст книги "Вторжение"

Автор книги: Василий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Поутру капитана Семушкина опять вызвали в штаб. «Как будто на мне свет клином сошелся», – в сердцах подумал он, шагая по хрустящей, как раздавленное стекло, наледи. С ночи поджимавший мороз еще держался, но уже по дыханию влажного прибалтийского ветра, по тому, как румянилось взошедшее солнце и под его лучами обмяк, побурел снег, угадывалось, что через час–другой, по крайней мере к обеду, набухнут и поля и дороги. Денек обещал быть веселым, но это не поднимало у Семушкина настроения. Вчера поговаривали, что выедут на учения, а каких трудов стоит при такой слякоти колесить по полям, копать землю! Уж лучше бы перенесли выезд на более удобное время, когда наладятся дороги. «Ну и погода здешняя, – с недовольством думал он. – Декабрь, а на дворе чертовщина творится – и зимы нет, и на весну не похоже».

В штабе, в кабинете комдива, капитан увидел только старших командиров и, как ни напрягался, не мог одолеть смущения – доложил сбивчиво. Пожилой, с сединками на висках и шрамом под ухом, чего раньше, на смотру, капитан не заметил, генерал Ломов косо поглядел на него и, ни слова не говоря, отошел к окну. Постоял немного, обернулся, сказал с едва заметным пренебрежением в голосе:

– Если вчера на смотру осрамились, то… – генерал взглянул на командира дивизии, – надеюсь, товарищ Шмелев, покажете нам искусство тактики. Не правда ли? – И он подмигнул представителю генштаба, как бы подогревая этим уязвленное самолюбие командира дивизии.

Шмелев будто не заметил скрытой насмешки. Без всякого намерения ответить генералу колкостью, он заметил:

– Ходить на плацу парадным шагом – нет худшего обмана. А вот в деле…

Генерал свел кустистые брови.

– Ох, уж эти мне новаторы! Вечно свое упрямство показывают… То им планы не нравятся, то вот строевую подготовку заваливают. Словно только одни они и пекутся о боевой готовности армии. Но разве нам, вот уважаемому товарищу из генштаба, наконец самому наркому не ясно, куда направлять усилия? – угрюмо спросил Ломов, шагая по кабинету.

Этих неожиданно резких и откровенных слов капитан Семушкин испугался. "Лучше мне удалиться, не слышать их спора", – подумал он, пятясь к двери.

Заметив на лице командира роты смущение, Шмелев сказал, понизив голос:

– Если вы хотите знать мое мнение, товарищ генерал, то мы можем вернуться к этому позже… А пока позвольте дать распоряжение капитану? Он ждет.

В другом бы случае генерал Ломов не потерпел, чтобы младший по чину прерывал его мысли, но теперь, в присутствии представителя генштаба, он понимал, что резкость неуместна.

– Так начинайте, товарищ Шмелев. Я вас не задерживаю, – произнес он слегка повеселевшим голосом. – Мы вмешиваться не будем. Нам важно проверить тактическую выучку бойцов и начальствующего состава. Вот и действуйте по своему усмотрению!

Комбриг Шмелев сел в кресло, достал из планшета карту.

– Давайте, капитан, займемся нашим делом, – предложил Шмелев. Капитан Семушкин почти на цыпочках приблизился к столу, склонился в покорно–выжидательной позе.

С минуту Шмелев сидел раздумывая и наконец сказал:

– Вы назначаетесь командиром передового отряда. Пойдете ночью.

– Ночью? – спросил Семушкин мягким, удивленным голосом.

– Да. Разве для вас это ново? – в свою очередь искренно удивился Шмелев.

– Нет, товарищ комбриг. Я хотел только сказать, что ночью вроде бы легче.

– Почему?

– Мороз подожмет. Не будем вязнуть.

Шмелев усмехнулся.

– По учтите, – заметил он, – пойдете без света фар.

– Не беда – с подфарниками.

– И этого, дорогой мой, не разрешу, – запросто сказал Шмелев. – Надо уметь двигаться в полной темноте. Только в этом случае вы достигнете внезапности. А в замысле учения как раз и заложен элемент внезапности нападения. – И он привлек внимание капитана к разложенной на столе карте.

Слушая, Семушкин стремился яснее понять обстановку. Комбриг сообщил, что "синие" занимают позиции на противоположном конце лесного массива. Это – рубеж предполья, хотя и достаточно укрепленный…

– Как видите, удобного подхода нет, – сказал Шмелев. – Есть один путь, правда, трудный, но зато и самый верный: совершить марш через лес и появиться там, где "синие" не ожидают… Справитесь? – Шмелев поглядел на капитана пытливо.

Семушкин оглянулся, словно бы над ним посмеивались. Но тотчас внутренне приободрил себя: "Туго придется, а докажу свое!" Ему выпал, пожалуй, самый удобный момент дать понять и генералу, и Гнездилову, и всем, что он не тот, кем можно помыкать на каждом шагу и срамить перед офицерами полка. "Я докажу свое", – вновь подумал Семушкин и твердо сказал:

– Справлюсь, товарищ комбриг.

Семушкин вышел из штаба и долго стоял, осматриваясь по сторонам. С деревьев, как по весне, срывались и звонко цокали капли, повсюду лежал ноздревато–рыхлый, словно исклеванный снег. "К вечеру морозец подсушит", успокоил себя Семушкин и поспешил в казарму.

Приказ мог поступить с часу на час. И капитан Семушкин радел обо всем: заставил бойцов подготовить карабины, подогнать походное снаряжение. Потом вызвал начальника мастерских и приказал затушевать черный краской стекла фар у бронемашин, а на подфарники поделать щитки с узкими прорезями.

Допоздна Семушкин сидел над картой, учился, учил командиров, как лучше отыскать в темноте едва приметные ориентиры, запомнить развилки дорог, повороты, мосты, болота, низины… Но как ни вглядывался – карта оставалась картой, и многое, что на ней было обозначено, вызывало у самого Семушкина сомнение. Обычно в канун марша назначали специальную команду, которая загодя выезжала по маршруту, и потом можно было двигаться хоть с завязанными глазами. Так было заведено. Теперь это не разрешалось.

– Задачка! – вздыхал Семушкин, почесывая затылок. – Но мы, ребята, должны доказать! И Чтоб ни сучка, ни задоринки!

Ночью обстановка изменилась. Комбриг Шмелев, желая до конца испытать Семушкина, дал ему новый, более сложный маршрут.

– Как же так? А мы думали… – заикнулся было капитан, но комбриг не дал ему досказать:

– Пойдешь новым маршрутом. Главное – действуй внезапно! Верю сумеешь сделать.

И вот теперь, сидя в головной машине, капитан Семушкин вел отряд. Пока двигались по дороге, у него не возникало и мысли, что собьются с пути. "Вон и луна поднялась", – приоткрыв дверцу, обрадовался Семушкин.

Он сидел в тесной бронемашине и, подсвечивая карту, обдумывал, как лучше вывести отряд в район боя. В уме перебирал всякие варианты, одно решение заманчивее другого. Но этот новый, незнакомый маршрут… Да и силы "противника" не были достаточно изучены. Семушкин знал, что "синие" располагаются в предполье, что наиболее вероятные места подхода к своей обороне держат под огнем. "А ждут ли они со стороны болота? – подумал Семушкин, вглядываясь в карту. – Не ударить ли из–за болота?"

Капитан решил остановиться на этом варианте. Теперь все зависело от марша. Нужно было ускорить движение, в противном случае рассвет застанет в дороге – и пропала внезапность. Он взглянул на часы: время уже перевалило за полночь. Потом приоткрыл верхний люк, высунулся и удивился, не найдя на небе луны; она ушла за горизонт, темнота стала почти непроницаемой. Лишь обочины дороги покрывал серыми клочьями снег. Машины двигались без света, только сзади из подфарников едва пробивались узкие полоски.

"Только бы доехать, не сбиться с пути", – беспокоился Семушкин, зная, что позади едут, следят за каждым его шагом и комбриг Шмелев, и этот строгий генерал из округа.

Он передал по колонне, чтобы наблюдатели, сидящие на машинах, были внимательнее. Все чаще стал запрашивать по радио начальника головного дозора сержанта Кострова. Да и сам то и дело высовывался по пояс из люка и на встречном ветру напряженно, до рези в глазах вглядывался в местность. Трудно угадывал в темноте отдельные строенья, повороты и залезал в машину, чтобы сличить увиденное с картой. Вот его взгляд остановился на том месте, где обозначалась развилка дорог… А почему же не сообщил о ней дозор? Может быть, она уже позади?

И, едва усомнившись, Семушкин приник к микрофону рации, запросил у старшего дозора маршрут.

– Скоро будет поворот, – передал Костров. – Подъезжаем к развилке.

– Какая там развилка! – сердился Семушкин. – Вы уже проехали ее. Протрите глаза!

Свернув с дороги, капитан повел колонну краем опушки. Углубились в лес, двигались вдоль поруби. В лесу стало темнее, к тому же сбоку узкой просеки, как нарочно, тянулся глубокий, наполненный водой, канал. Малейшая неосторожность – и можно оказаться под откосом.

Семушкин поглядел на водителя. Тот, уткнувшись в броневой щиток, силился перед самым носом машины разглядеть путь.

– Как видите?

– Неважно, – с придыханием ответил водитель. – Темнота давит.

Дальше ехали медленно, как бы вырывая у дороги каждый метр. Лес кончился. Отряд оказался в небольшой пойме. Там и тут торчали кудлатые кочки и старые пни. Начиналось болото. Семушкин остановил колонну и подозвал Кострова, дозор которого теперь примкнул к ядру отряда.

– Надо поискать обходные пути… А впрочем, пойдемте вместе. Нам приказано действовать по собственной инициативе.

Прошло полчаса, пока они ползали по кочкам да ольховым кустарникам. Случайно напали на санный след, тянувшийся к копенке сена. По следу углубились в самое болото, покрытое тускло блестевшим в темноте льдом. Лед оказался совсем непрочным, крошился под ногами, но воды почти не было, должно быть, вымерзла.

Чем дальше шли, тем все чаще попадались вязкие участки.

– Трудно, а придется лезть, – возвращаясь назад, угрюмо сказал капитан.

Костров не проронил ни слова.

Очутившись возле машины, капитан Семушкин увидел на обочине мигающий фонарик и крикнул:

– Свет убрать! Какой леший там балуется?

Семушкин ругнулся и в ту же минуту увидел генерала, шедшего в сопровождении командиров.

– Здорово ты нас окрестил! – рассмеялся Шмелев.

– Простите, не заметил… – извинился Семушкин, а про себя подумал: "Тут во тьме болото месишь, а они с фонариком… А потом возьмут на заметку и тебя же обвинят".

– Ну что, в тупик зашли? – спросил генерал.

– Так точно, товарищ генерал. Болото…

– И что же вы решили?

– Будем преодолевать…

Семушкин сказал это с такой убежденностью, что генерал сразу оживился. Он спросил, каким способом капитан намерен провести колонну через топи.

– Способ обычный, товарищ генерал, – без тени иронии ответил Семушкин. – Засучим рукава, возьмем в руки лопаты, топоры, нарубим хворосту… Разрешите начинать?

– А это у своего комбрига спросите, – кивнул генерал и отошел в сторону.

Шмелев увидел напряженный взгляд Семушкина, потом посмотрел на Кострова – глаза их выражали нерешительность. "Когда человека хотят научить плавать, его обычно окунают с головой", – подумал комбриг и приказал двигаться через болото.

Ничего не видя в темноте и поеживаясь от холода, генерал Ломов зашагал к штабной машине. Шмелев хотел было позвать и представителя генштаба, но тот сказал, что пойдет вместе с бойцами.

Шмелев тоже забрался в штабную машину, и теперь ему ничего не оставалось, как руководить переправой с помощью рации. Вскоре Семушкин доложил, что завалилось в яму одно орудие, потом увязли два грузовика.

– Надо же! Такое невезение, – словно ища сочувствия у генерала, проговорил Шмелев.

Но Ломов не внял его словам. Тогда Шмелев достал портсигар и предложил ему папироску.

– Не курю, – сухо ответил Ломов.

При свете не сразу загашенной спички Шмелев увидел его хмурое лицо, сдвинутые брови. "Злится", – подумал Шмелев. Состояние генерала передалось и ему.

Капитана преследовала одна беда за другой: почти все колесные машины увязли, пушки пришлось тянуть на руках…

– Не медлите, – поторапливал Шмелев. – Уже наступает рассвет!..

– Разрешите атаковать без орудий сопровождения? – запросил упавшим голосом Семушкин.

– Атакуйте! – приказал комбриг.

После недолгой паузы, когда Шмелев снял меховой шлем с наушниками и вытер вспотевшую шею, генерал спросил:

– Как, и вы разрешили атаковать без артиллерии?

– Да, разрешил.

– В каком это уставе записано?

– Но, товарищ генерал…

– Бросьте, комбриг, мудрить! Это вы так понимаете искусство тактики? Новшество свое вводите? – в упор взглянул на него Ломов.

Шмелев не возразил, хотя в душе оставался при своем мнении. Он старался понять Ломова. "Откуда это у него берется? Всех поучать, поносить. Власть иных портит, сядет такой в кресло и думает, что только он один умный".

Шмелев готовился к неприятному объяснению с генералом.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ветер переменился, потянул с севера и, сбивая снежную порошу, пластал ее низко по земле. Чтобы добраться до зимнего лагеря, разбитого в лесу, пришлось делать огромный крюк, и пока Ломов и Шмелев пробирались через ольховые заросли, тряслись по кочкам и пням старой поруби, застревали и выталкивали машину из сугробов, – учения кончились.

Отвалившись на переднее сиденье, Ломов всю дорогу молчал, даже ни разу не обернулся. "Злится. Только заикнись против – будет рвать и метать", – подумал Шмелев и неуступчиво молчал. В свою очередь и Ломов думал о нем недобро. То, что предстало его глазам на плацу и вот здесь, на учениях, выводило генерала из себя.

"Рога ему нужно обломать. Пусть не вольничает", – порешил Ломов, находя, что лучше сделать это в официальной обстановке.

У въезда в лагерь, на обледенелом, продуваемом ветрами большаке стоял в ожидании, как на посту, полковник Гнездилов. И когда увидел выползшую на дорогу легковую машину, побежал навстречу, поддерживая рукою шашку.

– Я, простите… тревож–жился, – глотая морозный воздух, едва выговорил Гнездилов. – Посыльного за вами… снаряж–жал… – и, указав на палатки, натянутые под старыми елями, добавил: – Прошу, товарищ генерал, греться. Не обессудьте, если чего не так… Не управились.

Комбригу Шмелеву претила эта заискивающая манера вести себя в присутствии старших. В душе он порывался сделать Гнездилову внушение, но уклонился, только сдержанно спросил:

– Расчеты все прибыли?

– Одна батарея еще не выбралась из болота, – ответил тот и опять обратился к Ломову, желая скорее зазвать его в палатку. – Ветрено, Павел Сидорыч, не мудрено и простудиться. Да и обуты вы легко, – увидев на генерале хромовые сапожки, посочувствовал Гнездилов.

Шмелев с ними не пошел.

"Вся забота о шатре. Какое угодничество!" – с досадой поморщился Николай Григорьевич и зашагал в сторону болота, чтобы помочь вытянуть застрявшие орудия. Скоро его одинокая фигура с бьющимися на ветру полами шинели скрылась между елей, растопыривших понизу тяжелые, покрытые снегом ветки.

Тем часом Павел Сидорович Ломов уже сидел за чашкой чаю, и опять – в который уж раз! – внушал Гнездилову, чтобы он самым серьезным образом занялся строевой подготовкой.

– У вас что, Шмелев… только доложите невзирая на должностное лицо… любит своевольничать?

Гнездилов привстал, развел руками:

– Как вам сказать? Какой–то он… Одним словом, гнет не в ту сторону…

– Ломать надо! – генерал стукнул кулаком так, что подпрыгнула на блюдце и звякнула опорожненная чашка.

– И чем скорее, тем лучше, – подзуживал Гнездилов и, озираясь на полотняную дверь, боясь, что кто–то может подслушать, заговорил шепотом: Вы еще не знаете его. Не такие штучки отмачивает. Послушаешь – уши вянут.

– Ну–ну? – вскинул брови Павел Сидорович.

– Однажды вывел я командный состав на плац, – вкрадчивым тоном продолжал Гнездилов. – Хотел показать, как обучать новобранцев штыковому бою. А чтобы занятие построить нагляднее, решил придать тактический фон… Высотку мы за городком штурмовали… Ну и уколы наносили по чучелам. И вот заявился Шмелев. Подходит ко мне и хоть, правда, негромко, но на полном серьезе спрашивает: "Ты что, Николай Федотыч, думаешь врагов штыком колоть?" – "Если приведется – буду колоть", – отвечаю. "Жди–ка, подставят они тебе грудь!" – "То есть, а почему же не подставят?" – "В будущей войне твои штыки сгодятся разве только для откупоривания рыбных консервов!" вот как он мне ответил. Верите, у меня даже в глазах помутнело от этих слов.

– Давно это было? – спросил, вставая, Ломов.

– Да сразу после осенних маневров.

Генерал постучал по столу ногтями. Лицо его потускнело, серые, навыкате глаза не мигали. Потом он обратился к сидевшему все время молча в углу старшему лейтенанту:

– Слышали? Возьмите, товарищ Варьяш, на заметку. – И к Гнездилову: А вы по всей форме, письменно нам Донесите. От него же антисоветским душком попахивает. За такие высказывания… – Ломов смолк на полуслове, заслышав чей–то простуженный голос у входа.

В палатку, пахнув клубами тугого, холодного воздуха, вошли представитель генштаба полковник Демин, полковой комиссар Гребенников и комбриг Шмелев. Лица у всех были красные с мороза. Раздевшись, Гребенников хотел повесить свою и представителя генштаба шинели, но гибкий березовый столбик не выдержал тяжести, согнулся, и шинели, среди которых была и генеральская, упали на землю. Гребенников водворил генеральскую шинель на выпрямившийся столбик, а остальные положил на сбитую из жердей кровать. Шмелев, однако, не спешил раздеваться, присел на пенек, облокотился на колени и долго о чем–то думал. С его оттаявших бровей стекали по лицу, по впалым щекам капли.

– Бросьте переживать, Николай Григорьевич, – подойдя к нему, сказал Гребенников.

– Что, собственно, произошло? – поинтересовался Ломов.

– Да одному бойцу, Бусыгину, ногу придавило, – пояснил Гребенников.

Ломов скосил взгляд на представителя генштаба, словно бы говорил: "Вот, видите, до какой жизни можно дожить! А все затея Шмелева – понесло его в это чертово болото!"

– Хорош солдат. Редкостной силы! – к неудовольствию генерала, заговорил представитель генштаба. – Вы понимаете, трое бойцов хотели вытянуть пушку. Не взяли. Тогда этот Бусыгин взялся за лафет, развернул пушку в самой трясине и сообща с парнями выволок ее из болота. А ногу ему прихватило, когда уже ехали… ездовой виноват.

– Меня заботит не это, – сказал Ломов. – Техника была загнана в болото, люди. Темп наступления потерян. И, что удивительно, такой, с позволения сказать, бой входит в замысел Шмелева.

Комбриг выпрямился, будто ужаленный, но, вовсе не выражая раскаяния, ответил:

– Да, я загнал. Преднамеренно загнал! – с ударением в голосе добавил он. – И сделал это ради того, чтобы знали, на своем горбу изведали все, с чем доведется столкнуться в ратном деле. А ходить, скажу вам, по брусчатке, усыпанной розовыми лепестками, – этому можно и не учить.

Ломов впился в него глазами:

– Дай вам волю, так вы отмените и парады…

– Они, вероятно, нужны, – ответил Шмелев. – Но я бы предпочел учить бойцов ходить не по розовым лепесткам, а по острым шипам, вот по этим топям. Это гораздо полезнее.

– На парадах демонстрируется наша мощь, сила, – заметил Ломов.

– Согласен, – кивнул Шмелев и, покусывая губы, добавил: – Но я стоял и буду стоять против парадного обучения.

– Никто вас к этому и не призывает, – ответил Ломов. – Но уставы писаны для всех, и надо их выполнять как подобает.

– В чем же мое отклонение от уставов? – спросил Шмелев.

Генерал поднялся. В штабной палатке было сравнительно тесно, но все равно Ломов, заложив по привычке руки назад и пошевеливая пальцами, начал ходить взад–вперед, вминая еловые ветки в сырой песок.

– Вы недооцениваете опыт штурма линии Маннергейма. Да, недооцениваете, – по обыкновению склонный к повторам, рассуждал генерал. Наконец, не учитываете последних маневров. Как было осенью, когда нарком приезжал, – забыли? После боя в полосе предполья… когда дивизии был дан приказ на атаку… Ровно в шестнадцать ноль–ноль, после пристрелки, артиллерия открыла сосредоточенный огонь боевыми снарядами по укреплениям.

– То иные масштабы, – попытался возразить Шмелев.

– Из ручейков собираются реки, – перебил Ломов. – В замысле каждого учения, пусть оно и малого масштаба, должно быть заложено рациональное зерно… Во время осенних маневров снаряды ложились на линии укреплений, скоро весь рубеж обороны покрылся сплошным облаком разрывов… Огневой вал представлял внушительное зрелище… И когда пехота двинулась в атаку, опять артиллерия дала еще более мощный шквал огня. Стрелки местами вплотную прижимались к разрывам своих снарядов, шли за ними… Как сейчас вижу, один боец даже схватил горячий осколок. Потом удостоился вызова к самому наркому. Маршал Тимошенко спросил у него: "Не боялись ли вы снарядов, которые летели над вами?" И знаете, как замечательно ответил этот боец? "Мы, – говорит, – но боялись белофинских снарядов, а своих тем более. Чего же их бояться, ведь они работали на нас". Вот как было на маневрах. А у вас? – генерал повернулся к Шмелеву. – Затащили артиллерию в болото, завязли пушки. Да какая же это, с позволения сказать, атака без артиллерийского сопровождения?

– Все зависит от конкретной обстановки, – попытался возражать Шмелев. – Вышло так, что удобнее было атаковать без шума. На внезапность рассчитывали. Это и сделали мои бойцы.

– Не упрощайте, – прервал Ломов. – Опыт современных войн не этому учит.

– Опыт опыту рознь, – раздумчиво заметил Шмелев. – Например, нас упорно призывают готовить пеших посыльных. Выдают это за одно из важных требований времени!

Гребенников усмехнулся. В недоумении пожал плечами и представитель генштаба полковник Демин. Но генерал не заметил, как они иронически переглянулись.

– Видите, куда камень брошен, – сказал он, подойдя к представителю генштаба. – За такое, мягко выражаясь, настроеньице по головке не погладят. И зарубите себе на носу, комбриг! – Он погрозил в воздухе пальцем. – Будем готовить пеших посыльных. Да, будем! Того требует нарком.

– Разве? – с искренним удивлением спросил Демин. – Что–то я не помню, когда это им было сказано.

– На маневрах, в речах зафиксировано, – пояснил Ломов. – И мы будем выполнять это как солдаты. А кому не нравится – пусть пеняют на себя… А то ишь – взялся критиковать самого наркома… Эка куда хватил!

– Не к добру эта перебранка, – вмешался полковой комиссар Гребенников. – Товарищ Шмелев мог погорячиться. Вот поедет в отпуск, отдохнет, многое передумает, и все пойдет своим ладом. Верно, Николай Григорьевич?

Но, как видно, комбрига, хоть и спорил он со старшим в чине, трудно было разубедить. Шмелев не сразу распалялся. Терпеливый, выдержанный по натуре, он мог до поры до времени молчать, а уж если затронули его спуску не давал. Шмелев и сейчас был в таком состоянии, когда ни уговоры товарища, ни резкость, даже угрозы того, с кем спорил, не в силах были унять его бушующего темперамента.

– Не пугайте! – встав, отрубил Шмелев. – Речь идет не о критике наркома. Никто на его авторитет не замахивается. Но все–таки… положа руку на сердце… стыдно нам, новаторам по природе, жить по старинке. Пешие посыльные!.. Да разве о них нам заботиться, когда моторы вытесняют пешую армию! Броня, мотор, скорость, а не ваш штык и гусиный шаг решат судьбы будущей войны. – Шмелев помедлил, расстегнул шинель. – А что касается финской кампании, то… – комбриг опять помолчал, нервно шевеля черными бровями. – Она и посейчас вот где сидит! – Он похлопал себя по шее. – У многих незаживающие рубцы оставила, многие вернулись калеками. Но мы–то живы, а те… тысячи честных людей… лежат там, в снегах… И никогда не вернутся… Что и говорить, стоила нам эта война дорого. А почему? Тактика лобовых штурмов подвела нас. Ломать, лезть грудью на огонь, на доты – вот наша тактика…

Пока Шмелев говорил, в палатке стояла гнетущая тишина. Генерал Ломов, словно пораженный этими словами, смотрел в угол. Шмелев только сейчас заметил тихо сидевшего в углу старшего лейтенанта с черными кудлами волос на затылке.

– Вы, простите, ждете кого? – осведомился Шмелев.

– Это товарищ со мной, – ответил за него Ломов. – Можете при нем говорить…

Но Шмелеву говорить не хотелось, и он тяжело опустился на пенек.

В палатку вошел офицер, весь увешанный ремнями, при пистолете в огромной потертой кобуре; он спросил, кто будет полковник Демин, и, вынув из кожаной сумки пакет, вручил его под расписку.

Надрезав пакет, Демин осторожно вынул содержимое, прочитал, потом, снова хмурясь и слегка бледнея, перечитал.

– Есть у вас разгонная машина? – вдруг сосредоточенно поглядел на Шмелева.

– Дежурная есть, но вы можете поехать на моей… – ответил комбриг.

Демин тотчас оделся, постоял раздумчиво, сказал:

– Немецкий самолет возле Слонима приземлился. Еду на место происшествия.

– Часто они блудят. Обычная история, – с иронией в голосе заметил полковой комиссар Гребенников.

– Видно, не совсем обычная, раз требуют срочно выехать и расследовать, – ответил Демин и начал прощаться. Пожимая руку Шмелеву, спросил:

– Значит, в отпуск?

– Придется. Лучше поздно, чем никогда.

– Поезжайте! – мягко сказал Демин и почему–то задержал взгляд на комбриге; в его умных, задумчивых глазах Шмелев уловил сочувствие.

Когда Демин вышел, генерал Ломов обратил на комбрига осуждающий взгляд:

– Видите, как нехорошо выглядим мы перед товарищем сверху. Доложит…

Шмелев опять покосился на кудлатого старшего лейтенанта, сидевшего в углу, и ничего не ответил.

Все умолкли.

Только слышалось – шумела, гневалась непогода. Ветер крепчал, вздувал парусину палатки. Тягуче скрипели деревья, срывались с веток и гулко падали на смерзшийся полог ломкие льдинки.