355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Соколов » Вторжение » Текст книги (страница 41)
Вторжение
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 15:27

Текст книги "Вторжение"


Автор книги: Василий Соколов


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 41 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Краем леса, по заснеженной дороге, поскрипывают сани–розвальни. Пегая, с завязанным в узел хвостом лошадь, будто сознавая, что если ездовой не греет ее кнутом, то и спешить некуда, шла понуро. Изредка она умудрялась на ходу ловить губами ветки елок, но потом косила огнистым глазом на колючую зелень.

На санях во всю длину лежал закутанный тулупом, неподвижный, с бледными лицом Алексей Костров.

"Эх, Алешка, Алешка, и надо же было случиться такому горю", – бил себя по бокам опущенными, как плети, руками Степан Бусыгин. Идя сбоку саней, он поглядывал на друга, глаза которого были закрыты. Степан то и дело подтыкал полы тулупа, чтобы укрыть его плотнее, поправлял голову и опять думал: "Ума не приложу – как это получилось? Ведь с первых дней войны топаем вместе. И сухари, и сырость окопную – все делили… А теперь? Как же теперь–то быть?.."

Он мысленно благодарил командира дивизии, который отпустил его, чтобы отвезти Алексея в госпиталь, а так бы, наверное, и свидеться больше не довелось.

Тяжелое ранение – неизвестно, выживет или нет? – Алексей Костров получил в боях за Клин. Перед тем как наступать, в голый осинник к бойцам, зябнущим на сквозном ветру, пришел капитан Завьялов.

– Слушайте боевой приказ! – сказал он, поскрипывая ремнями на белом дубленом полушубке. – Завтра в шесть ноль–ноль приказано овладеть Клином. Наступать в направлении церкви с зеленым куполом. С вражеским опорным узлом не считаться, его надо взломать силой, чего бы это ни стоило.

Продолжал более мягким голосом:

– Лейтенант Костров, ваша рота пойдет головной, уступом влево. Ясна задача? – обратился он запросто, желая как бы сгладить отношения неприязни, которые установились между ними после бурной сцены в кибитке.

– Ясна, – ответил Костров угрюмо, не забывая причиненной обиды.

А часом позже Алексей Костров вывел роту на заиндевелую окрайку леса…

Почти рядом, из рощи, наша артиллерия – гаубичная, затем полковая начала обстрел вражеских окопов, всего переднего края, оплетенного проволочными заграждениями в три кола. Пока бушевал огонь, рота Кострова перебежками накапливалась на рубеже атаки. И едва орудия перенесли огонь в глубину вражеской обороны, солдаты поднялись, оглушили округу стоголосым "ура" и бросились вперед, не уступая, кажется, в скорости нашим танкам, обходящим город с двух сторон.

Вот и огороды, криво сползающие к реке. Еще несколько шагов – и бойцы уцепятся за сады, за крайние постройки. Сдается, немцы покинули город, лишь одиночные солдаты перебегают через улицы в центре. Но что это вон там, на верху кирпичной водокачки? Пролом в стене, оттуда вылетают, как мигающие в темноте светляки, зеленоватые искры.

"Пулемет втянули. Покосит многих…" – подумал Костров, оглянулся, а цепь уже не катилась волной, залегла.

В отчаянии Костров выругался, крикнул: "Вперед!" Никто не поднялся.

Мгновение, пока Алексей стоял, показалось вечностью. Время как бы остановилось. И хозяином этого времени был он, Костров. Это было сложное состояние, какого, быть может, он никогда не переживал. Он стоит один, у всех на виду, точно бросая вызов врагу, времени, опасности и даже самому себе… И бойцы, те, что поддались минутной слабости, наверное, тоже почувствовали это, увидев его, неустрашимого, неподвластного роковой минуте смерти. Снова, испытывая отчаяние и решимость, они поднялись и хлынули вперед.

Пролом в башне стал огромным и рваным, оттуда валила бурая пыль. И светлячки не мигали. Вражеский пулемет заглох. Его накрыли снарядом.

В сознании стало просторнее, смерть не пугала.

Штурм перекинулся в город.

– …клином вышибают! – проглотив на ветру первое слово, азартно крикнул Костров.

Рядом с ним Степан Бусыгин. Согнувшись, он проворно перебегал, тарахтел катками пулемета и снова ложился, поворачивал будто нюхающий воздух ствол к противнику и давал очереди. Пулемет, казалось Бусыгину, трещал, как барабан молотилки.

Немцы метались, перебегали улицы и переулки. Прятались за каменными стенами, отстреливались.

А откуда–то сбоку, с другой окраины, наплывало, крепло русское "ура". Кажется, немцев закрыли в Клину, окружили со всех сторон, им ничего не остается, как сдаться или бесславно погибнуть.

Костров подбежал к белокаменному дому с задворков, перемахнул через низкий забор. Постоял за углом, отдышался. К нему подбежали бойцы в нескладно подпоясанных шинелях – добровольцы, пополнившие поределый коммунистический батальон.

– Что в этом здании было? – спросил Костров.

– Местный Совет… – впопыхах ответил парень в шинели, из–под которой виднелся темный гражданский костюм; видимо, был он из Клина.

– Стоял и будет стоять! – крикнул лейтенант Костров и увлек бойцов на штурм города.

…Все это и прошло перед глазами, врезалось в память острой живью. Минутой позже, когда Алексей побежал через площадь, с чердака дома полоснула пулеметная очередь. Не сделав больше и шагу – словно выросла перед ним невидимая стена, – остановился, взмахнул руками, как бы зовя солдат идти вперед, потом зашатался, какой–то миг еще удерживаясь на ногах, и рухнул на землю.

С поля боя его унесли санитары. И вот теперь Бусыгин вез товарища во фронтовой госпиталь. Степан в точности не знал, куда ранен Алексей – в спину, в живот или грудь Но по тому, как он, искусав до крови губы, стонал и терял сознание, Степан понимал, что ранен Алексей серьезно, и опасался, как бы не вышло чего хуже…

– Терпи. Слышишь, Алешка, терпи… Мы с тобой живучие. Сам же сказывал, – приговаривал Степан скорее для успокоения самого себя, потому что Костров не открывал глаз и даже перестал стонать. Он утешал себя, что ничего страшного с товарищем не случится, а в голову лезла, ледяным холодом обдавала мысль, что никто не застрахован от смерти. Степан вдруг останавливал лошадь, испуганно склонялся над санями, долго всматривался в друга и вновь трогал.

– Вот выздоровеешь, Алешка, – опять принимался успокаивать Степан, и сразу меть в родную дивизию. Дотопаем с тобой до Берлина, прижмем к ногтю ихнего главного гада – и крышка. Войне конец!

Бусыгин был убежден, что война долго не протянется – с годик, от силы полтора, – и он вслух обещал другу:

– Поедом с тобой на стройку, куда–нибудь в Сибирь тебя завлеку. Хоть и называют этот край кандальным да строгим, но для человека там житуха привольная. Край добычливый – что на золото, что на разные камни… Захочешь быть охотником – иди в тайгу, всякой живности полно. А роки – ты бы поглядел, Алошка, какие реки – рыбой кишат… Как начнет икру метать черпаком выгребай. Насолим с тобой кетовой икры, холодненькой ветчинки с чердака – и будем сидеть за чаркой, вспоминать, как я тебя на санях полумертвого вез… Слышь, Алешка?

Но в ответ – только скрип полозьев. Бусыгин снова, придержав лошадь, склонился над Алексеем, как бы отдавая ему тепло своего дыхания, и не увидел ни единой живинки на бледном, бескровном лице. Только приметил: редко падающие снежинки таяли в полуоткрытых губах, на лбу…

– Будешь жить! – вырвалось у Степана. Он прикрыл воротником тулупа его лицо, чтобы не обморозить, встал позади на сани, упираясь ногами в распоры слежек, и пристегнул лошадь. Она побежала тихой рысцой.

Скоро показался полосатый шлагбаум. Регулировщица, девушка в коротко обрезанной шинели, с карабином за спиной подняла флажок и махнула в сторону. "Зачем мне туда?" – подумал Бусыгин и решил проехать мимо шлагбаума не сворачивая.

– Стой! Куда же тебя, дурень, понесло! – регулировщица сорвалась с места, забежала вперед и ловко ухватилась за уздечку.

– В чем дело? – смерил ее уничтожающим взглядом Бусыгин.

– Черт лупоглазый, что ж ты не видишь вывеску? – взмахнула она на указатель. Бусыгин прочитал: "Медсанбат". Стрелка показывала в придорожный – лес, где под кронами сосен стояло огромное белое здание.

– Мне туда не надо, – равнодушно махнул рукой Бусыгин.

– Вы же раненого везете? – убеждала она Бусыгина, все еще удерживая лошадь.

– Не балуйте, сестричка, лошадь кусачая – свободно можете пальчика лишиться, – отшутился Бусыгин и хлестнул лошадь вожжами. Девушка попятилась, но зажатый в руке повод но выпустила.

К шлагбауму подошла крытая санитарная машина, прибывшая с позиций. Водитель посигналил, потом высунулся из кабины и гаркнул:

– А ну, убирайся со своими санями! Чего загородил дорогу?

– Не пускает… – развел руками Бусыгин, кивая на регулировщицу, и стронул с места, направив лошадь в объезд шлагбаума.

Из кабины санитарной машины тем временем вылезла и зашагала к саням женщина в белом халате, натянутом поверх шинели. Это была Наталья Кострова. Она приблизилась к саням, взглянула на прикрытого тулупом раненого, спросила:

– Куда везете товарища?

– Теперь этой докладывай, – в сердцах проговорил Бусыгин. Отцепитесь! Некогда мне…

– Постоите, не кипятитесь, – спокойно возразила женщина в халате, которую Бусыгин принял за врача. – Вон же медсанбат, разве не видите?

– Мне комдив товарищ Шмелев лично наказал доставить раненого во фронтовой госпиталь.

Она шагнула к саням. Степан хотел ее отстранить, но подумал: "А может, пощупает пульс для верности. И вазелинчику даст, чтобы лицо ему смазать. Морозяка–то!.."

Наталья осторожно приподняла воротник тулупа, взглянула на сине–бескровное, будто подернутое пеплом, лицо – и остолбенела. Испуг лишил ее на миг чувств и движений… А человек, лежавший в санях, будто почуял ее близость, приоткрыл веки. Уловив его взгляд, полный страдания и обиды, Наталья покачнулась, в сознании все сдвинулось, поплыло куда–то прочь. Наталья подняла руки, как бы ища на кого опереться, пошатнулась и стала опускаться на край саней.

– Алеша… – сквозь рыдания вздрогнул и оборвался ее голос.

Степан переполошился, узнав, что она и есть жена друга – Наталья. "Алексею сейчас но до этой встречи, которая ранит и без того раненого человека". Бусыгин поднял Наталью, взглянул ей в глаза и резко сказал:

– Возьмите себя в руки… Возьмите… Я все знаю…

Наталья что–то говорила, но голоса не было, и она только шевелила дрожащими губами.

Дернулись сани. И Наталья вдруг почувствовала, что будто отнялось у нее от груди самое дорогое и некогда близкое… Не помня себя вскрикнула, пыталась удержать сани, но упала, лишь успев схватиться за перекладину спинки, и ползла волоком, пока не отнялись захолодевшие и ослабленные руки…

Алексей Костров лежал с открытыми глазами. Над ним простерлось низкое, сумрачное небо в дымных подпалинах. Перед затуманенным взором оно, казалось, уходило на запад и медленно тлело.

"Черт знает, как все это не вовремя", – думал он, стиснув зубы, заглушая этим боль. Мысль, как сложится его жизнь с Натальей, не шла на ум: ему только виделось ее перепуганное, залитое слезами лицо.

А Наталья, трудно овладев собой, поднялась и стояла на обочине. Угрюмая, придавленная горем, глядела она вслед удаляющимся саням.

Два скользких и непрочных следа, проложенных полозьями, тянулись далеко, все еще не сходясь вместе и не сливаясь в одну общую дорогу. И Наталья тревожно думала о своей неверной, путаной дороге. И как знать, сжалится ли над ней судьба, найдет ли она свою долю?

Низовой ветер гнал и гнал поземку, заметая сухим и жестким снегом недолгий санный путь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю