Текст книги "Вторжение"

Автор книги: Василий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 41 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Через недолгое время генерал армии Жуков приехал в Сходню сам. Крупное осунувшееся лицо его было землисто–хмурым. Под командный пункт был оборудован дом детского сада, затерявшийся в глуши леса. Командующий нервничал, ходил из угла в угол просторной комнаты, проминая половицы, и ждал, когда командарм соберется, чтобы отправиться на передовую.

Рокоссовский тоже был неспокоен, опасался за командующего фронтом, но, видимо, догадавшись, тот сердито проговорил:

– Хватит, хватит заживо хоронить… Едем!

Снег на позициях изъезжен, закопчен, местами почернел от осевшей гари. Земля вспахана минными и снарядными взрывами.

– Прогоним отсюда к хренам завоевателей, придет весна – и пахать не надо, – заметил командующий.

Идти пришлось открытым полем. Это не остановило командующего. Он только выбрал ребристо–широкую колею, проложенную танковыми гусеницами, и зашагал по ней.

– Не взять ли нам правее, по лощине? – осторожно намекнул Рокоссовский.

– Зачем делать лишний крюк? Только время убивать, – ответил командующий.

Шли дальше. Немецкие мины начали падать недалеко в поле, но командующий не обращал внимания ни на взрывы, ни на шуршание в воздухе осколков. Адъютант то и дело забегал наперед, мешая ему идти.

– Чего ты путаешься в ногах? Шагай прямее! – небрежно сказал командующий, догадываясь, зачем так старается адъютант.

По траншее они достигли блиндажа полковника Шмелева. Его дивизия в критические минуты была переброшена к поселку Крюково. Голова у полковника Шмелева была перевязана бинтами, и на вопрос командующего фронтом: "Что с вами?" – он не ответил, только скупо улыбнулся. Оказывается, полковник был оглушен, и изъясняться с ним пришлось на бумаге. Командующий вынул блокнот и написал: "Наше положение в Крюкове критическое. Надо выбить отсюда противника, иначе он попрет прямо на Москву. Каково ваше мнение?" Шмелев прочитал и с непривычки необычайно громко закричал:

– За Крюково беспокоиться не нужно. Положение немцев там не лучше, чем у Наполеона, когда его величество драпал от русских гренадеров.

Пожав плечами, командующий переглянулся с Рокоссовским – оба ничего не поняли.

– Кажется, твои командиры дивизий с ума посходили, – негромко произнес командующий и для вящей убедительности написал: "Как у вас с головой? Есть ли боли, шумы?"

Шмелев поморщился, читая, и с нотками обиды ответил:

– Я оглох, товарищ генерал, из–за этого проклятого Крюкова. Пришлось самому вести людей в контратаку.

Командующий спросил в записке: "Почему вы считаете, что положение у них незавидное? Какие основания, располагаете ли данными?"

– Да, немцы разделят судьбу французов, – повторил так же громко Шмелев. – Только Наполеон хоть в столице русской империи побывал, а эти получат от ворот поворот… Показания сегодня опрошенных нами пленных и документы убитых… Вот они… – Шмелев вынул из цинкового ящика, что стоял на табуретке, связку документов, изрядно потрепанных, в кровавых подтеках, и передал командующему. – Вещественное доказательство! Судя по ним, Крюково брали 5–я, 10–я и 11–я танковые дивизии, 35–я пехотная, многие отдельные части, прибывшие даже из Африки, с побережья Ла—Манша.

Размахивая руками, Шмелев продолжал:

– Если бы эти дивизии были полными, то как бы они могли на таком "пятачке" поместиться? Ведь вокруг Крюкова леса… Последние крохи сгребли. Даже тыловых писарей и интендантов гнали… Не от хорошей это жизни!

Командующий быстро написал: "А мы?" – и поднес к глазам понравившегося ему полковника блокнот. Шмелев быстро взглянул и ответил:

– Количественно наши дерущиеся части в таком же положении. Разница только в том, что мы на своей земле, а они на чужой. – Шмелев передохнул, шевеля спекшимися губами, и продолжал: – Немецкие генералы в ходе наступления ввели свои силы в первый боевой эшелон, по сохранив более или менее крупных резервов. На молниеносный "гоп" понадеялись. А у нас копятся резервы. Сердцем чую, копятся, – приложил он ладонь к груди.

Командующий загадочно улыбнулся:

– Кое–что имеем.

– Что вы сказали? – переспросил Шмелев. – Я не слышу…

"Имеем, – написал командующий и подчеркнул это слово двумя жирными линиями, потом добавил: – Вам, дорогой мой Шмелев, нужно серьезно подлечиться. Так трудно командовать".

Полковник отрицательно закачал головой.

– Я останусь в строю! – громко ответил Шмелев. – Можете на меня положиться.

Командующий, дивясь стойкости полковника, написал на отдельном листе: "Родному Шмелеву. Восхищен твоим терпеливым мужеством и истинно русским характером. Жуков. 2 декабря 1941 г. Западный фронт".

В тот день командующий фронтом побывал еще на некоторых опасных и решающих участках – в районе деревни Ленино, под Черными Грязями, Красной Поляной – и всюду узнавал одно и то же: немцы создают оборонительные узлы, оплетают передний край проволокой, минируют местности, натаскивают к дорогам бревна для завалов.

Подобные же наблюдения доложили ему с Можайского участка командующий 5–й армией генерал Говоров, из района обороны Тулы командующий 50–й армией генерал Болдин. Сомнений не было, противник ослаб и рассчитывает зимовать у ворот Москвы.

Командующий фронтом вернулся в Сходню. И впервые, кажется, за долгие месяцы войны увидели его в хорошем расположении духа. Он разделся, пригладил начинающие седеть волосы.

– Скупой ты, командарм, – обратился он насмешливо к Рокоссовскому. Расчетливый, видать. Тебе бы не мешало дать пост министра бережливости.

– Почему?

– Ну как же! Сколько приезжаю к тебе, а Ни закусить, ни выпить… Хотя, правда, на выпивку я не горазд, но по сему случаю отведал бы стопку коньячку.

– Все готово. Повар ждет только команды! – браво прищелкнул каблуками Рокоссовский.

Пока накрывали на стол, командующий попросил связать его по прямому проводу со Ставкой. И когда начал говорить, все разом поднялись. Стало необычайно серьезно, радостно и почему–то немножко страшновато…

– Докладываю… – начал было командующий громко, но голос вдруг сорвался, и он трудно выдохнул одно–единственное, но такое жданное, кровью добытое тысячами безвестных бойцов: – Кризис миновал!

Вошедший с подносом повар остановился посреди комнаты, улыбаясь всем своим круглым распаренным лицом, и не заметил, как одна рюмка сползла на край подноса и упала, разбившись.

– Тише! – кто–то сердито погрозил кулаком.

Командующий еще говорил, глядя на пол и улыбаясь, затем повесил трубку.

– Здорово у тебя получилось, – переведя взгляд на повара, сказал он. – Это к счастью, когда посуда бьется, – и сел за стол.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Победные телеграфные ленты еще ручьем текли в генеральный штаб немецких сухопутных войск, размещенный глубоко под землей в Восточной Пруссии… Начальник штаба генерал Гальдер, одним из первых читая эти телеграммы, потирал от удовольствия руки. Еще 30 ноября, когда ему донесли, что мотоциклисты–разведчики побывали под Химками, он долго с помощью лупы рассматривал на карте этот населенный пункт, потом позвонил в штаб воздушных сил.

– Закажите мне самолет. Маршрут – Москва… Понятно вам – Москва! повторил он, торжествуя.

– Я понимаю вас, господин генерал, – ответил дежурный офицер. – Но распоряжение на полеты, тем более на такой дальний маршрут, дает лично рейхсмаршал Геринг.

– Передайте ему приказание фюрера, что, как только имперские войска войдут в Москву, я должен быть там. Да–да, я, начальник генерального штаба! – и Гальдер, зная, что приказ фюрера никем и никогда не отменяется, повесил трубку.

Настроение у Гальдера было приподнятое. Будь у него крылья, он ужо парил бы туда, в большевистскую поверженную столицу. Он встал, прошелся но кабинету – сейчас ему в этом убежище, где, кстати, вечно пахло сыростью, было душно, тесно, хотелось скорее на простор. Потом он вспомнил о дневнике, который вел с присущей ему аккуратностью. Поправил на сиденье кресла суконку, предостерегающую брюки от неприятного лоска, и сел, вынув из бокового ящика стола дневник. Записывать какие–то новые мысли пока не стал и, в ожидании свежих сообщений, начал листать дневник, как бы воскрешая в памяти долгий, трудный, по – черт возьми! – в конечном счете доблестный и победный марш.

Не понравились ему лишь последние записи. И хотя помечены были разными датами, они как бы взаимно исключали друг друга и сбивали с толку.

Пытаясь вникнуть в суть дела, Гальдер снова перечитал их:

"8 августа 1941 года. Противник имеет в своем распоряжении для ведения дальнейших операций только крайне ограниченные силы. На основании имеющегося опыта можно заявить, что из одного миллиона населения можно скомплектовать две дивизии. Исходя из этого, можно считать, что количество введенных противником в бой дивизий является предельно возможным количеством скомплектованных дивизий и что никаких новых крупных комплектований не предвидится.

…11 августа 1941 года. Общая обстановка показывает все очевиднее и яснее, что колосс Россия, подготовка которого к войне была связана со всеми затруднениями, свойственными странам, в состав которых входят различные народности, был недооценен нами. Это утверждение распространяется на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и в особенности на чисто военные моменты. К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий противника. Эти дивизии, конечно, не вооружены и не укомлектованы в нашем понятии, их командование в тактическом отношении значительно слабее нашего. Но, однако, эти дивизии имеются. И если даже мы разобьем дюжину из этих дивизий, то русские сформируют еще одну дюжину. Русские еще и потому выигрывают во времени, что они сидят на своих базах, а мы все более отдаляемся от своих баз.

Таким образом, получается то положение, при котором наши войска, страшно растянутые и разобщенные, все время открыты для атак противника. Противник же потому и одерживает частичные успехи, что наши войска, ввиду растянутости на огромных пространствах, вынуждены оставлять громадные резервы на фронте.

…2 декабря 1941 года. На фронте группы армий "Центр" обстановка обострилась у Тима, Ельца и Воронежа. Скучивание войск у Воронежа. Отмечены продвижения противника от Воронежа на север. Наши части, наступающие на фланге группы армий, вследствие тяжелых боев медленно продвигаются вперед. Сопротивление противника достигло своей кульминационной точки. В его распоряжении нет больше никаких новых сил".

Гальдер откинулся на мягкую спинку кресла.

– Не ясно, откуда большевики наскребут еще дивизии, – вслух рассудил он. – Мы их столько перемололи, что и счету не поддаются. Младенцев, что ли, пошлют? Хотя у них хватит ума заткнуть ими бреши.

В кабинете раздался резкий телефонный звонок. Гальдер почти машинально встал, зная, что это звонок из приемной Гитлера.

Говорил личный адъютант фюрера полковник Шмундт.

– Вы у себя? – кратко спросил тот.

– Пока на месте, герр полковник, – ответил Гальдер и, зная, что Шмундт вместе с фюрером до последних дней находился на Восточном фронте под Смоленском, осторожно спросил: – А вы каким образом… вернулись? Соскучились по фрау или имеете какое–либо поручение?

– Разве вы не знаете последних сообщений? – В голосе адъютанта сквозил упрек. Недаром его побаивались даже приближенные к фюреру генералы.

– Нет… То есть… Кое–что мне известно… – промолвил Гальдер и почему–то начал ощупывать нагрудные и боковые карманы мундира. И, чтобы не оказаться в дураках перед адъютантом, похвалился: – А я, герр полковник, условился с фюрером и получил его благословение лететь в Москву. Мог бы сесть прямо на Красной площади, да жаль, мала там площадка для посадки.

– Где же вы намерены приземлиться? – полюбопытствовал адъютант.

– Придется на центральном аэродроме. Это в районе Ходынки. Если память мне не изменяет, там принимала парады царица Екатерина.

Мембрана в трубке задрожала от хохота, полного сарказма.

– Что – не верите? Есть там аэродром! – уверял генерал–полковник. Мне докладывали, его даже отчетливо видно из окон Кремля.

– Когда же вы собрались лететь?

– Я лечу завтра утром.

– Не хватало еще одного самоубийства! – выпалил полковник в самое ухо Гальдеру. Начальник штаба посмотрел на трубку, и ему показалось, что вместо слухового отверстия на него наведен ствол пистолета.

– Что же вы молчите, господин генерал? – спросил Шмундт. – Хотите быть самоубийцей или попасть в лапы большевиков?

– Перестаньте, Шмундт, язвить. Я все–таки старше вас чином, – отрезал Гальдер.

– Ну, положим, оставьте это мнение при себе! – так же резко ответил адъютант фюрера. – И то, что вы не знаете обстановки, это минус вам, начальник генерального штаба! – Последние слова он произнес растягивая, явно издеваясь.

– Обстановка мне ясна, хотя, впрочем…

– Так вот слушайте, – заговорил Шмундт. – Русские перешли в контрнаступление. Наши войска отходят. И нам теперь ничего не остается, как сообщить немецкому обывателю и нашим противникам, что линия фронта сокращается в целях эластичности…

Услышав это сообщение, Гальдер обмяк и рухнул в кресло. Его трясло, как во время приступа малярии, которую он когда–то подхватил в инспекционной поездке на болотах Польши. Вошедший офицер–шифровальщик хотел передать ему наконец полученную сводку с Восточного фронта, но смертельно перепугался и позвал из приемной адъютанта. Вдвоем они, поддерживая Гальдера за плечи, хотели положить его на диван, но в последнюю минуту генерал пришел в себя.

– Ничего, ничего, пройдет… Просто мне дурно… Переутомился. Гальдер вытер лоб и принял пилюли.

На следующий день Гальдер сделал запись в дневнике:

"7 декабря 1941 года. На фронте группы армий "Центр". Отвод 10–й моторизованной дивизии из района Михайлова (фронт группы Гудериана), по–видимому, будет иметь очень неприятные последствия.

Напряженная обстановка сложилась на северном фланге 4–й армии, на участке 4–й танковой группы. Противник сделал большой прорыв с севера на Клин. Восточнее Калинина противник также прорвал наш фронт, но этот прорыв удалось ликвидировать.

На фронте группы армий "Север". У Тихвина обстановка очень напряженная. Командование группой армий считает, что войска не смогут удержать город, и поэтому оно подготавливает отход на новый рубеж сопротивления – "хордовый рубеж".

Писал это Гальдер скрепя сердце. Не писать не мог, потому что служебный дневник требовал хотя бы приблизительной точности. Он часто пользовался донесениями, в которых тоже обходились острые углы.

А в Действительности там, на Восточном фронте, немецкую армию подстерегал неминучий разгром.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Гигантская, до предела растянутая пружина войны в самый критический момент – в битве под Москвой – лопнула. По закону физики всякое действие вызывает равное и противоположно направленное противодействие – и возвратная сила этой пружины ударила по немцам.

Германский фронт затрещал.

В военной истории нередки явления, когда нападающая сторона чем ближе стоит к победе, тем дальше оказывается от победы, и, наоборот, противоборствующая сторона, которая терпела неудачу за неудачей, поражение за поражением, становится как бы обновленной, в переломный кризисный момент копит силы для ответного удара и наносит его с такой ярой мощью, что ранее слывший непобедимым противник вынужден бежать очертя голову.

Неожиданное советское контрнаступление, начатое 5 и 6 декабря, захлестнуло весь немецкий фронт; оно вершило грандиозный военный план, созданный Ставкой для разгрома неприятеля на Московском стратегическом направлении.

Главные удары наносились на обоих крыльях: на севере – против 3–й и 4–й немецких танковых групп, зацепившихся в районе Клина, Волоколамска, Истринского водохранилища, и на юге – против 2–й танковой армии генерала Гудериана, который ни с кем не хотел разделить славу и зарился первым со стороны Тулы ворваться в Москву.

Эти немецкие группировки, нависшие на флангах Западного фронта, охватили с севера и юга Москву гигантской подковой. Теперь стояла задача нанести поражение фланговым группировкам немцев, проще говоря – разогнуть эту подкову и, стремительно продвигаясь вперед, охватить неприятельские армии своей, русской могучей подковой.

Контрнаступление готовилось в жестокую бурю, в грозные и критические дни ноября, когда противник находился на расстоянии двадцати пяти километров от Москвы и подтянул дальнобойные орудия, чтобы бить по Красной площади. В эти напряженные часы Верховный Главнокомандующий Сталин и Ставка проявили огромную выдержку и стратегическую дальновидность, придерживая крупные резервы (преимущественно за флангами Западного фронта).

Собираясь в решающий поход на Москву, немецко–фашистское командование развернуло свои войска в линию, создав этим широкий фронт наступления и силу первых ударов. Много раз объявляя советские войска разбитыми и похороненными, немцы сами оказались на грани поражения; сила их первого удара ослабла, резервов под боком не нашлось, войска выдыхались…

К моменту кризиса борьбы советская Ставка ввела в дело резервы.

Ядром Западного фронта, в конечном счете решившим судьбу битвы у стен Москвы, явились новые запасные формирования. На северное крыло фронта выдвинулись 1–я ударная армия и заново сколоченная 20–я армия, на южном крыле вступала в сражение 10–я армия.

Шумно и тесно было на дорогах, ведущих к позициям. Фронт продвигался вперед, оставляя за собой груды военной техники врага, превращенной в железный лом. По дорогам, по тропам, по целине, несмотря на глубокие снега, тянулись полковые обозы; ездовые, чтобы согреться, по старому русскому обычаю разминали ноги – шли рядом, плечом подпирая сани на взгорьях или сдерживая на крутых съездах; вихрем проносились и тотчас исчезали в метели лыжные батальоны в белых халатах; гарцевали конники, держа наготове клинки; мчались батареи и дивизионы гвардейских минометов; храпели танки, тягачи, тракторы, грузовики – вся громада наступающей армии устремилась на запад.

Лютовали декабрьские морозы. Курил поземкой ветер, загривками опоясывая дороги. И сам воздух, казалось, стал тверже от стужи – его вдыхали маленькими глотками, как глотают лед. Трудно было говорить, но разве можно удержаться, не перемолвиться с товарищем, когда можно у дороги, уткнувшись стволами в канавы, меченные свастикой танки и орудия, а рядом, в снегу, трупы немецких солдат, скрюченные, посиневшие, все еще как будто страдающие от холода.

– Лежат… Усмирились… – подмигнул Бусыгин, обращаясь к шедшему рядом лейтенанту Кострову.

– Ничего, Степа. Будем молотить и дальше. Мы их, поганых б…, в самом Берлине доконаем!

Штабисты не успевали накалывать карты булавками с красными флажками. В начале контрнаступления красные флажки вспыхивали над селениями Крюково, Ново—Завидовский, Красная Поляна, Теряева Слобода, Высокиничи… Потом этих флажков стало так много, что они закрыли целые районы. Пришлось переходить на крупномасштабные карты и отмечать только большие селения и города.

Фронт контрнаступления развернулся на сотни километров. Не выдерживали удара, ломались железные суставы вражеских танковых колонн. Севернее Москвы – в районе Клина, южнее волжских озер, на Истринском водохранилище потерпели поражение и отступали остатки северной ударной группировки (3–я и 4–я танковые группы, потерявшие почти все свои танки). Стремительно наступая на правом крыле, 30–я армия генерала Лелюшенко уже 11 декабря освободила Рогачево и начала взламывать опорный узел в Клину. Соседняя 1–я ударная армия генерала В. И. Кузнецова заняла Яхрому и, преследуя по пятам отступающие дивизии противника, вышла юго–западнее Клина. 20–я армия освободила город Солнечногорск. Войска 16–й армии Рокоссовского ворвались в Истру.

Трещала по всем швам и южная группировка неприятеля. Потрепанная в прежних боях 2–я танковая армия откатывалась назад. Танки с личной эмблемой Гудериана безмолвно стояли в снегу, как укрощенные роботы. Войска 10–й армии, управляемые генералом Голиковым, на плечах бегущих в панике немцев ворвались в города Михайлов и Епифань. Тем временем 50–я армия генерала Болдина и 1–й кавалерийский корпус генерала Белова разгромили три фашистские танковые дивизии, одну моторизованную, одну пехотную дивизии и эсэсовский полк "Великая Германия".

Московское контрнаступление успешно поддерживали соседние фронты Калининский и Юго—Западный.

Коротки были зимние дни, не хватало светлого времени для боя. До позднего утра окрестности обычно кутали туманы или мела поземка. Из–за низких облаков пробивалось солнце, и только к 11 часам дня можно было кое–что видеть, если стихала метель. В 15 часов наступали сумерки, а через час–другой кутала землю темнота. Но и в эту пору полыхали бои. От вспышек сотен орудийных залпов, от огня подожженных деревень становилось светло как днем.

Советские войска спешили опередить бегущих немцев и уходили в глубокие рейды. На Истринско—Волоколамском направлении ушел в рейд 2–й гвардейский кавалерийский корпус, ведомый бесстрашным и неуловимым Доватором. После искусного маневра корпус забрался глубоко в тыл, перехватил пути отступления вражеских войск. Кавалеристы были неистощимы на смекалку. Нередко эскадроны сопровождались пехотой, следовавшей на санях. Сани привязывались постромками к седлам. И когда в лунную ночь передвигались колонны всадников, за которыми ехали на санях стрелки, автоматчики, пулеметчики, – немцы разбегались суматошно, боясь удара этой мчащейся лавины.

Германский фронт разваливался.

На дорогах бегства немецкие солдаты гибли от русских пуль, изнемогали от морозов. В это же время в штабах летели погоны с некогда хваленых победителей. Занемог сам командующий группой армий "Центр" фельдмаршал фон Бок. Раньше он страдал болезнью желудка. Когда же его войска понесли поражение под Москвой, физическое состояние фон Бока резко ухудшилось. И он, хватаясь за живот и корчась скорее от душевных, нежели от физических болей, не чаял часа, чтобы передать командование другому. На его место был назначен фельдмаршал фон Клюге. Мнительный, он внушил себе, что если поедет на фронт, то сложит голову либо от своих, либо от русских. И он неотлучно просиживал в штабе, который находился в лесу западнее Смоленска, диктуя оттуда грозные приказы по телефону и радио, Кончилось тем, что разгневанный фюрер отстранил от командования и фон Клюге.

Мрачные тени войны коснулись и главной штаб–квартиры Гитлера. В узком кругу генералов ходили слухи, что главнокомандующий сухопутными силами фельдмаршал фон Браухич давно в немилости у фюрера. Поражение немецких войск под Москвой не мог перенести Браухич – его свалил сердечный приступ. А потом, когда Браухич пришел в себя, его вызвал фюрер.

Со скандалом Браухич был смещен.

– Мы напобеждались до поражения, – сказал он на прощание генералу Гальдеру, который еще оставался начальником генерального штаба, хотя никаких прав уже не имел.

Гитлер назначил сам себя главнокомандующим сухопутными силами. Он тешил себя надеждой, что один сможет избавить свою армию от поражения. Вернувшись с фронта, Гитлер обосновался в подземелье штаб–квартиры в Восточной Пруссии и посылал оттуда истеричные приказы. Но эти приказы уже не могли приостановить развала армии. Особенно бурно трещал немецкий фронт на южном крыле. Дышала на ладан 2–я танковая армия Гудериана. Сам командующий сознавал, что полная катастрофа неизбежна, по внешне, как мог, крепился, скорее потому, что по пятам его ходил доносчик Гиммлера гестаповский полковник.

В укромном, заснеженном городе Ливны, куда Гудериан отступил со своим штабом, проделав за день километров тридцать, он позволил себе, к удивлению адъютанта, раздеться и лечь спать в нижнем белье.

За полночь громовые раскаты потрясли избу, в которой он остановился.

– Русские прорвались! Мы окружены! – кричал, толкая спящего генерала, перепуганный адъютант.

Гудериан вскочил, кое–как натянул брюки, в бекеше нараспашку выбежал на улицу. Город уже обкладывали огнем танки прорыва. Генерал сел в бронированную машину – осколки близких взрывов стучали о броню – и под огнем еле выбрался из пекла. Неближний, опасный путь проделал Гудериан, пока доехал до Орла. Только в Орле он вспомнил, что войска не имеют снарядов, патронов, зимней одежды, и помчался на станцию, чтобы узнать, не прибыл ли давно обещанный армии эшелон, как сообщалось в шифрограмме, "с драгоценным грузом".

Станция выглядела уныло. Все пути были занесены снегом. Медленно, пыхтя, пробивался сквозь сугробы маневровый паровоз. Остальные же стояли. Вереницы вагонов, покрытых снегом и льдом, были загнаны в тупики. Вся товарная станция как бы обледенела.

С трудом Гудериан подъехал к багажному бюро.

Конторский служащий, видимо из русских, долго держал генерала у окошка, разыскивая какие–то бумаги. Потом чертыхнулся, вздернул на лоб очки с одним лопнувшим стеклышком и позвал из соседней комнаты своего шефа – немца.

Гудериан пытался его отчитать, но тот, не извиняясь, поднял пустой рукав кителя и обнажил красную култышку. Уважавший доблесть и страдания своих солдат, Гудериан умолк.

– Еще вчера в адрес вашей армии прибыл эшелон. Кажется, из Франции, хотя пунткт отправления значится Берлин, – ответил шеф багажного бюро.

– Где он? – чуть не подпрыгнул от радости генерал.

– На нервом пути. Мы готовились отправить его, да связь не годится. Никак не дают Ливны…

– Хорошо! – перебил Гудериан. – Очень хорошо! Я сам заберу эшелон.

Шеф обратился к служащему в очках, и тот повел генерала к вагонам.

Гудериан шел молча, с трудом вытаскивая ноги из снега и поминутно оглядываясь.

В вагонах вместо боеприпасов, без которых его армия гибла, были ящики с вином. В дороге вино замерзло, бутылки полопались, и на ящиках висели куски красного льда.

Гудериану вдруг померещилось, что это замерзшая кровь солдат, и он, скрипя зубами и впервые проклиная берлинских правителей, пошел прочь от эшелона.