Текст книги "Вторжение"
Автор книги: Василий Соколов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)
Удивительно легко заполучив согласие своих западных противников, Гитлер потирал от удовольствия руки. Он почувствовал, что теперь никто его не сковывает, и это придало ему достаточно храбрости. Теперь можно идти с открытым забралом. 12 сентября Гитлер выступил в Нюрнберге с речью. "Не для того всемогущий создал 7 миллионов чехов, – неистово провозглашал фюрер, – чтобы они угнетали три с половиной миллиона судетских немцев!.." Тут же он заявил, что 28 мая отдал приказ всемерно увеличить мощь германской армии и авиации и выстроить "гигантские укрепления" на западной границе Германии.
Сентябрь – погожий, золотой месяц и в Чехословакии, но настроение у чехов и словаков в ту пору было мрачным: в их дом стучалась беда. Чтобы запугать чехов, правители Германии заняли демонстративно устрашающие позиции. В ряды армии были призваны запасные. На западных границах Германии спешно сооружались новые укрепления. Для нужд армии немецкие обыватели сдавали теплые вещи. Над территорией Чехословакии непрерывно летали германские самолеты. Отпуска государственным служащим в Германии были отменены. Объявлена была регистрация врачей и сиделок. Германские механизированные колонны и танки Гудериана уже стояли наготове, чтобы совершить прыжок через границу в Чехословакию…
Но чешские патриоты упорствовали.
Они верили в свои силы и надеялись, что на помощь придут Франция и Советский Союз, которые связаны с ними договорами о взаимопомощи. Что касается чешско–советского договора, то в нем было указано, что СССР выступит на помощь Чехословакии в том случае, если и Франция одновременно сделает то же самое. Видимо, чувствуя, что совесть жжет глаза, правители Франции еще в начале сентября обратились к правительству СССР с запросом, какова будет его позиция, если Чехословакия подвергнется нападению.
Ответ Советской страны был ясен и прям: мы готовы защитить Чехословакию, давайте немедленно выступать вместе. Ведь к этому нас русских и французов – обязывают договоры, нарушать которые равносильно измене.
Дело, таким образом, за Францией. Но в этот драматический момент правители Франции и ее генералы будто заткнули ватой уши. Они выжидали, держа нос по ветру. Что же касается самого пакта о взаимопомощи с Чехословакией, то они рады бы давно его похоронить. И в этом помогли французам правители Великобритании.
15 сентября 1938 года дряхлый, 70–летний английский премьер Чемберлен набрался храбрости впервые в жизни погрузиться в самолет. Курс был взят не на Прагу, чтобы помочь чехам в беде, а на Берлин, чтобы поклониться Гитлеру. В тот же день Чемберлен был принят германскими правителями в Берхтесгадене. Гитлер без обиняков потребовал, чтобы население Судетской области, якобы тяготеющее к немцам, было присоединено к Германии; после этого, когда в область будут введены германские войска, можно устроить и плебисцит. Скорее ради приличия Чемберлен пытался защищать интересы Чехословакии, но тут же согласился с требованиями фюрера. Он лишь попросил недолгой отсрочки, пообещав, сразу как вернется в Лондон, убедить также и членов своего кабинета и французское правительство.
Немного позже фельдмаршал Геринг вызвал к себе английского посла Гендерсона. Почесывая пухлые руки с перстнями, Геринг заметил, что империя вообще тянуть больше не намерена… "Если же Англия начнет войну против Германии, – пригрозил Геринг, – то трудно представить исход войны. Одно только ясно, что до конца войны не много чехов останется в живых и мало что уцелеет от Лондона".
Затем Геринг привел Гендерсону точнейшие данные о числе зенитных орудий в Англии и об общей неподготовленности ее к войне. Тут же Геринг заметил, что германские вооруженные силы превосходят любые западные армии и непобедимы.
Британский посол, уходя, испытывал страх, а после его доклада Чемберлен вынужден был вторично лететь на поклон Гитлеру.
На этот раз свидание произошло в Годесберге–на–Рейне 22 сентября.
Учтиво улыбаясь, Чемберлен доверительно сообщил Гитлеру, что все улажено, все согласны, все, чего требовал фюрер, сделано. Он ожидал, что берлинский притязатель, насытившись добычей, поблагодарит или хотя бы молча согласится. Но увы! Гитлер чуть–чуть помолчал и неожиданно заявил: "Очень сожалею, но теперь это нас не устраивает".
По приказанию Гендерсона в этот момент Чемберлен выразил "удивление и негодование". Видимо, он не был подготовлен к столь откровенной бессовестности и наглости фюрера.
В гостиницу "Петерсберг", отведенную для английской делегации, Чемберлен ушел удрученным, не зная, как унять аппетиты Гитлера. Эта гостиница стояла на возвышении, из окон открывался широкий вид на долину Рейна. И пока жил в ней Чемберлен, по долине грохотали немецкие танки и тягачи, двигались железнодорожные эшелоны с зенитными орудиями и пулеметами. Конечно же, это для устрашения силой. И Чемберлену было явно не по себе.
В то же время по другую сторону Рейна, в гостинице "Дрезден", Гитлер диктовал грубый ответ Чемберлену на его запрос, будет ли немецкий канцлер придерживаться своих прежних намерений мирно разрешить чехословацкий вопрос. Письмо было закончено, когда вошел Риббентроп.
– Я знаю мистера Чемберлена. Он сдастся, – сказал Гитлер, подавая ему письмо.
– Разумеется, мой фюрер, – кивнул Риббентроп и не преминул вспомнить одну из своих первых встреч с англичанами. Когда это было? Уже давно, летом 1935 года. Германия тогда еще задыхалась под бременем Версальского договора, хотя втайне и готовила себя к войне. И вот Риббентроп со своими коллегами отправился в Лондон. Ему надо было заручиться поддержкой Англии в строительстве военно–морского флота. Переговоры начались в старинном кабинете адмиралтейства. По одну сторону стола восседали немцы во главе с Риббентропом, по другую – англичане: заместитель министра Крэйчи со своими приближенными. Во время разговора гости обратили внимание на небольшую стрелку, укрепленную на стене. Стрелка приметно колебалась.
– О, это наш знаменитый флюгер! – похвалились англичане.
Оказывается, еще в эпоху парусных судов адмиралтейство, ни к кому не обращаясь, точно узнавало направление ветра. Для этого флюгер, укрепленный на крыше адмиралтейства, был соединен со стрелкой в зале, и английские адмиралы были всегда прекрасно осведомлены, куда дует ветер.
– Мой фюрер, вы помните, нам тогда без особого нажима удалось заключить морской пакт… Мы получили право строить военные корабли, подводные лодки, не уступающие по тоннажу флоту Британской империи. Думаю, что и Чемберлен понимает, куда дует ветер! – добавил, улыбаясь, Риббентроп.
Да, Чемберлен понимал, но для отвода глаз упрямился. Обратно в Лондон он возвращался очень раздраженный и встревоженный. Буквально на другой день кабинет министров объявил о приведении флота в боевую готовность. Военная лихорадка охватила и Францию – здесь было взято под ружье полмиллиона резервистов.
В Берлине эта возня никого не пугала: отсюда грозили войной.
Тогда же, в беспокойном сентябре, Чемберлен написал Гитлеру пространное любезное письмо, доказывая, как нехорошо воевать, когда ему ведь и без войны все дают. Сэр Горас Вильсон, коему английский премьер поручил отвезти письмо лично Гитлеру, прибыл в Берлин. Но тут возникла новая помеха: "…лишь с трудом можно было уговорить г. Гитлера выслушать письмо Чемберлена", как об этом свидетельствует в своих воспоминаниях Гендерсон. Дело в том, что Гитлер не пожелал сам прочесть письмо. Его пришлось упрашивать послушать. Во время чтения, не дослушав до конца, Гитлер вдруг встал и воскликнул: "Нет никакого смысла вести дальнейшие переговоры!" – и удалился из комнаты.
Посланцы Чемберлена были до крайности удивлены: такое теплое письмо и не хочет слушать!
На другой день все же уговорили Гитлера дослушать письмо до конца. Потом, когда Вильсон пытался затеять беседу, фюрер вышел из себя. Несколько раз он повторил: "Я разгромлю чехов!" Переводчик Шмидт перевел эту фразу на английский язык, и глагол "разгромить" произнес тоже с особым, пронзительным, ударением.
Кстати, не один Гендерсон, но и другие дипломаты уловили эту странную манеру: немецкие переводчики не говорили ровным голосом, а принимались как–то неестественно визжать, рычать и голосить всякий раз, когда доходили в своем переводе до тех фраз, которые только что выкрикивал сам фюрер. Так было заведено для пущего запугивания своих противников. Тогда же, во время беседы, Гитлер заявил, что если Англии и Франции угодно воевать, то он, Гитлер, готов. "Сегодня вторник, в будущий понедельник мы будем в войне с вами".
Вильсон поспешил в Лондон. Выслушав рассказ о разыгравшейся в Берлине сцене с его письмом, Чемберлен побледнел. Британскому старому "льву" совсем изменила воля. Пришлось Чемберлену в третий раз – 29 сентября лететь в Германию. С визитом в Берлин пожаловали и итальянский дуче Муссолини, и французский премьер Даладье.
Съехались в Мюнхен, Совещания велись в Коричневом доме при закрытых дверях. Французы и англичане сидели за столом с потускнелыми и грустными лицами. Их настораживали военные притязания немцев. Вчера прибрали к рукам Австрию, сегодня требуют отдать Чехословакию, а что будет завтра? В Европе не так уж много стран, чего доброго и до Франции доберутся, до Британских островов…
Нет, Чемберлен и Даладье должны показать свою твердость. Нужно прощупать почву. И если Гитлер, по обыкновению, начнет угрожать, то этим он только усложнит дело и внесет раскол в западный мир. Даладье убежден, что французская армия сильнее немецкой, а флот Великобритании был и остается господствующим на морях.
Так чего же хочет господин Гитлер?
Вот он встал, заговорил о всемогущем боге, который вверил ему, фюреру, империю и судьбу немцев. Нет, не только Германскую империю. Он прямо заявил, что волей провидения он стал канцлером, чтобы защитить западные страны от тирании с Востока…
Неподвижно сидевший Чемберлен пошевелился. Вздохнув, он мысленно перекрестился и не заметил, как рука непроизвольно дотронулась до груди… В этом жесте Гитлер уловил выражение согласия и, потрясая кулаками, заговорил о красной опасности, о революционном брожении рабочей черни, о большевистской России, которая, если ее не остановить, может пожрать всю Европу.
– Поверьте, господа! – чуть не вскрикнул Гитлер, взглянув полными страдания глазами в потолок. – Цель моей жизни, дарованной Германии, направить свои усилия и великую империю на уничтожение красной опасности, надвигающейся на европейскую цивилизацию с Востока… Чехословакия нужна мне как свободный коридор. В нужный час я замахнусь и нанесу такой удар, от которого большевики не смогут и опомниться. Драиг нах Остен – вот смысл моей борьбы!
Старый Чемберлен выпрямился и, посмотрев на французского премьера, кивнул ему головой. Даладье в свою очередь выразил на лице успокоение и даже слегка улыбнулся. Гитлер еще долго говорил, но те мысли и идеи борьбы, которые он выражал, уже не занимали гостей.
Переговоры, которые велись в строжайшем секрете и надолго оставались тайной Коричневого дома, закончились около двух часов ночи.
В свои столицы Чемберлен и Даладье въезжали, как триумфаторы. Еще бы! Чемберлен вез домой скрепленную им и Гитлером декларацию: "Мы, германский фюрер, имперский канцлер и британский премьер–министр… согласились в том, что вопрос об англо–германских отношениях имеет первостепенную важность для обеих стран и для всей Европы. Мы считаем, что соглашение, подписанное вчера вечером, равно Как и англо–германское морское соглашение символизируют волю обоих наших народов никогда впредь не воевать друг с другом".
Во Франции встречали Даладье овациями, восторгались, Что он избавил свою страну от страшной военной опасности. Восторги эти не имели границ, и в честь Даладье даже решено было выбить медаль.
Только об одном миротворцы умалчивали – о проданной несчастной Чехословакии. Оттяпав Судетскую область и пограничные районы, немцы вовсе не собирались унять свой аппетит. Гитлер потребовал приезда в Берлин нового чешского президента Гаха и министра иностранных дел Хвалковского. Но теперь фюрер и его министры Геринг и Риббентроп видели перед собой не представителей независимой республики, а вроде бы подсудимых, которым заранее уготован смертный приговор. Гитлер грубо заявил им, что сейчас не время для разговоров. Он вызвал их лишь для того, чтобы получить от них подпись на документе о том, что Богемия и Моравия включаются в состав Германской империи. "Всякий пытающийся сопротивляться, – заявил им Гитлер, – будет растоптан". После этого Гитлер поставил свою подпись на документе и вышел.
Двое чехов остались в пустом кабинете одни, словно заключенные.
Берлинскую сцену описал в донесении своему правительству французский посол Кулондр:
"Между двумя чешскими министрами и тремя немцами произошла трагическая сцена, – сообщал он. – В течение нескольких часов Гаха и Хвалковский протестовали против учиненного над ними насилия. Они заявляли, что не могут подписать представленный им документ. Они говорили, что если сделают это, то будут навеки прокляты своим народом. Гаха со всей энергией, на которую он был способен, восставал против протектората, который должен был распространиться на чехов. Он заявлял, что никогда люди белой расы не ставились в такие условия. Но германские министры были безжалостны. Они буквально не отставали от Гаха и Хвалковского; они бегали за ними вокруг стола, на котором лежали документы; они вновь и вновь клали их перед чехами, они совали им в руки перья; они твердили, что если министры будут сопротивляться, то завтра же половина Праги будет лежать в развалинах от воздушной бомбардировки. Но это будет только начало: сотни бомбардировщиков ожидают лишь приказа ринуться на Чехословакию; этот приказ будет дан в 6 часов утра, если к этому времени чешские представители не поставят своих подписей на документе. Президент Гаха был в состоянии такого изнеможения, что несколько раз ему пришлось прибегать к помощи врачей, которые во все время переговоров находились тут же, под рукой. Чешские представители заявили, что не могут принять предлагаемого им решения без согласия своего правительства. На это они получили ответ, что имеется прямой телефонный провод, по которому они могут связаться с министрами, заседавшими в это время в Праге: таким образом, они могут немедленно с ними переговорить… В 4 часа 30 минут утра Гаха, находившийся в состоянии полного изнеможения и поддерживаемый только впрыскиваниями, решился наконец поставить свою подпись. Уходя из канцелярии, Хвалковский заявил: "Наш народ будет проклинать нас, но мы спасли свое существование. Мы предохранили его от страшного истребления".
…И снова громыхали германские моторизованные колонны – теперь уже по дорогам Чехословакии.
В то время когда жители Праги с ужасом смотрели на марширующих солдат со свастикой, в Берлине праздновали победу. Это совпало с пятидесятилетием со дня рождения фюрера. 20 апреля был устроен грандиозный парад. Специальный батальон со знаменами "третьего рейха" приветствовал фюрера. А фюрер стоял на балконе имперской канцелярии и радовался, видя, как единым взмахом рук немцы выражают ему доверие. Эти устремленные вперед руки звали фюрера и его генералов на новые военные походы. И он, Гитлер, находясь в зените славы и веря в свою непобедимость, вместе с приближенными генералами спешил в имперскую канцелярию, в штабы, чтобы на карте мира наметить новую жертву.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В пограничном местечке Пшешу, в ресторане «Добжее шляхетство» стоял дым коромыслом; взахлеб пиликали скрипки, звенели медные тарелки, ухал барабан, и в сизом чаду табачного дыма офицеры инспекции польской кавалерии лихо отплясывали веселый краковяк. Майор Скрижевский, изящный, с тонкими, вздыбленными кверху усиками, склонял голову на плечо красивой дамы с открытой до половины грудью и умиленно ворковал:
– Але, пани! Я кажу пржиятельски, разбоя быть немамо… Но ежели пан Гитлер нас затроне, мы вшистко едно победим! О, наша кавалерия знает шлях через Бранденбургские ворота! – И он, притопнув ногой, будто готовый расколоть паркет, снова закружился в неудержимом вихре танца.
…А в это время неподалеку от пограничного немецкого города Глейвица, в глухом лесу, большая группа людей торопливо напяливала на себя польские мундиры. Почему прячутся эти люди? Зачем они ночью через болото тащат тюки с польским обмундированием – кого им бояться? Неужели носить польскую военную форму запрещено? И это в то время, когда Германия открыто требует присоединить к себе "Польский коридор" и портовый город Данциг? Разве эти парни, суматошно надевающие военную форму, решили постоять за интересы вольной Польши? Не лучше ли в таком случае прийти на призывной пункт – ведь в Польше уже объявлена мобилизация. На худой конец, не прятаться по кустам – не будут же польские пограничники стрелять по своим жолнерам! И уж совсем непостижимо – зачем надевать польские мундиры и четырехугольные конфедератки с козырьками, окованными медью, не у себя дома, а на германской пограничной территории! Уж не рехнулись ли эти отчаянные парни, которые решились подставить свои спины под пули немецких автоматов?..
Переодетые незнакомцы, воткнув за пояса ножи, гранаты, с карабинами на изготовку пошли в атаку. Грохот стоял неимоверный; рвались фугасы, слышалась отчаянная пальба. Немцы встретили их ружейно–пулеметным огнем в упор и буквально выкашивали и без того редкие цепи атакующих безумцев.
Услыхав пальбу, польские пограничники развели руками: что происходит, кто дал приказ жолнерам нарушить немецкую границу да еще атаковать? Всполошенно названивали в воинские гарнизоны, стоящие поблизости от границы, справлялись – уж не по воздуху ли заброшены обреченные на гибель парни!
Польские штабисты и дежурные отвечали, что никто и не помышлял о каком–то десанте, да и вообще не снаряжал этих невесть откуда взявшихся солдат. Майор Скрижевский из кавалерийской инспекции, всю ночь прокутивший в ресторане, бурчал в ответ воинственно:
– Что? В атаку перешли? Я так и знал! Пора и нам седлать коней!
Между тем на поле, неожиданно ставшем кровавым, продолжалась жестокая свалка. Противники – солдаты в немецких и польских мундирах – сходились врукопашную, нещадно били друг друга прикладами, расстреливали в упор…
После упорной потасовки небольшой группе одетых в польскую форму солдат удалось захватить радиостанцию в Глейвице. В эфир на чистейшем польском языке понеслось воззвание, что началась война и польская шляхта именем Речи Посполитой клянется довести эту войну до победного конца, если германские войска заранее не сложат оружия…
В полдень, в самый канун событий в Глейвице, Гитлер возбужденно расхаживал по кабинету имперской канцелярии. Верблюжий ковер, застилавший паркет, придавал его движениям приятную легкость. Подойдя к глобусу, который приходился ему по самые плечи, фюрер вперил глаза в Польшу. Постоял немного, подумал – в который уже раз! – об англичанах и французах: "Неужели они посмеют из–за какого–то чужого коридора и Данцига вступить в войну на стороне Польши?"
Гитлер отошел от глобуса, задержался у проема окна. Поглядел на Бранденбургские ворота. Кони, впряженные в колесницу, будто готовы соскочить сверху и мчаться дальше, по Унтер–ден–Линден. Фюрер перевел взгляд на эту широкую, обсаженную липами улицу. По ней прогуливались горожане. Одна женщина вела на ремешке ребенка. Неуверенно и трудно ступая, ребенок то и дело падал, но мать удерживала его на поводке. Это были первые детские шаги…
На мгновение у Гитлера мелькнула жалость. "Война. Не отнимет ли она у этого ребенка начатую жизнь?" – подсказал ему какой–то чужой голос, но фюрер отмахнулся от этой мысли. Все–таки фортуна ему улыбнулась. Никому и в голову не придет так ловко одурачить своих противников. Еще бы! Риббентроп едет в Москву, а в это время – 22 августа – он, фюрер, собирает у себя в Берхтесгадене генералов. Что он им сказал? Ах да, вот что: "Я дам пропагандистский повод к войне… Победителей не спрашивают, была ли это правда или нет. При развязывании и ведении войны важно не право, а победа… Наша сила – в подвижности и жестокости. Чингисхан с полным сознанием и легким сердцем погнал на смерть миллионы детей и женщин. Однако история видит в нем лишь великого основателя государства. Мне безразлично, что говорит обо мне одряхлевшая западная цивилизация…" Короче говоря, он, фюрер, тогда закончил свою речь словами: "Польша будет обезлюжена и населена немцами. А в дальнейшем, господа, с Россией случится то же самое, что я проделаю с Польшей… Итак, вперед на врага! Встречу отпразднуем в Варшаве!" – Гитлер видит, какое впечатление эти слова произвели на генералов. Герман Геринг вскочил на стол. Как он, толстый, мог так мгновенно прыгнуть! И плясал. Плясал Как одержимый, выкрикивая слова благодарности. Лишь немногие молчали. "Шут с ними! У них нет такой воли, как у меня, фюрера", – вновь подумал Гитлер.
Перебирая в памяти события этих дней, фюрер испытывал душевное удовлетворение. Он вновь подошел к окну, поглядел на Бранденбургские ворота. Отсюда Германия всегда начинала победные марши, войны. Вспомнилось Гитлеру, что и в день его прихода к власти – 30 января 1933 года – нацисты устроили факельное шествие через Бранденбургские ворота. И ему вдруг привиделось, что вздыбленные кони не отлиты из металла, а живые, и по его велению скачут с колесницей победы.
Он вернулся к столу, раскрыл блокнот и твердой рукою вывел заголовок приказа:
"Распоряжение No 1 по ведению войны".
Торопливо, едва поспевая за ходом собственных мыслей, писал:
"После того как исчерпаны все политические возможности для устранения мирным путем нетерпимого для Германии положения на восточной границе, я решился на то, чтобы разрешить этот вопрос силой. Западную границу ни в одном месте на суше не переходить без моего специального разрешения…" Он опять подумал об англичанах и французах: "Чудаки, я же пока не собираюсь с вами ссориться. Вот даже в приказе отмечаю. Дайте же мне выход через Польшу к русской границе!"
Фюрер отвернул листок настольного календаря и жирным кругом обвел дату – 1 сентября 1939 года. Довольно медлить! Решено! И бросил карандаш так, что он, подпрыгнув на столе, отлетел в угол.
Покончив с делами, Гитлер не уехал из имперской канцелярии к себе в замок. Он ждал вестей из Глейвица. Ждал допоздна, нервно покусывая ногти. Почти одновременно ему позвонили начальник гестапо Гиммлер и военный советник Кейтель. Они сообщили, что штурмфюреры из батальона "Бранденбург-800" доставили польские мундиры и снаряжение на границу, что специально отобранные в тюрьмах лица, напялив на себя эту форму, ловко и бесшабашно напали на немецкую радиостанцию в Глейвице.
Фюрер поблагодарил за столь хитро проведенную операцию, а уголовников, инсценировавших начало войны как дело рук поляков, все же надо убрать. Никаких следов оставлять нельзя. Только мертвые молчат…
В тот же вечер министерство пропаганды Геббельса пустило по свету телеграмму:
"Германское телеграфное агентство. Бреслау. 31 августа.
Сегодня около восьми часов вечера поляки напали и захватили радиостанцию в Глейвице. Ворвавшись внутрь здания, поляки успели прочитать воззвание по радио. Однако через несколько минут они были атакованы и разбиты полицией, которая вынуждена была применить оружие. Среди нападавших имеются убитые".
Некоторое время спустя, для пущей достоверности, пошла вторая телеграмма:
"Нападение на радиостанцию в Глейвице было со всей очевидностью сигналом для общего наступления польских банд на германскую территорию. Как удалось установить, почти одновременно поляки перешли германскую границу еще в двух местах. Передовые отряды, видимо, поддерживаются польскими регулярными частями.
Отряды полиции безопасности, несущие пограничную службу, вступили в бой с захватчиками. Ожесточенные боевые действия продолжаются".
Первого сентября германские войска начали вторжение. Не желая ни с кем разговаривать, кроме как со своими приближенными, Гитлер уединился в своем замке и оттуда продолжал управлять событиями. В воскресенье его побеспокоил Риббентроп, передал, что британский посол вручил ультиматум: если сегодня до одиннадцати утра Германия не прекратит боевые действия, Великобритания будет считать себя в состоянии войны с ней. Через час раздался второй звонок: с таким же ультиматумом прибыл французский посол.
Риббентроп был обескуражен. Нервничал и главный военный советник Кейтель. Фюрер успокаивал их: объявить войну это еще не значит начать ее. Он знал, что Великобритания и Франция не захотят проливать кровь из–за Польши. Британский и французский кабинеты напоминали фюреру две перезревшие дыни на грядке, прижатые одна к другой; поднять их с земли невозможно – расползутся. Вести боевые действия у них нет никакого желания, и если они объявили себя в состоянии войны, то это лишь для отвода глаз. На всякий случай Гитлер решил припугнуть оба кабинета. В присутствии Далеруса, пронырливого богатого шведа, который как частное лицо никого не представлял, но самозванно навязался в посредники между Англией и Германией, рейхсканцлер вышел из себя. В пылу гнева Гитлер вскрикнул: "Я буду драться хоть десять лет!" – и начал размахивать кулаком, согнулся настолько, что кулак почти коснулся пола.
Так началась вторая мировая война…