Текст книги "Море согласия"
Автор книги: Валентин Рыбин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)
Караван навьюченных верблюдов вышел поутру из Астрабада. Следом за ним двинулись четыре лакированные кареты и конная стража, В одной из карет расположились Ширин-Тадж-ханум, Лейла и евнух, в трех остальных – дамы и слуги из других астрабадских дворов. За каретами длинной вереницей потянулись фаэтоны, фуры, большеколесые арбы, а за ними – простой пеший бедняцкий люд. Всю эту пеструю процессию можно было назвать одним словом – паломники. Более двухсот человек отправились в Мешхед а святыне Имам Реэа – покаяться в грехах, очистить душу и залечить душевные и наружные раны.
Процессия уже вышла на большую Мешхедскую дорогу, протянувшуюся длинным удавом к туманно-сиреневым горам, когда пятеро всадников, вздымая пыль, обогнали арбы и поравнялись с первой каретой.
– Ах, ханум, простите за опоздание, – свесившись с седла и отворив дверцу, проговорил Мир-Садык, – Я едва смог выбрать время, чтобы проститься с вами. Войско Бедиуз-Замана уже отправилось в поход, и я пообещал догнать шах-заде на Гургене.
– Я знала, что вы не отправите нас, не проводив, – с благодарностью улыбнулась Ширин-Тадж-ханум. – Не скажите, что произошло? Почему так внезапно хаким отдал приказ куда-то ехать, с кем-то воевать? Разве недостаточно того, что мы одерживаем победы на турецких землях?
– Ханум, будь моя воля, я ни на шаг бы не отстал от вас. Но воля повелителя для нас закон. Я не могу вам сказать, куда отправляется наше войско, потому что сам не знаю, – отвечая на любопытство госпожи, Мир-Садык окидывал взглядом закутавшуюся в черное сари Лейлу я евнуха, угрюмо взиравшего на свои жилистые руки. Лейла, подозревавшая о тайных связях матери с управляющим, отвернулась: не хотела быть свидетельницей их расставания.
– Обещайте беречь себя, госпожа, – проговорил Мир-Садык, краснея, – и о Лейле заботьтесь. Мир спокоен, но осторожность необходима.
– Ах, что вы, Мир-Садык, – скорбно улыбнулась госпожа и протянула на прощание руку. – Берегите себя. Пусть сохранит аллах вас от огня и железа.
Мир-Садык притронулся к руке госпожи, и дверца кареты тотчас закрылась. Съехав на обочину, он еще долго смотрел вслед черным коляскам. Но вот процессию паломников застлала густая белесая пыль. Мир-Садык, хлестнув камчой коня, поскакал назад к Астрабаду. Четверо всадников последовали за ним.
Они не въехали в ворота города. У городской стены свернули на восток, миновали лесные чащобы, болота и выскочили на каменистый курган. Глазами отыскали войско Бедиуз-Замана: оно виднелось в двух фарсахах отсюда и быстро продвигалось в сторону Гургена. Вспомнив, что шах-заде решил сделать первый привал в урочище Сальян – на левом берегу реки, Мир-Садык со своими всадниками выехал на караванную дорогу, идущую из Астрабада в Хиву, и пустил коня рысью.
Наступил вечер. Разбив лагерь, каджары взяли из стада тамошнего скотовода десятка два баранов, разожгли костры и варили в походных котлах мясо. Ужин уже был готов, когда подоспел Мир-Садык с четырьмя воинами, Бедиуз-3аман – двадцатилетний юноша, сын хакима, недавно возведенный в чин беглер-бега Астрабада, насмешливо сказал:
– Ты успел сделать одно и не опоздал на другое, дженабе-вали!
– Я только раб госпожи, – испуганно пробормотал Мир-Садык.
– Вах, а ты хотел большего? – захохотал шах-заде, и рассмеялись все сидящие у костра.
Наиб-ос-Салтане – воспитатель Бедиуз-Замана – поддержал шутку.
– Друг наш Гамза-хан, да ниспошлет ему аллах счастья в войне с турками, благодарил бы каждого, кто хоть на минуту отвлек бы его от госпожи.
– Он, наверное, и на войну от нее убежал! – опять сострил Бедиуз-Заман и снова вызвал общий смех.
После ужина воины расположились на ночлег. Положили под голову седла. Шах-заде со своим опекуном и приближенными спал в шатре. У входа и вокруг стояли стражники. Утром, напоив коней в Гургене, персы поскакали дальше.
Следующей остановкой было небольшое кочевье на правом берегу Атрека. Наиб-ос-Салтане посоветовал шах-заде не задерживаться. В Астрабаде уже давно было известно, что Кият с помощью русских поправил свои дела, что на Атреке – в Гасан-Кули – расположился его главный помощник Махтум-Кули-хан с двумя сотнями джигитов. Лучше всего эти места обойти стороной. Войско свернуло с дороги и к ночи обходным путем достигло колодцев Даш-Берден, лежащих в полуфарсахе от развалин Мешхед-и-Мисриана.
Неожиданный маневр вызвал у воинов кривотолки и недоумение: «Зачем обходить иомудов, если мы идем к ним?» Впрочем, недоумение пришло еще раньше, перед походом, когда Наиб-ос-Салтане приказал воинам взять с собой по порожнему мешку. На вопрос: «Для чего нужны мешки?» – полководец не ответил и посоветовал не задавать глупых вопросов. Теперь, глядя на мешки, сарбазы строили самые нелепые догадки. Наиб-ос-Салтане слышал их разговоры, однако твердо решил, что говорить, куда и зачем идет войско, пока что рано.
Снова горели костры. Но на этот раз не было шуток. Спать легли в полночь. На рассвете – опять в седла. Восточной стороной прошли мимо древних стен. Плач шакалов доносился из развалин и нагонял на сарбазов тоску.
Еще четверо суток тряслись в седлах и на верблюжьих горбах каджары. Местность у Балханских гор оказалась на редкость пустынной. И дальше, к морю, тоже тянулись безжизненные степи. Изредка, завидев чабанскую чатму с бродящими поодаль овцами, десятка два-три всадников скакали туда и пригоняли овец. Кочевники каким-то чудом узнавали о приближении персиян и заблаговременно, сняв кибитки, угоняли скот подальше в пески.
Последний привал Бедиуз-Заман сделал на колодце Сегрешем. Здесь удалось захватить большую отару овец, пригнанную чабанами на водопой. Ночью в стане персиян было шумное веселье. Поутру, одолев последние два фарсаха между гор и берегом моря, вышли они к Вознесенскому укреплению. Сразу, как выскочили не гребень горы и остановились над котловиной, Наиб-ос-Салтане, прерывисто дыша, воскликнул:
– Вон оно, исчадье ада!
Бедиуз-Заман окинул жадным взглядом Красноводскую бухту и, увидев большой белый крест возле самой воды, привстал на стременах. Весь отряд остановился и, угрожающе ропща, принялся рассматривать русский лагерь. Возле креста стояло несколько туркменских кибиток, а в море – у самого берега – два киржима. Иомуды, увидев неожиданных гостей, тащили детей. Бедиуз-Заман вздрогнул, натянул уздечку. Конь затанцевал под ним.
– Именем шахиншаха! Да восславит деяния наши! Приказываю разбить крест свиноедов, камни от креста сложить в мешки! Милость хакима будет к тому, кто привезет в Астрабад камней больше других! Бисмилла!
Конники с гиканьем ринулись в низину, к морю. Не прошло и часа, как русский крест был повален и разбит на части. Персы дробили его на мелкие куски и набивали камнями мешки. Занятые «богоугодным» делом, они даже не обратили внимания на туркмен, которые едва успели сесть в киржимы и теперь спешно удалялись от берега.
На Челекене в те дни царила знойная тишина. Люди почти не выходили из кибиток или сидели в тени на кошмах, пили чай. Даже солеломщики и пшеновары, кому Кият-хан перед отъездом наказал заготовить побольше соли и нефтакыла на продажу, не рвались к работе. Целыми днями они торчали возле кибиток: играли в дуззум. Сюда же каждое утро приходил и Кеймир. Он тоже мостился в холодке и целыми часами, склонившись, сидел, обдумывая каждый ход.
Батраки первыми узнали о нападении персиян на крепость. В полуденный час, когда они сидели кучкой, к берегу причалил киржим, и подошедший яшули сказал:
– Парни, не вовремя развлекаетесь. На Красной косе гуляют каджары. Людей бьют, в плен уводят, скот забирают. Русский крест разбили.
Они мгновенно собрали дуззум, принялись расспрашивать: откуда взялись персы, кого ограбили, сколько их. И когда яшули сказал, что их больше трехсот человек, челекенцы присмирели. Начался было ропот: «Что поделаешь – много их, да и Кият-ага нет». Кто-то предложил идти к Булат-хану. Но большинство обратили взоры на Кеймира: батраки на него больше надеялись, нежели на старейшин.
– А не скажешь, какой дорогой они пришли? – спросил Кеймир.
– Как не скажу? Скажу, пальван. Хивинской дорогой они пришли,
– Значит, и обратно по ней пойдут, – заявил с уверенностью Кеймир и предложил: – Если сядем, не теряя времени, в киржимы и отправимся к Махтум-Кули-хану, то можно будет встретить рейятов.
Совет пришелся всем по душе. Тотчас договорились плыть на пяти киржимах – пять всадников в каждом. Те, у кого были свой конь и оружие, бросились готовиться в дорогу. Кеймир в какой уж раз пожалел, что нет своего скакуна, но подумал и решил – Махтум-Кули-хан даст на время.
Наспех пальван простился с матерью. Прижав к груди сына, сел в парусник и направился к южной косе острова, где договорились собраться. Когда он подвел киржим к берегу, все уже были в сборе. Тотчас завели в парусники коней, сами сели и отправились в Гасан-Кули. Толпы островитян – старики, женщины, дети – провожали воинов, стоя на берегу.
В пути были три дня. На четвертый вошли в залив.
Остановились у кочевья, вывели из киржимов лошадей, сразу отправились к хану. Подошли к белой кибитке. Кеймир окликнул хозяев. Сначала из соседней юрты выглянула женщина, затем вышел седобородый Ораз-ага, отец хана. Кеймир подошел ближе:
– Салам-алейкум, яшули, мир дому твоему. Все ли у вас благополучно?
– Слава аллаху, сынок, все хорошо. Только сына дома нет. Ты-то кто такой будешь?
Кеймир назвал себя и объяснил, по какому делу приехали челекенцы. Яшули сразу оживился, глаза заблестели. Сказал торопливо:
– К Махтум-Кули еще вчера утром от гокленов Алты-хан прискакал. Сказал, что беглер-бег отправился на Красную косу. Сын сразу поднял джигитов, поехал следом. Ты, сынок, веди своих людей к Мисриану – там и найдешь моего сына.
– Яшули, даю тебе в залог свой киржим... Дай мне твоего коня, чтобы я мог ехать!
Ораз-ага оценивающе взглянул на челекенцев, чуть-чуть нахмурился и стал отвязывать стоявшего у агила скакуна.
– Для доброго дела, сынок, ничего не жалко. Пусть сбережет аллах тебя на моем скакуне. Только поезжай быстрей. Дорогу на Хиву знаешь?
– Знаю, яшули. Спасибо за коня. Всю жизнь буду молиться, чтобы аллах продлил твои дни в этом мире! – Кеймир пришпорил скакуна и поскакал по дороге к Атреку. Отряд помчался за ним. Скоро всадники скрылись вдали за густыми метелками камыша.
В полночь достигли колодцев Даш-Берден и не нашли здесь ни людей, ни человеческого жилья. Оставшиеся в живых кочевники после нашествия персиян сняли свои кибитки и удалились в неизвестном направлении. По всему было видно, что каджары тут похозяйничали как следует. Всюду валялись бараньи кости, воняло падалью, и поодаль выли шакалы: всадники не вовремя потревожили их – в самый разгар пиршества. К развалинам Мешхед-и-Мисриана челекенцы ехать ночью не решились.
Чуть развиднелось – поднялись на ноги, стали оглядывать местность. С кургана было видно на много фарсахов вокруг. На востоке лежала зеленая равнина, на западе синели стены древней столицы Дахистана.
Кеймир предложил заехать з Мешхед-и-Мисриан, но сначала надо поесть и выпить по пиале чая. Курбан – близкий друг пальвана – и еще несколько батраков тотчас, надергали сухих стеблей евшана, развели огонь и поставили кумганы с водой.
Отворачиваясь от едкого, горьковатого дыма, Кеймир вдруг увидел идущий с востока караван. Длинная цепочка верблюдов пока была едва заметна, но угадать было нетрудно, что караван идет к морю. Кеймир выпрямился, стал пристально вглядываться вдаль. Друзья пальвана, заметив что он чем-то заинтересован, тоже вскочили на ноги.
– Неужто персы? – проговорил Курбан.
Никто не подтвердил его предположения. Все смотрели в ту сторону, откуда выплывало огромное солнце и приближался караваи верблюдов.
– Сто с лишним инеров, – опять нарушил молчание Курбан.
– Нет, это не каджары, – уверенно выговорил Кеймир. – Это – купеческий караван. И как мне думается, купцы едут из Ахала.
– А может, с Мургаба? – высказался кто-то еще.
– Разница в том небольшая, и те и другие туркмены, – озабоченно сказал Кеймир. – Беспокоит меня, как бы купцы вместе со своими верблюдами и товарами не попали в руки каджаров. Я думаю, надо предупредить торговцев об опасности.
Не раздумывая больше, Кеймир оставил на кургане половину отряда, с остальными двинулся навстречу приближающимся торговцам.
Выехав на пустынную равнину и пришпорив лошадей, челекенцы достигли такыра, по которому должен был пройти караван, и остановились. Вскоре из-за песчаных бугров, поросших тамариском, послышался звон бубенцов, и тут же на бархан выскочило несколько всадников.
Они увидели впереди отряд и сразу схватились за колчаны. Кеймир снял с головы тельпек, помахал им, прокричал, чтобы караванщики не боялись и подъехали ближе. Те, посоветовавшись между собой, повернули назад, но вскоре опять выехали на бархан. Человек двадцать, держа оружие наготове, приблизились к отряду Кеймира.
– Кто вы, откуда и куда путь держите? – спросил Кеймир.
Грузноватый и широкоплечий всадник в черном запыленном тельпеке с презрением сказал:
– Если вы калтаманы (Калтаманы – разбойники) и думаете поживиться нашим добром, то я бы не советовал даже думать об этом. Мы едем с товарами к Кияту в Гасан-Кули, и караван наш охраняют две сотни джигитов.
– Вах, хов! – засмеялся Кеймир. – Неужели мы похожи на калтаманов? Мы – люди Кията, а выехали к вам навстречу, чтобы предупредить о беде, которая вас подстерегает, – и Кеймир начал рассказывать о том, что привело его сюда.
Незаметно челекенцы были окружены со всех сторон, и теперь уже гости безбоязненно разговаривали с ними. К столпившимся конникам, отделившись от каравана, подошел средних лет человек, назвался:
– Я Сапар – купец из Ахала, друг вашего Кият-хана. Если вы его люди, то должны знать меня.
– Да, мы слышали о вас, Сапар-ага, – ответил Кеймир. – И мы сразу догадались, что караван идет к нашим берегам. И вышли встретить, чтобы спасти от беды, – и Кеймир снова начал рассказывать о вылазке каджаров.
– Вот теперь мне понятно, почему мы не застали дома Алты-хана. Нам сказали, что он отправился к морю, потому что берегом прошли персидские сотни. Но что же нам делать?
– Думаю, что надо присоединиться к нам, – ответил Кеймир. – Поставим верблюдов с товарами у стен Мисриана, а сами достойно встретим шакалов астрабадского хакима. Они обязательно поедут по этой дороге.
– Другого предложения мы и не ждали, – охотно отозвался Сапар-ага. – Как думаешь, Дурды-сердар? – обратился он к грузному всаднику.
– Думаю, не стоит терять времени на разговоры, отозвался гот.
Тотчас караван свернул с такыра и двинулся к стенам Мешхед-и-Мисриана.
Солнце клонилось к морю, когда с севера равнины донеслись выстрелы и конское ржание. Туркмены засуетились. Некоторые выехали на дорогу, чтобы встретить врага, но Кеймир повелительным тоном охладил пыл парней:
– Видно, вы забыли, йигиты, мудрость: кто не пожалеет коня, окажется пешим! Да и не пристало нам с закрытыми глазами в бой бросаться! Подождем немного, посмотрим. – с какой стороны ударить.
Поднимаясь на стремена, джигиты нетерпеливо наблюдал за приближающейся пылью. Вот в желтом облаке стали различимы скачущие всадники. Было их более пятидесяти и, судя по одежде, – каджары. Поравнявшись с развалинами, они свернули, чтобы укрыться за ними, Каджары даже не заметили стоявший караван у Мисриана, не увидели всадников, укрывшихся в засаде. С ходу они подлетели к стенам и были встречены ружейным огнем. Ехавший рядом с шах-заде Наиб-ос-Салтане, взмахнув руками, упал с седла. Бедиуз-Заман испуганно вскрикнул. Конь его пятился, тесня телохранителей. Туркмены открыли беспорядочную стрельбу. Еще несколько человек упало с лошадей. Остальные, повернув, поскакали на хивинскую дорогу.
Отстреливаясь на ходу, они помчались к урочищу Даш-Берден... Туркмены бросились следом. Может быть, догнали бы, но опять с севера нагрянула неразбериха боя. Высоко закидывая головы, с бешеным ревом неслись верблюды. Скакали всадники. Все это обрушилось на челекенцев и караванщиков. В суматохе невозможно было понять, кто свой, кто чужой. Звон сабель, ругательства, стоны, храп и ржание лошадей смешались воедино. Пальван саданул встречного каджара саблей по плечу, тот завалился на шею лошади. Сбоку налетел второй: в шлеме и панцирном одеянии. Кеймир мгновенно узнал его – Мир-Садык. Ярость захлестнула пальвана. Тот тоже угадал пальвана и мгновенно взмахнул саблей. Кеймир увернулся от удара и сам нанес такой силы удар, что сабля со звоном вылетела из рук персиянина. Повернув коня, он поскакал прочь. Кеймир бросился вдогонку.
– Остановись, дженабе-вали, если не хочешь смерти!– прокричал пальван.
Мир-Садык не оглянулся. Конь его мчался по степи в сторону моря. Пальван в отчаянии думал: перс уйдет, не догонишь. Их отделяло расстояние в двадцать шагов – не больше, когда Кеймир, выхватив нож, метнул в беглеца, попал в. плечо и тот вылетел из седла. Конь с тревожным ржанием проскакал еще немного и остановился. Кеймир видел, как из чатмы бросились к скакуну чабаны и стали ловить его. Однако пальвана больше интересовал хозяин коня. Кеймир небрежной походкой подошел К персу. Тот в паническом ужасе хватался рукой за плечо: кровь проступала между пальцев.
– Ну вот, дженабе-вали, я же кричал тебе – остановись, или ты, может, не слышал? – смеясь, журил пальван. – Ну-ка, сними с себя одежду и заткни рану.
Перс попытался поднять руки, чтобы раздеться, но вскрикнул от боли и умоляюще взглянул на пальвана;
– Помоги... До конца жизни не забуду. Пальван рассмеялся со злобой:
– Вах, дженабе-вали, конец твоей жизни совсем близок. Скажи-ка мне на прощание: где моя Лейла?
– Все скажу, только пощади. Она уехала на паломничество в Мешхед, и вернется осенью. Потом Гамза-хан отдаст ее Муса-беку, старику. У него нет молодой жены. Если пощадишь – она будет у тебя, пальван.
– Как ты это сделаешь? – настороженно спросил Кеймир.
– Отпусти меня, и я тебе ее привезу, клянусь аллахом!
Кеймир покачал головой:
– Нет, дженабе-вали, так не пойдет. Ты уйдешь от меня только тогда, когда моя Лейла вновь окажется в моей кибитке. Вот мои условия. Если не примешь их, я тебя убью – ты достоин этого.
– Кеймир-джан, пальван... – залепетал пленник.– Ее привезут тебе, но сдержи слово – отпусти тогда меня.
– Я тебе поклялся, дженабе-вали: если Лейла вернется ко мне, ты будешь свободен.
После этого Кеймир молча снял со своего врага одежду, перевязал плечо. Пока он оказывал помощь персу, пришли чабаны – привели коня Мир-Садыка. Пальван похлопал серого скакуна по шее, осмотрел его со всех сторон:
– А коня, хезрет-вали, ты не получишь. Я давно мечтал о таком. Но пока садись. Это будет твой последний путь.
Чаба ны, наблюдавшие издалека за сражением, сказала Кеймиру, что Махтум-Кули-хан с гокленским ханом Алты-сердаром погнали каджаров на Атрек, теперь их не догнать, и взялись проводить пальвана короткой дорогой к морю. Пальван согласился. Чабаны сели на верблюдов в пустынной тропой двинулись к Каспию. Пальван не спускал глаз с пленника. Но вряд ли он смог бы ускакать в таком состоянии: лицо его было бледным, губы посинели. Кеймир беспокоился – не умер бы в дороге.
ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫКупеческий караван, достигнув Гасан-Кули, расположился вдоль берега залива. К заливу с трех сторон подступали кибитки. Стояли они кучно, и если посмотреть со стороны на селение – оно напоминало огромный термитник.
За два года после опустошительного нашествия Кутбэддина Гасан-Кули неузнаваемо вырос. Сотни юрт, мечеть, навесы, под которыми лежали накрытые кошмами казаны, всевозможная домашняя утварь, гвозди, проволока, соль говорили о том, что центр атрекцев вступил в пору процветания. Люди уже поговаривали о постройке домов на сваях, но пока что не решались: хоть и велика сила на Атреке, но кто знает, может быть, опять придется сниматься с места, если налетят каджары.
Караванщики из Ахала и с берегов Мургаба, отдохнув после долгого пути и волнений, причиненных сражением с каджарами, тотчас приступили к товарообмену. Порядка придерживались такого же, как если б торговали в Гурьеве, Астрахани или Саратове. Только пошлин пока что не было, хотя и наставлял Кият-хан своего верного помощника Махтум-Кули-хана, чтобы торговля велась, как и везде.
Под навесами два дня царило оживление. Купцы взвешивали и сдавали шерсть, обменивали на казаны и чаши ковры и хивинские шубы. Гости посещали кибитки гасанкулийцев, пили чай и вели толки о торговле. Караван-баши Сапар-ага, сотник Дурды-сердар из Мары и еще несколько знатных гостей пребывали в кибитке Махтум-Кули-хана.
– Не ожидал я увидеть у вас такое, – признался Сапар-ага. – Ехал и побаивался; как бы не вернуться со своими товарами обратно. А тут, оказывается, не хуже, чем на волжском мейдане. Я ведь два раза ходил с караванами в Астрахань до того, как Мухаммед-Рахим-хан закрыл нам пути в Русею.
– Что и говорить, – недовольно отозвался Махтум-Кули-хан. – Один аллах знает, что там у вас делается в Ахале да на Мургабе. И на Лебабе, говорят, туркмены тоже не хозяева.
– На Лебабе хозяйничают слуги эмира Хайдара, – сказал Сапар-ага. – На Мургабе – сам шайтан не разберется. Вот Дурды-сердар лучше меня знает. Пока он вел свой караван к Дуруну, где произошла наша с ним встреча, его несколько раз останавливали то хивинцы, то бухарцы. Дурды-сердар наверно понял, кто из них повелевает на Мургабе.
Дурды-сердар вяло улыбнулся, покачал головой:
– Мухаммед-Рахим и вмир Хайдар, как два шакала, делят наше добро и земли. Хивинцы теперь посильнее. Совсем уже вытеснили бухарцев.
– А что же туркмены?
– Ай, разве поймешь... Одни – на Хиву, другие – на Бухару, а все больше каждый о себе думает.
– Поневоле вспомнишь наших мудрецов, – после непродолжительного молчания сказал Махтум-Кули-хан. – И Фраги, и Сейиди, и все другие наши великие поэты постоянно говорили о разобщенности племен и призывали к объединению. Да что там. Даже русский полковник Муравьев и тот заметил нашу слабость. Вместе, говорит, вы большая сила, но порознь – каждый из вас слаб.
Когда купцы стали не спеша собираться в обратный путь, Махтум-Кули-хан позвал всех на той. Между кибиток, словно снег, забелели кошмы. Иигиты и торговцы усаживались кружками. Им стелили сачаки, ставили чаши с шурпой и жареным мясом, несли верблюжий чал, кипятили и подавали в фарфоровых чайниках чай. Напротив хана устраивался с дутаром бахши. Махтум-Кули-хан приглашал гостей, чтобы подсаживались поближе. Алты-хан, Сапар-ага, Дурды-сердар, Кеймир сели рядом с ним. И он, когда люди немножко освоились, велел бахши петь.
Может быть, хан предупредил бахши, чтобы пел о согласии и дружбе, а может, бахши и сам понял, какие песни сейчас нужны. Зазвучала знакомая с детства мелодия, и над степью понеслась песня Фраги:
Воздвиг туркмен твердыню и создал волю. Никакой враг не сможет взять эту крепость, Стоят войска туркмен – сто тысяч копий. Мечи у них подобны мечу зюльфикару.
Идут в один поход иомуд, теке, языр и гоклен.
Надменный враг бежит, ему не устоять.
Объединившийся народ осенен щитом победы.
Нет помыслов черных, только правда и братство!
И у хозяев, и у гостей сердца переполнялись гордостью. В глазах – преданность и восхищение, будто никогда не было распрей у племен, никто не ссорился и не обижался на другого.
В перерывах между песнями бахши Махтум-Кули-хан, продолжая развивать мысли о союзе туркменских племен, сказал уверенно:
– Если осенит нас аллах своей милостью и если урусы окажут покровительство, Кият-ага сумеет всех примирить. Единое государство туркмен думает сделать наш хан.
Гости соглашались, однако мало верили в успех Кият-хана: слишком много было препятствий. И первое – текинцам надо было выйти из подчинения Хивы, а племенам Лебаба – освободиться от ига бухарского эмира.
Потом заспорили о государстве, стали выяснять, каким оно должно быть. Махтум-Кули-хан заговорил о законах и пошлинах, Алты-хан тут же начал возражать:
– Нет, дорогой хан, хоть убей меня, но я не могу понять – к чему пошлины! То, что Кият-ага решил объединить все туркменские племена – это я понимаю. Это правильно. Но зачем с них брать пошлины?
– Наука о пошлинах – сложная, Алты-хан, – с некоторой напыщенностью отозвался Махтум-Кули-хан. – Государство без пошлин существовать не может.
– Почему не может? – не утерпев, спросил Кеймир.
– Потому что все должны одному подчиняться; только тогда будет согласие между всеми.
– А пошлины при чем?
– Вах, люди! – хлопнул себя по лбу хан. – Деньги казне нужны. Много всякого надо купить. Хлеб надо? – Надо! Сукно, бумазею надо? – Надо! Оружие надо? – Надо!
– Но разве все это каждый купить себе не может?– опять спросил Алты-хан.
– Каждый себе покупать, каждый себе торговать, каждый за себя воевать – какое же это государство будет? – опять принялся объяснять Махтум-Кули-хан. – Поверьте мне, если третью часть дохода от проданных товаров вы отдадите в общую казну, вам же лучше будет, Кият-ага говорит – это государственная политика. С него ведь урусы пошлины берут. Они – с него, он – с нас. Это и есть политика. И не Кият эти пошлины придумал. А если ты, Алты-хан, или ты, Кеймир, захотите продать чего-нибудь урусам, то без Киятова ярлыка они не возьмут у вас ничего: ни соль, ни нефть, ни ковры. Такой уговор у нас с русскими купцами.
– Русские не возьмут, персы возьмут, – спокойно возразил Алты-хан.
Махтум-Кули и на это припас ответ. Сказал, усмехнувшись:
– Персам сюда теперь дорога закрыта. Ярмол-паша приказал у острова Ашир-ада держать корабли. А в Астрабад поедешь после мисрианской стычки – назад не вернешься.
Кеймир рассудил:
– Значит, Кият-ага решил за счет батрацкого пота богатеть?
– Пальван, зачем плакать раньше времени? – пристыдил Кеймира хан. – У тебя свой киржим. Тебе горевать не придется. – Подумав, Махтум-Кули добавил: – . И вам, – он посмотрел на текинцев и гоклена, – бояться не надо. Если признаете Кията – друзьями его будете. А друзей Кият-хан ценит.
Гости задумались, и Махтум-Кули-хан сказал музыканту:
– Эй, бахши, разговорам конца нет. Начинай-ка новый дестан.
Бахши взял в руки дутар, уселся поудобнее и ударил по струнам. Звонкий его голос полетел над тельпеками.
Челекенцы отправились в обратный путь, когда закончился той. Возвращались все целыми и невредимыми, везли с собой пленников. Веселье продолжалось и в море: пели, рассказывали всякие небылицы и хвастались проявленным в бою геройством,
Кеймир в пути подсаживался к связанному Мир-Садыку, заводил разговор о ЛеЙле. Перс рассказывал обо всем, что интересовало пальвана, но отвечал на все подавленным голосом: знал – быть ему в плену до самой осени. Раньше этого времени паломники из Мешхеда не вернутся. Лейлу не украдешь. Махтум-Кули до пиршества, устроенного в честь победы, отправил одного персиянина в Астрабад с письменным условием о возврате пленных каджаров. За каждого из тридцати двух захваченных в сражении была назначена цена. Сарбазы из неимущих ценились значительно дешевле именитых. А за Мир-Садыка вообще выкуп не требовали. Имя его не было указано в списке. Посредник меновой сделки должен был подготовить людей Мир-Садыка, чтобы они похитили Лейлу и привезли ее на Челекен.
В дороге пальван разузнал об участи двух своих друзей, пропавших в Астрабаде. Смельчака убили, а Меджид, оказывается, жив! Работает на рисовых полях, кормит шелковичных червей, делает все, что заставят.
– Меджида тоже отпустишь! – сказал пальван.
Мир-Садык согласно мотнул головой и пояснил, что Меджида вернуть легче всего, только как это сделать? Через кого? И пальван призадумался: не отпускать же самого Мир-Садыка.
Тянулся песчаный берег, плескались синие волны. Киржимы, будто чайки, неслись в синеве. Разговоры, песни, смех долетали с парусников до берега, но никого не пугали они: некому было пугаться.
Последний вечер пути застал челекенцев в десяти фарсахах от острова. Конечно, лучше было причалить к берегу, к своим кочевьям днем, тем более, что возвращались победителями: люди встретили бы с почестями. Но велика была жажда людей ступить на родимую землю, под родной кров, обнять жен и детей. И пальван, уступая настоятельным просьбам, решил не останавливаться. По расчетам, к Челекену должны были прибыть в полночь или чуть позднее. Причалили перед рассветом.
Тишина была нарушена суетливым гомоном прибывших да окриком сторожа, который бесстыдно спал, обняв ружье, и проснулся, когда йигиты уже начали высаживаться. В кочевьях никто не проснулся. Парни сели на лошадей и отправились всяк к своей юрте.
Молча, чтобы не разбудить мать и соседей, пальван вывел из киржима коня и велел вылезать Мир-Садыку.
Курбан проводил пальвана, подгоняя перса до самой кибитки, и отправился к себе. Кеймир по-хозяйски привязал к агилу скакуна, отвел от него подальше верблюда. Затем к териму второй – черной кибитки привязал пленника Подойдя к другой юрте, где спали мать с внуком, Кеймир заглянул в щелку и увидел красные уголья в очаге. «Видимо, спать легли поздно, – подумал пальван и негромко позвал:
– Эдже, открой... это я.
Чуток сон матери. В темноте тотчас скрипнул засов. Кибитка осветилась тусклым огоньком свечи Кеймир обнял мать и, еще не разомкнув объятия, увидел через ее плечо привставшую с постели Лейлу. Вскрикнув, она вскочила на ноги и оказалась в сильных теплых руках мужа.
– О, ханым! – с мучительной радостью выговорил он. – Не сон ли это?
– Нет, нет, Кеймир-джан, не сон, – заговорила она, плача, и слезы ее полились ручейками по лицу. – Мы убежали... Меня спас Джин...
Грубоватый пальван, всегда стеснявшийся женских ласк, прижимал к груди жену, гладил ее черные, перевязанные лентой волосы, поднимал подбородок и целовал в мокрые глаза, в щеки, губы. Раньше он много раз слышал изречение: «С сердца свалился камень», но не верил, что такое бывает. Теперь поверил.
Слезы радости – вот высшее счастье. И разве передашь это счастье словами! Мать выскочила во двор, чтобы развести огонь под казаном, и долго не возвращалась. Лейла, высвободившись из объятий, отодвинула спящего сына к териму, легла под одеяло и с замирающим сердцем следила за тем, как раздевался Кеймир. Отвыкшая от него, она с дрожью в голосе выговаривала каждое слово;
– Веллек-джан не узнал меня. Бедная я. Если бы ты знал, как трудно мне было без него.
– А без меня, ханым? – Кеймир стыдливо засмеялся, опустился на колени, повалился на бок и притянул к себе Лейлу. – Ох, ханым, – губы его коснулись оголенной груди, а руки заскользили от колен к бедрам...
– Эдже зайдет, – зашептала она, трепетно прижимаясь к нему всем телом. Эдже, – но он не слышал ее. В голове у него кружилось и звенело...
