Текст книги "Море согласия"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

ТОМАША

Корвет «Казань» подошел к бакинскому причалу со стороны острова Сара днем 24 декабря. Матросы привязали к кнехту чальный канат, а затем долго тянули его на себя. Корвет неохотно подвигался к причалу, наконец, с треском задел обшивкой за бревна, вздрогнул и замер.

Команда высыпала на палубу. Пономарев два раза поднял руку, приветствуя собравшихся на берегу морских офицеров. Муравьев молча стоял у борта. Его опять укачало и чувствовал он себя прескверно. Кият, Якши-Мамед и оба хивинских посла топтались около него. Величавое равнодушие было на их лицах.

Но вот с корабля сбросили сходни и приезжие спусти-лись на берег. Басаргин сошел с палубы последним. Неторопливо, как и подобает капитану корабля, он ставил ноги на ступеньки трапа, высокомерно оглядывал столпившуюся публику. И лишь увидев хмурую физиономию полковника Александровского, улыбнулся и распростер руки. Полковник сделал несколько шагов навстречу, сказал сухо:

– О муке ничего не знаешь... Ничего не слышал... Баста.

И тут же изменил голос:

– С приездом, с приездом, Григорий Гаврилович! Заждались мы вас тут. Думали, зимовать на том берегу, у туркменцев, будете.

В нескольких шагах от встретившихся моряков, насмешливо улыбаясь, стоял Каминский. Ему понятен был хитрый маневр таможенного начальника. «Успел шепнуть, каналья, – думал он с ехидцей. – Ну, ничего...»

– Знакомьтесь, Григорий Гаврилович... – Полковник указал на Каминского и представил его капитану корвета. Тут же он пояснил, по какому делу приехали гости из Оренбурга. Следователь скептическим взглядом окинул полковника, заявил вежливо:

– Спешите, господин полковник... Спешите... Моряк не успел ногу поставить на землю, а вы его уже следствием путаете... Успеем поговорить... У нас времени в достатке.

– О чем речь, господа? – с наивностью спросил Басаргин.

– Да так, пустяки... Выберете завтра время, господин лейтенант, зайдите к начальнику гарнизона... Я буду ждать вас, – пригласил Каминский.

– Мерси, я приду... – Басаргин склонил голову и повернулся к полковнику. Каминский тоже откланялся и зашагал в гору – худой и костлявый, в коротком помятом сюртуке...

Не прошло и часа, как лейтенант Басаргин был осведомлен обо всем, что произошло без него в Баку. Теперь, сидя в гостиной у Александровского, полковник и лейтенант Николаев подучивали его – как держать себя со следователем. Все сходились на одном, что надо дать взятку и выручить влипшего по уши Остолопова, иначе рано или поздно истина вскроется.

– Только как ее дать? – сокрушался полковник. – Этот гад даже на обед ко мне не пошел, отказался...

Пока в доме таможенного начальника велись беседы, пока суетилась на кухне прислуга, приготовляя ужин для гостей, Люсенька отправилась к Остолопову.

Лейтенант спал и не слышал, как она вошла. Проснулся от прикосновения ее рук.

– Это ты, Люсенька! – обрадовался Остолопов. – Хорошо, что пришла. Я думал – умру от скуки. – Он притянул ее к себе, поцеловал и стал клонить к подушке. Она вырвалась, сердито заговорила:

– Ты с ума сошел, Аполлон! Ты мне растреплешь всю укладку и помаду размажешь по лицу! Убери руки...

Она отодвинула кресло и отошла к двери.

– Собирайся, Аполлон, я пришла за тобой... У нас сегодня томаша. Тот капитан, что из Хивы приехал, придет. Все друзья папины собираются...

Они вышли в вечерний мрак. Вдоль набережной на столбах горели тусклые фонари. В темноте проглядывали силуэты кораблей и целый лес мачт. Люсенька повела моряка по набережной. Он держал ее под руку, оглядывался по сторонам и жадно целовал... Она безвольно сопротивлялась, стыдилась его назойливых ласк и была счастлива. Незаметно они подошли к дому. Часовой у ворот сообщил, что господин полковник изволил беспокоиться о барышне, спрашивал, где она. Люсенька засмеялась плутовским смехом и потянула Остолопова в дом.

Гостиная уже была битком набита офицерами. Лейтенант успел увидеть Пономарева, Муравьева, коменданта Баку, полковника Меликова, майора Бурчужинского. У занавешенного желтыми портьерами окна сидели в креслах Кият и Якши-Мамед.

Люсенька ввела Остолопова в горенку, оставив дверь приоткрытой. Оттуда, пока прихорашивались перед зеркалом, слышали спор в гостиной. Господа никак не могли прийти к общему мнению: приглашать на томашу хивинских послов или устроить им официальный прием в морском клубе. Пономарев говорил, что ничего плохого с послами не случилось бы, если б и выпили понемногу. Муравьев держался несколько иного мнения. Вечер с чужеземцами, по его соображениям, должен был быть полуофициальным: если с вином, то в меру, и без криков и песен. Все остальные шумели: лучше, мол, не связываться, а то войну еще на свою голову накличешь... Присутствие Кията и его сына никого не смущало. Они сразу нашли общий язык со всеми. Но Кият воздерживался высказывать какие-либо суждения о приеме хивинцев.

Ни о чем не договорившись, господа стали усаживаться за стол. Взоры их обратились к Муравьеву, дабы рассказал о своей поездке в Хиву. Николай Николаевич – он сел в центре, за столом, на почетном месте – скромно согласился. Рассказывал, однако, скупо и все время подшучивал над собой, над своими страхами перед ханом.

Остолопов с Люсенькой тихонько вышли из горенки и тоже сели.

Как только Николай Николаевич закончил свой рассказ о поездке, Пономарев, не очень внимательно слушавший Муравьева, а больше наблюдавший за Остолоповым и его подружкой, сказал с усмешкой:

– Стало быть, задраили течь в корабле, господин лейтенант?

– Задраили, – с наглым вызовом ответил ОстоЛопов, переводя взгляд с Пономарева на Басаргина и дальше – на Николаева.

– Ну, о делах позже поговорим, – быстро высказался Александровский и предложил выпить за счастливое возвращение.

Потянулись через стол, зазвенели бокалы. Басаргин встал, осторожно, чтобы не расплескать вино, подошел к Остолопову и предложил выпить мировую.

– Я с тобой не ссорился, лейтенант, – сказал Остолопов. – И мириться не хочу. – Он отвернулся и стал ухаживать за Люсенькой: положил ей в тарелку ломтик соленого арбуза и стал просить, чтобы она выпила. Люсенька выпила, поморщилась. Видя что за спиной все еще стоит Басаргин, она подала ему ломтик арбуза, засмеялась. Тот растерялся, вздрогнул, положил арбуз на край стола и пошел к своему креслу.

Немного погодя, когда компания захмелела, хозяйка пригласила дворового Еремку поиграть господам на гармонике. В длинной синей рубахе, подпоясанной шелковым крученым пояском, вошел он в гостиную и сразу заиграл барыню. Женщины одна за другой повскакивали с мест и пошли вприпляску и вприсест вокруг стола. На помощь им вышел Пономарев и армянин Муратов. Оба были заядлые плясуны. Александровский оценивающе посматривал то на плясунов, то на Муравьева и Остолопова, то на Кията с сыном и видел разные выражения на лицах. Муравьев откровенно скучал и тяготился обществом. Остолопов посмеивался про себя. И непонятно было хозяину – над чем смеется моряк. Басаргин хмурился. Кият сидел в почтительной позе, как истинный мусульманин. Иногда он о чем-то говорил на ухо Якши-Мамеду, и тот смеялся беззвучно. Александровский решил, что туркменам пирушка – по душе.

За «барыней» грянул «краковяк». Вихрем понеслись пары. Хозяйка окликнула горничную, приказала взбрызнуть пол, чтобы пыли не было. Девушка в длинном сарафане, с ковшом в руках вышла на середину и начала плескать под ноги танцующим.

Муравьев поморщился, встал с кресла и тихонько заговорил с полковником. Хозяин всплеснул руками.

– Да бросьте вы, Николай Николаевич... Право, вы меня обижаете. Ведь ради вас все это, а вы уходить вздумали...

Видя, что Муравьев встал, Кият тоже поднялся. Александровский всеми силами удерживал их, уговаривал есть-пить, веселиться. Наконец, видя, что старания его бесполезны, проводил до ворот и приказал казакам, чтооы указали дорогу к дому плац-майора, где остановились все приезжие.

– Боже, апломбу-то сколько, – сказала с усмешкой Люсенька вслед Муравьеву. – Небось компания не по душе...

– Да уж, что и говорить, компания разномастная,– буркнул полковник. – Мало того, что один бар матюком погоняет, другой – щи лаптем хлебает, да еще и спорят друг с другом. Ну-ка, господа, – обратился он к собравшимся, – давайте выпьем и пошли они все к чертовой матери!

Остолопов чувствовал, что нынешняя пирушка – не очень слаженная и разномастная по гостям – может окончиться скандалом, и увел Люсеньку на воздух. Там он долго обнимался и целовался с нею, звал к себе, но так и не уговорил. Ушел один,

В доме плац-майора было тихо. Хивинские послы Якуб-бай и Еш-Назар спали, закрывшись изнутри на крючок. Слуги послов – три узбека – тихонько при тусклом пламени свечки разговаривали в соседней комнате. Муравьев прошел на свою половину, зажег свечу и стал раздеваться. Он надел мохнатый турецкий халат и хотел уже лечь в постель, как вошел Кият и спросил: нельзя ли подняться на стену. Мощью крепостных стен он заинтересовался, едва сошел с корвета. Стены были очень широкими и высокими. Над ними возвышались башни, а между башнями стояли больше-колесые пушки. Увидев, что со двора на стену тянется каменная лестница, решил подняться, взглянуть на море. Муравьев согласился составить компанию Кияту.

Во дворе к ним присоединился Якши-Мамед. Втроем они поднялись на гребень стены и остановились, глядя в сторону моря. С Каспия дул порывистый ветер. Муравьев запахивал полы халата, дабы не простудиться. Слева в башне горел огонек.

– Жаль, ничего не видно во тьме, – сказал Муравьев. – А днем отсюда вид великолепный...

– Как не видно? Видно, – отозвался Кият. – Вон и корабли стоят вижу, и башню Девичью вижу. Все вижу... Отсюда даже землю свою на том берегу вижу. И людей всех вижу – маленькие, как муравьи. Думаю, если их всех в кучу собрать, будет большая сила...

– Собрать можно. Кият-ага, – отозвался Муравьев.– Только с умом, чтобы зла людям не принести, чтобы жилось вольготнее, нежели сейчас...

– Камыш не зажмешь – руку порежешь, Мурат-бек,– сказал Кият. – Без сильной руки – нельзя...

Муравьев ничего не ответил. Ему вдруг вспомнилось, как в детстве он образовал тайное общество и хотел с друзьями-вольнодумцами бежать на остров Сахалин. Там сделать истинных граждан из дикарей, воспитать их в духе учения Руссо и создать свободную республику, основанную на равенстве и братстве людей. Николай Николаевич, вспомнив об этом, улыбнулся, подумал о детской наивности. Туркмения по сути дела для него предстала тем самым диким островом, только с более таинственным названием – Челе-кен. Здесь он встретился с кочевниками. О таких именно он мечтал. Но, столкнувшись с ними, он прежде всего столкнулся с богатством и бедностью. И в этом – общинном строе – были сильные и слабые. Сильные подчиняли себе слабых. Вот и Кият сейчас говорил о силе, коей пока у него не хватало, чтобы подчинить разрозненные, слабые иомудские рода. Надо было совсем немногое Кияту – добиться послушания кочевников. Муравьев хорошо понимал это...

– Кият-ага, – сказал он после продолжительного молчания. – Ты бывал в Астрахани, жил среди русских купцов, среди мещан. Слышал ты о переустройстве во Франции? Слышал о том, что французы сбросили с трона короля и создали республику с общественным правлением во главе?

– У нас тоже правят старшины, – сказал Кият. – Все дела решаются на маслахате. Только среди старшин согласия нет. Одни – за персиян, другие – за хивинцев, а о своем государстве никто не думает.

– Допустим, Кият-ага, русские помогут тебе объединить иомудов. Как ты будешь управлять ими? – спросил Муравьев.

– Так, как мудрые государи управляют, – ответил-Кият...

– Жестокостью и насилием? – спросил с усмешкой Муравьев.

– Справедливостью, – уточнил Кият. – Я – не бай. Я бывший кузнец, седельщик... теперь купец... Насилия во мне нет. Если поможешь мне, я обогащусь сам и обогащу весь иомудский народ. Я сумею с выгодой распорядиться нефтью и солью, лебяжьим пухом и красной рыбой...

– Это мелочи, – сказал Муравьев. – Россия наша погрязла в мелких торгах и барышах... Но есть такие люди у нас, Кият-ага, которые заботятся о просвещении народа. Хотят, чтобы все грамотные стали... От грамоты и культуры – прогресс, а от прогресса – полный достаток и равенство среди граждан...

– Понимаю, – отозвался Кият. – Мои оба сына – вот Якши и Кадыр-Мамед – оба у муллы учатся...

– Мало этого, Кият-ага... Что даст мулла твоим сыновьям, твоему народу? Нужно просвещение ума, а не только духа.

Кият некоторое время молчал. Затем вздохнул и сказал:

– Если русские позволят, я оставлю учиться в Тифлисе сына – Якши-Мамеда... и Кадыра тоже... А ты помоги, Мурат-бек, в делах моих. Душа моя и мысли мои отныне тебе принадлежат...

Муравьеву стало неловко. Он предложил сойти вниз, заварить чаю и на сон грядущий выпить по чашке... Кият согласился. В потемках, поддерживая друг друга, они спустились по кирпичным ступеням во двор. Предвидя, что пьяная компания из дома Александровского может забрести сюда, Муравьев приказал часовому у ворот никого не впускать н не будить его. Перед сном они еще долго беседовали у самовара, наконец разошлись по своим комнатам и погасили свечи.

Сквозь сон Николай Николаевич слышал шум во дворе, но не поднялся. Успел только подумать: «Пришла пьяная ватага» и опять уснул. Покой его, однако, длился недолго. На рассвете кто-то ожесточенно застучал в двери комнаты. Муравьев узнал по голосу Пономарева, Басаргина, Бур-чужинского... Пришлось одеться и открыть.

– Ну и порядки, – ворчал продрогший Пономарев.– Эта шельма – постовой казак, хоть убей не впускает, не велено – и все тут. Ты что ли велел, Николай Николаевич?

– Ну, велел... Тут же гости... Нельзя булгачить их... Да и сейчас вы шумите почем зря... Разбудили всех...

– Оно и правда... Прости, Николай Николаевич... – шепотом заговорил Пономарев.– Заставил ты нас, однако, по стенам лазить.. Долго мы рвались, а потом вот майор Бурчужинский, слава ему христе, пойдем, говорит, посты проверять. Забрались на стену, а со стены по лестнице сюда...

– Зачем пришли в такую рань? – спросил Муравьев. Пономарев замешкался, не зная, что ответить. Майор Бурчужинский выручил:

– Да, ведь, водка она, Николай Николаевич, тем и сильна, что не спрашивает человека, что с ним делать. Заставила прийти сюда – вот и вся недолга. Пришли и все... Что это у вас там на стене? – неожиданно спросил он.

– Как – что? – не понял Муравьев. – Календарь, кажется...

– Знаю, что календарь... А на календаре – что?

Муравьев уставился на календарь, не понимая – чего особенного Бурчужинский на нем увидел. Притихли и остальные. Муравьев снял со стены численник, повертел в руках.

– Число, день недели... Больше ничего не вижу, – сказал он.

– А эта точка? – указал пальцем Бурчужинский на какое-то пятнышко.– Разве ее незаметно?

– Заметно,– сдавленно выговорил Муравьев. – Ну, так надо выпить за точку! – радостно воскликнул майор, и вся компания разразилась громким смехом...

– Это правильно, – не переставая смеяться, выговаривал Пономарев. – Надо выпить за точку... За точку я еще ни разу не пил... За баб, за коров, за петухов пил, а до такой изысканности, ей-богу, еще не доходил.– Пономарев вынул из-под кровати чемодан, раскрыл его и стал доставать бутылки с ромом. Распрямившись, вздохнул, вытер потный лоб, и сказал:

– За ними же мы сюда и шли... Вспомнил, наконец... И опять компания весело засмеялась...

К ОГНЕПОКЛОННИКАМ

Следователь прождал капитана корвета весь день, но тот так и не явился. На другое утро Каминский послал за ним казака. Заодно велел пригласить и Остоло-пова. «Лягушата бородавчатые, а не моряки, – думал он про себя. – Корчат чего-то. Докорчатся, выведу на чистую воду..."

Вскоре оба моряка были в штабе. Остолопов пришел пораньше. Сидя в кресле, он непринужденно беседовал со следователем о вчерашней игре в бильярд. Едва вошел Басаргин, Каминский принял официально-деловой вид.

– С дисциплиной на флоте, господин лейтенант, как мне кажется, не все в порядке. Вы не находите? – спросил он.

– Вчера я не имел возможности, – кисло улыбнулся Басаргин. – Была томаша... Вот и Аполлон Федорович знает... Прошу извинения...

– Вот это другой коленкор, господин лейтенант... Люблю вежливость. – Каминский достал из ящика стола бумаги, подал их Басаргину.– Не стану вас долго задерживать... Прочитайте и подпишите протокол.

Басаргин с недоверием принял две крупно исписанные страницы, принялся читать. Следователь видел, как бледнел и краснел лейтенант, покусывал губы и ерзал в кресле. Остолопов угрюмо курил и тоже менялся в лице, зная содержание протокола. Каминскому казалось, что капитан корвета сейчас потянется за пером и поставит свою подпись. Но не тут-то было. Он встал, хладнокровно вернул протокол, и, взглянув на Остолопова, четко выговорил:

– Вас, господин лейтенант, за ложь и оскорбление офицерской чести я заставлю встать к барьеру...

– Что?! – возмущенно вскрикнул капитан шкоута.– Вы изволили сказать – ложь и оскорбление! Требуете удовлетворения! Да я готов хоть сейчас... Извольте найти себе секунданта и сообщить, где и когда встретимся.

– Спокойнее, господа, спокойнее, – остановил «петухов» следователь. – Ну кто же такие дела решает в военном кабинете? Значит, отказываетесь подписать протокол, господин лейтенант?

– Решительно отказываюсь, – гордо произнес Басаргин, скривив губы, и опять посмотрел на Остолопова. – Я сообщу вам о нашей дуэли...

Выскочив от следователя, он тотчас направился в таможню: надо было сообщить, что Остолопов рассказал обо всем и необходимо обговорить, что делать дальше. Благо, пока допрос идет в Баку. Но если поступит санкция прокурора на арест и за дело возьмутся заплечных дел мастера, то несдобровать,

Басаргин не дошел до таможни. Он увидел возле морского штаба несколько крытых шарабанов и догадался– это господа собрались на Апшерон, взглянуть на индийские огни. Он прибавил шаг и как раз успел вовремя: первая коляска уже разворачивалась на площади...

– Григорий Гаврилыч! – услышал лейтенант голос таможенного начальника. – Садитесь к нам! Где вас нечистая носит?!

Кучер остановил лошадей. Басаргин юркнул в отворившуюся дверцу и сел рядом с Александровским. Напротив сидели Пономарев и Кият.

– Чем вы так взволнованы, Григорий Гаврилыч? – тотчас спросил Пономарев.

– Да так... недоразумение небольшое, – промямлил Басаргин и вдруг смекнул: «А что, если прибегнуть к его помощи?» И помолчав, сказал со вздохом:

– Представляете, господа... Мы с вами живем, ничего не знаем, а Остолопов, оказывается, содержится под следствием. Прижали голубчика, сознался, что какую-то муку продал персам. Ну и как это частенько бывает, тут же нашел и виноватого, чтобы обелить себя. Заявил следователю, будто я ему приказал продать краденую муку...

Пономарев посмотрел на моряка и тотчас перевел взгляд на Кията.

– Вот и нащупывается узелок с убийством твоих людей, Кият-ага. Если как следует порыться, то и злодеев сыщем... Ну, так продолжайте, Григорий Гаврилыч, что же дальше?

– Становится все понятным, Максим Иваныч, – ответил Басаргин. – Мне теперь, например, до крайности ясно: почему Остолопов уехал на остров раньше нас, и почему маршрут к тому берегу выбрал другой...

– Чего уж тут не понять,– согласился Пономарев. – Сначала бежал, чтобы без свидетелей сбыть муку, а потом, обогатившись, вовсе бросил товарищей. За такие дела на каторгу не грешно...

– На каторгу заслать я его не могу, но к барьеру он уже вызван, – похвастал Басаргин. – Завтра мы будем стреляться...

– Но, но, – возразил Пономарев. – На дуэлях стреляются, когда дело касается офицерской чести. Я бы на вашем месте с клеветником не связывался. Он не достоин этого. Остолопова надо судить, но не подставлять под его пулю свою голову...

Кият, казалось, вовсе не вслушивался в разговор офицеров. Он сидел у окошка, глядел на гладкую равнину Апшерона, загрязненную черными пятнами нефти. Он смотрел и не видел на ней никаких признаков жизни. Ни кустика, ни травинки вокруг. Даже шафрановые поля были голы. Пыль из-под колес кареты всплывала над окном и оседала на стекле. Но Кият не созерцал, а думал... Думал неприязненно о том, что случилось. Он сразу догадался, что Мехти-Кули-хан воспользовался русскими мешками, дабы настроить иомудов против русских. Хорошо, хоть один из казненных живым остался, иначе бы не миновать стычки... Налетели бы джигиты, отомстили за кровь... Понял Кият: речь идет о той муке и тех мешках, что попали в Астрабад... И только неведомо было Кияту, кому Остолопов продал муку. Если б знал, кто купил муку – знал бы и врага своего.

– А не сказал Остолопов, кому сбыл муку? – спросил Кият.

– Нет, не сказал... Кажется, какому-то персу, – отозвался Басаргин.

Кият опять повернулся к окну и уставился на желтую землю.

Вскоре впереди показался большой двор. Словно оазис среди пустыни маячил он на полуострове. Виднелись квадратные стены караван-сарая, большие деревья с оголенными ветвями и возвышение, похожее на мечеть. Кареты остановились возле ворот.

Во дворе караван-сарая было множество келий. В них жили индийцы. Гостей встретил староста – старик, довольно сносно говорящий по-русски. Он ввел приезжих в свою вместительную келью и все увидели возле стены факелом горящий огонь. В другом углу кельи стояла невысокая тумба, покрытая скатеркой, и на ней стояла волосатая, пучеглазая кукла – индийский бог. Кукла была украшена всевозможными тряпочками и прямо перед нею висели два колокольчика и раковина...

Гости стояли с непонятным почтением посреди кельи и оглядывали все вокруг. Пономарев осмелился, подошел к пылающему факелу и увидел обыкновенную железную трубу. Из трубы вырывался газ и тут же сгорал...

– Можешь погасить огонь? – спросил Пономарев. Староста замотал головой и замахал руками. Кият усмехнулся, сказал Пономареву:

– На Челекене такой огонь тоже есть. Из-под земли выходит, горит. Труб, однако, у нас нет. Мы не знаем, как поймать огонь.

Пономарев подивился трезвому мышлению Кията. В то время, как все офицеры смотрели на пылающий факел, как на чудо из чудес, Кият просто объяснил, что это подземный нефтяной газ...

Староста, услышав суждения туркмена, насупился, повел гостей в другие кельи. В одной из них приезжие увидели высохшего до костей, с длинной до пояса, седой бородой, волосатого человека. На нем, кроме тряпицы, прикрывающей срам, ничего не было. Он сидел на полу и произносил какую-то молитву, состоящую из барабанных звуков: «брам-брам-брам!»

– Вот так вызываем огонь, – гордо пояснил староста. И волосатый монах, услышав за спиной голоса, обернулся, начал плеваться и произносить нечленораздельные звуки...

– Это – юродивый.. Пойдемте отсюда, – сказал Кият, и все пошли за ним.

Гораздо больше интереса проявлял Кият-ага на обратном пути, когда кортеж остановился у нефтяных колодцев. На Челекене их тоже было немало. И сделаны они были точно так же, как и в Баку. Но здесь над ними стояли неизвестные Кияту устройства. Как только подошли к первому колодцу, Кият спросил у Пономарева – что это такое.

– Это оголовки, чтобы берега не осыпались, – пояснил майор. – Вот, видишь?

Кият удивился бесхитростному устройству. Вместе с Пономаревым они подняли на веревке жестяную бадью. Черная жижа заклокотала в ней и выплеснулась наземь.

Когда сели в коляску и поехали, Кият стал интересоваться, кто в Баку производит эти устройства, дорого ли они стоят. Майор охотно рассказывал Кияту все, что знал и обещал помочь достать оголовки. Кият заранее поблагодарил своего благодетеля. И еще с большей силой начало его мучить беспокойство: какой скрытый враг посягает на его дружбу с русскими. «Казнь рыбаков, переполох из-за них...», – подумал он и произнес с опаской:

– У русских говорят: «ложка дегтю портит бочку меда». Очень верно говорят... Гибель моих людей тоже портит большое, сделанное вами...

– Видно, ты желаешь, Кият-ага, чтобы история с казнью была забыта? – сказал Пономарев.

– Да, Максим Иваныч, – подтвердил Кият.

– Пожалуй, ты прав, – подумав, согласился майор.– Представляете, господа, станем мы рапортовать Ермолову о своих действиях на восточном берегу – всё у нас хорошо, а этот случай из рук вон...

– Что же вы предлагаете, Максим Иваныч? – заинтересовался Басаргин.

– Составить акт, – тотчас отозвался Пономарев. – Допустим, флотские офицеры считали, что мука на шкоуте принадлежит экспедиции. Часть ее израсходовали во время плавания, а часть подмочили водой и выбросили за борт. Ведь Остолопов сам жаловался на течь...

Все засмеялись столь удачным мыслям майора. Тотчас, однако, Басаргин предостерег:

– Только не учли вы, Максим Иваныч... Ведь Остолопов признался, что продал муку какому-то купцу.

– Это дело поправимое,– спокойно заверил майор. – Протокол допроса можно уничтожить посредством небольшой мзды...

– А если сам Остолопов заупрямится: станет утверждать, что продал муку?

– Тогда будем судить его за дезертирство по законам военного времени.

– Великолепно, господин майор! – воскликнул Басаргин. – До чего же великолепно!

– Вы займитесь актом, Григорий Гаврилыч, – сказал Пономарев. – Только нас с Муравьевым не вписывайте... И говорить об этом господину Муравьеву не следует. Это житейские мелочи... Обойдемся без него...

Свернув с пыльной дороги, шарабан покачнулся и въехал на окраинную улочку. Еще через полчаса офицеры сидели в таможне.

К утру документ об актировании 500 четвертей муки был готов. Моряки вслух зачитали акт и поставили под ним свои подписи. Тут же стали совещаться, какую мзду преподнести Каминскому. Мнения разошлись. Заспорили. Наконец, сошлись на ста червонцах. Оставалось пойти к Осто-лопову, заставить его подписать акт и – чтобы он отблагодарил следователя. В отель отправились Басаргин и Николаев. Войдя в длинный, затемненный зимними сумерками коридор, отыскали дверь комнаты Остолопова и начали стучать. Сначала тихонько, затем все сильнее и сильнее. Остолопов не отзывался.

– Не приведи господь, – перекрестился Басаргин, подумав – не наложил ли на себя лейтенант руки, и с силой навалился на дверь. Николаев помог ему плечом. Слышно было, как дзинькнул крючок и дверь распахнулась. Офицеры увидели сидящего на кровати Остолопова и мечущуюся по комнате в нижней рубашке Люсеньку.

– Что – без церкви обвенчались? – ехидно спросил Николаев.

– Прости, Остолопов, – залепетал Басаргин. – Не знали, что у тебя...

Остолопов тяжело задышал, заиграл желваками скул, схватил табуретку и запустил ее в моряков. Те успели захлопнуть дверь и с хохотом удалились...

Вечером того же дня в комнате с Остолоповым сидел полковник Александровский, говорил, не глядя на лейтенанта:

– Делай выбор, Аполлон Федорович.. Или так или эдак.. Другого выхода нет...

Остолопов повертел в руках акт и расписался. Затем взял со стола пачку кредиток, перевязанную тесемкой, подбросил на руке и сказал:

– Ладно, я наведаюсь к следователю.. Он как раз сейчас у себя...