Текст книги "Море согласия"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)

ВЕРШИТЕЛИ СУДЕБ

Все лето командующий разъезжал по дорогам Россия в заграницы. В Тифлис он вернулся лишь в середине, декабря. Здесь, как и на Кубани и Дону, властвовала зима. Склоны гор, крыши домов и монастырей, башни Метехи, берега Куры, караван-сараи, цехи кожевенного заводика– все покрылось снегом. Было ветрено и морозно.

Ермолов, однако, не изменил своей привычке: не сел в крытые дрожки. Как всегда при возвращении, въехал в Тифлис на коне, окруженный свитой офицеров и сопровождаемый отрядом казаков. Черная бурка генерала раздувалась на ветру и походила на крылья хищной птицы. Крылья эти, облегая вороную стать коня, делали всадника похожим на мифического героя. Кавалькада проскакала по центральным улицам города, свернула к горам в остановилась против дома главнокомандующего. У бело-колонного крыльца толпилось множество военных и штатских. Среди прочих господ Ермолов увидел усатого Мадатова и сухощавого, сгорбившегося Вельяминова. Рядом стоял Грибоедов. Вяло улыбнувшись командующему, он вдруг перевел взгляд на двух чиновников, одетых в черные плащи поверх шуб, удивленно вскрикнул и, придерживая забинтованную руку, быстро направился к ним:

– Вильгельм! Боже мой, какими судьбами?!

Командующий нахмурился, легко соскочил с коня, бросил поводья ординарцу.

– Баню натопили? – спросил он, обнимая Вельяминова.

– Разумеется, Алексей Петрович. Сразу же, как стало известно о вашем приближении.

– Ну, так объяви всем, Иван Александрович, кто желает попариться – милости просим. – И он на ходу, обхватив Мадатова за плечи, трижды чмокнулся с ним. Спросил с некоторой тревогой: – Дела как, Валерьян?

– Да ничего, терпимо, – ответил уклончиво тот.

Командующий про себя отметил: «Так и есть – стоит только отлучиться, как начинается кавардак». Поприветствовав всех остальных, он, не задерживаясь, скрылся в вестибюле. Вельяминов тотчас объявил господам, что Алексей Петрович приглашает всех желающих в серные бани. Когда толпа встречающих отхлынула от портала, начштаба, войдя в вестибюль, прошествовал по длинному коридору и открыл дверь в покои командующего. Генерал уже сбросил бурку, мундир и ходил по комнатам с братом, Петром Николаевичем, командиром полка в Сартагалы, и чиновником Похвистневым, которого привез с собой из России. Видно, был обыденный разговор. Увидев Вельяминова, Алексей Петрович легко переключился на другое.

– Что персияне? – спросил он начштаба.

– С турками воюют, с нами заигрывают, – усмехнулся Вельяминов. – Сам Аббас-Мирза приезжал в Эчмиадвийский монастырь, меч свой освятил по-христиански, дабы нешадно карать турок.

– Эта сатана что хочешь выкинет, – зло засмеялся Ермолов. – Только верить ему нам не пристало. На помощь пусть не рассчитывает.

– Не переиграть бы, Алексеи Петрович, – предупредил Вельяминов. – Грибоедов за то и отозван вице-канцлером, что посетил Аббас-Мирзу и заявил, что Россия воздержится от совместного выступления против турок.

– Чем занят он теперь?

– Осуществляет торговые дела. Персы ныне вовсе от Европы отложились. Тракт Трапезундский перекрыт.

– Долго раскачиваетесь, – недовольно сказал командующий.

– Дело не стоит. Торговлишка завязалась по всем статьям, – спокойно возразил Вельяминов. – Ныне Тифлис обращается в транзитный центр. Из Европы и Персии сюда товары идут.

– Ладно. Что еще хорошего? Муравьев не вернулся?

– Нет еще, Алексей Петрович. Однако известно по летучей: он в Баку и, может быть, уже по дороге к Тифлису.

– Спокойно ли в Ширвани? Говорят, хан бежал в Персию, а устье Куры успел продать этому мошеннику Иванову?

– Ширван – особая статья, – усмехнулся Вельяминов и покосился на посторонних. Командующий нахмурился.

– Ну, так, господа, что же мы сидим? Поехали в бани!

Спустя полчаса, в черной генеральской карете, запряженной тройкой рысаков, они съезжали по крутому склону к Куре. Миновав мост, проехали мимо развалин старой, разрушенной крепости, мимо оврага и остановились у каменных строений – серно-горячих бань. По пути к генеральской карете присоединилось еще несколько колясок, так что к баням подкатил целый кортеж, Десятка три господ, в генеральских сюртуках и треуголках, в меховых шубах поверх фраков, в бешметах с золочеными газырями, вошли с командующим в просторный предбанник, застланный мягкими коврами. Грянул оркестр. Длинноусые грузины за буфетной стойкой почтительно выпрямились. Их улыбчивые глаза указывали на обилие вин и закусок, расставленных в бутылках, кувшинах, на подносах и в плетеных корзинах. Ермолов, польщенный столь пышной встречей, едва заметно улыбнулся, ускорил шаг и скрылся в раздевалке.

Седоусый банщик-татарин бросился к генералу, чтобы помочь ему, но он легонько отстранил его. Сбросив мундир, командующий сам повесил его в шкаф, Возле Ермолова тотчас затолпилась целая группа свитских. Каждый предлагал ему свои услуги.

– К шутам, к шутам, – отгонял всех Алексей Петрович, кривя губы и стаскивая громадный желтый сапог с отворотами. Быстро, по-солдатски он сбросил с себя все одеяние и, поставив руки на бедра, стал поторапливать Верховского:

– Евстафий, поживей, дьявол. Заморозить меня хочешь!..

Верховский, видя, как живо управился командующий без посторонней помощи, отогнал от себя Амулата, который помогал ему. Другие, поспевая за Ермоловым, тоже разделись и топтались возле. Но вот вся компания двинулась к темному дверному проему и очутилась в каменном полумрачном помещении, Ермолов первым подошел к источнику, опустил ноги в ванну, окунулся и лег на теплые камни. Несколько человек подскочили к нему с шерстяными рукавицами и полотняными пузырями, Ермолов опять не принял ничьих любезностей, отогнал всех прочь. Доверился лишь старику-банщику. Тот проворно принялся массажировать мускулистое тело Ермолова.

– Машалла! Дай бог вам здоровья, – вскрикивая, приговаривал банщик. – Машалла...

– Сильней, сильней, – требовал командующий. Верховский, Воейков, Боборыкин, еще человек пять-шесть офицеров, лежали рядом, забрасывая командующего вопросами. Где, как не в бане, под горячим паром, и разговаривать по душам.

Все думали, что Алексей Петрович привез много интересных новостей. С Кавказа он был отозван на время государем-императором. Согласно рескрипту, ездил к нему в Лайбах, где проходил конгресс, Царь хотел назначить Ермолова командующим карательными войсками и бросить в Неаполь на подавление восстания. Однако ничего подобного не произошло. Генерал возвратился в Петербург, жил до осени в Царском Селе, встречался с императором. В Тифлисе было известно, что граф Каподистриас настраивает государя выступить в пользу освободительного движения в Греции, и ждали – государь пошлет туда кавказский корпус.

Верховский спрашивал:

– Алексей Петрович, слухи ходят, что государь-император имеет виды перебросить вверенный вам корпус на греко-турецкую границу?..

– Ничего определенного. Лайбах ничего не прояснил. Каподистриас, кажется, сдал свои позиции. Вряд ли государь выступит, – отрывисто отвечал Ермолов, морщась от соприкосновения рукавицы.

– Но все еще может измениться, Алексей Петрович,– не отступал Верховский. – Прошу вас снисходительнейше, доверьте мне полк.

– Я послал твое прошение Волконскому, – отвечал Ермолов. – Будем надеяться, что Петр Михайлович пойдет навстречу, – отозвался Ермолов.

– Но Волконский может отказать.

– А все же подождем, Евстафий. Самодовольство всегда успеем проявить.

– Многие свитские горят желанием получить силу, дабы выступить за свободу Эллады, – продолжал Верховский. – Да и все тифлисское воинство живет мечтою о походе в Грецию.

– Вы как сговорились,– буркнул Ермолов,– В Тульчине тоже только об этом и бубнят. И Петербург вновь оживился. Но следовало бы вам. господа знать, что бунт семеновцев ударил по вашим желаниям. Государь напуган – как бы не повторилось греческое «представление». Теперь ему до помощи ли восставшим?! Боюсь, напротив, он хотел бы подавить патриотизм Эллады. Впрочем, независимо от обстановки, Ефстафий, я обещаю тебе.

– Спасибо, Алексей Петрович.

Ермолов взмахом руки отогнал от себя банщика, сказал Верховскому:

– Вели-ка своему беку, пусть «слезгинит» на мне. Амулат, лежавший рядом, надменно усмехнулся.

Вспышкой гнева заволоклись его черные живые глаза. Генерал ставил его в положение холуя-банщика. Только нищие татары занимались столь унизительным делом – массажировать тела господ, а Амулат-бек – сын знаменитого Гасан-хана! Ермолов видел внутреннюю борьбу, происходящую в беке, и с любопытством ждал: унизится ли горец.

– Ну, так я жду, аманат, – ухмыльнувшись, напомнил Ермолов.

– Как вам будет угодно, ваше превосходительство, – натянуто вежливо отозвался Амулат. – Я рад, что мне выпала столь великая честь: топтать ак-пашу.

– Приступай без острот, аманат, – приподняв голову, сказал командующий. – Мог бы попросить и другого, но обратился к тебе лишь потому, что ты много легче другого да и пляшешь лучше. Ну!

– Пригласите музыкантов, ваше превосходительство! – капризно потребовал бек.

Все засмеялись. Выдумка Амулата понравилась и Ермолову.

– А ну, Воейков, кличь двух-трех грузин с пищалкой и бубном.

Вскоре в баню вошли и сели на корточках у порога трое музыкантов. Воейков велел им играть лезгинку. Как только они заиграли, Амулат вскочил на широкую спину командующего и в такт музыке начал двигать босыми ногами.

– Молодец, бек... молодец, – покряхтывая, выговаривал Ермолов. – Усердие твое будет замечено. Живей, живей, не бойся.

Через минуту Ермолов стряхнул с себя танцора, слез в каменный бассейн и начал плескаться в горячей воде. Омывая ладонями грудь, мускулы рук, шею, весело позвал:

– Подойди, Валерьян! Не кричать же мне через всю баню!

– Я вот он, Алексей Петрович, – натянуто улыбаясь, Мадатов приблизился к бассейну, Ермолов насторожился.

– Бани тифлисские, говорю, несравненны. Ни в Москве, ни в Петербурге таких не сыщешь.

– Да, да. Я тоже об этом, – скороговоркой согласился усач и поежился от того, как пристально его разглядывал Ермолов.

– Нут-ка, господа, занимайте мое место, – предложил командующий и, выйдя из большой каменной колоды, сказал Мадатову: – Пойдем-ка, Валерьян, выкурим по трубке.

За ними было увязались Воейков, Верховский и другие офицеры, но Ермолов остановил их. Едва генералы вышли в раздевалку, слуги подали им широченные турецкие халаты и туфли без задников. Несколько лакеев бросились в предбанник, в боковую комнату, где был накрыт столик. Ермолов и Мадатов прошествовали туда и сели в кресла. Тотчас на столе появилось вино и палочки дымящегося шашлыка.

– А теперь выкладывай, Валерьян Григорьевич, с чего хандришь, волком затравленным смотришь? – потребовал командующий.

– Да ведь мало ли что, Алексей Петрович. Вот недавно пристав ширванский помер. Жалко бедняжку.

– Слышал, – нахмурился Ермолов. – Только не пойму, почему его смерть тебе покоя не дает?

– Да ведь всякое болтают люди. Досплетничались до того, будто бы я его... Будто вместе с ним золотишко Мустафы-хана из Ширвани вывез, а потом, дабы не было свидетелей, отправил его на тот свет.

– Понятно, – отрывисто произнес Ермолов и опять спросил: – Золото не нашлось?

– Да уж ведомо, не нашлось. Но есть какой-то доносчик, который якобы видел как мы с приставом Макаевым ханский дворец обследовали.

– Кто же он, этот доносчик? – спросил Ермолов, спокойно потягивая из золоченого рога вино.

– Понятия не имею, Алексей Петрович. Кабы знал– иной разговор. Говорят, что комендант Ширзани, Высоцкий...

– Понятно... Ну, а богата ли золотая коллекция Мустафы ?

– Да есть кое-что...

– Ладно, Валерьян, я займусь сам. Подай-ка мне свечку.

Ермолов раскурил трубку, затянулся и окутался белыми клубами дыма.

– Стало быть, хан, кроме своих ног, ничегошеньки не унес? – засмеялся он после продолжительного молчания

– Пусть бы попробовал! – оживившись, хохотнул Мадатов и вдруг невпопад стал рассказывать о перегоне жителей Фитдага в старую Шемаху, дабы не завелись в горах разбойные племена.

Ермолов озорно засмеялся.

Выпив вина и выкурив по трубке, они опять направились в баню, чтобы сполоснуться еще разок.

Часа через два кортеж командующего двинулся к Куре, загрохотал по мосту. Где-то позади, приотстав, играл оркестр. Музыка умолкла, но еще долго слышался лай собак.

Вечером Ермолов принимал гостей. О делах вовсе не хотел говорить. В комнатах командующего витали светские сплетни. Ермолова окружили дамы. Они доставляли ему удовольствие россказнями. То, о чем нельзя было узнать от свитских, знали они. По-свойски откровенничала с Ермоловым вдова Ахвердова. Беседу вела по-французски: иронизировала и кокетничала, В считанные минуты командующий узнал, что в его отсутствие несколько раз наезжал в Тифлис Горчаков и виделся с Мерлиной; бывали балы – у Ховена, Багратиона-Мухранского, Орбелиани, у князя Мадатова. Тут же Прасковья Николаевна смутила Ермолова неожиданным вопросом: почему князь Чавчавадзе отстранен от командования полком.

Командующий холодно пояснил ей, что есть перипетии, кои не доступны даже уму военных, и он, право, не в силах сказать что-либо определенно. Ахвердова погрозила пухлым пальчиком, однако нашла в себе благородство и не спрашивала больше об этом.

Ермолов весь вечер отсиживался в своей комнате, на диване: принимал реверансы и поздравления с благополучным приездом. Все спешили к нему засвидетельствовать свое глубочайшее почтение. Некоторые присаживались тут же, другие, менее знатные по положению, не смели поддерживать какой бы то ни было разговор и отправлялись в гостиную, где за круглыми столиками, у стен, украшенных картинами в позолоченных рамах, пили шампанское и вели светские беседы, Среди прочих в компании и находились приезжие господа – Кюхельбекер и Устимович. Впервые после долгого лечения руки появился в обществе Грибоедов. С лица его не сходила странная торжествующая улыбка; он ненасытно глядел на своих друзей, будто не мог понять – как странно распоряжается судьба. Еще недавно он прозябал в Тавризе, но вот – Тифлис и даже больше: лучшие сыны России, друзья его – с ним.

Поздно вечером, когда Ермолов вышел к гостям, Кюхельбекер, разгоряченный шампанским, вышел на середину залы и с большим чувством прочитал стихи, посвященные командующему. Алексей Петрович, немного смущенный, воскликнул: «Браво!», и остаток вечера провел с компанией Грибоедова.

Разъехались поздно ночью.

На другой день в штаб-квартиру съехались генералы Кавказского корпуса, командиры полков, штабные начальники. В аудиенц-зале командующий вручал награды особо отличившимся по службе.

Вельяминов называл фамилии, коротко говорил о заслугах награжденного. Ермолов прикалывал ордена и медали к мундирам и надевал на пальцы перстни – личные подарки государя. Среди войсковых господ-офицеров получили награды и свитские. Верховскому был пожалован бриллиантовый перстень, Боборыкину – медаль. Совершенно обойдены были командиры полков – 41-го – Аснариус и 7-го карабинерного – Ладинский. Но зато войнесся в герои князь Валериан Григорьевич Мадатов. За особые заслуги перед императором и государством Российским он был награжден орденом Владимира, бриллиантом и крупной денежной суммой. Наградная Мадатова резко отличилась от других аттестаций. Резали слух слова: «героизм, талант военачальника, милосердие...» Хотя ни для кого не было секретом, что путь Мадатова к славе лег через черные делишки, учиненные в ханствах, но кто бы осмелился усомниться в заслугах князя? Ермолов, вручая ему награды, сказал взволнованным голосом: «Не будь таких героев отечества, как генерал Валерьян Мадатов, трудно бы пришлось кавказскому воинству!» Собравшиеся шумно аплодировали. Старик Вельяминов покраснел по самые уши, и Ермолов со злорадством бросал на него взгляды и ждал окончания церемонии.

После вручения наград состоялся банкет, где опять превозносили имя генерала Мадатова. Командующий, как мог, способствовал этому. В тот самый момент, когда были подняты полные бокалы и из конца в конец залы пронесся хрустальный звон, он сказал Вельяминову:

– Ты, Иван Александрович, осведоми меня, не забудь. Говорят, какой-то подлец чернит имя Валерьяна?

Начштаба окончательно смутился.

– Хоть сейчас, Алексей Петрович, – выговорил он недовольно.

– Ну, сейчас, так сейчас, – согласился Ермолов. – Пойдем, пусть без нас пируют, разговляются.

Выйдя из аудиенц-зала, они поднялись на второй этаж и закрылись в кабинете.

– Ну что там, показывай, – попросил Ермолов, усаживаясь в кресло возле окна, через которое струился желтый свет зимнего солнца.

Вельяминов вынул из шкафа дело в серых картонных корках, развернул его и подал командующему. Тот небрежно полистал страницы, остановил взгляд на доносе. Вслух прочитал фамилию:

– Высоцкий.

– Так точно. Подполковник Высоцкий, комендант Ширвани, доносит о непристойном поступке Мадатова,– уточнил начштаба. – Мадатов из Ширвани в Карабах, в свое поместье, переселил до трехсот дворов. Об этом Высоцкий сообщил в письме Наумову, а последний представил сие мне.

– Чего же ты, старина, воду тогда мутишь?! – сразу подобрел Ермолов. – Ну, переселил – что ж из этого! О сокровищах-то в доносе ничего нет.

– Стечение обстоятельств и мои личные выводы, Алексей Петрович, – начал было резюмировать Вельяминов, но командующий прервал его.

– Обстоятельства. Выводы, – пренебрежительно бросал он. – А мои выводы таковы, да и не только мои, но и государевы: князь Мадатов – герой Кавказа, один из самых преданнейших слуг его величества. Что на это скажешь, старина?

– Внешне оно так.

– Да так оно и есть – и внешне, и внутренне, – он помолчал, чувствуя полное удовлетворение от беседы, спросил: – С Ивановым что решили?

– Дознание продолжается, Алексей Петрович. Дело в руках Могилевского.

– Ладно, Александрыч, пойдем к господам. С Могилевским я повидаюсь нынче сам.

И они, выйдя из кабинета, вновь отправились в гостиную, где обедал командный состав корпуса и свитские.

Пролетело несколько беспокойных дней с выездами в полки и на батареи, на бал к губернатору Ховену и в гости к экзарху всея Грузии Феофилакту... И жизнь командующего опять вошла в обыденное русло. С утра часа по два он устраивал у себя в кабинете приемы, затем выезжал в части, расположенные в городе и в его окрестностях, или же играл в бильярд. С вечера до полуночи в гостиной командующего шли «баталии» в бостон или вист. Иногда общество превращало в игорный дом офицерское собрание. Ермолов успевал бывать и тут и там.

Входящие в вестибюль дома командующего обычно прислушивались, откуда идет стук бильярдных шаров. Шли в закрытую на зиму галерею, где стояли два стола и возле них деловито, с киями в руках, прохаживались игроки. Могилевский, Верховский, Воейков, князья Орбелиани, Мадатов, да и многие приезжие из полков посещали галерею командующего. И не только для того, чтобы сыграть с его высокопревосходительством. Иные вовсе не умели держать кия в руках. Но заходили сюда отнюдь не из праздного любопытства, а с документами, дабы подписал Алексей Петрович: с рапортами о возвращении из поездок, с жалобами и тяжбами. Словом, все, что командующий делал у себя в кабинете, тем же он занимался и здесь, не отходя от бильярдного стола. Только надо было вовремя обратиться к нему. Порой, когда он проигрывал и был сердит, посетители часами топтались у парапета и не решались подойти к командующему, – ждали, пока он сам спросит, зачем пожаловали. В хорошем настроении Ермолов подписывал документы, не глядя, разговаривал с юмором, с присказками, располагал к себе душевностью. В такое время просители уходили из галереи осчастливленными.

У бильярдного стола решалась и судьба рыбопромышленника Иванова. Князь Мадатов, поддержав рыбацкие слухи о том, что купец Иванов помог бежать Мустафе-хану Ширванскому и купил у него за бесценок устье Куры, представил дело в штаб главнокомандующего. Делом Иванова занялся статский советник Могилевский – правитель канцелярии. По рассмотрении доноса и после опроса свидетелей он пришел к заключению, что купец первой гильдии Иванов действительно помог ширванскому хану бежать в Персию и мошенническим образом завладел рыбными уделами Куры. Могилевский велел прогнать рыбацкие суда Иванова из устья и взять рыболовство под охрану. Хотел было он засадить купца за предательство, но струсил, санкции на арест не дал: все-таки Иванов – человек знатный, с достатком и связями. Бог знает, чем может кончиться сия строгость.

Купец не согласился с решением Могилевского. Еще весной приезжал он сюда, к командующему, с жалобой на беззаконие, но Ермолову некогда было его выслушивать – собирался в Россию. Без командующего несколько раз он наведывался в штаб-квартиру к Вельяминову. Теперь, загодя узнав о том, что Ермолов возвращается в Тифлис, он опять прикатил и поселился в трактире.

– Стало быть, купчина домогается? – целясь в шара, спрашивал командующий у Могилевского.

– Да уж, назойливая птица, нечего сказать, – отвечал с видимой скукой статский советник.

– Ну что ж... играю в правый дальний угол. Вот так,– сильным ударом Ермолов послал десятого шара в лузу, распрямился и, довольный своим ударом, улыбнулся.– Ну-ка, Воейков, вынь шарик, пока горячий.

Адъютант извлек из лузы шар, подкинул его на ладони и положил на полку.

– Сорок четыре, Алексей Петрович, – обхявил он. – Играйте одиннадцатого, потом любого.

– Одиннадцатого, говоришь? – раздумывая, отозвался Ермолов. – Ну что ж, пожалуй, можно, – и прежде чем сделать удар, посоветовал Могилевскому: – Вызови купчину на примирение. Заставь, подписать акт, дабы прекратил домогательства. А не согласится – спровади его в Мехетскую крепость. Там он живо поумнеет.

Через несколько дней за этим же столом Могилевский докладывал, что Иванов подписать акт отказался и грозит жалобой в Сенат.

– Ну, так отправь его в Метехи, – разглядывая шары произнес Ермолов.

– Придется, Алексей Петрович.

– Что значит прядется? Разве не было моего приказа посадить купчину, коли не пойдет на примирение? Нет сударь, соизвольте исполнить приказание. Сегодня же.

– Хорошо, Алексей Петрович.

Однако ответом советника командующий не удовлетворился. Поглядев на офицеров, сидящих в креслах, сказал:

– Евстафий Иваныч. Или... кет... ты, Боборыкин, поди скажи от моего имени штабному, дабы арестовал купца Иванова и отправил в Метехскую крепость. Пусть одумается.

Дней десять после этого командующий не интересовался, купцом. Могилевский тоже молчал о нем. Только накануне рождества объявил, что Иванов требует свидания с командующим. Ермолов хотел было встретиться с ним у себя в кабинете, но передумал – слишком велика честь для купца. Выбрав свободный час, он направился в Метехи.

Крепость, как символ величия и неприступности, возвышалась на скалистом берегу Куры. Ранее обветшалая от времени, ныне она обновилась: выглядела средневековым замком с зубчатыми башнями в три этажа. Общирный двор был застроен. Всюду стояли часовые. Подвалы и нижние помещения крепости превратились в казематы. Здесь же размещался военный ордонанс-гауз, арестантская и больница для заключенных.

Въехав со свитой в крепость, Ермолов соскочил с дрожек и, приняв рапорт начальника караула, направился в ордонанс-гауз. В мрачной комнатушке с окном во двор стоял длинный стол в дюжина кресел. Ермолов пригласил сесть сопровождающих его Могилевского, Устимовича, Воейкова и велел начальнику карауле доставить купца Иванова. Вскоре того привели. Он вошел, кутаясь в меховую шубу. На голове его красовалась соболья шапка, а на ногах – унты. Ермолов отметил про себя, что не дурно живется купчине, если он даже и находится под стражей.

– Так, что у вас ко мне, милейший? – спросил Ермолов, попыхивая трубкой. Внешне командующий выглядел спокойным, но те, кто его знал, видели, какая жестокость крылась за брошенной вскользь фразой.

– Алексей Петрович, богом прошу, – купец вдруг повалился на колени, – ни нотой не повинен я перед государем и совестью своей.

– Ну-ну, зачем же так пышно? Поднимись, Иванов, – усмехнулся Ермолов.

Купец поднялся и опустил руки по швам.

– Клеветой низких людей облит я, Алексей Петрович, – заныл он, заглядывая в глаза Ермолову и ища в них сострадание. – Полный разор ныне испытываю. Цельное состояние отдал Мустафе-хану за устье Куры, а они оклеветали до невозможности.

– Поверил бы тебе, купец, когда б ты раньше в грешках не был замешан, – вздохнул командующий.

– Боже упаси, Алексей Петрович. В жизни никогда не грешил.

– Ну, вот тебе я раз! – засмеялся генерал. – А пятьсот четвертей казенной муки не ты ли из Астрахани вывез? Скупил муку, зная заведомо, что она краденая.

– Не было такого, ваше высокопревосходительство! Клевещут! – взвизгнул купец. – Утопить хотят! Защити, родимый. Вели вернуть рыбные уделы, озолочу.

Ермолов поморщился. Серые глаза генерала играючи заблестели.

– Эй, караульный! – крикнул он, бросив взгляд за дверь. Вбежал начальник караула. Ермолов сердито спросил: – Господин капитан, почему содержите арестанта не во форме? Шубу, унты, шапку снимите с него. Оденьте как всех подследственных в казенную робу!

– Ваше превосходительство, смилуйтесь! – взвыл купец. – Не дайте пропасть!

– Не пропадешь! – холодно засмеялся командующий. – И встречи, божья коровка, не проси у меня. Вызову, как приедут следователи. Уведите его.

Двое солдат мигом вошли в комнату, взяли купца под руки и увели. Командующий со своими людьми вышел тоже. Тотчас сел в дрожки и выехал из крепостного двора.

А на другой день было рождество. Зазвонили колокола. Народ повалил в Сионский монастырь. Появились на мокрых тифлисских улицах конные отряды – из окрестных полков ехали офицеры на празднество. Загремели, покатили в сторону Мцхеты, к старинным монастырям господские кареты.