Текст книги "Море согласия"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)

ЧЕРЕЗ БОЛОТА

Белый шатер Кутбэддина-ходжи стоял на взгорье. Отсюда просматривалась вся местность. На западе виднелись бугристые берега и синело море, на север уходили безбрежные пески, юг зеленел садами и виноградниками.

Вокруг шатра стояли конные сотни. Нукеры в полосатых халатах, конусообразных овчинных шапках, за плечами колчаны со стрелами, у седел – ружья, с жадным любопытством взирали на юг, в сторону Гургенской долины, куда умчалась часть хивинского войска.

Позади конного оцепления, в кустарнике, расположились обозы. Тут и там виднелись верблюды, лошади, арбы. Со связанными руками сидели пленные туркмены и их жены с детьми. Войсковые повара е огромных казанах варили ярму (Ярма – пшеничная каша). Караван верблюдов под охраной всадников м Гургена вез в бурдюках и челеках воду. А справа, над Атреком, кружилось множество стервятников. Богатой была добыча для птиц там, где прошел Кутбэддин-ходжа.

Сейчас он стоял у шатра в окружении свиты и наблюдал в зрительную трубу окрестности. На нем был белый шелковый тюрбан, малиновый в белую полоску халат и желтые крючконосые сапоги.

Ходжа был в хорошем расположении духа. Но на богатые трофеи тешили его. Утром, чуть свет, лазутчики донесли ему, что по Сумбарскому ущелью ведет свое войско Султан-хан Джадукяр. Это значило, что армия Хива-хана увеличилась вдвое и открывалась полная возможность напасть на Астрабад и мазандеранские села. Дабы прощупать силы каджаров, Кутбэддин-ходжа отправил а Кара-Су пять отборных сотен. Отчасти этот налет был продиктован мыслями о базарном дне. Ходжа на хотел упускать богатую добычу.

На закате конники возвратились из Кара-Су. Пригнали много пленных, привезли на верблюдах и арбах награбленное добро. Одновременно, со стороны Атрека, начали подходить головные отряды Джадукяра. Они скакали мимо шатра Кутбэддина. Юз-баши, подъезжая, склонялись перед ходжой, сообщали о наличии войск, идущих из Хивы, и, отъехав в сторону, терялись в многочисленной свите полководца.

Приближаясь к лагерю, Джадукяр распорядился поставить свой шатер в полуфарсахе от белого шатра, на холме, а уже потом со свитой и телохранителями появился перед ходжой. Спрыгнув с коня, слегка поклонился. Они обменялись привычными вопросами о здоровье и благополучии. Кутбэддин пригласил Джадукяра и нескольких юзбаши, своих и его, в шатер.

Потчуя гостя хвастовством о своем опустошительном походе, ходжа все время думал: «Почему Джадукяр не захотел поставить свой шатер рядом?» Не выдержал, спросил.

Султан-хан улыбнулся.

– Видишь ли, ходжа-ага,– сказал он, озорно поблескивая черными зрачками,– мне показалось, что тот холм, на котором мне поставили шатер, немного выше этого...

– Разве высотой холма измеряется величие? – чванливо надулся Кутбэддин.

– Но и не жестокостью, – с некоторым вызовом произнес Джадукяр.

– Разве я шел сюда раздаривать милости? – злобно усмехнулся ходжа. – Я шел сюда, чтобы привести в рабское повиновение иомудов, а их Кият-хаку отсечь голову. Да будет тебе известно, Султан-хан: цель моего похода – стереть с лица земли кибитки тех, что продался урусам, и разбить свои кишлаки на побережье. Тогда ни один солдат ак-патши не ступит на землю, освященную солнцем ислама.

– Ты слеп, ага, говоря такие несовершенные речи! – смело возразил Джадукяр.– Никому еще не удавалось спокойно властвовать на чужой земле, не закрепив за собой любовь покоренных народов. На побережье не ступят солдаты ак-патши только в том случае, если иомуды поверят в добродетель Хива-хана и навсегда перейдут в его подданство по своему согласию!

– Как смеешь ты, уйгур, исчадье ада! – взревел Кутбэддин-ходжа. Схватившись за нож, он вскочил с ковра.

Джадукяр поднялся тоже. Но не за ножом потянулась его рука. Он резко выхватил свиток из-за кушака и подал Кутбэддину.

– На, читай, ходжа, фирман высочайшего наставит тебя на путь истинный.

Кутбэддин резко вложил кинжал в ножны и с недоверием взял пергамент. Он развернул его и прочитал:

«Милостью нашей и волею аллаха повелеваю не подвергать разорению кишлаки иомудов, а людей щадить, обращать их в воинов войска нашего и направлять против каджаров...»

Кутбэддин растерялся, не знал, что сказать. Усмехнувшись, заговорил с иронией:

– Ты – хитрая лиса, Джадукяр, если смог убедить отца победы, светлейшего Абулгази Мухаммед-Рахим-хана действовать против моих замыслов.

– Да что ты, ходжа-ага! – засмеялся Джадукяр.

– Ладно, еще поговорим,– холодно отозвался Кутбэддин.– Скажи теперь мне, нет ли других распоряжений от хана?

– Есть, ходжа-ага. Ты будешь подчиняться мне.

– Откуда это видно? – окончательно теряя самообладание, спросил Кутбэддин.

– Ты не дочитал фирман повелителя до конца. На, дочитай.

И совсем уже внутренне порабощенный столь тяжкой беседой и сложившимися обстоятельствами, Кутбэддин устало вновь развернул фирман. По прочтении сухо произнес:

– Приказывай...

– Утром приедешь ко мне,– сердито сказал Джадукяр и покинул шатер.

Наутро, едва солнце поднялось над отрогами Буржуд, прискакал вестовой с напоминанием. Кутбэддин долго чванился: старался побороть вновь вспыхнувшую злобу и зависть к своему сопернику. После продолжительного сквернословия отправился к соседнему лагерю,

Джадукяр встретил ходжу ласково, будто ничего не произошло между ними. Сразу приступил к делу. Сели в кружок на большом текинском ковре. Оба полководца и юз-баши склонились над шелковой картой: пески, горы, селения и море вышиты были на ней разноцветными нитками.

– Я хорошо продумал наши действия, Кути-ходжа,– сурово заговорил Джадукяр,– Ты со своей тысячей пойдешь на юг, вдоль подножия Буржуда, Когда увидишь речку Адинали, то поворачивай на запад и веди войска по берегу этой речки. До Берестана тебя никто не встретит, никто не помешает твоему пути. В Берестане увидишь первых каджаров. Но сила там небольшая, и ты не задерживайся, иди к Астрабаду. Дойдешь до зарослей, остановись и следи за мной. Я нападу на Астрабад с севера и постараюсь выманить каджаров в поле. Тогда ты поднимай свою тысячу и врывайся в город.

Кутбэддин-ходжа, не возразив ни словом, покинул шатер, и ночью его тысяча двинулась к горам...

Спустя час через Гурген начал переправлять войско Джадукяр. Седловина близ реки, куда втягивались конники, сотня за сотней, артиллерия – верблюды с медными замбуреками на спинах – не могла пропустить к броду всех сразу: толчея и суматоха, крики и ругань будоражили предутреннюю тишину.

Джадукяр с приближенными стоял на взгорке у реки, наблюдая за переправой. Он был молчалив и спокоен. Казалось, не ведет он войско, а только наблюдает за ним. В темноте, в млечном освещении звезд, холодно поблескивал его шлем, будто сама война гнездилась под павлиньими перьями, гордо вскинутыми над головой.

Хивинцы переправились через Гурген и к полудню достигли реки и сожженного селения Кара-Су. Здесь еще теплилась жизнь, Почуяв врага, на пепелище залаяли и завыли собаки, Лай их продолжался долго. Они бежали впереди конницы, лезли под самые копыта и только далеко за селением разбежались в стороны и отстали.

Миновав лощину, войско выбралось к болотам Мурдаки. Дорога здесь узкая и неровная. По обеим сторонам росли высокие камыши и всюду виднелись черные стоячие озера, покрытые водяными лилиями. Войско растянулось. Голова колонны скрывалась где-то в камышах, а хвост все еще пылил по каменистому берегу реки, В самой середине болотистой низменности дорога угрожающе сузилась: недавно здесь прогремели ливневые дожди, затопив тропы и частично дорогу, было скользко.

В артиллерийской сотне вдруг оступился верблюд. Вместе с замбуреком и наездником он свалился в болото. Идущий следом за ним инер раскорячился, порвал веревку, связывающую его с первым верблюдом, и тоже сполз в болото. Крик гибнущих в грязной пучине наездников разнесся над топями. Воины остановились, чтобы как-то спасти пушки. Один из храбрецов, выхватив из ножен кинжал, прыгнул на горб тонущему верблюду и перерезал шерстяные черные арканы. Он успел выбросить на дорогу, к ногам воинов, один из концов. Те схватились за аркан и вытянули замбурек на сушу. Спаситель, кинувшись в сторону, попал в полынью. Он взревел нечеловеческим голосом и замахал руками, ища спасения. Несколько человек протянули ему пики, но он не успел схватиться и скрылся в черной жиже.

Страшное несчастье подорвало дух замбурекчи (Замбурекчи – стрелки из пушек замбуреков). Еще не подошли к Астрабаду и не сделали ни одного выстрела, а среди них уже шел ропот: «Куда завел нас Джадукяр?» Недовольство передавалось от всадника к всаднику. Разговоры велись тихо и вкрадчиво. Джадукяр ничего не подозревал. Он лишь видел хмурые, злобные выражения на лицах своих воинов.

У самого выхода из болота поскользнулась лошадь левофлангового из третьей сотни. Человека успели спасти, бросив ему веревку. Конь, утопая в грязи, чуя неминуемую гибель, жалобно заржал и скрылся в пучине. Перепуганные лошади вздыбились и захрапели. Седокам с трудом удалось сдержать своих коней. Если б они бросились вскачь, то не миновать бы гибели. Многих бы не досчитались хивинцы. И уже смелее поднимался ропот. Послышались недовольные выкрики. Один из воинов, завидев проезжающего Джадукяра, бросил со злобой:

– Куда идем, сердар? Разве нет другой дороги в Астрабад?!

– Куда ведешь, уйгур?!

– Там же верная гибель! – тут и там стали разноситься недовольные, требовательные голоса.

И словно для того, чтобы окончательно смутить полководца, над его головой пронесся оглушительный свист, и в середине войска разорвалось пушечное ядро.

Шарахнулись в стороны лошади, закричали люди. Новый взрыв обрушился на болото. Ядро шлепнулось в полынью, окатив грязью конников. Поднялась страшная паника: заржали в предсмертной агонии лошади, заревели верблюды, Люди бессознательно лезли вперед, давили друг друга. Каждый понимал, что единственное спасение там, в просвете между камышами, там, где твердая земля, где можно пустить коня в галоп и скрыться от смертоносного огня каджарских пушек.

Ядра летели со стороны леса, но ни пушек, ни людей там не было Видно. Выскакивая из болота на твердь, хивинцы вскидывали ружья, стреляли в сторону леса, обнажали сабли. Суета и неразбериха мешали сориентироваться: никто не знал, куда и за кем идти. Новые пушечные ядра рвались под ногами у коней, поражая все живое. Напрасно взывал Джадукяр к воинам построиться в боевой порядок. Его никто не слушал. А если и слышали, то не могли уразуметь, что он требует. Тогда Джадукяр бросил коня влево, увлекая за собой приближенных и конников личной сотни. Остальное войско ринулось за ним и помчалось, обходя лес и пробиваясь на дорогу, ведущую на восток, к горам.

Султан-хан, ошеломленный внезапным нападением каджаров и потерявший добрую четверть своей тысячи, видел теперь спасение только в соединении с армией Кутбэддина-ходжи. Он не сомневался, что встретит его сотни, едва выскочит на дорогу.

Но Кутбэддин и не думал идти на Астрабад. Черной смертью прошли его конники по Атреку, взимая дань с гокленов. Стада овец, караваны верблюдов с наполненными мешками гнали хивинцы к копетдагской равнине. А сам Кути-ходжа, после утомительных походов, спешил к ис-точнику Арчмана и молил аллаха, чтобы он покарал Джадукяра...

Вместо хивинцев Джадукяр встретил каджаров. Выскочив из восточных ворот Астрабада, они рассекли его войско надвое и, тесня «хвост», погнали в лес. Несколько сотен каджаров вступили в бой с авангардом хивинцев. На дороге у речного берега зазвенели сабли, защелкали выстрелы. Заалели пятна крови под ногами коней, покатились головы. Кучи истоптанных и истерзанных тел мешали продвигаться всадникам.

Столб огня, взметнувшийся в людской толчее, визг осколков приостановили сечу. Ядовитым черным дымом застлало поле битвы. Когда дым рассеялся, каджары увидели Джадукяра: он держался правой рукой за плечо, был без сабли, и, казалось, вот-вот упадет с седла.

В ОДНУ ИЗ ПЯТНИЦ

В одну из пятниц месяца жовза (Жовза – май.) Астрабад праздновал победу. По лабиринтам улиц каджары таскали чучело хивинского хана, подбрасывали его в воздух, топтали ногами и били палками, наконец, повесили перед дворцом хакима и подожгли. «Хан» пылал, окутываясь вонючим дымом, трещал от всепожирающего огня, и астрабадцы неистово ревели и били в тулумбасы (Тулумбас – большой барабан). У ворот дворца возбужденная толпа требовала выдачи Джадукяра. Сожжение чучела щекотало нервы, но все же не доставляло истинного удовольствия. Каджары хотели бы увидеть, как испепелится живое тело их заклятого врага.

Хаким отказал горожанам в их просьбе. Разве не достаточно того, что срубленными головами хивинских воинов украшены городские стены и фронтоны ворот? Вон и сейчас еще сидят на них голодные стервятники, долбят черепа и копаются черными клювами в глазницах. Фарраши хана, выйдя из дворцовых ворот, объявили толпе, что пленный Джадукяр будет отправлен в Тегеран, и люди удалились к базарной площади. Звуки флейт, таров, тулумбасов унеслись вместе с ними.

Вскоре ворота дворца Мехти-Кули-хана приветливо распахнулись перед черными лакированными экипажами господ. Офицеры войска, земиндары (Земиндар – помещик), крупные торговцы восседали на них, ревниво поглядывая на жен и взрослых дочерей, которые мостились сбоку. Коляски спешили на постоялый двор, а оттуда господа направлялись в зеленые цветущие аллеи, к огненно-желтому зданию дворца и к берегам речки Эшэр, где повара жарили шашлыки и приготовляли всевозможные яства.

Герой астрабадской битвы Гамза-хан, чьими руками был схвачен ненавистный Джадукяр, приехал на пиршество с женой и в сопровождении конной охраны. Отведя Ширин-Тадж-ханум в эндеруни (Эндеруни – женская половина дома, дворца) дворца, где уже собралось множество женщин, он поднялся на второй этаж в покои хана. Раболепные слуги свели перед ним крест-накрест секиры. Гамза-хан попросил доложить о себе. Тут же он получил разрешение и вошел в большую комнату, стены которой были украшены разноцветной керамикой и расписаны арабесками. Хаким полулежал на ковре в обществе английских офицеров и переводчика.

– Заходи, садись, дженабе-вали (Дженабе-вали – уважительное обращение), – кивнул хаким и сразу забыл о его присутствии. Сказал англичанам: – Только меч может заставить склонить головы вероотступников. Вы, инглизы, мало знаете восточный характер. У нас по-другому понимается жизнь. Ложь у европейцев – признак подлости. У нас – признак ума. Милость и прощение у вас – великодушие. У нас – слабость. Если я начну гладить туркмен по голове, они завтра же разнесут всему миру, что я их боюсь.

Прислушавшись к словам хакима и поняв, о чем ведется речь, Гамза-хан в чашечку налил из кувшине шербет.

– Истинно так, хезрет-вали (Хезрет-вали – уважительное обращение к старшему) – подтвердил он, отпив маленький глоток.– Мы даем каждый год тысячи харваров риса иомудам, чтобы сторожили наши берега, а они кричат – мы платим им,

Сероглазый блондин – англичанин, некто капитан Монтис, прибывший сюда от Аббаса-мирзы, и его двое коллег переглянулись. Видимо, доводы персиян показались им убедительными. Однако прожженные политики знали или чутьем угадывали, что самая большая ошибка астрабадского хакима – жестокое попрание прав свободолюбивых туркменских племен,

– Что ж, вы правы, господин Мехти-Кули,– согласился Монтис.– Жизнь построена на противоречиях. Когда нам говорят «да», мы отвечаем – «нет». Но следует ли вам, хаким, брать во внимание кичливые голоса кочевников? Пусть говорят, что вы их боитесь, пусть говорят, что платите им дань. Вы-то ведь знаете истинное положение дел! Говорите им «да» и больше обращайте свой взор на других своих соседей – русских. В нашей миссии поселился слух, что генерал Ермолов добивается открытия в персидских городах русских консульств. И первым городом русские назвали Астрабад.

– Мне это тоже известно, сэр,– отозвался хаким.– Но разве моя воля – открывать или закрывать консульства? Такие крупные дела вершатся в Тегеране и Тавризе. Монтис взглянул на своих коллег. Те ухмыльнулись.

– Мы ожидали этого ответа, хаким, – сказал Монтис. – И я хочу вам заявить, что вы не правы в своих суждениях. Впрочем, я уже не раз говорил об этом Аббасу-мирзе, и он согласен со мной. И знаете, хаким, в чем кроется ошибка?

– Буду рад услышать, сэр...

– У вас бездействует, как бы понятнее выразиться... ну... демос... Народ, общество, что ли. Общественное мнение вашей страны – мертвый груз. Оно ничего не решает. А в подобных случаях оно могло бы многое сделать в интересах государства. Посудите сами, хаким: русский царь Александр, вознесшийся ныне в зенит славы, при желании может заставить шаха подписать документ об открытии своих консульств в Персии. Но шах, понимая свое бессилие перед русским царем, мог бы использовать в этом вопросе общество. В данном случае народ волен решить – нужно такое консульство или нет, и высказать свою волю шахиншаху,

– Да, это так, сэр,– неохотно согласился хаким,– но разве можно сделать львами стадо баранов? Кто сумеет объединить чернь и заставить ее лезть в политику?

– Ислам, господин хаким.., Ислам, – с приторной улыбкой подсказал Монтис. – Это та самая машина, которая может повелевать умами всего населения! При желании мечеть не допустит русских послов на вашу землю...

– Вы считаете, что Аббас-Мирза согласится? – спросил, оживившись, Мехти-Кули-хан.

– А почему же нет? – удивился Монтис.– Он не станет вам писать фирманов (Фирман – приказ), но он не отведет вашу руку, если она занесет меч над голозой врагов.

– Об этом я подумаю,– согласился хаким и вынул из бокового кармана часы.– Господа, время приступить к саламу (Салам – торжество, пиршество).

Хаким первым поднялся и направился по лестнице вниз. За ним пошли и гости.

В большой тронной зале их поджидала дворцовая знать.

Хаким, раздавая улыбки, прошествовал в глубину залы и сел на возвышение в виде трона. Приближенные и английские гости заняли места по бокам. «Иншалла!» – разнесся зычный голос дворцового церемониймейстера. Затрещали зэрбы, полилась музыка. В залу вошли нарядные, в красных куртках и белых шальварах, юноши, неся на подносах подарки. Знать восторженно зашептала, восхваляя щедрость и милости хакима. А он, поправив пышную рыжую бороду, встал и заговорил о блистательной победе над извечным врагом шахиншаха – хивинским ханом. Говоря, хаким все время поглядывал перед собою на пол, будто главное таилось в квадрате незастеленного пола.

– Именем аллаха, милостью солнцеликого шахиншаха и милостью нашей награждаем... – Хаким потоптался, оглядывая сидящих сбоку, и поманил пальцем Гамза-хана, Тот, гордо вскинув голову, подошел к повелителю. Победителя ожидала арабская сабля в золотых ножнах, лежавшая на подносе. Но прежде чем вручить ее, хаким метнул взгляд в сторону, взмахнул рукавом, и все услышали: под полом дворца что-то загудело, будто ожил огнедышащий вулкан. Гул этот перешел в металлический скрежет. Люди с боковые возвышений узрели, как разошлись в стороны тяжелые плиты пола, обнажив толстую железную решетку. Те, кто был поближе к трону, заглянули вниз. Там в тусклом освещении возле каменной колоды сидел закованный в цепи человек.

– Эй ты, встань! – злобно выговорил хаким и попросил гостей, чтобы подошли и посмотрели на чудовище, схваченное блистательным Гамза-ханом.

Гости заспешили к подземной темнице. Быстро выговаривая ругательства, они проходили мимо и садились на прежнее место. После мужчин прошествовали над подземельем женщины. Крутобровые пери, в шелках, замахивались на пленника кулачками, бранились и с презреньем отворачивались. Хаким удовлетворенно посмеивался.

Когда все уселись и шум притих, хаким снял с подноса саблю и вручил ее Гамза-хану. Одобрительные восклицания заполнили залу. Хаким покосился вниз, на решетку спросил:

– А чем ты, Джадукяр, вознаградишь своего победителя?I

– Пощади, светлейший! – разнесся на всю залу хриплый голос узника.

Хаким засмеялся. За ним – Гамза-хан, Засмеялись приближенные, и захохотали все, В громком смехе даже не слышно было, как опять сошлись плиты и видение подземной тюрьмы исчезло. Хаким принялся награждать подарками, но уже менее ценными, других ханов и воинов, отличившихся в Астрабадском сражении,

Церемония награждения длилась долго. Наконец она закончилась, и в залу те же нарядные юноши внесли на подносах дымящиеся блюда и аппетитные сладости в фарфоровых чашах и вина в хрустальных кувшинах. Едва успели выйти слуги, все пространство заняли танцовщицы. Нежным запахом амбры пахнуло от них. Зашелестели шелка их нарядов. Женщины, подобно змеям, извивались в танце, опускаясь на колени и поднимаясь вновь. Мелодичная музыка, словно волнами, обтекала их обнаженные плечи и руки. Гости испытывали верх блаженства, не смея нарушить ни вздохом, ни словом великолепие сказочной красоты.

Музыка смолкла. Танцовщицы скрылись в боковых дверях. На середину зала гордо вышел черноволосый, большеглазый юноша. Оранжевый плащ ниспадал с его левого плеча. Он грациозно поднял над головой руку и расшаркался в поклоне. Все узнали дворцового поэта Фазиль-хана. Хаким улыбнулся и кивнул ему.

– Бард? – спросил с любопытством Монтис, склонившись к Гамза-хану.

Тот не понял англичанина, но на всякий случай кивнул.

Фавиль-хан, слегка откинув голову назад, уставив глаза в потолок, будто там были записаны поэтические строки, начал читать:

 
Шах-заде, ты – несравненный, бриллиант в короне шаха,
ты, не знавший поражений, ты, не ведающий страха,
в ярости подобен тигру и слону подобен в силе, снизойди,
о всемудрейший, и послушай стих Фазиля...
 

Хаким слушал поэта с благоговением; он сдавливал желтыми пальцами поручни сиденья, выпячивая вперед голову в грудь, будто хотел взлететь. Восторженность хакима тотчас возымела действие на гостей. Застывшие, с чашечками в руках, они один за другим выражали громким шепотом свой восторг сладкозвучной касиде (Касида – ода). Женщины тоже перешептывались в обменивались понимающими взглядами,

Не меняя позы, хаким поднял руку и щелкнул пальцами. К трону тотчас приблизился казначей. Хаким что-то шепнул ему на ухо. Казначей подал украшенный бриллиантами ларец. Когда поэт произнес последние строки:

 
Кровь в тебе клокочет Кира,
Искандеру ты подобен, —
 

в уронил голову на грудь, достал достал пригоршню золота и высыпал в ладони Фазилю. Поэт раскланялся, благодаря за щедрое вознаграждение, и, пятясь, удалился из залы...

В полдень возбужденная знать села в экипажи и поехала прогуляться на лоно природы. Кареты покатились по главной улице Астрабада, восхищая толпу богатым убранством. Жители стояли у дворов или бежали вслед за колясками, выкрикивая приветствия.

На зеленой поляне в лесу тоже было густо от набежавшего люда. Все городские лавочники выехали сюда на большеколесых повозках. Арбы, наполненные фруктами и всевозможными сладостями, виднелись повсюду. В длинных рядах возле колес сидели торговцы насом и опиумом. Устанавливали трапецию канатоходцы. Кричали и суетились гявдары. Старик-цыган водил по рядам гиганта-медведя в кожаном наморднике, заставляя его кланяться. Зверь с добрыми глазами становился на задние лапы, плясал и отвешивал поклоны. Публика смеялась, а торговцы угощали медведя яблоками, сахаром, конфетами. В сторонке стоял со своими воинами Мир-Садык. Рядом с ним – Черный Джейран, привязанный за руку веревкой. Амбал знать не знал, куда его поведут и что с ним будет дальше, но Мир-Садык азартно поглядывал на ученого медведя, и в голосе перса зрела потешная мысль – стравить человека и дикого зверя...

Внезапно разнесся крик глашатая о приближении хакима. Люди шарахнулись в стороны, освобождая дорогу коляскам. Экипажи остановились на опушке леса. Край поляны сразу запестрел разноцветными дорогими одеждами женских платьев и мужских лебадэ. Тотчас затрубили карнаи. Над поляной, над головами народа закачались с длинными шестами в руках два канатоходца. Придворные дамы и часть мужчин сели на лужайке. Некоторые укрылись в тени деревьев и кустарников. Сам хаким в сопровождении телохранителей и его британские гости сели на верховых лошадей и поехали охотиться.

Бряцая золотой саблей, Гамза-хан прохаживался в обществе господ и посматривал на Ширин-Тадж-ханум. Она сидела среди женщин и смотрела на представление. Он хотел побыть с ней рядом и выжидал удобного случая, когда прервется представление. В этот момент к нему подошел Мир-Садык:

– Быть мне вашей жертвой, ашраф,– пролепетал он заискивающе. – Я слышал о том, что благосклонный хаким вознаградил ваши победы над врагами этой саблей. Я очень жалею, что хаким не пригласил меня во дворец, и я не увидел, как приняли вы, ашраф, этот бесценный дар...

– Дженабе-вали, я забыл ему сказать о тебе,– снисходительно улыбнулся Гамза-хан.– Но в другой раз я непременно напомню.

– Да услышит аллах слова ваши, ашраф,– заулыбался Мир-Садык и покосился на зеленую поляну. Туда, позванивая цепью, вышел цыган с медведем. Тотчас началась борьба. Ученый медведь обнимал хозяина, раскачивался, переступая с ноги на ногу, но вот цыган дал ему «подножку», и зверь завалился на спину. Публика закатилась смехом. Гамза-хан тоже засмеялся. Мир-Садык пренебрежительно сказал:

– Эти фокусы давно всем надоели... В честь вашей победы, ашраф, я хотел бы принести вам истинное удовольствие. Вы помните, ашраф, прошлым летом один амбал дрался с гявдарской собакой, там, у залива? – и перс указал рукой в сторону моря.

– Да, мне, кажется, рассказывали... Ну и что же дальше, Мир-Садык?

– Этот амбал у меня. Он здесь и сейчас схватится е медведем... Эй, лути! – позвал Мир-Садык.– Поди-ка сюда! Подведите его,– приказал он всадникам.

Фарраши тотчас выполнили приказание. Амбал остановился в двух шагах перед своим хозяином. Мир-Садык потрепал его за щеку, сказал с улыбкой:

– Мой ашраф хочет, чтобы ты повалил медведя.

Амбал покосился на веревку, которая тянулась от его руки к седлу всадника. Он ничего не сказал, только горькая улыбка набежала на его потрескавшиеся синие губы: может быть, до его сознания дошло, что он – страшная игрушка в чужих руках.

– Иди,– подтолкнул его Мир-Садык и снял с запястья металлическое кольцо, которое крепилось к веревке.– Иди-иди, не бойся...

Черный Джейран неохотно и неловко вышел на поляну. Зверь стоял на задних лапах, раскачивал головой и махал лапами: просил от зрителей награды за представление. Маленький цыганенок бегал с широкополой шляпой возле гогочущих зрителей. В шляпу летели конфеты, кусочки сахара, яблоки. Богатые господа бросали краны.

Амбал не стал спрашивать разрешения у цыгана, а на медведя бросил всего лишь беглый взгляд. Схватив зверя обеими руками за жирный косматый загривок, начал таскать его из стороны в сторону. Ошеломленный медведь сначала не мог понять, что от него хотят, и опустился на четвереньки. Тогда амбал насел на него сбоку, стал валить наземь. Публика разразилась восторженными криками к смехом, Однако зверь недолго оставался в благодушном состоянии. Видя, что его терзает не хозяин, а посторонний верзила, он опять поднялся и облапил Черного Джейрана. Амбал взревел, пытаясь освободиться из мохнатых объятий. Медведь испугался крика и разомкнул лапы, процарапав когтями по спине своего противника. Было видно, как запунцовели три полосы на теле амбала. Кровь брызнула из них и полилась к ногам. Амбал взвыл от обиды и боли, шагнул на зверя и изо всей силы ударил его кулаком по морде. Медведь зашатался, замахал лапами и, будто спасаясь, пошел на толпу. Зрители с визгом кинулись в стороны. Цыган тянул за цепь и выкрикивал непонятные слова, успокаивая своего друга. Медведь наконец успокоился. Встал на четвереньки, утирая лапами обидные слезы. Публика опять пришла в неистовый восторг. Амбал подавленно покинул место схватки.

– Да, это – истинное удовольствие! – сказал Гамза-хан.

– Ашраф,– осмелев, проговорил Мир-Садык.– Вы могли продлить это удовольствие, если б купили у меня амбала. Я возьму за него не более, чем за двух обыкновенных рабов...

Гамза-хан задумался. В считанные секунды в его мозгу промелькнуло все хорошее, что мог бы сделать для него амбал, но тут же закралось и опасение. Гамза-хан прищурился, сказал предостерегающе:

– Предложение твое заманчиво... Он действительно силен и глуп. Но мне кажется, у него хватит ума на женщин моего гарема. – И Гамза-хан закатился мелким довольным смехом.

Мир-Садык, смущенный столь неудачным окончанием затеянного дела, снял шапку, погладил голову и подтвердил:

– Да, да, ашраф, это так... Такое может случиться...

Гамза-хан, разговаривая, увидел Ширин-Тадж-ханум: она отделилась от своих приятельниц и быстро подошла к нему. Лицо ее было бледным, губы дрожали. Госпожа никак не могла еказать того, что хотела. Гамза-хан испугался.

– Да что с тобой, ханум? – спросил он взволнованно.– Тебя обидели?

– Нет, нет, мой хан, не то,– наконец выговорила она, оглядываясь на женщин.– Фаридэ-ханум, жена Наиб-ос-Сольтане... Он сам вместе с нею только что купили у какого-то купца наш бриллиант, который украли иомуды...

– Дат-бидат! – сдержанно, но с удивлением и злостью процедил Гамза-хан.– Ты не обозналась? Может, похож бриллиант на тот, наш, но не он? Ошибешься – ошибку не поправишь, ханум...

– Он, он, – задыхаясь от волнения, стала утверждать Ширин-Тадж-ханум.– Разве я не знаю свой алмаз?! Когда я увидела его в руках у Фаридэ-ханум, я чуть не лишилась рассудка.

– Спокойней, ханым, спокойней, – предостерег ее Гамза-хан, видя, что в их сторону поглядывают дамы.– Ты иди к своим женщинам и незаметно разузнай – у какого купца куплен бриллиант. И откуда этот бриллиант взял купец... Иди, иди, да поспокойнее...

Ширин-Тадж-ханум возвратилась к приятельницам. Гамза-хан усилием воли подавил в себе волнение, подошел к господам и сел на ковер. Руки его потянулись за чилимом.

В Астрабад карета Гамза-хана возвращалась следом за коляской хакима. Как только сели и кучер хлестнул лошадей, Гамза-хан спросил у жены:

– Ну, говори...

– Имя купца Знвер-хан. Живет в Кара-Су.

– Знаю такого, – обрадованно выговорил Гамза-хан.– Дальше?

– Бриллиант он купил у одного челекенца. А тот якобы привез его из страны урусов. Но это – наш алмаз. Наш!

– Успокойся, ханым. Он будет наш. И дочь к нам вернется. Все в руках аллаха.