Текст книги "Море согласия"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

– А как их накормишь, хан? – удивилась Тувак. – Разве у тебя найдется столько хлеба? Вчера, когда я замешивала тесто на чуреки, Кейик-эдже сказала, что остался лишь один мешок муки – больше нет. Скоро мы сами голодными будем, а ты думаешь о других.

– Тувак-джан, у тебя, оказывается, голова свежая,– засмеялся Кият. – Умно думаешь. Только не додумалась до главного. И мы с тобой, и все остальные зависим сейчас от того, какому джину поклонимся. Я выбрал себе джина по имени урусы. Если они помогут, то и мы сыты будем, и весь народ вокруг нас ободрится...

Кият беседовал с женой до тех пор, пока не пришел Таган-Нияз. Они выпили чаю и поехали на соляное озеро.

СКОЛЬКО СТОИТ СКАКУН

Сейис и Муратов высадились возле устья Атрека ночью. Баркас с гребцами сразу отчалил и скрылся в черной морской коловерти. Муратов первым вылез на высокий берег реки и оглянулся на море. Далеко в ревущих волнах едва маячил огонек шкоута. Жуть охватила толмача. «Вернемся ли назад?» – с отчаянием подумал он и нахлобучил до бровей косматый туркменский тельпек. Сейис, выбравшись на бугристую возвышенность реки, тронул Муратова за плечо и молча пошел, постукивая впереди себя длинной суковатой палкой.

Оба берега Атрека шуршали зарослями. Ветер с моря волнами накатывался на камышовые стены. Они мягко поддавались натиску ветра и, вновь распрямляясь, издавали легкий шорох. В темноте едва-едва были заметны откосы реки и массивы зарослей, и совсем не видно было тропинки. Сейис вел на ощупь, но так уверенно и быстро, как будто тем лишь и занимался, что водил Атреком приезжих в край гокленов.

Шли всю ночь. Остановились на отдых один раз: у Муратова сбилась в сапоге портянка, и он сел, чтобы перемотать ее. Пользуясь случаем, сейис достал из кушака наскяды и засыпал под язык табак. После этого опять шли, не разговаривая, глядели по сторонам. Когда вдруг из камышей выскакивали шакалы или дикие кабаны, сейис вскрикивал, а Муратов хватался за рукоятку пистолета. До наступления рассвета достигли села, где сейис рассчитывал как следует отоспаться, взять верблюдов и ехать по Атреку дальше, к самым горам.

Возле кибитки встретил их седенький яшули, видимо, хороший знакомый сейиса. Тотчас он ввел гостей в юрту, поставил на очаг кумган, и вскоре они согревались горячим чаем. Сейис назвал Муратова, как условились, лезгинским беком, и объяснил хозяину, что едут они выбрать двух самых лучших жеребцов, которые могли бы поспорить в быстроте с кабардинскими скакунами.

– Коней хороших много, – сказал яшули. – Любой может оставить позади кавказскую лошадь. Но если уж везти на Кавказ коней, го надо выбирать самых лучших.

– Именно таких мне и надо, – сказал по-туркменски Муратов. И на удивленный вопрос, откуда лезгин знает туркменский язык, ответил: – Наши языки и помыслы во всем сходны, яшули. И страсть к коням одинакова. Только нужны мне жеребцы покрупнее. Хан мой высок и тяжеловат...

– Тогда поезжайте к Алты-хану, – посоветовал яшули. – Есть у него конь, о котором слава по всему Атреку идет. Только не продаст он его ни за какие деньги...

– Ничего, лезгин-бек богатый, у него хватит золота, – отозвался сейис. – Но о каком коне ты говоришь, яшули? Что-то я не слышал, чтобы у Алты-хана были хорошие скакуны.

– Раньше не было, теперь есть, сейис-ага. Два года назад он привел из Дуруна черного жеребенка и назвал его Кара-Кушем. Сначала никто не обращал внимания на молодого жеребчика, но прошло два года, и превратился он в настоящего Дуль-Дуля. Мало того, что в скачках ему нет равного – всех обгоняет, он еще и в бою себя показал. Этой весной, когда отряд Кутбэддина ворвался в кочевье, Кара-Куш так отличился, что на него и по сей день как на святого смотрят.

– Чем же он взял? – с недоверием спросил сейис.

– Чем? А вот послушай. Хивинцы застигли наших врасплох. Не все даже успели сесть в седло – пали у коновязей от сабель. Алты-хан успел вскочить на своего черного, но его окружили, насели спереди и с боков. Двух боковых он сбил, а передний крепким оказался. Стал он теснить Алты-хана, едва не выбил из седла копьем. И тут, веришь ли, чудо свершилось: Кара-Куш вздыбился, ударил копытами лошадь врага, а самого хивинца за плечо зубами схватил и выбросил из седла. Так и спасся Алты-хан благодаря Кара-Кушу. Так что не продаст он его. Давайте лучше подумаем, где вам еще такого коня найти.

– Нет, яшули, больше не надо думать, – с волнением выговорил Муратов. – Именно этот конь мне и нужен. Другого искать не станем. Давай-ка лучше постели нам кошму – отдохнем малость. И двух верблюдов приготовь. Вот тебе за услуги... – Муратов достал из-под халата несколько тюменов и положил перед хозяином. Тот обрадовано схватил деньги, спрятал в кушаке и с радостью принялся стелить кошму.

До вечера приезжие проспали в кибитке старика, а как стемнело, сели на верблюдов, выехали опять на берег Атрека и двинулись дальше. И опять всю ночь не спали. Утро тоже провели в пути. Лишь в полдень достигли кочевья Алты-хана. Расположилось оно в долине между двух горных хребтов, у обрывистого берега Сумбара, напротив большой караванной дороги.

Как только сейис и Муратов оказались у кочевья, к ним подскакали с десяток всадников и окружили со всех сторон. Сейис потребовал, чтобы проводили к самому хану, а Муратов, по незнанию, сказал:

– Разве так встречают гостей? Мы приехали купить у хана его Кара-Куша, а вы даже к кибиткам нас не подпускаете!

Слова его были восприняты как гром среди ясного дня, «Приехали купить коня», – прозвучало так, как если бы гости сказали, что приехали за любимой женой хана. Да что там жена! Красавца Кара-Куша никто бы не посмел сравнить с женщиной. Гоклены сравнивали его со львом, солнцем, беркутом, наконец, с легендарным крылатым конем Кер-Оглы – Гыратом и с конем халифа Али – Дуль-Дулем. Йигиты, услышав слова Муратова, испуганно вскрикнули, переглянулись и вмиг стащили приезжих наземь. Старший йигит сказал:

– Верблюдов отведите в стадо, а этих нечестивцев бросьте в черную юрту: хан приедет – разберется...

Их втолкнули в кибитку. У входа поставили двух стражников. Муратов огляделся, лег на старую грязную кошму и подложил руки под голову. «Ясно одно, – подумал он, – нельзя заговаривать с ханом о купле Кара-Куша: остервенеет от обиды и злости, прирежет тут же...» Сейис, прислонившись спиной к териму, тоже о чем-то думал. Время от времени из его груди вырывались тяжелые вздохи. Так провели они остаток дня и всю ночь.

Утром приехал Алты-хан. Словно на большой черной птице перелетел он через Сумбар – так выглядело издали его приближение. Муратов с сейисом стояли у выхода из кибитки и любовались скакуном. Конь, неся седока, медленно перебирал ногами, но приближался быстро, и, казалось, он летит. Шея скакуна была вытянута, как у лебедя, а голову он держал гордо и прямо. Голова седока была ниже конской – это подчеркивало величие скакуна и делало неприметным хана. «Нет, не ему ездить на этом красавце. Конь словно создан для Ермолова», – подумал с завистью Муратов.

Остановившись у своей юрты, хан слез с Кара-Куша, отдал поводья слугам. Те отвели коня в стойло. Сам хан вместе с йигитами направился к гостям. Подойдя, поздоровался сдержанно, спросил:

– Говорят, за моим конем приехали... Так ли это? Сейис подскочил, как ужаленный:

– Да что ты, Алты-хан! За каким еще конем? Разве мы не знаем, что твоему Кара-Кушу цены нет? Мой друг, лезгин, пошутил...

Муратов поддержал сейиса:

– Да, хан-ага, это истинная правда. Никакого коня нам не надо. Прости меня за глупую выходку. Пусть живет твой величественный Кара-Куш и служит тебе еще сто лет!

Хан улыбнулся, испытующе оглядел Муратова:

– Сладок твой язык, лезгин, но таковы ли твои мысли... Скажи, зачем приехал к нам, если не за моим конем?

– За коврами, хан... В соседний аул, Кызгыран, едем...

Алтын-хан еще поспрашивал гостей о том о сем, но так и не удовлетворился их ответами. Показались они ему подозрительными. Уходя, сказал:

– Поживите еще у меня день, другой, там видно будет...

Гости сели на кошму, призадумались, Начали было советоваться, как им из плена выбраться, но пришел йигит и велел сейису, чтобы шел за ним.

Старика привели в белую кибитку. В ней сидели несколько йигитов, пили чай и курили кальян. Сейис остановился у входа. Хан сказал ему:

– Ну, теперь, если ты истинный туркмен, скажи, кого привез к нам и по каким делам?

– Лезгина, хан мой...

– Вон ты как... лезгина, значит! Ну-ка обыщите его как следует!

Двое йигитов бросились к сейису, начали ощупывать одежду. Третий сорвал с его головы тельпек и тотчас из подкладки вынул сложенные листки бумаги.

– Вот, мой хан, я говорил же – это лазутчики! Хан взял листки, развернул их и велел позвать писца. Вскоре тот вошел в юрту и прочитал вслух:

«Главнокомандующий в Грузии, на Кавказской линии и в Астрахани, повелевающий народами, обитающими от берегов Черного до Каспийского морей, и главноначальствующий во многих областях, провинциях и ханствах здешнего края, дружелюбно приветствую вас, знаменитые и высокопочтенные старшины славного храбростью и добродушием туркменского народа, желаю долголетнего здоровья И никогда нерушимого благоденствия...»

Ханский грамотей прочитал все письмо от начала до конца. И в то время, как сейис готовился к своей смертной минуте, Алты-хан удовлетворенно вздохнул, а все остальные восторженно заговорили:

– От самого главнокомандующего...

– От Ярмол-паши...

– И нашего хана касается... Алты-хан крикнул на всю юрту:

– А ну-ка, тише, йигиты! – И спросил сейиса: – Яшули, где ты взял это письмо? Говори, иначе всажу в тебя этот заряд. – Хан вытащил из-за кушака пистолет и наставил его на сейиса. У гостя задрожали колени, и он принялся рассказывать, что лезгин-бек – это русский толмач Иван Муратов, а приехал он с Киятом и привез это письмо от самого главнокомандующего; письмо много раз переписали и всем роздали, чтобы прочитать его среди туркмен...

– Вот это похоже на правду, – удовлетворенно сказал Алты-хан, засовывая пистолет под кушак. – Только сомневаюсь я, чтобы он был Муратовым. Тот прошлым летом в наших краях бывал, кое-кто его видел. По рассказам, он не такой. Ну-ка, кто там, приведите сюда его..

Вскоре перед ханом предстал и Муратов. Его пригласили сесть, подали под локоть подушку, протянули пиалу с чаем и поставили чашу со сладостями. Алты-хан тотчас объявил, что знает его истинное имя, и Муратову ничего не оставалось делать, как сознаться: приехал он выбрать генералу Ермолову двух самых лучших скакунов, а скрыл свое имя потому, что всюду рыскают каджарские разъезды. Персы знают Муратова еще с прошлой войны, когда он приезжал в лагерь к туркменам и возил к генералу Ртищеву в Гюлистан туркменских послов. За его голову они могли бы осыпать любого золотом. Но если хан захочет выдать Муратова, то вот он – в его руках.

Алты-хан призадумался, но не о том: выдавать ли русского каджарам или не надо. Другие мысли забродили в его голове. Не мог никак увериться, что действительно перед ним Муратов, а не кто-нибудь другой.

Необычных гостей хан велел переселить поближе к своей кибитке и тотчас послал а Кызгыран людей за Аминек-баем, у которого прошлым летом гостил Муратов.

Три дня гостей никто не тревожил. Обращались с ними лучше, чем с родственниками: кормили бараньим мясом и горячим чуреком, поили чалом и крутым зеленым чаем. Сейису наполнили наскяды табаком. Старик был доволен, но время от времени его мучили сомнения – как бы не переменилось настроение хана.

На четвертый день возле белой юрты остановилась группа всадников: это приехал со своими Аманек-бай. Хан встретил его приветливо, пригласил за сачак и послал за гостем. С напряжением ждал Алты-хан прихода «урусо». И вот килим отошел в сторону, и перед всеми предстал толмач.

– Вах-хов! – вскрикнул обрадованно Аманек-бай, вскакивая с ковра. – Ты как сюда попал, Иван-ага! Опять за коврами тебя твой Ярмол-паша послал? – Аманек-бай и Муратов обнялись, хлопая друг друга по плечам, и рядом сели у сачака. Хан окончательно уверился, что письмо действительно Ярмол-паши, а Муратов – тот самый, о котором он немало наслышан.

Теперь, сидя за чашей с шурпой, хан слушал, о чем говорят Аманек-бай с толмачом, и выбирал время узнать: на каких же условиях Ярмол-паша думает заводить торговлю с туркменами. Выждав момент, он спросил:

– Иван-ага, скажи мне, как будет вестись торговля? В письме хорошо сказано, только я, по неопытности, многое не понял. Объясни-ка нам.

Муратов вытер губы платком, сказал с удовлетворением:

– Да ведь проще простого, Алты-хан. Русские будут брать у туркмен нефть, соль, рыбу, ковры, коней, а взамен повезут хлеб, сахар, сукна, домашнюю утварь – казаны, посуду разную. Да мало ли что! В России всего полно. Что попросите – то и привезем!

– Понятно, Иван-ага, – степенно отозвался хан, – А теперь скажи, где торги будут?

– Поначалу думаем сосредоточить всю торговлю на Челекене и в Гасан-Кули. Человека одного из ваших влиятельных туркмен главным сделаем при фактории. Ты его, небось, знаешь: Киятом зовут. Вот и в письме Ярмол-паши его имя указано...

– Да, да, знаю, – закивал Алты-хан. – Умная у него башка, если к самому Ярмол-паше путь нашел... Но и мы не хуже... – Хан засмеялся, а Муратов подзадорил:

– Дай-то бог, чтобы и ты был таким же, как Кият-ага!

После этого заговорили о другом: о прошлых войнах, о стычках с каджарами, о свадьбах... Поздно ночью разошлись по кибиткам, довольные встречей и угощением.

Утром Муратов проснулся от тревожного конского ржания. Разбудил сейиса. Выглянув из кибитки, они увидели нескольких туркмен и ханского коня. Двое держали его под уздцы, четверо шли по бокам, а позади еще шестеро йигитов вели другого, серого скакуна.

«Неужто продаст?!» – озарила Муратова радостная догадка, и он трижды перекрестился.

Сейис тоже понял, что Алты-хан решил продать своего Кара-Куша, и подбодрил толмача:

– Приготовь деньги, Иван-ага, Сколько спросит хан, столько и отдай. Этому коню цены нет. Ничего не жалей...

– Да уж все отдам, что со мной,– отозвался дрожащим голосом Муратов и вынул из бокового кармана кошель с золотом...

Туркмены между тем остановились против кибитки. Вскоре подошел сам Алты-хан и окликнул гостей.

Толмач, а за ним сейис, вышли, жадно оглядывая скакуна, который бил копытом и позванивал серебром уздечки. Другой конь – серый – вскидывал голову и гневно косил кровавыми зрачками. Кони стояли по колено в траве. За ними простиралась широкая зеленая долина, по бокам которой тянулись светло-синие горы. Муратов успел подумать: «Как все тут похоже на сказку. И кони, и горы, и эти щедрые люди...»

– Ну, Иван-ага, принимай моего Кара-Куша! – тяжело выдавил из себя хан, держась пятерней за горло: видно, его давила боль расставания со своим любимцем.

– Назови цену, Алты-хан! – дерзко выкрикнул Муратов. – Я не пожалею ничего. Вот все тут... – Он шагнул к хану, протянул кошель с золотом, но вдруг встретился с осуждающим взглядом и отпрянул. Хан сердито сказал:

– Нет цены моему ахалтекинцу! Если б ты собрал все сокровища Кавказа и привез мне за коня, я все равно бы его не отдал. Понял?! – еще более сердито спросил он.

– Понял, Алты-хан...

– Нет, не понял! – грубо возразил хан. – Если б понял, не говорил бы мне о деньгах и не спрашивал цену! Нет ему цены! Его цена – моя дружба к урусам, мое благоволение к твоему командующему, Ярмол-паше. Отвезешь ему моего коня, и скажешь – это тебе подарок от гоклена Алты-хана. Подойди теперь сюда...

Муратов подошел. Хан взял его за руку, подвел к скакун} и вложил в руку уздечку.

Поглядывая через плечо на скакуна, толмач кое-как освоился с происходящим и опять вынул кошель.

– Ну так за второго, за серого, хоть возьмите деньги. Неужели и он золота не стоит?..

– Нет, Иван-ага, – чуть тише произнес Алты-хан.– Дружбу туркмены ни золотом, ни серебром не измеряют.

Дружба должна быть чиста, как горный родник, как синее небо...

– Да вы что! – не стерпев, выкрикнул Муратов, – Нет, нет, я не могу уехать, не отблагодарив вас...

Туркмены засмеялись, начали подшучивать над толмачом, и он сунул кошель в карман.

Через некоторое время Муратов и сейис на верблюдах, а йигиты на конях, держа в поводу двух жеребцов, выехали из кочевья. Пока добирались, до первого ночлега, Муратов несколько раз предлагал взять за коней золото, но провожатые не согласились.

После ночевки, когда поехали берегом Атрека, толмач пошел на хитрость, заранее обговорив все с сейисом. Он протянул кошель с золотом сейису и сказал так, чтобы все слышали:

– Алты-хан прав: дружба не может иметь цену, но помощь имеет. Я отдаю это золото моему проводнику-сейису.

Старик с благодарностью взял золото, взвесил на руке и, поглядывая на йигитов, сказал с улыбкой:

– Но разве вы не помощники? Вы провожаете нас до самого моря, чтобы по дороге не напали на нас каджары да не отобрали коней. Я отдаю вам половину моего богатства, йигиты...

Так закончилась поездка Муратова к гокленам.

Вечером они достигли Каспия, разожгли костры, и спустя час к берегу причалили три баркаса. На двух повезли коней, в третий сели сейис и Муратов.

На шкоуте их давно и с нетерпением поджидали Як-ши-Мамед и командир шкоута Остолопов. Полюбовавшись скакунами и привязав их в заранее приготовленных стойлах, лейтенант дал команду идти к Челекену, чтобы взять Кията и плыть дальше – к кавказскому берегу.

ПОД ЭГИДОЙ ШАХА

Осенью по побережью и вдоль рек Атрека и Гургена разъезжались шахские глашатаи, объявляя условия набора в войско. Шах обещал каждому, кто встанет под знамя Льва и Солнца, коня, оружие и добычу, взятую в бою. Но еще больше было толков о Джадукяре. Не успел астрабадский хаким привезти его в Тавриз, как приехали туркмены из Туркманчая и наведались во дворец Аббаса-Мирзы. Принц принял богатые подарки, выслушал послов и обвинил своего брата, астрабадского хакима Мехти-Кули-хана, в недобром. Дескать, шел Джадукяр в Астрабад с чистыми помыслами и целое войско за собой в плен вел, а Мехти стал стрелять из пушек. Джадукяра принц освободил и сделал своим приближенным, а Мехти-Кули-хан умчался в Тегеран – жаловаться шаху. Теперь Джадукяр вместе с Гамза-ханом, по велению принца, решил поднять против турок все восточное побережье Каспия.

Конь, оружие, добыча – многие клюнули на шахскую приманку. В Астрабад отовсюду стекались легковерные полуголодные кочевники. Тут же формировались сотни и уходили в глубь Персии.

Однако не все вняли призыву персиян. Не отозвались сумбарские гоклены, гасанкулийские, челекенские иомуды. Каджары заранее знали, что с этими нелегко будет найти общий язык. «Звонкими посулами их не купишь». В один из дней к Челекену потянулись арбы, груженные пшеницей, тканями и домашней утварью. Повезли муку и сахар.

Вербовщики ехали в седлах, а впереди неслась весты «Караван шахской жены был задержан на турецкой границе и подвергнут оскорблениям. Правоверные, подымайтесь все, как один, чтобы проучить кичливого султана Махмуда! Да сгинет в преисподнюю обидчик, поправший честь солнцеликого, запятнавший зеленое знамя пророка!»

Останавливались в каждом кочевье. Но не находили нигде ни души. Некоторые поселения после нашествия Кутбэддина-ходжи были брошены иомудами, в других – никого не было оттого, что люди бежали, завидя каджаров. Так, не задерживаясь в Гасан-Кули, Чикишляре, Ак-Тепе, персы к вечеру подъехали к проливу, отделявшему Челекен от материка.

Распрягли коней, поставили шатры, разожгли костры на берегу. Арбы превратили в походные легкие лавки.

Увидев ночью огни, челекенцы зашевелились. Давно уже прослышали они, что Джадукяр вырядился в доспехи персидского полководца и теперь мутит прибрежные племена. Ожидали: вот-вот приедет он сюда – и ожидание оправдалось.

Сторонники Кията вместе с его семейством, выйдя ночью, смотрели вдаль на огни и ругали предателя и перебежчика. Таган-Нияз в ярости ходил по берегу, ругался, сжимая кулаки: – Не произносите подлое имя, не называйте его туркменом! Ни в одном племени не было еще человека, который смог бы служить трем повелителям. Шесть лет назад это чудовище возглавляло наши племена. Потом пять лет подряд он исполнял волю Мухамед-Рахим-хана. А теперь – слуга шахиншаха! Гореть ему в геенне огненной проклятому!

– Не приведи аллах, – вторила брату Кейик-эдже.– Как подумаю, что этот детеныш шакала ел из моей посуды, ночевал на ковре рядом е Киятом, – душа обжигается пламенем...

Стоявший рядом с матерью Кадыр-Мамед тоже плевался и предлагал:

– Надо плыть на Дарджу к Махтум-Кули-хану... Надо сказать, чтобы он напал на каджаров в отрубил колдуну голову...

– Силы не равны, племянник, – отзывался Таган-Нияз. – Нападешь, да и сам без головы останешься. Подождем малость. Придет время, и до колдуна доберемся, А сейчас главное – людей удержать, чтобы в войско к нему не шли. Только чем удержишь – ума не приложу, Был бы хлеб, рис – все бы отдал, но у меня у самого последние зерна в котле...

В тот же час такие же точно речи вел со своими домочадцами Булат-хан. Остальные островитяне, опухшие от голода, сразу же, как прослышали о наборе в войско, решили для себя: «Надо идти, только это и спасет от голодной смерти». Завидя огни, пришли они к кибитке Кеймира, вызвали его и начали упрашивать, чтобы отвез их на своем киржиме в каджарский стан,

Пальван стиснул зубы, за голову взялся, Был он удальцом, не из робкого десятка. Если б сейчас позвали его бить каджаров, раздумывать бы не стал. Но просьба отвезти к ним бедняков испугала и обозлила его.

– Эй, люди, опомнитесь! – закричал он, оглядывая толпу. – За кого воевать идете?!

– А по-твоему – умирать с голоду! – послышалось в ответ.

– У тебя-то есть чем жену, мать кормить, Привез из Кара-Су!

– Сытый голодного не поймет!

– Пощади, пальван!

– Отвези на землю, пальван!

Толпа батраков окружила Кеймира со всех сторон. Деваться некуда. Отчаявшись, он сорвал с головы тельпек, ударил им об землю и пошел в кибитку. Оттуда вынес полмешка риса, сказал:

– Вот, берите... Это все, что у меня осталось... Берите, но не толкайте меня на предательство!

Никто не прикоснулся к мешку. С минуту люди молчали, переминаясь с ноги на ногу, а потом опять зароптали, начали упрашивать.

– Пальван, разве мы предатели?!

– Не мы предаем! Ханы нас предают! Пусть расплатится Булат-хан с нами, тогда мы не пойдем к каджарам!

– Где тот хлеб, о котором говорил Кият-хан?! Словами сыт не будешь. Кият нас накормил словами, а сам теперь где-то ест с урусами лучшие куски!

– Пощади, пальван, жизни наших жен и детей на твоей совести!

Дрогнул Кеймир. Кровью облилось сердце. Скольких бедняков унесла в этот год голодная смерть. Сколько новых лоскутов прибавилось на бугорках мазара. В основном умирали старики и дети, а те, кто не сдавался, крепился кое-как, гоже одной ногой в могила стояли. Даже мужи семейств – народ сильный, – и те стали сдавать в последнее время. Уже не шли они по утрам на соляное озеро, не черпали из колодцев нефть, не ныряли под воду за кусками нефтакыла, коим было устлано дно. Изнеможденные, с опухшими ногами и лицами, с отекшими глазами, сидели они в холодке, ждали помощи бог весть откуда. Надеялись, что облегчит аллах страдания. Ведь не для того он создавал их, чтобы вот так, бесславно, отправить на тот свет! Должен же помочь всевышний! И не всевышний ли прислал каджаров с хлебом? Эта коварная догадка еще сильнее подхлестнула батраков. Люди стали настаивать, что хлеб самим аллахом послан. Кеймир в отчаянии махнул рукой:

– Берите киржим! Вон он стоит. Берите, плывите...

Толпа бросилась к берегу, а пальван, оставшись возле юрты, ругал всех на свете: и ханов, и себя, и аллаха, и людей, коих народилось много, а кормить нечем.

Из кибитки вышли Лейла с сыном и мать. Остановились рядом, стали утешать. Пусть едут люди воевать. Хуже, чем здесь, им не будет. Здесь их ждет смерть неминуемая, а там, может, и выживут, да с добычей вернутся.

Кеймир промолчал, ничего не ответил. Взял у Лейлы сына. Покачивал его на руках и смотрел, как усаживалась на киржим первая группа земляков. Пальван думал: «А чем же мне кормить семью? Не отправиться ли в войско тоже?» Но нет, на такое он не мог пойти – это запятнало бы имя и честь отца.

Войдя в юрту, он уложил сына в постель, сел рядом и принялся обстругивать ножом широкую доску – ложе будущей колыбели сына. Он уже много дней подряд возился с ней, но работа продвигалась медленно

– Бедный мой Веллек-джан, – прижимая малютку, посмеивалась Лейла. – Ты и не знаешь, и не подозреваешь, как старается для тебя отец. Ах, какая будет у тебя колыбелька!

– Конечно, не такая, в которой растили тебя, ханым: у тебя была разрисованная райскими птичками, но колыбелька у сына твоего тоже будет хорошая. Правда, Веллек-джан? – Кеймир легонько потрепал ребенка за щечку. Лейла прижалась к руке мужа:

– Кеймир-джан, не напоминай мне о старом доме, – попросила она. – В последние ночи мне снятся такие нехорошие сны, То орел меня клюет, то на козе я еду верхом; как бы не случилось беды.

– Вах, ханым, – засмеялся Кеймир. – Орел клюет – это я тебя клюю. А на козе едешь – значит, придется козу доить, чтобы побольше сыну молока доставалось.

– Нет, нет, Кеймир. Чувствую я что-то... Душа болит...

– Ладно, спи, Лейла, Пока я с тобой, тебя никто не посмеет тронуть. Укройся потеплее. – Он снял еще одно одеяло с сундука и накинул на жену. Вскоре она уснула. Было тихо, слышалось только, как малыш чмокал губами.

Поработав немного, Кеймир тоже лег.

На рассвете он проснулся от громких разговоров. Оделся и вышел. Отправлялась на большую землю еще одна группа земляков. Кеймир тоже решил съездить и посмотреть, что там происходит,

К лагерю Джадукяра киржим приблизился на восходе солнца. С моря были видны стройные ряды шатров. Сразу за шатрами гарцевали всадники, видимо, охраняли своих от внезапного нападения. Паслись лошади, верблюды, ослы. Народ кишел там, где стояли в беспорядке купеческие арбы. Под присмотром фаррашей тут продавались туркменам мука и рис. «Сколько народу сбежалось-съехалось! – с болью подумал Кеймир. – Если бы эту силу сейчас направить против персиян! Но без вожака люди – стадо баранов. Перебьют всех». И Кеймир стал с завистью думать о том, как немного надо туркменам, чтобы объединиться в одно войско: всего лишь хлеб и одежду.

С Челекена переправлял людей не только Кеймир, Шли к берегу я другие парусники. Вон и Булатовы кир-жимы. Но почему-то на них одни женщины! Пальван догадался: «Я мужчин в войско шаху везу, а Булат их жен собрал, чтобы полученный хлеб-рис на остров переправить: ведь тех, кто подрядился на войну, назад уже не отпустят. В строй – и айда в персидские края. Хитер Булат-хан, в любом деле выгоду видит. И здесь за перевоз хлеба сорвет свое! Шайтан проклятый!»

Каджары были настроены на редкость миролюбиво. Всюду слышалось бойкое покрикивание, смех. Жарился шашлык и целые бараны на вертелах. Пряный дым стелился по берегу, щекоча ноздри и вызывая аппетит.

Кеймир высадил людей и сам вылез. В киржиме оставил Меджида, который всю ночь был занят перевозкой.

– Ну, хош, – сказал ему Кеймир, – посмотрим, что там происходит, – и валкой походкой направился в середину лагеря.

Еще не дойдя до торговых рядов, он узнал, что съестное и все прочее каджары продают только тому, кто записался в шахское войско. И пальван увидел записавшихся: они стояли возле арб с женами и детьми. Рядом с ними топтались вооруженные фарраши. Муку и рис получали жены, а мужей уводили куда-то за шатры, где стояли отряды всадников. Кеймир прошел туда. Возле большого оранжевого шатра был разостлан громадный ковер, на котором сидели персидские ашрафы. К ним подходили туркмены, опускались На колени и давали клятву верности шахиншаху. Писарь, сидящий тут же, записывал имена воинов на длинный, наполовину скрученный в трубку пергамент. Как только записанный в войско отходил в сторону, его вели к соседней палатке. Там он сбрасывал с себя тряпьё и натягивал форму сарбаза: широкие карбозовые шальвары, крючконосые туфли, широкую белую рубаху и поверх нее красный безрукавный кафтан – курте. Все надевали персидское. Только тельпек на воине красовался туркменский. Оружие сразу не выдавали. Саблю и коня обещали дать позже, когда войско пойдет бить турок.

Кеймир стоял сбоку в толпе и смотрел на ашрафов, сидящих на ковре. Они подбадривали туркмен и посмеивались над ними. «Какой же ив них Джадукяр?» – думал пальван. Он хотел у кого-нибудь спросить, но в это время жесткая морщинистая рука легла ему на плечо. Кеймир оглянулся и встретился взглядом с Назар-Мергеном.

– Вах, пальван! – засмеялся он. – Ты тоже воевать надумал! Молодец, пальван. – Глаза у гургенского хана хитро бегали, он прятал их, будто хотел залезть Кеймиру в карман.

– Пока не записался, – ответил дружелюбно пальван, припоминая далекую прошлогоднюю ночь в кумыш-тепинской чайхане. В другом бы месте Кеймир напомнил Назар-Мергену о ней, но сейчас сила была на стороне персиян, и пальван повторил опять: – Пока не записался. Смотрю вот.

– Ну, ладно, если захочешь – скажи... – Назар-Мерген пошел своей дорогой.

Какие у него хитрые и злые глаза, подумал пальван, но тотчас забыл о нем, потому что увидел Смельчака. Протиснувшись к нему, Кеймир схватил его за руку и подтянул к себе.

– Ты тоже здесь? – спросил удивленно. – А я думал, ты колодец роешь.

– Не пойти ли и мне, пальван? – грустно спросил Смельчак.

Пальван, нахмурившись, дотронулся до рукоятки кожа. Смельчак замолчал. Пальван спросил:

– Кто такие на ковре, не знаешь?

– Как не знать! Вон тот, что сбоку сидит, – это Гамза-хан, отец твоей жены. А вон тот, в круглой шапке – Мир-Садык. Неужто не узнал его?

– Вон оно что, – удивленно проговорил пальван и в это время увидел, как над ухом Мир-Садыка склонился Назар-Мерген и что-то ему зашептал. Тот тотчас поднялся с ковра, и вместе они потерялись в многолюдной толпе.

– А где Джадукяр? – спросил Кеймир. – Много о нем слышал, но так и не довелось увидеть.

– Он там, – отозвался Смельчак, указывая рукой в ноле, где стояли конники и толпились рядом с ними наемные туркмены.

Вскоре пальван не только увидел, но и услышал его голос.

Войско построили. Подъехал Джадукяр. Толпа приблизилась к самым спинам наемных солдат. Кеймир и Смельчак подошли тоже. Джадукяр сидел на белом коне. На голове у него был тюрбан с длинными павлиньими перьями. Темно-оливковое лицо, орлиный нос и толстые губы заставляли думать, что он араб, хотя никто не сомневался в его уйгурском происхождении.

– Эй, йигитлер! – громко, зычным голосом, прокричал Султан-хан Джадукяр. – Да осветит аллах пути ваши, туркмены! Да пусть вспомнит каждый из вас, что по начертанию аллаха защищали туркмены святое знамя Ша-ха-Аббаса и Надир-шаха и не было им равных в боях. Да почтит каждый из вас огнем и саблей память своих великих предков Ак-Коюнлу и Кара-Коюнлу, под копытами коней которых дрожала земля и люди падали на колени! Царь-царей, шахиншах, солнцеликий Фетх-Али позвал ныне вас очистить зубцы его короны от духа и пыли врагов! Вы – верноподданные его!