Текст книги "Море согласия"
Автор книги: Валентин Рыбин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц)
Челекенцы приплыли в Гасан-Кули на закате солнца. Море горело огнем, а над пустыней опускались сумерки. Возле юрт хлопотали туркменки. Огненные языки высовывались из тамдыров. Дым уходил в пески, сливаясь, с наступающей темнотой.
Булат-хан приказал своим людям ночевать в киржимах. Сам направился в кибитку дальнего родственника. Там его встретили как должно: напоили чаем, накормили, посвятили во все новости. Спал Булат-хан крепко.
Проснулся на восходе. Вышел со двора, направился в поле до ветру и увидел большую восьмикрылую кибитку. Около нее стояли русские казаки со штуцерами. Офицеры в расстегнутых мундирах, при эполетах, умывались из кувшина. А поливал им на руки слуга Княта – пронырливый Атеке.
Челекенец заинтересовался. Подошел поближе. Офицеры вытерлись полотенцами, застегнулись на все пуговицы. И тут из кибитки вывалился точно такой же толстый, как Булат, русский поп. Начался молебен. Казаки, а с ними и офицеры опустились на колени, принялись причитать и креститься. Чудно сделалось Булат-хану, что не в ту сторону молятся. Загыгыкал он. Отошел в сторону и тоже стал свершать намаз, обернувшись лицом к святой Мекке.
Не заметил хан, как к нему сзади подошел Атеке и тоже приступил к молитве, быстро выговаривая слова. Вместе они поднялись со своих халатов, отряхнули пыль, оделись и тут Атеке, будто невзначай, узнал Булат-хана.
– Вах, Булат, приехал?! Когда приехал?! Почему ко мне не зашел? Кията почему не навестил?.. Давно ждем тебя...
– Так уж и ждешь, – не поверил челекенец.
– А как же! – уверил Атеке. – Если б знал, где ты остановился, ночью бы на ноги поднял...
– Не скажешь, зачем я тебе понадобился?
– А ты сам не догадываешься?
– Нет, не догадываюсь... Скажи, Атеке...
– Скажу, скажу... Новостей целый ворох. Русские вот приехали, торговлю на нашем берегу заводят, в Хиву своего человека посылают. Кият у них везде, во всех делах помощником. И они его поддерживают. Он ведь на уме... Добился своего, старый верблюд: взял седжре вчера у Мамед-Таган-казия. В седжре так и записано, что первым поселился на острове Челекене человек из рода «кер», из Киятова рода. По наследству островом должен владеть Кият... Теперь думай, как выгоднее тебе устраиваться. Как бы Кият не прогнал тебя с острова...
– Добрыми новостями угощаешь меня с утра, – сказал с невеселой усмешкой Булат-хан. – Только не понимаю – почему ты, слуга Кията, о моей судьбе думаешь, а Кията ругаешь ?..
– Пойдем, пойдем, Булат-ага, – предложил Атеке, отводя хана подальше от кибитки русских. – По пути и поговорим, хан. Посмотри-ка, сколько людей наехало на мас-лахат. Все старшины атрекские тут и гургенцы есть. Если договорятся – большой той будет.
Они шли к мечети Мамед-Таган-кази, поодаль от которой стояли оседланные копи, верблюды и арбы. Приезжие не все еще проснулись и не вышли многие из кибиток, но и тех, кто с утра пораньше грелся на солнце, было немало. Вся плошадь между рядами кибиток была заполнена людьми. А сколько их еще виднелось возле берега моря у верфи, где строились киржимы и лодки. Сколько еще в киржимах ночевало! Собрать всех воедино– сила немалая получится.
– Выгоды у меня большой нет, – говорил Атеке, оглядывая наехавших людей. – Хочу сделать так, чтобы и Кия-ту и тебе жилось лучше. Отдашь ему дочку в жены – добро сделаешь. Он тебя к себе приблизит. На правах родственника будешь жить на острове. И тебе, и ему хорошо. А мне какая выгода? Разве что за хлопоты мои, Булат-хан, не пожалеешь – дашь тюмен золотой. Этим и доволен буду. А не дашь – не надо... Ну, говори, Булат, что сказать Кияту? Отдашь свою Тувак ему?
– Не ожидал такое услышать, – насупившись ответил Булат-хан. – Обдумать надо, как да что... Я ведь другому обещал...
После этих слов долго шли молча. Наконец, слуга Кията спросил:
– Кто тот человек, кому обещал?
– Да есть один... Из моих людей...
– Что же сказать Кияту? – опять спросил после продолжительного молчания Атеке.
– Скажи, что сговоримся...
Атеке хохотнул, хлопнул хана по плечу и побежал к кибиткам Кията. – На ходу он раза два оглянулся, будто боясь – не передумал ли челекенец. Булат постоял, удивился сам себе: как это он так быстро согласился на такое, и зашагал назад, к кибитке своего родственника, где ночевал.
Кият со своим семейством жил в середине родового порядка и занимал четыре кибитки.
На подворье Кията – жена, пятидесятилетняя старуха, и двое сыновей. Старшему – Якши-Мамеду – восемнадцать лет, младшему – четырнадцать. Сыновья – лихие джигиты. О Якши-Мамеде шла слава, как о лучшем наезднике. Ростом чуть ниже отца, сухощав, верткий, как барс, он мог усмирить любого скакуна. Умел на полном скаку из ружья сразить подброшенную вверх шапку, поднять саблю с зем ли. Младший сын, Кадыр-Мамед, тоже неплохой наездник, но нравом застенчивый и лицом на джигита не похож: слишком бел и нежен. Кият думал сделать его муллой. Заставлял Кадыр-Мамеда ходить в худжре к Мамед-Таган-казн, чтобы потом отправить в хивинское медресе. А насчет Якши-Мамеда не сомневался: этот будет достойным продолжателем отцовских дел, – торговать будет, воевать будет. Якши-Мамед тоже посещал худжре, но учился с неохотой, да Кият и не требовал от него усердия...
Сейчас, когда в Гасан-Кули приплыли русские и намечался большой той, оба сына Кията готовили к скачкам своих скакунов. Оба прохаживали их за кибитками в поле... Атеке влетел в подворье Кията радостно взволнованный. Оттолкнув от двери раба-персиянина, прикованного к териму цепью, он сунулся в кибитку и мгновенно застыл в почтительном поклоне. Кият был не один. На ковре за чаем сидел Мамед-Таган-кази – главное духовное лицо прикаспийских иомудов. Ему было всего двадцать лет, он недавно принял высший духовный сан умершего отца. Рядом с ним сидели атрекские ханы Махтум-Кули, Артык, Гусейн и несколько старшин. Они вели разговор о предстоящем маслахате, и приход Атеке нарушил их беседу.
– Я от Булат-хана, – сказал с улыбкой Атеке. – Хан согласен...
Взгляд Кията потеплел. Он пригласил слугу на пиалу чая. Тот торопливо отказался. Атеке по распоряжению Кията был у русских за повара, готовил им еду и, почти неотлучно находился у них в кибитке. Он и сейчас спешил вернуться. Кият отпустил его.
Атеке ушел, а Кият и гости продолжали чаепитие, сдобренное полным согласием в том, что надо послать российскому царю прошение о принятии туркмен-иомудов в русское подданство. Прошение было заготовлено еще вчера писцом-сопи. Теперь все старшины должны были собраться в мечети, прочитать это письмо и решить сообща: как жить дальше.
Кият знал, что на маслахат еще вчера приехали гургенские старшины. Наверняка они будут держать сторону персиян. Но знал Кият, что голоса их прозвучат карканьем одинокой вороны, залетевшей в журавлиную стаю...
Офицеры только позавтракали и сидели у входа в кибитку, вели досужие разговоры, ибо все деловое было уже обговорено. Как только закончится маслахат и празднества они сразу же сядут в баркас, уедут на корабль и поднимут паруса.
– Взгляните-ка, Максим Иваныч! – воскликнул удивленно Муравьев, указывая рукой в сторону моря. – Кажись, Басаргин с Остолоповым вместе идут. Не разверзлись бы хляби небесные! Неужто помирились?
– А черт их знает, – отозвался Пономарев. – Подозреваю я, что-то неладное у них творится...
– Да ну, бросьте, Максим Иваныч... Сейчас узнаем...
Моряки с несколькими матросами подошли к юрте, поздоровались.
– Стало быть, нашли общий язык?– спросил Муравьев.
– Да вроде бы, – неохотно ответил Басаргин.
– Ну, слава богу, – удовлетворенно сказал Пономарев.
Господа уселись на ковре. Юркий Атеке тотчас принес два чайника, пиалы. Но едва принялись чаевничать, ден-щик Муравьева, Демка, доложил:
– Вашскобродие, идут все главные беки сюда!..
Офицеры тотчас умолкли.
Кият своим приходом заставил встать русских и одарить его и других гостей приветствием. Пономарев тотчас предложил, не откладывая, начинать сход и попросил Муравьева, чтобы он принес заготовленный перевод прошения. Николай Николаевич нырнул в юрту и вышел с петицией в руках. Он передал прошение Мамед-Таган-казию, чтобы сверили – все ли правильно сказано. Посоветовавшись между собой, туркмены двинулись к мечети. Как только они отошли от лагеря, к ним стали присоединяться толпами приезжие.
Маслахат еще не начался, но за кибитками длинным ря-дом стояли котлы и курились над ними дым и пар. Женщины-иомудки, старики и дети – все были заняты приготовлением еды для сотен джигитов, съехавшихся в Гасан-Кули. Резали и свежевали баранов, перебирали рис, носили воду из Атрека в бурдюках и везли в челеках – на верблюдах.
Украшалось место игрищ и скачек. Гасанкулийцы соору-дили громадную тахту и заранее ее застелили коврами. На ней будут сидеть именитые люди: ханы, старшины и рус-ские офицеры.
Пономарев, Муравьев, Басаргин и Остолопов прохаживались по аулу, осматривали житье-бытье иомудов. Юрты были бедны. На полу – кошмы, ковры, небольшие кованые сундуки, глиняная и чугунная посуда. В каждой кибитке – земляное углубление – очаг для приготовления пищи.
Батюшка Тимофей, лейтенант Линицкий и Демка составили другую компанию и подошли к мечети, где вот-вот должен был начаться маслахат. Прибывшие отовсюду старшины и ханы родов уже входили в святое место и рассаживались на коврах.
– Занятно, занятно, – произносил батюшка Тимофей, заглядывая внутрь мечети. – Вся как есть из кирпича-сырца да глины...
– А поп-то у них... поп-то! – удивился Демка! – Никак лет восемнадцать не более. Бородка еще как следует не отросла...
– Сила попа не в бороде, а в уме, – сказал батюшка и окликнул проходящего Мамед-Таган-кази:
– Сынок, поди-ка сюда! Поди, не бойсь... У нас говорят, поп попа видит издалека...
Мамед-Таган-кази подошел. Глаза его были заполнены деловитой,занятостью. Батюшка немного смутился, спросил быстро:
– Когда начнешь-то? Что-то вертитесь, крутитесь, а дела не видно.
Письмоводитель перевел вопрос. Мамед-Таган-кази серьезно и обстоятельно ответил что-то и скрылся в мечети.
– Говорит, совет старшин постановил – не допускать гургенских господ на маслахат, пока клятвенно не заверят, что отложились от персиян. Им, говорит, сказали об этом, а они сели на коней и ускакали в Кумыш-Тепе.
– Так, так... неполадили, стало быть... Интересно, интересно, – забубнил батюшка Тимофей...
– Глядите туда, – спешно выкрикнул Детка. – Начинают.
Со двора было видно, как все уселись и наступила тишина. Мамед-Таган-кази поднялся на мамберу (Мамбера – возвышение в виде трибуны), стал зачитывать громко, поводя по сторонам круглыми большими глазами:
«...Благодарим бога, что желание наше могло исполниться и появление защитника весьма нас обрадовало, ибо мы находимся в соседстве с дурным поколением, которое, усилившись, увлекает через набеги как скот, так жен и детей наших. Слава богу, что теперь явился нам хозяин. Мы созвали некоторых сведущих старшин и сделали между собой совет. Кият-ага с несколькими людьми поручили майору Пономареву, отправив его вместе с ним к вашему высокопревосходительству; сей Кият-ага со стороны нашей имеет полную мочь и доверенность и все то, что ему будет от нас приказано. Просьба наша состоит в том, чтобы ваше превосходительство изволили довести до сведения его превосходительства, покровительствующего свет, имеющего войска столько, сколько имел Соломон Мудрый, вашего государя о сей нашей просьбе, дабы он солнечным щитом своим милосердно осенял головы наши. О чем мы считаем обязанностью послать это донесение, к которому прикладываем свои печати и подписи...» (16). Мамед-Таган-кази опустил руки с бумагой, опять оглядел старшин и спросил:
– Все ли согласны с писаным?
Никто ничего не возразил. Строгая озабоченность лежала на лицах старейшин. Мамед-Таган-кази вопрошающе посмотрел на Кията, легонько кивнул и прижал свою печатку к прошению. Затем он придирчиво осмотрел – хорошо ли оттиснулась подпись, и передал прошение старшинам...
ПОД РУССКИМ ГЕРБОМЧаса за два до сумерек, возле палатки русских, грохнула пушчонка. Это был знак начала игрищ. Сотни гасанку-лийцев столпились на площади между кибитками. Семнадцать ханов и старшин во главе с Мамед-Таган-кази и Кия-том, а также русские офицеры заняли места на тахте. Сели полумесяцем. Поставили перед собой чайники с чаем, вазы со сластями. С трех сторон тахту окружили вооруженные казаки. Возле тахты сложили подарки: тюки материи, казаны, чайники металлические и фарфоровые и много прочего добра. Казаки, застывшие по стойке «смирно», внушали своим «странным поведением» божественное благоговение ко всему, что творилось вокруг. Но стоило хоть одному солдату пошевелиться или переступить с ноги на ногу, как в толпе замечали это и тотчас неслись оттуда шутки, смех и выкрики» .
Вдоль рядов проезжались на скакунах Артык-хан и Махтум-Кули-хан с джигитами: сдерживали толпы, чтобы не подходили близко к ямам, где состязались «пальваны», чтобы не мешали лучникам лучше прицелиться в подброшенные тельпеки; чтобы не сбили кого джигиты – участники скачек, которые пока что находились в фарсахе от кочевья, в самом конце такыра, ждали, когда еще раз грохнет пушка. По этому знаку они ветром полетят, перегоняя друг друга...
Боролись пальваны.
В широченных штанах, босые, крепко подвязанные кушаками, они топтались на месте, как медведи, улучая момент, чтобы бросить один другого наземь. Зрители громкими возгласами беспрестанно подбадривали соперников.
Первому же победителю Пономарев приказал выдать кусок ситца яркой расцветки. Демка тотчас вынул из-под тахты подарок. Пальван взял его, поклонился всем сидящим на ковре и зашагал, разглядывая награду. Тотчас объявилось столько борцов, что Пономарев поежился, подумал: «Этак и подарков не хватит!» Победителей трех следующих пар он наградил небольшими чугунными казанами. Сказал Кияту, чтобы кончали с борьбой – пусть начинают лучники состязаться. Но тут среди зрителей произошло заметное оживление. Все повернулись в сторону моря. Оттуда шли трое молодых парней – все в белых бязевых рубахах, синих домотканных штанах и в низких тельпеках. Все трое – босые. Среди них выделялся один – почти двухметрового роста, с широченными плечами, красивым лицом, обрамленным небольшой курчавой бородой. К нему-то и были обращены взоры. Остановили на нем внимание Кият и русские офицеры.
– Вот это экземплярчик! – сказал восхищенно Муравьев. – Вряд ли кто захочет потягаться с ним... Попробуйте, Кият-ага, подыскать ему противника. Если такой найдется, забавная должно быть, борьба выйдет...
– Разве не узнали? – отозвался Кият. – Это тот самый пальван, который тогда, в Кумыш-Тепе шуму много наделал. Кеймир. Вот, Булат-хан кормит, поит его. – Кият кивнул на челекенского хана, сидящего рядом. Булат-хан растерянно заморгал и вздохнул. Совесть грызла хана. Обещал Кеймиру дочь свою отдать, а теперь и думать об этом нечего...
Кият-ага передал просьбу русского офицера Махтум-Кули-хану. Тот поскакал вдоль рядов, оповещая о желании русских. Вскоре он возвратился и сказал: соглашается поверяться силами с этим богатырем один человек, но тольч ко он и за проигрыш подарок требует.
Офицеры и Кият засмеялись столь безобидной хитрости. Затем Муравьев сказал:
– Скажи, пусть выходит на ковер, наградим обоих... Спустя минуту, на ковре стоял маленького роста щуплый человек неопределенных лет и с задором подразнивал верзилу-богатыря:
– Эй, Кеймир-батрак! Выходи сюда, где ты там спря тался? Иди, иди, сейчас я тебя закину под самые облака. Иди же, не трусь, покажи на что способны челекенские парни!
А Кеймир и впрямь, будто боялся этого плюгавого че-ловечишку. Он топтался на месте и не шел на середину. Наконец, пять-шесть молодцов вытолкали его на пустырь и толпа разразилась неистовыми криками, насмехаясь над гигантом-увальнем.
– Иди-иди, – угрожающе подзывал его сухожилый тощий пальван.– Сейчас ты у меня полетишь, как птица, над морем. Запомнишь на веки-вечные! А пока знай – как зовут меня. Перед тобой сам Алладурды-смельчак!
Ошеломленный Кеймир вел себя точь-в-точь, как за-травленный бык. В сильном смущении, озираясь по сторонам, он вышел, наконец, на ковер, сбросил рубаху и подвя зал кушак. Достаточно ему было обнажить мускулистые, загорелые, словно чугунные плечи и длинные, как у джина, руки – зрители сразу загалдели о другом. Послышались предостерегающие слова: как бы этот увалень Кеймир, не задавил «смельчака», не сломал бы ему кости. А «смельчак» небрежно подозвал Махтум-Кули-хана, сказал ему что-то тихонько, и тот от смеха за живот и за коленки схватился. Затем кое-как распрямился, объявил всем:
– Алладурды-смельчак слышал, что русские не любят, когда руки-ноги ломают, и боится как бы не изувечить Кеймира.
Туркмены захохотали. Смеялись со всеми вместе и русские офицеры.
Победоносно, с плутовской улыбкой, стоял, выпятив грудь, Алладурды, а Кеймир переминался с ноги на ногу.
Наконец, он не выдержал всеобщего осмеяния, схватил соперника за кушак, поднял над головой и презрительно бросил наземь. Тот едва встал на ноги, придерживаясь рукой за бок, никто даже и не думал жалеть «смельчака», – над пустырем стоял невообразимый смех и восторженные крики. Когда смех приутих, Кият велел, чтобы оба пальвана подошли. Они приблизились и остановились в нескольких шагах от тахты.
Пономарев обоих одарил кусками синего сукна. Толпы удовлетворенно загудели. Нашлись еще желающие, но Мах-тум-Кули-хан уже объявил о начале скачек.
Тотчас позади у палатки ухнула пушка и эхо разнеслось по побережью и покатилось на восток.
Заговорили, засуетились всё. Попятились с пустыря, ближе к кибиткам. Образовался широкий коридор. А еще минут через десять на востоке всплыло облачко пыли и показалась группа скачущих всадников.
Прежде чем послышался стук копыт, донеслось гиканье джигитов. В пестрых развевающихся халатах, согнувшись и беспрестанно нахлестывая лошадей, с поразительной быстротой они приблизились к селению. В полверсте от финишной черты вперед вырвались два всадника. Один на белом, другой на гнедом скакунах. Крики восторженной публики слились в единый рев. Заерзал на ковре Кият. Он то улыбался, то хмурился, и лицо его, обрамленное пышной седой бородой и изрезанное глубокими . морщинами, менялось в цвете: то бледнело, то пунцовело. Наконец, Кият не выдержал, встал на ноги, замахал руками и закричал:
– Ай, еще! Еще давай!
И вдруг сел, остервенело глядя на носки сапог. Некоторое время он не поднимал глаз, будто уличенный в чем-то недобром, нехорошем. Не сразу русские догадались, в чем дело. Два джигита, скакавшие впереди всех, пересекли черту разом. Оба, значит, получат награды. Но почему так омрачен Кият? Загадка разрешилась, как только победители скачки подошли к тахте. Один из них – парень лет восемнадцати, в шелковом халате и оранжевых сапогах с загнутыми носками, заговорил, оправдываясь:
– Я обогнал его. Мой Мелекуш на целую голову пришел вперед!
– Уйди, – тихонько сказал Кият и юноша, круто повернувшись, обиженный отошел прочь.
– Зачем же вы его прогнали, Кият-ага? – сожалеючи сказал Муравьев. – Парень – истинный наездник – заслуживает самой высокой похвалы.
– Пусть уходит, – буркнул Кият. – Он виноват: коня с утра измучил. Это сын мой, Якши-Мамед...
– Вот оно что!– удивленно протянул Муравьев. – Хороший у тебя сын, Кият-ага. Недаром ты его назвал – Якши!
Кият довольно улыбнулся...
Якши-Мамед повел скакуна к Атреку, стал поить его. Сам тоже опустился на корточки, напился, вымыл лицо и руки. Юноша никак не мог успокоиться. Не мог смириться, что не выиграл чистого первого места...
Метелки камыша шуршали над его головой. Ветер сгибал зеленые стебли. Солнце быстро садилось в море. Як-ши-Мамед щурился под лучами и отводил взгляд. Внезапно он увидел на гургенской дороге арбу. По обеим сторонам повозки шли люди, целая толпа. Арбакеш шагал впереди, тянул за повод верблюда. Инер шел вприпрыжку, и люди едва успевали за ним...
– Зй вы, шакалы! – злобно крикнул на людей Якши-Мамед. – Куда тащитесь?! Разве не видете, что там идет той! Куда лезете со своей грязной арбой!
Никто не обратил внимания на крик юноши. Якши-Мамед хлестнул камчой по сапогу и быстро пошел наперерез повозке, ведя в поводу коня.
Он шел, властно ступая по земле. Не только одежда, но и походка, и осанка говорили о том, что этот отпрыск из рода богатого. Он давно научился держать себя на людях с видным превосходством. В иное время люди при виде Як-ши-Мамеда первыми здоровались с ним, уступали дорогу. Но на этот раз никто даже не взглянул на него. Подходя, он еще раз стукнул плегкой по сапогу, спросил с насмешкой:
– Что вы идете, как с похорон?
Никто не ответил. Якши-Мамед хмыкнул, повертел в руке плетку. Согбенный старик – караульщик бахчи – строго посмотрел на отпрыска Кията, сказал сердито:
– Не кощунствуй, щенок... Ума займи у людей, а не к спеси своей обращайся. Если никто тебе не отвечает – зна чит, так надо!
– Ах ты, старый шакал! – Якши-Мамед от злобы затоптался на месте, будто заплясал. Затем вскочил в седло и поскакал к кочевью.
Скачки как раз закончились. Русские выдавали джигитам подарки. Все уже встали с тахты. Многие разошлись по домам, – пора было начинать вечерний намаз. Кият, несколько старшин, Муравьев, Остолопов и Басаргин стояли кружком, оживленно обсуждали последний заезд и ждали Пономарева. Тот, с помощью Махтум-Кули-хана и казаков распоряжался котлами и чайниками: кому что дать. В это время к тахте подъехал и слез с коня Якши-Мамед.
– Ата, ата! Арба какая-то! Вон, посмотри, сюда едет. Идут шакалы, согнулись, и хоть бы один голову подняли – -гневно затараторил он.
– Постой, постой... Какие шакалы? – не понял сразу Кият.
Арба приблизилась. Все стали смотреть на нее и заподозрили неладное. Арбакеш залез на повозку, сбросил сухие древесные прутья и сразу пахнуло гнилью. Старик с бахчи тоже залез на арбу. Вдвоем с арбакешем они сняли на землю два мешка. Развязали их, и все увидели обезображенные трупы двух туркмен. Толпа гневно зароптала; Ни охов, ни стонов: смерть ходила по пятам за каждым – никто из туркмен ее не страшился. Если б плакали о каждом погибшем от руки врага, то все кочевье было бы залито слезами. Но гнев – владыка туркмен – сразу застлал глаза многим.
– Кто? – с ненавистью спросил Махтум-Кули-хан.– Кто убил людей? Чьи люди?
– Мои, – спокойно сказал Кият. – С моего киржима. – Пропал киржим вместе с ними. Теперь вот нашлись.
Кият отвечал спокойно, сдавленным голосом. Но говорил он так не из жалости к этим двум казненным рыбакам. Он был ошарашен другим. Кият увидел на мешках герб государства Российского – двуглавого орла. Увидели свои мешки и русские моряки: Басаргин и Остолопов. Оба побледнели. Только Муравьев ни о чем не догадывался и строго выговаривал: чья зверская рука могла подняться на этих двух невинных. Кият подошел к нему, взглянул в глаза. Со злой насмешкой сказал:
– На мешках сказано – чья рука покарала моих людей. Вон – посмотри.,.
Муравьев и подошедший Пономарев разглядели русский герб. Оба растерялись. Не знали – что сказать...
– Григорий Гаврилыч, вам неведомо, каким образом мертвецы попали в русские мешки? – спросил Пономарев у капитана корвета.
Басаргин покачал головой. Майор посмотрел на Осто-лопова. Моряк стойко выдержал его взгляд, но когда Пономарев отвернулся, выругался.
– Мать вашу... Кое с кем я еще поговорю. Так не оставлю! – с этими словами он окатил презрительным взглядом Басаргина и пошел прочь.
Среди туркмен начинался ропот. Видевшие герб на мешках быстро сообщили об этом другим, а те передавали дальше, в толпу. Уже слышался предостерегающий голос Кията: если с головы русских упадет хоть один волосок – пощады обидчикам не будет. Сторону Кията сразу приняли старшины и ханы. Подошел к арбе и стал успокаивать народ Мамед-Таган-кази...
В суматохе никто не заметил, как к арбе пробрался измученного вида старик. Он залез на повозку, взмахнул обрубленной рукой и прокричал:
– Люди! Ангел Азраил спустился над нами! Крыльями черными ударил. Люди, не ищите виновных в себе подобных! Смерть братьев наших пришла от рук рей-ятов!
Старик начал подробно рассказывать о казни и о том, как ему удалось с помощью доброго человека спастись от смерти. И уже другой ропот занимался над площадью. Ропот этот быстро перерос в вопль возмущения. Людские толпы вдруг бросились к кибиткам, будто там скрывался этот черный ангел смерти – Азраил.
Там не было черного ангела, но почти у каждой кибитки сидел на цепи пленный раб-перс. Туркмены отвязывали их от теримов, гнали на площадь, вымещали злобу за гибель своих. Пленных персов гоняли по кругу, ставили им подножки, тыкали в спину кнутовищами. Гнев постепенно перерастал в восторг. Боевые крики сливались в единый рев. Трудно было что-либо понять, но догадаться не трудно. Люди звали на аламан, рвались к берегам Астрабадского залива...
