Текст книги "Море согласия"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

– Да какое уж там правление, – засмеялся Николай. – У туркмен все еще процветает общинный строй, а в Хиве – рабство беспросветное. Все вопросы решает хан. Власть его неограниченна.

– Почти как у нас, в России, – подсказал Никита.

Утром вместе они доехали до сената и распрощались, договорившись встретиться. Николай отправился на Мойку. В тот же день он совершил прогулку в Петергоф. Еще день посвятил прогулке на яхте к Финскому заливу. Вечером был в гостях. Встал поздно. Проспал. И едва успел

умыться и одеться, как был приглашен в Госдепартамент министерским курьером.

Неловко и скованно чувствовал он себя, шагая по длинному коридору и раскланиваясь с чопорными чиновниками. Войдя в приемную, попросил доложить о себе и тотчас был принят. Он удивился столь чуткой внимательности к его персоне и чуть-чуть оробел, поняв, что немного припоздал. В продолговатом, богато убранном кабинете с хрустальными люстрами, по обе стороны стола в креслах с высокими спинками сидели государственные мужи, вершители судеб – графы Нессельроде, Каподистриас. Кочубей, Гурьев, князь Чарторыйский и еще несколько господ, коих Николай Николаевич не знал и раньше не видел.

– Проходите, господин Муравьев, – любезно пригласил Нессельроде. – Нынче мы заседаем по вашим документам, так что решили и вас пригласить. Садитесь.

Муравьев сел у дальнего края длинного стола, накрытого зеленым сукном, на котором стояли палехские стаканчики с гусиными перьями и чернильные приборы, стопками лежала бумага, а рядом – листы были разбросаны как попало, некоторые разрисованы чернилами: женские головки, лошади, просто бессмысленно начертанные зигзаги и линии. Муравьев понял, что господа собрались давно и уже достаточно поговорили.

Мельком Николай Николаевич окинул лица собрав-шихся: немножко усталые и постные и, чтобы не выглядеть глупо, взял перо и пододвинул стопку бумаги, записал: «Несколько слов о поездке... племенах, прошении...» Господа переговаривались между собой о каких-то сугубо своих делах и не обращали внимания на полковника. Наконец, Нессельроде, будто вспомнив, что они собрались ио делу, звякнул колокольчиком.

– Прошу внимания, господа, – мягко сказал он и обратился к Муравьеву: – Некоторым образом мы рассмотрели Записку главнокомандующего на Кавказе генерала Ермолова, в коей он ходатайствует о необходимости присоединения к России восточного побережья Каспийского моря. Кое-что в ней показалось нам неубедительным, и мы решили прибегнуть к зашей помощи, дабы сделать окончательные выводы.

– Я готов помочь, ваше сиятельство. – Муравьев привстал и отодвинул кресло.

Господа зашевелились. Кочубей, взглянув на вице-канцлера, сказал:

– Собственно, замечание у всех одного характера. Лично меня беспокоит, как на наши симпатии к туркмен-цам посмотрят персияне. Я просил бы зачитать этот пункт записки Ермолова еще раз...

– М-да, – зевнул Нессельроде, порылся в бумагах и подал секретарю несколько исписанных страниц. – Прочитайте-ка, голубчик.

Министерский секретарь – юноша с тонкой шеей и маленьким носом гордо глянул вокруг себя, шевельнул бровями, зачитал:

– «Персия, нет сомнения, что со вниманием будет смотреть на заведение наше на восточном берегу моря; но влияние оной (Персии) на туркменский народ и не простиралось никогда далее рек Гургена и Атрека, не в дальнем расстоянии от Астрабада находящихся. Никогда живущие далее туркменцы не только не были в зависимости от Персии ниже сношений с нею не имели...»

– В том-то и дело, господа, что так думает только Ермолов, – сказал со вздохом князь Чарторыйский. – А Фетх-Али-шах рассуждает по-иному. Он считает турк-менцев своими подданными.

Нессельроде легонько кивнул князю, перевел взгляд на Муравьева. Полковник, из желания высказать свое мнение на сей счет, сильно покраснел, вопрошающе взглянул на вице-канцлера. Тот, насупив брови, сказал:

– Да, да, именно от вас, господин полковник, мы хотим услышать уточнения относительно взаимоотношений туркменцев и персиян.

– Ваше сиятельство, я совершенно убежден, что земли Гургена я Атрека испокон веков принадлежат туркменам и всякие притязания на них шаха – не что иное, как ничем не прикрытая дерзость. Я глубоко интересовался исконными границами, кои отделяют Туркмению от Персии, и установил, что южная полоса туркменской земла Проходит по реке Кара-Су. Там ныне находится персидская таможня, как знак доказательства разделения зе-мель.

Господа переглянулись. Бледнолицый, с черными бакенбардами граф Гурьев предположил:

– Видимо, туркменцы потеснили персиян, и последние вынуждены были поставить там пограничный знак, дабы совсем не потерять своих территорий.

Статс-секретарь граф Каподистриае, присутствовавший на заседании по высочайшему повелению государя, усмехнулся.

– А, может, персияне туркмен потеснили, – возразил он. Мысли его витали вокруг родной Эллады, где разворачивалось национальное освободительное движение.

Граф Кочубей глухим шепотом произнес:

– Если смотреть на Туркмению с греческим уклоном, то это, пожалуй, тан.

– Милостивый граф, смею вас заверить... – возразил было Каподистриас, но вице-канцлер поднял колокольчик.

– Позвольте мне, Карл Васильевич, – протирая носовым платком лорнет, тихонько произнес Чарторыйский.– Разумеется, факт существования персидской таможня говорит о многом, Но чем мы гарантированы, что эту таможню они завтра не перенесут на Гурген или Атрек? Нужны более веские доказательства в том, что земля туркмен простираются до речки... как ее...

– Кара-Су, – подсказал Муравьев и добавил: – Есть такие доказательства, князь.

– Какие же?

Все замолчали, потому что знали: сие доказать невозможно, и е любопытством уставились на полковника. Он немного замешкался, собираясь с духом, затем произнес:

– Извините, господа, но я вынужден прибегнуть к тем словам, коими был убежден сам. Прошу прощения, если покажется грубым то, что я скажу. Доказательство туркмен бесспорно, ибо на левом берегу Кара-Су располагаются старые туркменские кладбища. Испокон веков они хоронят там своих отцов и дедов. А персидских могил рядом вовсе нет.

– Любопытно! – произнес Нессельроде, к все присутствующие заговорили, зашептались.

Николай Николаевич торжествовал. Довод его был более чем убедительным и получил наслуженную оценку. Однако второй Еопрое смутил полковника. Задал его сам Нессельроде:

– Господин Муравьев, – начал он издалека. – В записке сказано, что турхменцы непримиримо враждуют с перснянами. Очень часты случаи набегов.

– Да, ваше сиятельство, – поспешил согласиться Муравьев. – Они действительно непримиримые враги и потому-то вошли в ходатайство к государю-императору, дабы он присоединил их к России. Набеги с той и другой стороны обычное явление.

– В том и беда, – причмокнул Нессельроде, – набег у туркменцев, что обед. Повторяется ежедневно.

Все легонько засмеялись удачному сравнению вице-канцлера. А он, взяв ноту чуть выше, продолжал:

– Ну, вот примем мы туркменцев под свое покровительство, а они на следующий же день возьмут и нападут на Астрабадский залив. Отвечать будет Россия, поскольку туркменцы наши подданные. Как следствие – международный конфликт. Шах рассердится, что на него Россия напала, англичане подхлестнут Аббаса-Мирзу, и начнется. А нынешняя политика нашего государя, как вам известно, политика невмешательства. Государь не желает воевать ни с кем, тем более с Персией, на границах которой до сих пор еще не наведены порядки.

Довод Нессельроде был более чем основательный, и его тотчас поддержали Кочубей, Чарторыйский и другие.

– Ну, а если предложить туркменам, чтобы они отказались от набегов? – робко вставил Муравьев и застыдился сказанного, ибо присутствующие засмеялись. Нессельроде выждал, пока заседатели успокоятся, погладил щеки и деловито произнес;

– Единственное, чем можно пресечь набеги на Каспийском море в сторону персиян и обратно – это учредить на острове Ашир-ага пограничный пост, разумеется, морской, и всячески предотвращать аламанство. Со временем, когда вся эта кровавая распря прекратится, можно будет удовлетворить просьбу туркменцев. А пока придется ограничиться деловыми связями с ними.

– Карл Васильевич, – перебил вице-канцлера Чарторыйский, – хочу вам напомнить о вторичной экспедиции на Восточный берег. Мнение Комитета по азиатским делам таково, что материал, собранный господином Муравьевым, пока что недостаточен для заведения на том берегу фактории. Многое неясно. Например, где брать лес? Везти из России, или он есть на Балханах? Да и в другом– тоже... Бухта на Красной косе не обследована как надобно.

– Разумеется, разумеется, – согласился Нессельроде. – Об этом я тоже думал. По всей вероятности, господин полковник, – он взглянул на Муравьева, – вам не

придется ехать в Бухарию. Проведете следующее лето в Туркмении. Инструкцией относительно второй экспедиции вас снабдим.

– А как же с туркменами, ваше сиятельство? Что же я им отвечу, когда они меня спросят о решении государя?– забеспокоился Муравьев.

– Скажете, что государь заводит с ними дружбу н деловые связи. Впрочем... Князь, где у вас проект решения Комитета? – спросил он Чарторыйского. Тот вынул из папки бумаги, передал вице-канцлеру.

– Зачитай-ка первый пункт, послушаем, – приказал он секретарю. И тот, нараспев, крутя головой в широком воротнике, прочитал:

– «Генерал Ермолов будет уполномочен принять благосклонно объяснения поверенных, присланных к нему от иомудского поколения туркмен, и объявить им, что государь-император, по милостивому своему расположению к оному народу, соизволяет на участие твердых и постоянных сношений как дружественных, так и торговых, подобно тем, кои существуют е прочими независимыми народами, обитающими в краях, ближайших к империи его величества».

– Достаточно, – прервал чтение вице-канцлер в опять взглянул на Муравьева. – Все ли вам ясно, полковник?

– Да, ваше сиятельство...

– Ну, а полный текст решения мы пришлем Ермолову. И указания относительно второй экспедиции тоже ему вышлем. Итак, господа, васедание считаю оконченным.

Покидали кабинет медленно. Никто не торопился. Муравьеву тоже пришлось задержаться. Те, кто его видел впервые, но слышал о хивинском заточении, спрашивал; с деланным ужасом: «Неужели этот восточный сатрап посмел так обращаться с послом великой России?» Муравьев терпеливо отвечал на вопросы холодновато-вежливых господ и потихоньку шел к парадной лестнице. Вырвавшись, наконец, в вестибюль, он быстро отдал честь какому-то встречному генералу и вышел в массивные парадные двери на площадь. У набережной остановил извозчика, сел в карету и поехал на Каменный остров, к Никите, чтобы вечером вместе отправиться на бал к Трубецкому

СЫНЫ ВОСТОКА

На расвете двор Грузинского полка заполнялся топотом сапог и выкриками унтеров. Гремели рукомойники и шаркали ножные щетки, лязгали в столовой жестяные миски. Затем слышались строгие команды: роты строились на огромном плацу между зданиями казарм.

Важный полковник вышагивал перед солдатским строем.

Выслушав доклады, начинал бранить весь полк за плохой польем, за медленное построение, за шум в столовой. Наконец, приказывал офицерам разводить роты на учения, и начиналась муштра.

Было, однако, в углу полкового двора небольшое здание, где не почитался воинский распорядок. В этом доме с деревянным крыльцом, окруженном деревьями, были необычные постояльцы. Тут жили аманаты – заложники, – сыновья знатных беков, князей, ханов. С помощью этой «младой мусульманской гвардии» командующий повелевал в ханствах Кавказа.

Число аманатов постоянно менялось: уходили одни, приходили другие. Безусые юнцы и молодые беки с курчавыми бородками жили под одной крышей. Все носили одинаковую одежду – темно-синие черкески с газырями, панталоны и красивые круглые шапки – асечки.

В это генеральское заведение был помещен ранней весной сын Кията, Якши-Мамед, едва отец с русскими офицерами и хивинскими послами выехали за пределы Тифлиса.

Кавказцы тотчас его обступили, принялись разглядывать со всех сторон – туркмен они раньше никогда не видели. Расспрашивали новичка каждый на своем языке, пытаясь вырвать хоть слово.

Якши-Мамед кое-что понимал, но молчал и только хмурился: слишком неприятна была для него казенная армейская обстановка.

Часом позже ввели еще одного аманата – красивого аварца с тонкими, надменными чертами лица и крашеной курчавой бородкой. Был он в такой же одежде, как и все, но сразу на сей счет внес полную ясность.

– Эй вы, сыны Востока! – сказал он развязно. – Не думайте, что я надел на себя платье, шитое русскими. Эта одежда моя. В ней меня взяли под Акушей, когда мне ничего не оставалось, как сдаться в плен. А зовут меня Амулатом. Запомните! Я – племянник Ахмед-хана Аварского и сын погибшего в бою Гасан-хана!

Сообщение возымело действие. Многие слышали это имя. Оно целое лето гремело по всему Дагестану. Об Амулате ходили чуть ли не легенды: на полном скаку он без промаха стрелял из ружья, мог поднять, опять же на скаку, шапку с земли, пролезть под брюхом лошади и снова сесть в седло. Он участвовал во многих сражениях, и не одна русская мать оплакивала своего сына, голову которому срубил Амулат...

– Почему ты сдался в плен? – косясь на удальца, спросил Якши-Мамед. – Разве джигит в плен сдается?

Амулат злобно сверкнул глазами и пренебрежительно усмехнулся: его задело, что какой-то безвестный юнец осмелился так свободно с ним говорить. Амулат подошел к Якши-Мамеду, приподнял его подбородок, будто примеривался – в каком месте рубануть кинжалом. Якши-Мамед оскорбился и с гневом отбросил его руку. Бек оглянулся по сторонам, засмеялся:

– Оказывается, тут не горы и я не могу тебе прочитать суру о вежливости. А поскольку это так, то я отвечу на твой вопрос, аманат. Я не сам сдался в плен. Меня связали мои горцы и выдали Ярмол-паше. Если б они не сделали этого, то генерал истребил бы нас всех – от маленького ребенка до столетнего старца.

– Вах, разве он такой жестокий? – не поверил Якши-Мамед и вызвал смех у стоявших рядом молодых кавказцев.

Амулат опять смерил с ног до головы туркмена, покачал головой:

– Откуда ты такой? – Из Гасан-Кули.

– Это где?

– На той стороне моря.

– Аллах, берекет... Вот ты, оказывается, откуда! Ты сын того туркмена, который приехал к Ярмол-паше?

– А ты откуда знаешь?

– Меня везли следом за вами. Только со связанными руками. От Дербента до самого Тифлиса я чувствовал на себе дуло пистолета.

Амулат привирал. Пленение его выглядело не столь романтично. Расскажи он правду о себе, заложники узнали бы довольно прозаическую историю, Амулат-бек при ходился зятем шахмалу Мехти-хану, который с помощью русских отобрал ханство у Ахмед-хана Аварского. Но младший бежал в горы, Амулат-бек по знатности своей претендовал на ханский престол в в течение всего 1819 года совместно с Ахмет-ханом нападал на русские посты. Он мстил за погибшего отца, но истинной его целью бы ло прогнать своего тестя шамхала, самому утвердиться на его месте. Активные действия отряда Амулата продол жались до зимы, пока у Акуши не появился Ермолов. мандующий поручил полковнику Верховскому во что бы ло ни стало изловить Амулат-бека в устроить показа тельную казнь. Узнав о готовящейся операции русских, Амулат струсил: спустился со своим отрядом е гор и предстал перед лагерем Верховского с поднятыми руками.

В первый же день Амулат приблизил к себе Якши-Мамеда: туркмен по возрасту подходил ему в товарищи, все остальные были моложе.

Началось в того, что Амулат спросил, кто спит в уг лу. Им оказался пятнадцатилетний Эквер – сын шемахин ского хана. Амулат приказал ему перенести свою постель на другое место, а сам занял его синюю кровать. Тут же выдворил аманата с соседней койки и расположил на ней Якши-Мамеда. Аманаты молча повиновались беку. Поль-зуясь их робостью и своей славой, он тотчас велел учредить дежурство подачи ему пищи. Каждый, в порядке стоявших кроватей, должен был приносить ему завтрак, обед и ужин из столовой.

Аманаты терпеливо стали выполнять его требования. Якши-Мамеда он не трогал. Видимо, побаивался. Единственное, что он поручал ему – это осматривать подарки, какие присылали аманатам их родственники. Если аварцу что-нибудь нравилось из приношений, он забирал себе и обещал непременно возместить вдвойне.

Командовал аманатами прапорщик Данильковский – ярый службист, недавно повышенный в звании за свое усердие из унтер-офицеров. Но даже ему Амулат дерзил: не хотел заниматься строевой подготовкой, не любил сидеть с арифметикой, которая совершенно не шла ему на ум. Пренебрегал он и русским языком. Прапорщику он заявил: «Я научился говорить по-русски, писать для меня будет мой мирза, когда я получу ханство». В том, что каждый из аманатов, по завершении ермоловских наук, будет назначен по меньшей мере ханом, никто из них не сомневался. Так оно и предполагалось. И прапорщий перед каждым занятием твердил заложникам о том, что их ждет впереди. Частенько он журил, когда кто-нибудь совершал непристойный поступок: «Разве повелителю народа, коим ты готовишься стать, достойно такое?» И аманаты с улыбками слушали своего воспитателя, видя себя В недалеком будущем ближайшими помощниками кавказского главнокомандующего.

Большую часть суток аманаты проводили на полковом дворе. Выходить за пределы военного городка самовольно им воспрещалось. Тифлис с его кривыми улочками, высокими домами и саклями на взгорьях, с мутной Курой, многолюдным базаром и замками они видели только утром, когда строем шли на занятия в Благородное училище.

Преподавание тут велось на русском и грузинском языках. Училище посещали в основном дети русских офицеров и грузинских дворян. Накануне отъезда в Персию Грибоедов, по предписанию Ермолова, занимался обследованием училища и предложил внести ряд дополнений в учебную программу. Были введены турецкий в персидский языки и науки: фортификация, геодезия, гражданская архитектура, искусства черчения и танцевания. Наравне со всеми осваивали программу училища и ермо-ловские воспитанники. Неучи и недоучки, они читали по букварю и медленно выводили каракули в тетрадях.

Амулат явно игнорировал всякие науки. Якши-Мамед, напротив, преуспевал. Он жадно схватывал все, чему учили преподаватели. Однако влияние аварца сказывалось.

Однажды после занятий, когда вернулись в казарму, Амулат сказал:

– Сегодня я видел Сафар-вали и договорился заглянуть к нему. Пойдем вместе.

Кто такой Сафар-вали и зачем я нему идти, об этом Амулат не сказал. И на наивный вопрос Якши-Мамеда: как уйдешь, когда не разрешают выходить с полкового двора, ответил:

– Ты говоришь, что хорошо держишься в седле. Но неужели ты считаешь седлом только то обшитое бархатом сиденье, которое кладут на спину лошади? Нет, это не так. Надо научиться вскакивать в седло жизни. Так что, как стемнеет, сразу пойдем.

Якши-Мамед молчаливо согласился, и, едва наступила темнота, они перелезли через каменную стену и зашагали по тесной улочке. Шли в сторону Куры, догадался Якши-Мамед, потому что все сильнее и сильнее слышался шум воды. Наконец, остановились возле двух высоких домов. Сводчатый вход между ними вел во двор и заканчивался крепкими дубовыми воротами. Амулат постучал по доскам каблуком сапога. Потом еще раз. Во дворе залаяла собака, и тотчас лязгнул засов. Согбенный старичок с фонарем, не спрашивая, откуда пришли гости, пропустил их во двор. Да и зачем было спрашивать, когда всюду: на высоких балконах и внизу, на айванах, сидели люди, пили чай и курили кальян. В неярком свете фонарей клубился ядовитый дымок, смешанный с пряными запахами кухни.

Сафар-вали, встретив аманатов, озабоченно засуетился.

– Ва, аллах, где же вас получше усадить? – спросил он сам себя и повел их в комнату, где сидели двое в косматых папахах. Сафар-вали знал, что делал. Эти двое оказались людьми Ахмед-хана Аварского.

– Вай, Заур, ты ли это! – воскликнул обрадовано Амулат. – И ты тоже приехал, Саид, – обратился он к другому, усаживаясь на ковер и подминая локтем подушку. Аварцы покосились на Якши-Мамеда, но Амулат тотчас успокоил их: – Это мой кунак... туркмен. Хочет тоже стать ханом, иметь генеральский чин и получать тридцать тысяч годового дохода, ровно столько, сколько получал от русского царя Ахмед-хан. Ну, говорите, где теперь хан и вспоминает ли обо мне?

– Сказать, что он тебя ждет – значит ничего не сказать, – отозвался Заур. – Ахмед-хан не может без тебя жить. Он давне простил тебе твое малодушие, что ты ушел к урусам.

Амулат смутился и закашлялся: Заур выдал его с головой. Ведь Якши-Мамед еще не успел забыть россказни о том, как пленили бека свои и выдали русским.

– Спасибо Ахмед-хану, – со злостью выговорил Амулат. – Только я пока не желаю возвращаться к нему. Еще неизвестно, отдаст ли он мне ханство, когда уберет шамхала. А через русских я добьюсь власти и чин генерала получу. Так я говорю. Якши-Мамед? – хлопнув по плечу туркмена, спросил он.

Якши-Мамед смущенно промолчал, а Амулат продол-кал:

– Мой распорядитель полковник Верховский обещал, как возвратится, дать мне офицерский чин и квартиру при нем. Потом наступит срок, и я приеду в Акушу и Хунзах в чине генерала.

– Вай, Амулат-бек, разве этим шутят! – удивление возразил Сайд. А Заур прибавил:

– Власть сладка, когда тебе ее даст народ, но не враги.

– Власть всегда сладка, – возразил Амулат. – А народ?.. Мы слишком много отводим ему места в разговорах. Народ – стадо овец.

– Ты еще откажешься от этих слов, Амулат, – раздраженно выговорил Заур.

Сафар-вали между тем подал два кальяна, поставил на ковер большой кувшин с вином и две пиалы. Амулат пососал кальян, кивнул Якши-Мамеду, чтобы и он не стеснялся, а вел себя как подобает мужчине. Туркмен тотчас приложился к курительному прибору. Затем пили вино, беззаботно говорили обо всем, что приходило на ум. Захмелевший Якши-Мамед рассказывал о своих земляках, о стычках с персиянами; держался он как истинный джигит.

В комнате на стене тикали часы, Якши-Мамед на них не обращал внимания. Но вот что-то над головой заскрипело. Он взглянул вверх и увидел, как отворилась дверца и оттуда высунулась кукушка.

– Бай-е! – удивился Якши-Мамед, когда деревянная птичка начала куковать. Он встал с ковра, подошел к часам и стал с интересом их разглядывать.

– Десять, – сказал Амулат. – Но где же Сафар-вали?.. Хов, хозяин! – позвал он и улыбнулся Якши-Мамеду. – Значит, заинтересовался птичкой? Молодец. Я тоже люблю птичек.

Когда подошел Сафар-вали и остановился в почтительной позе перед гостями, бек спросил:

– Ну где, Сафар-вали, то, о чем договаривались? А то ведь мы спешим. До утра надо вернуться в полк.

Хозяин кивнул, быстро удалился. Вскоре он вернулся и из двери поманил гостей пальцем.

– Пойдем, Якши-Мамед, – сказал, вскочив с ковра, Амулат. – А тебе, Заур, и тебе, Саид, скажу вот что. Передайте Ахмед-хану, что мне и здесь пока неплохо. Будет другая погода, я сам и нему приду. Хош. – С этими словами он удалился от аварцев. Следом за ним вышел из комнаты Якши-Мамед.

В голове джигита кружилось. Он шел за Амулетом и чувствовал, как неровен пол у Сафар-вали. На пути ему встречались какие-то люди, откуда-то доносились шумные голоса. Но вот Амулат и Якши-Мамед оказались в прос торной полутемной комнате. В то время, как аварец лас ково выговорил «салам», туркмен еще не разглядел, с кем он здоровается. Якши-Мамед осмотрелся и только тут увидел в сторонке двух молодых женщин. Они стояли рядом, посмеивались и, опустив глаза, робко поглядывали на вошедших юношей.

– А ну-ка, Якши, сейчас мы посмотрим, какая из них лучше кукует, – засмеялся Амулат и приблизился я женщинам. – Как тебя зовут? – спросил он одну, у которой на лбу была мушка.

– Зулейха, – ответила она кокетливо. Видно, ей по нравилось столь смелое обращение молодого бека.

– Хорошее у тебя имя, – похзалил Амулат. – А как зовут ее? – спросил он, приподнимая двумя пальцами подбородок другой женщины.

– Куара, – отозвалась та тихо.

Бек повернулся, взглянул на друга, который робко переминался с ноги на ногу у дверей.

– Ну иди, иди, не заставляй ждать, йигит, – насмешливо позвал Амулат. – Они устали ожидать нас, не так ли, Зулейха?

Зулейха насмешливо посмотрела на туркмена, подошла и дотронулась пальцами до газырей черкески.

– Какая на тебе красивая одежда, – сказала она.– Я никогда такой не видела. Ты мне нравишься.

Якши-Мамед мучительно улыбнулся, но ничего не ска-вал – не мог от сдавившего грудь и тело стеснения. Зулейха пожала ему пальцы и положила его руку на свое плечо.

– Пойдем-ка в другую комнату, йигит, – произнесла она. – Не будем им мешать. – Якши-Мамед послушно пошел за нею и скрылся за дверью.

В полк возвратились на рассвете. В том же месте перелезли через стену и вошли в казарму, напугав спящего дневального. Тот, вскочив с кровати, схватился за ружье. Амулат проговорил сердито:

– Но, но, дурачок... Не знаешь устава. Прежде чем применять оружие, надо спросить – кто идет!

– Вах, это ты, Амулат!

– Я, а кто же еще?

Они легли в кровати и еще долго тихонько перешепты вались и смеялись.

Жизнь аманатов продолжалась своим чередом. Помимо строевых занятий и посещения училища, они ежедневно должны были ходить в дом главнокомандующего. Там выполняли всевозможные поручения дежурного офицера. Иногда командующий, выезжая за город, брал их с собой. Но такое случалось только в праздники. Тогда она мчались в колясках к Мцхете или в седлах по берегу Куры к старинным замкам и каменному городу царицы Тамары. Аманаты не пропускали ни одного ристалища на Александровской площади. Сюда съезжались офицеры из боевых полков и проводили рыцарские турниры, здесь устраивались конные состязания грузин. Посреди площади возвышался каменный столб. На его верху устанавливался шар «кабахи». Кто первым на полном скаку сбивал этот шар стрелой из лука, того ожидал ценный подарок: обычно серебряная чаша. Аманатов не допускали к состязаниям, и это всегда доводило Амулата до бешенства.

– Ничего, приедет Верховский, будет по-другому, – Ворчал он. – Из этой казармы я уйду и надену офицерские погоны.

Но прежде ушел от аманатов Якши-Мамед. Его позвал Данильковский и увел с собой за полковые ворота. Амулат не успел даже спросить, зачем уводят туркмена.

Якши-Мамед и прапорщик сели в дрожки и быстро покатили к дому главнокомандующего. Когда вошли в вестибюль, офицер сказал:

– Видно, серьезное дело. К самому Ермолову.

Но все вышло гораздо проще. Ничего особенного не произошло. Якши-Мамед вошел в кабинет и сразу увидел своего отца и двух хивинских послов. Отец шагнул навстречу, обнял и хлопнул его по плечу.

– Ну вот, сынок, – сказал он, скупо улыбаясь, – поездили мы, посмотрели, а теперь отправимся домой.

Кият выглядел усталым. Поездка по Кавказу ссутулила его плечи. В голосе появилась неуверенность. Назерное, дела у него идут плохо, подумал Якши-Мамед.

Пока отец и сын обменивались своими впечатлениями, Ермолов, отвалившись на спинку кресла, смотрел на них с улыбкою и, посасывая чубук, пускал кольца дыма. Но едва Кият-хан отошел и сел на прежнее место, командующий строго спросил:

– Аманат... Ты разве не знаешь, как входят к генералу?

– Знаю, ваше высокопревосходительство! – отчеканил Якши-Мамед.

– Ну, так в чем же дело?

Якши-Мамед на секунду надумался, вышел из кабинета и, вновь войдя, доложил о своем прибытии. Ермолов и все сидящие у него засмеялись. Затем генерал сказал:

– Ну что ж, господа послы. Поездили вы по Кавказу достаточно, письмами мы обменялись, подарки вами получены. Дозвольте благословить вас на дорожку, да и отправляйтесь в путь. А к вам, Кият-ага, просьба. Поезжайте вместе е хивинцами – проводите их. Заодно прихватите с собой Муратова, и помогите ему отыскать дли меня двух жеребцов – покрупнее да поноровистей. С Муратовым и возвратитесь сюда. Как раз и дело ваше решится. – Кият в знак согласия почтительно кивнул, и Ермолов поднялся с кресла.

Утро было ласковое. В синеву неба глубоко врезались ощетинившиеся зелеными лесами хребты гор. Ярко разливало лучи солнце. Серебрилась и глухо шумела полноводная Кура, провожая азиатов. Дорога долго шла вдоль берега. Но вот она втянулась в ущелье. Данильковский остановил дрожки, пояснил:

– Ну что ж, господа, дальше ехать не велено.

Все остановились. Амулат соскочил с дрожек. Якши-Мамед тоже слез с седла и, держа коня в поводу, отошел с аварцем в сторону.

– Эх, привык я к тебе, Якши-Мамед, – сказал с сожалением Амулат. – Кабы была моя власть, отправился бы с тобой на ту сторону моря, а твое кочевье.

– Я ехоро приеду, – отвечал Якши-Мамед. – Ты только к Зулейхе больше никого не води. Она покля лась, что любит меня одного!

Амулат засмеялся, сначала тихо, затем сильнее. Уж очень рассмешила его наивность молодого, неопытного друга. Однако говорить о том, что у нее каждую ночь бывает по меньшей мере двое таких, как Якши, аварец не стал. Только согласно помотал головой, хлопнул друга по плечу и сказал:

– Ну, ладно, поезжай! – И порывисто обнял его. Потом подошел к Кияту, пожал ему руку, попрощался с хи-винцами и сел в дрожки.

Кавалькада с азиатскими послами вскоре скрылась в тихом тенистом ущелье.