Текст книги "Море согласия"
Автор книги: Валентин Рыбин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)
В ожидании командующего, Вельяминов каждый день придумывал развлечения для азиатских послов. Владетельные князья, местное дворянство, городская дума устраива ли им небольшие приемы, и Муравьев вынужден был всюду сопровождать «заморцев». Затем начались экскурсии. Послам показали Метехский замок, бывший царский дворец, Сионский монастырь, базары, мастерские. Выезжали с ними в Нафтлуг и Сагореджо осматривать дома с колоннами. Послы побывали в Мцхета, в старинном монастыре. И только после этой поездки они запросили отдыха.
Добрался наконец-то до своей квартиры и Муравьев. Она давно уже была приведена в порядок, и Демка, скучая, поджидал возвращения своего господина.
Отоспавшись, Николай Николаевич принялся составлять записку о своей поездке в Туркмению и Хиву: писание решил закончить к приезду командующего. По всем признакам он вот-вот должен был возвратиться в Тифлис. Уже пошла на убыль зима. Из Персии залетали теплые ветры. Снег у подножья гор растаял, и мутные ручьи спешили в Куру. Дороги всюду раскисли. Из окон было видно как конные казаки, выезжая в центр города, тянули лошадей в поводу. Телеги застревали в топких лужах. Солдаты везли в повозках песок и мелкую гальку, засыпали ухабы. Спешили подремонтировать дороги к приезду командующего...
Вечерами в комнатах было зябко. Муравьёв ставил стол у печи. Писал и прислонялся спиной к теплым камням. Демка то и дело подносил дрова. Николай Николаевич брал поленья, втискивал их в печку и вновь брался за перо.
Иногда Муравьев приходил домой с Киятом и Якши-Ма медом. Сажал их обоих за стол, кликал денщика и за угощением расспрашивал о житье-бытье туркменских племен. Того, что он бегло записал в дневник во время путешествия, явно не хватало для полного экспедиционного отчета. Кият охотно диктовал:
– Човдур-Эссен-эли – тысяч восемь кибиток, а то и больше. Иомуд – сорок тысяч. Гоклен – столько же. Те-ке – немного более: тысяч пятьдесят будет. Салыр – четыре тысячи. Имрели – три тысячи. А самое великое племя эрсари. У этих до ста тысяч кибиток. Понемногу есть сакар, сарык...
Муравьев быстро записывал, переспрашивая названия племен. Тут же задумывался, советовался с Киятом:
– А что, если вам на Красной косе мечеть учредить и Мамед-Таган-казия туда переселить? Представляете, сколько по пятницам туда народу съезжалось бы!
– Отчего ж, можно и мечеть, – соглашался Кият... Разговоры затягивались допоздна. В полночь Муравьев посылал Демку к соседу грузину, чтобы тот отвез гостей в трактир. Сам Николай Николаевич в фаэтон садился вместе с ними и прощался на мостовой у трактира...
Много писем в эти дни получал Муравьев от родных и друзей, узнавших о его геройском путешествии. Поздравления шли из Петербурга, из Москвы, из поместной деревеньки от батюшки, от брата Александра, из Тульчина от друга-офицера Ивана Бурцова. Было письмо, писанное женским почерком. В нем робко сообщалось желание Наташи Мордвиновой свидеться с Николаем. Он весь горел от любви и счастья, перечитывая милые строки...
Прошло еще с неделю, и стало известно, что главнокомандующий в пригороде. В штаб-квартире тотчас затеялась суета: забегали штабисты и прислуга, казаки вырядились в новую амуницию. На площади перед штаб-квартирой начали собираться сначала мелкие чиновники, затем – господа покрупнее. Пожаловали к Вельяминову генерал-губернатор Сталь, предводитель дворянства князь Багратион-Мухранский. Несколько офицеров, в том числе Бебутов и Муравьев, сели на лошадей а выехали навстречу командующему. За воротами городской заставы встретили свиту генерала: Верховского, Воейкова, Боборыкина... Самого Алексея Петровича в свите не было. Во избежание всяческих торжеств, он решил въехать в Тифлис вечером, и остался до сумерек на Артисховском посту.
Часов до семи толпился люд на площади. Штабисты с белоколонного портала то и дело сбегали вниз, выскакивали на дорогу.
Ермолов, в сопровождении адъютанта и отряда казаков прискакал в потемках. Остановившись у штаб-квартиры, он не обратил никакого внимания на столпившихся господ. Слез с коня, бросил казаку поводья и взошел на крыльцо. Поздоровавшись с офицерами, пригласил с собой одного Вельяминова, поднялся с ним в свой кабинет. Вскоре дежурный офицер объявил, что его высокопревосходительство устал с дороги и вряд ли пригласит к себе господ. Толпа рассеялась. Муравьев покинул штаб-квартиру еще раньше, как только встретился с Верховским. Тотчас они направились в дом к полковнику...
На другой день с самого утра все свитские и многие линейные командиры, приехавшие с Ермоловым и до него, были в штаб-квартире. Командующий пригласил всех в кабинет... Беседа неофициального порядка носила, однако, деловой тон. Отчитывались статский советник Могилевский и генерал-майор Ахвердов, весьма успешно завершившие все дела по ликвидации Шекинского ханства и учреждению русской области. О сражении под Акушей в Дагестане говорил сам Ермолов. Событие трактовал обобщающе:
– С трудом, господа, с величайшим трудом удалось низложить неприятеля в долинной части Дагестана... Пала Акута, наказана поделом Чихрахская, но война не окончена... Горы Кавказа – это тот театр военных действий, где можно «репетировать» десятилетиями и не выиграть генерального сражения... Придется несколько разочаровать вице-канцлера и государя-императора...
Отчитывался о своем путешествии гвардии капитан Муравьев. В полной парадной форме стоял он у генеральского стола, рассказывал о походе на верблюдах, о своем заточе нии. Касаясь более конкретного, он заглядывал в записку, которая лежала перед ним на столе...
– Ваши выводы, капитан? – спросил Ермолов, когда сообщение о поездке было исчерпано...
– Выводы – самые отменные, Алексей Петрович. Наше правительство с давнего времени намеревалось устроить постоянную и безопасную торговлю с Хивою. Кажется, что после неудачной экспедиции князя Бековича, случившейся в царствование императора Петра Великого, намерение сие осталось без внимания. Экспедиция, снаряженная в прошлом, 1819 году, вашим высокопревосходительством, имела столь удачный успех, что оставить предприятие могло бы счесться невозвратимой потерей...
– Ну, что ж, господа, – подумав, сказал командующий. – Считаю, что гвардии капитаном Муравьевым достигнуто не мало... Сообщим о путешествии во всех подробностях Нессельроде. Самого Муравьева направим к нему же в Петербург. Пусть отвезет прошение иомудов о подданстве... Кстати, Николай Николаевич, помоги составить записочку о поездке на имя вице-канцлера...
– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство...
– А за сим можете быть свободны, господа, – объявил Ермолов и напомнил:– Не забудьте, что вечером прием и банкет в честь азиатских послов...
Когда свитские встали и устремились к двери, Ермолов поманил к себе генерала Ахвердова. Тот подошел к столу.
– На вот, почитай, старина, – улыбнулся Ермолов.
Ахвердов прочел:
«...особо отличая заслуги оных, прошу дать Ахвердову аренду, как неимущему никакого состояния и обремененного большим семейством... Могилевского буду иметь честь представить...»
– Спасибо, Алексей Петрович... Величайшее спасибо,– с искренней благодарностью заговорил старик-генерал...
– Потом, потом благодарности, Федор Исаевич, – предупредил словоизлияния главнокомандующий и, глядя поверх седой головы Ахвердова, крикнул Могилевскому, чтобы шел в бильярдную и занял средний стол...
Спустя некоторое время, окруженный офицерами, он не спеша, полный собственного достоинства, спускался по широкой мраморной лестнице в вестибюль. С галереи уже доносились голоса бильярдистов и слышен был бой костяных шаров...
Пиршество по случаю приема азиатских послов началось с ристалища. На закате солнца съехались на Александровскую площадь всадники в рыцарских доспехах. Кони в намордниках и кожаных нагрудниках, рыцари в средневековых костюмах: в кольчугах, в шлемах с забралами и султанами из павлиньих перьев, сталкивались в поединке. Со скрежетом скользили пики и медные сверкающие щиты. Вышибленные из седла уходили в сторону, уводя коней. Победители, после небольших передышек, продолжали состязания. Площадь была окружена тысячами тифлисцев. Лязг металла и ржание коней смешивалось с возбужденном ревом толпы...
В сумерках рыцарские ристалища закончились, и на площади загремели колесами пушки-единороги. Десять орудий с рогатым зверем на стволах выстроились рядком перед штаб-квартирой, чтобы дать салют в честь приема гостей. Вслед за единорогами потянулись кареты. Дамы и господа, штатские и военные шествовали к порталу, останавливаясь у колонн, обменивались приветствиями и церемонно входили в рассвеченный золотыми, сияющими люстрами дом.
В вестибюле у самой лестницы стояли в мундирах и при полных регалиях ермоловские генералы. В центре внимания великосветской кучки был Вельяминов. С заложенными за спину руками, с приподнятым подбородком, величественными кивками он встречал и одаривал каждого казенной улыбкой. Кое-кто из высокопоставленных господ – грузинские князья, командиры полков, влиятельные чиновники, дамы – останавливались ненадолго возле группы генералов, справлялись о здоровье, о самочувствии, любопытствовали– где же сами послы?! – и поднимались по лестнице в большую залу. Там уже гремел оркестр, призывая к танцам.
К зале с обеих сторон примыкали кулуары. Через одну из таких комнат вел ход в столовую. Там, в ярком освеще нии, стояли накрытые столы со всевозможной снедью и напитками в хрустальных графинах.
В этот вечер, в заключение пиршества, намечалось показать спектакль силами гарнизонных актерок. За кулисами на сцене шли торопливые приготовления. Здесь же, возле разодетых и нагримированных дам, толпились армейские офицеры.
Тем временем послы сидели в кабинете, вели беседу с командующим и начальником канцелярии. В ожидании, пока закончатся приготовления к ужину, Ермолов часто вставал из-за стола, смотрел в окно, где возле единорогов топтались артиллеристы. Могилевский сидел на диване, говорил успокаивающе:
– А куда вам спешить, господа беки? Прогуляетесь, отдохнете... Весна подходит, воздух тут божественный...
– Подождут... Куда они денутся, – подытожил Ермолов. – На днях отправим капитана Муравьева в Петербург с грамотой, а вас, Кият-бек, и послов Хивы с вами – на горячие воды... Сына, Кият-ага, можно будет оставить здесь...
Кият поднял глаза на командующего. Ермолов успокоил:
– О сыне не волнуйтесь... Сын ваш, пока капитан ездить будет, хорошую выучку пройдет. Русскому языку и обычаям подучится...
Командующий на мгновение вспомнил об Исмаил-хане Шекинском. Якши-Мамед чем-то походил на него. «Не оказалось бы чадо Киятозо и душой схоже с Исмаилом!» – подумал генерал:
На площади пальнули единороги. В окнах задребезжали стекла. Хивинцы бросились к окну. Ермолов улыбнулся.
– Это в вашу честь... Приглашают нас к столу... Извольте, – он широким жестом указал на дверь.
Пока они шли в пиршественную залу, с улицы один за другим разносились пушечные залпы. В окна было видно, как в темном небе повисали яркие фейерверки...
Длинные столы с приставленными сбоку круглыми столиками были сплошь заняты избранным обществом. Коман-дующий с гостями прошел вперед, где сидели генералы, и усадил азиатов. Пока они шли и усаживались, оркестр играл бравурный марш. Тотчас, не затягивая начало церемонии, Ермолов встал с поднятым бокалом, сказал, обращаясь ко всем:
– Господа, радостно видеть за столом у нас дорожай-ших азиатских беков-послов, прибывших от своих властелинов и народов в ответ на визит нашей экспедиции...– Он не договорил. В дверях показались слуги с собольими шубами. Оркестр дал туш. Слуги, подбежав к хивинцам, к Кияту и его сыну, накинули им на плечи дорогие подарки, а головы покрыли шапками-боярками. Публика захлопала в ладоши и закричала «браво». Ермолов пожал гостям руки, сказал с гордостью:
– Особо радует сердце знакомство ваше со старшиною иомудским, Кият-беком. Благодаря ему мы нашли доступ к кочевникам побережья! Благодаря ему посол наш, любезнейший капитан Муравьев с двумя провожатыми, побывал в неприступной Хиве и нашел язык с Мухаммед-Рахим-ханом... Возвеличиваю особо заслуги Кият-бека и вижу в нем нашу опору на том, восточном берегу... – Главнокомандующий открыл небольшой ларец, вынул медаль и прикрепил к халату Кията. Тотчас Ермолов обнял туркмена и под шумный восторг господ выпил бокал шампанского...
– Саг бол!– с чувством произнес Кият... – Дорога в мой дом, дорога к моему народу всегда будет открыта для вас... Саг бол...
Через несколько дней из Тифлиса в Россию выехала оказия. В черных лакированных каретах двинулись вкупе со свитскими офицерами азиатские послы отдыхать на горячие воды. Муравьев ехал дальше. Ему предстояло пересечь кубанские и донские степи, миновать топкие болота за белокаменной, и в Петербурге предстать с прошением туркмен-иомудов пред очи государя-императора...
АВТОРСКИЕ ПОЯСНЕНИЯ К ТЕКСТУ
1 Данные взяты из записок Н. Н. Муравьева-Карского, напечатанных в «Русском архиве» за 1886 г., книга одиннадцатая, стр. 446– 447.
2 Здесь и далее по тексту, касающемуся отправке М. И. Пономарева и Н. Н. Муравьева на восточный берег Каспия, использованы документы №.№ 136 и 137 из сборника архивных документов «Русско-туркменские отношения в XVIII– XIX вв. (до присоединения Туркмении к России)». Издательство Академии Наук Туркменской ССР. Ашхабад, 1963 г.
3 Приведены подлинные строки из письма Николая– Николаевича Муравьева брату Александру, написанного 26 февраля 1818 года. Письмо напечатано в «Русском архиве» за 1886 г., книга одиннадцатая, стр. 292.
4 Об убийстве полковника Иванова взято также из. записок Н. Н. Муравьева-Карского. «Русский архив», 1886 г., книга одиннадцатая, стр. 336– 337,
5 Из записок Н. Н. Муравьева-Карского. «Русский архив» 1886 г., книга одиннадцатая, стр. 456.
6 Взято у В. В. Бартольда. «Статьи из «Энциклопедии ислама». Баку...
7 О поездке Муфтия Мамед-Джан-Хусейна по восточному побережью Каспия с целью поднятия туркменских племен против каджаров говорится в документе № 111 «Из инструкции А. А. Чарторыйского, данной муфтию Мамед-Джан-Хусейну, направляемому к туркменам восточного побережья Каспийского моря». Сборник архивных документов «Русско-туркменские отношения в XVIII– Х1Х вв. (до присоединения Туркмении к России)», стр. 168.
8 О поездке Кият-хана в местечко Гулистан к генералу Ртищеву упоминается в ряде документов вышеуказанного сборника.
9 Исмаил-хан Шекинский – последний правитель Ше-кинского ханства. События, связанные с ликвидацией ханства, действительно имели место. Частично они отражены в записках Н. Н. Муравьева-Карского, но большая их доля взята из Актов 1816– 1826 гг., собранных Кавказской археографической комиссией. Том VI, ч. I, ч. II. Тифлис, 1874, 1875.
10 Приведены подлинные строки из письма генерала Мадатова майору фон Дистерло. Из Актов 1816– 1826 гг., собранных Кавказской археографической комиссией.
11 Случай с избиением Ермоловым казачьего офицера действительно имел место и отражен в записках Н. Н. Муравьева-Карского.
12 Из письма И. А. Вельяминова Ермолову. Приводится подлинный текст. Из актов 1816– 1826 гг., собранных Кавказской археографической комиссией.
13 Оттуда же.
14. Оттуда же. (Из распоряжения А. П. Ермолова начальнику штаба И. А. Вельяминову...)
15. В Гулистанском договоре было записано, что Россия, в случае надобности, будет содействовать наследному принцу в утверждении его на троне.
16 Приведены строки из «Донесения старшин Приатрекских и прикаспийских туркмен главнокомандующему на Кавказе о посылке в Тбилиси депутатов во главе с Кият-беком, с просьбой о принятии в подданство России». Полностью донесение напечатано в сборнике архивных документов «Русско-туркменские отношения в XVIII– XIX вв. (до присоединения Туркмении к России)».
17 В своей работе «Аламаны» (Академия наук СССР, «Советская этнография», № 1, 1955 г.) доктор исторических наук А. А. Росляков подробно рассказывает о грабительских набегах в Средней Азии. О шейх-уль-исламе Кут-бэддиие он пишет: «Кутбэддин-ходжа лично возглавлял многие аламаны, в том числе большой набег на Мешхед в 1833г. Даже свой сан шейх-уль-ислама он получил в награду за удачный аламан».
18 Вот что сообщает о Султан-хане Джадукяре Кият-хан (из документа № 148 «Записка статского советника Могилевского о туркменской депутации, прибывшей в Астрахань с просьбой о принятии туркмен юго-восточного Прикаспия в подданство России»: «...Между тем персияне вторично послали свои войска на туркменцев, кои, находясь в рассеянии, не могли соединиться, а Ходжа с малым числом, наскоро при нем собравшемся, принужденный вступить в сражение, был совершенно разбит персиянами и сам лишился жизни. После сего несчастия товарищ его и одно-земец Султан-хан, всегда неотлучно при нем бывший, принял по смерти его начальство над туркменцами, которые по общему согласию представили и ему над собой такую же власть, какую имел его предшественник.
Сей-то Султан-хан присылал к генералу Ртищеву посланцев в Гюлистан, искал покровительства России туркменскому народу. Но когда о том было ему отказано по случаю заключения мира с Персией, то поколение гоклен, страшась силы персиян, отложилось от Султан-хана и сделалось некоторым образом зависимым от персиян, а он, вкдя власть свою поколебавшейся, удалился под покровительство хивинского хана, где и ныне находится. Поколение теке впоследствии оружием покорено хивинским ханом...» (Строки взяты из рассказа Кият-хана Могилевскому).
19. Случай с пленением Швецова горцами описан Александром Бестужевым-Марлинским в примечании к повести «Аммалат-бек».
20. Проверка Бакинской таможни, судя по записям Н. Н. Муравьева-Карского, проведена в конце 1820 – начале 1821 года. Автор умышленно сместил время, дабы не прерывать сквозной ход действия.
21. Приведены подлинные строки (в переводе) письма Мухаммед-Рахим-хана Кавказскому наместнику, генералу от инфантерии А. П. Ермолову. (Документ № 144. Сборник архивных документов «Русско-туркменские отношения в XVIII– XIX вв. (до присоединения Туркмении к России)».
22. Документ о разоблачении астраханской "депутации туркмен значится под № 148 в. вышеназванном сборнике.
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСыро поблескивали улицы и площади, омытые летним дождем. Замутнела вода а каналах, взъерошилась Нева. В голубом небе над Адмиралтейством висело молочное облако, и золотая игла тянулась ввысь, будто хотела пронзить его. Облако медленно плыло над Невой, наволакивая тень на Сенатскую площадь. На ней маршировали роты лейб-гвардии Преображенского полка. За Крюковым каналом, на Манеже, слышалось ржание лошадей: шла муштра конногвардейцев. Во дворе Гвардейского экипажа четко чеканили шаг моряки. Все это вливалось с грохотом множества карет, заполнивших Большую и Малую Морскую улицы, Невский проспект и Набережную...
Черный лакированный шарабан остановился на Каменном острове, во дворе большого дома с колоннами и множеством окон. Тотчас из подъезда выскочил слуга и, кланяясь вышедшим из кареты двум господам, гвардейскому полковнику и своему хозяину, кинулся за чемоданами. Господа быстро вошли в вестибюль, стали подниматься наверх.
– О боже мой, Николенька! Да неужто это ты! – тотчас послышался с парадной лестницы женский старческий голос.
Николай Муравьев, несколько опередив Никиту, взбежал на лестничную площадку и по-детски застенчиво дал себя обнять барыне Екатерине Федоровне.
Начались лобзания и приветствия, упреки и легкие выговоры. Пока входили в диванную и дальше, в покои барыни, сбежались все домочадцы. Николай Николаевич смущенно раскланивался с родственниками, невпопад отвечал на многочисленные вопросы и желал, чтобы побыст рее все это кончилось.
В покоях Екатерины Федоровны он сел в мягкое, в позолоченными ручками кресло, оглядывая не очень изысканную обстановку: стол, два полированных столика, кровать за кружевными занавесями, на полу ковер, на шкафу статуэтки – ангелы с крылышками и черные вздыбленные кони. В то время, как он осматривался, барыня, не переставая, засыпала его вопросами:
– Так, говоришь, у Калошина остановился, Николенька. Ну, а почему же сразу не пожаловал к нам? Или у родни-то хуже?
– Да ну, будет вам, Екатерина Федоровна. К кому же, как не к вам, тяготеть мне, – оправдывался Николай Николаевич. – Но прежде с делами котел управиться, а потом уж...
– Вот и новое звание получил, а мы и не знали. Люди говорят мне: родственник твой, Екатерина Федоровна, в Петербурге объявился, сынок генерала Муравьева... В дальних краях, говорят, был, а ныне во всех богатых домах – гость самый наижеланный. А ко мне дорогу за-был. Вот тебе и на... Ох, боже! – забеспокоилась вдруг она. – Ксенечка! Девушки! Где вы там, чего стоите! На крывайте в столовой!
Никита Муравьев стоял сбоку, улыбался смущенно и тихонько придерживал красноречие матери. И едва она заговорила с челядью, он тотчас сказал:
– Извини нас, маман, но мы пойдем ко мне. Вы еще успеете наговориться, теперь он – ваш... Мы его никуда не отпустим.
– Надо бы еще и теперь отпустить?!– воскликнула Екатерина Федоровна нарочито обиженна. – Я вот отцу-те все пропишу, скажу, как родных почитаешь! – И она, улыбнувшись, со слезами на глазах, замахнулась на него. Николай Николаевич виновато засмеялся в вышел с Никитой в диванную. Оттуда они направились в кабинет.
Только здесь, среди множества книг в рукописей, ко ими была заполнена Никитина комната, он почувствовал себя свободнее. И чтобы совсем быть своим, как дома, снял мундир с полковничьими эполетами в остался в белой шелковой рубашке. Никита тоже разделся и достал из ящика стола красивый чубук и лакированную коробку с табаком. Николай закурил.
– Ну вот и свиделись, наконец, – заговорил Никита. – Не думай, что я на тебя не обижен за твою излишнюю скромность. Или, может, иные дела завели тебя сразу к Калошину? Он ведь и ныне все тот же Павел – душа великолепных правил: возглавляет одну из городских управ Союза Благоденствия.
– Да, я знаю. Мы говорили о его делая и о Союзе. Не должен тебе признаться, Никита, дело государствен ной важности заставило меня остановиться у него, на Мойке. Там ведь все проще: встал, оделся, ушел, пришел – все по-армейски. А у меня все минуты рассчитаны были в первые полмесяца. То к Закревскому, то в Радофиники ну, то в Нессельроде...
– Слухи носятся, что и государь-император тебя при вял. И, говорят, очень доволен тобой за твою поездку. Любопытно послушать бы о твоем путешествии в Турк мению и Хиву, Надеюсь, выберешь время – в расскажешь?
– Если захочешь послушать, то, пожалуйста... А луч ше дочитай. У меня целая книга записей. Вели-ка прянес ти мою сумку. Она, кажется, в диванной или у Екатерины Федоровны в комнате. Никита вышел и тотчас вернулся с желтой кожаной сумкой на длинном ремешке. Николая достал толстую, в бархатном переплете, тетрадь.
– У меня к тебе просьба, Никита, – сказал зя. – Прочти и, если выберешь время, подредактируй. Хочу издать эти записки. Генерал мой, Алексей Петрович, при нуждает, говорит: «Непременно надо отпечатать типографским шрифтом». Да и мне лестно увидеть свою книжку.
– Благодарю за доверие. За мною дело не станет, – признательно улыбнулся Никита и, полистав, водворил тетрадь на полку с рукописями. Николай с любопытством стал рассматривать библиотеку. Она была Енушительна: три стены от пола до потолка – в книгах. О боже, кого только тут нет! И на разных языках. Радищев, Щербатов, Голиков, Мабли, Вольтер, Монтескье, Руссо...
– Отстаю я от вас всех, – вздохнул Николай Николаевич. – Иной раз сядешь и задумаешься: на кой ляд она нужна мне эта кавказская служба? Дернул же черт тащиться с Ермоловым за три тыщи верст от столицы...
– Ну, Коленька, – упрекнул Никита – Тебе грешно жаловаться. Ты в зените славы. Ты да Лазарев. Вот два имени, кои с восторгом произносят ныне всюду. – Задумавшись на мгновение, он спросил: – Бурцев в Туль-чине? Ты поддерживаешь с ним связь?
– Разумеется. Совсем недавно я получил от него весточку: поздравляет с удачным возвращением из Хивы,
– А о деле? С Пестелем он не ладит.
– В письме об этом не скажешь.., Но а общем-то я в курсе. Воейков мне много рассказывал. Очень рад, Никита, что вы с доверием отнеслись к моему письму и приняли Воейкова в артель Он – прекрасный человек и друг мой. Но не только по этим признакам необходим он нам. Ты ведь знаешь, Воейков – адъютант Алексея Петровича.
Никита кивнул, сказал с улыбкой:
– Он получил исчерпывающие указания, как обращать героя Кульма и Березины в вольнодумца. Есть мнения в нашей управе: в случае нужды я необходимости ввести Ермолова в состав Временного правительства. Лояльность его, как тебе известно, проверена еще в начале века, в Петропавловской крепости.
Николай чуть строже взглянул на родственника, ззял с полки том Вольтера,
– Боюсь, Никита, ва своего командующего... Кажется, он более чем достаточно напуган Петропавловкой. И вольных разговоров не терпит, боится. Масонство, артели, тайные общества не дают ему спокойно общаться е нами – свитскими его превосходительства. Во всяком случае, нет в нем той, прежней, решительности.
– И все-таки со всеми «но» Ермолов более другая подходит своими мыслями и поведением к нашему Союзу, – возразил Никита. – Твое дело, Николай, обращать его в нашу веру, не выказывая подлинных намерений. Надо дать почувствовать ему, что при необходимости кавказская армия должна быть в Петербурге.
– Все это так, – уклончиво отозвался Николай – И я, надеюсь, – мы обратим его в чашу веру, но покуда он несговорчив. Даже Якубовичу не мог помочь: генерал против его отставки. Государя побаивается.
Никита молчал. Николаю стало неловко за свою беспомощность. Он вдруг почувствовал это и поспешил заверить:
– Но я обещаю тебе, Никита... Все, что от меня зависит, – сделаю. Только ты не молчи и не делай сердитого лица. Во-первых, гапомни, что я вообще могу выйти из компании. Нессельроде предлагает ехать посланником в Бухару. Может быть, надолго.
– Свободолюбивые мысли нужны всюду, – даже в Хиве и Бухарин, – сказал Никита, подходя к окну.
– Ты открой оконце, Никита, надымил я тебе тут, – попросил Николай, и сам лязгнул оконным ватвором, толкнул раму.
Они стояли у окна и смотрели на ослепительно свежий, вымытый дождем, город. Прямо из-под окна уходили вдаль бордовые и купоросового цвета многоугольники крыш с коньками, деревянными кружевами и флюгерами. Дальше они сливались в замысловатое, будто лоскутное, одеяло. А ва ним виднелась Нева: мосты, лодки у берегов, а на финской стороне большие парусные корабли – гости из равных стран. За Невой массивно возвышались чертоги Зимнего и колоннада Адмиралтейства. В эту молчаливую минуту обоим – и Никите, и Николаю – подумалось: как нелегко будет низвергнуть это самодержавное величие.
– Я слышал о твоих воззрениях на Карамзинскую историю. Ты написал или так... словесно? – спросил Николай Николаевич.
– Критика ходит в списках, – отозвался Никита. – Но автору я устно высказал свои суждения ва похвали самодержавию, ва монархический дух его истории. Он частенько бывает у нас. А вообще сейчас тружусь над более серьезным. Если хочешь, покажу, – Никита снял с полки рукопись и подал Николаю. Тот раскрыл корку тетради, прочел вслух:
– «Проект Конституции...» – И, живо взглянув на Никиту, сел за стол и с интересом углубился в чтение.– «Опыт всех народов и всех времен доказал, что власть самодержавия разно гибельна для правителей и для обществ; что она не согласна ни с правилами святой веры вашей, ни с началами здравого рассудка...» Первые же строки Конституции словно обожгли сердце Муравьеву. Он еще раз взглянул на Никиту, на дверь, наконец, не окно, сказал с завистью:
– Слушай, это же здорово! Но ты будь осторожен, По крайней мере, храни сие писание где-нибудь подальше от посторонних глаз. Не показывай всем подряд.
Никита засмеялся.
– Ладно, ладно, читай. Всем я не показываю. И ты для меня – не из всех. – Никита приблизился к столу, погасил улыбку и четко выговорил: – Чока! – Это был пароль молодых вольнодумцев, существовавший лет десять назад, накануне войны с Наполеоном, когда они – юноши – создали первое тайное общество м собирались бежать на Сахалин, дабы там создать рес-публику.
– Чока! – отозвался Николай и принялся читать дальше. Чтобы не мешать ему, Никита вышел и тут же возвратился, приглашая к столу:
– Отложи пока, потом ознакомишься... Пойдем пообедаем. Маман давно ждет нас. Прошу, не огорчай ее своим невниманием,
Ночевали в одной спальне. Лежа в постели. Николая Николаевич дочитывал творения Никиты и удивлялся – до чего знакомы ему строки проекта Конституции! Фактически в него были вложены те же самые думы а домыв-ды, какие высказывались офицерами-вольнодумцами, когда гвардия возвратилась из Вильны и расселилась "арте-лями» по петербургским квартирам.
Сколько прошло с того времени! Артели давно запрещены государем-императором. Но общество вольнодумцев выросло и преобразилось. Николай узнал много новых имен и возрадовался, что Вечевой Колокол тайной артели слышен ныне по всей России.
Никита, в то время как Николай размышлял о прош лом, сидел в кабинете над его записками. В полуоткрытую дверь были видны склонившаяся над столом фигура, свеча в канделябре и портреты отца и матери...
В полночь, не дождавшись пока ляжет Никита, Николай погасил свечу. Белая петербургская ночь заполнила спальню, сделав все предметы – диван, шкаф и столик,– синевато-белыми. И опять воспоминания завладели мыслями Николая. В голове зашумел и загремел бал у Мордвиновых, закружились в глазах танцующие пары, улыбнулась и прикрыла лицо широкополой шляпой Наташа, Он вспомнил, как выходил с ней в гостиную, а оттуда – в сад, и они любовались таинством белой ночи. Перед отъездом на Кавказ он сделал ей предложение, получил согласие, но когда дело коснулось отца-адмирала, тот отказал. Клятву верности «на веки вечные вместе» и милую улыбку увез Николай в горы Кавказа. Они согревали его всюду и тешили надеждой. Приехав нынешним летом в Петербург, Николай тотчае отправился к Наташе. Увидев закрытые ставни окон, понял – их нет. Дворник, раскланявшись, сказал молодому полковнику: «Его превосходительство со всем семейством отбыли в родное поместье». Николай огорчился: рухнули его надежды на скорую встречу...
Он уже задремал, когда в спальню на цыпочках вошел Никита и тихонько спросил:
– Спишь?
– Нет еще. Сон не берет, Никита. Красотища-то за окном какая!
– Чудесная ночь, – согласился Никита, раздеваясь.– Прочитал твои записки. Великолепно, Николенька. Получил полное представление и о туркменах, и о Хиве, Только не понял: какое же там правление?
