Текст книги "Море согласия"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТЕСЕН МИР

Киржим пальвана, обогнув южную оконечность острова, вышел б море и остановился в полуфарсахе от берега. За бортом покачивались поплавки рыбацкой сети. Кеймир стоял на носу судна, командовал. Меджид и Смельчак заводили сеть. Действовали они сноровисто, ловко, но снасть тяжело поддавалась. По всему было видно – улов не маленький. Вот Смельчак подал конец сети пальвану, и тот, выпрямившись во весь рост, удивленно воскликнул:

– Посмотрите, кажется, опять урусы!

Взглянув в морскую даль, Смельчак и Меджид увидели два больших корабля. С надутыми парусами они плыли от Дервишской косы к северному мысу острова.

Рыбаки лихорадочно заработали руками, вытягивая улов. Рыба вместе с сетью тяжело плюхнулась на дно киржима, забилась, закишела под ногами. Кеймир выправил парус и повел судно к берегу.

– Кият вернулся, – сказал он.

Следуя мелководьем, киржим прошел проливом между Дервишем и Челекеном, свернул налево и оказался в небольшой бухте. Выбросив сеть с уловом на песок, рыбаки быстро направились к кибиткам. Издали было видно, как на русских судах опустились паруса, и к берегу один за другим поплыли баркасы.

Пока друзья шли к кочевью, там уже собралось множество народу. Дымились тамдыры и котлы: женщины готовили плов и шурпу, кипятили чай, пекли чуреки. Около входа в белую Киятову кибитку стояли вооруженные казаки. Они близко на подпускали никого. Кеймир догадался: «Кият угощает Урусов».

Шли толки, что русские привезли много хлеба. От кибитки к толпе и обратно беспрестанно бегал Атеке – приносил свежив вести. Не успел народ «проглотить» слухи о хлебе, как стало известно о договоре с ак-патшой: «Будут теперь по три, четыре раза в год приходить к острову русские корабли, привозить хлеб и добро разное, а туркмены станут продавать урусам нефть и соль».

К вечеру русские офицеры вместе с Киятом и другими ханами вышли наружу. Пальван, растолкав толпу, приблизился к Муравьеву:

– Хов, Мурад-бек, помнишь меня?

Полковник курил чубук. Затянувшись и выпустив клубы дыма, он улыбнулся:

– Как не помнить? Помню. Только почему ж ты из сукна, какое тебе подарил, халат не сшил?

Кеймир засмеялся, польщенный тем, что Муравьев узнал его. Он пустился в объяснения, что сукно променял на коня, на коне ходил в аламан, привез себе жену, а теперь остался от нее только сын, – но сбоку подошел Кият, процедил сквозь зубы:

– Уходи отсюда и не появляйся... С тобой у меня разговор еще впереди...

Удрученный столь внезапной нападкой, пальван потоптался на месте и пошел прочь. Всю дорогу думал: «Чем же я мог прогневить хана? Может, за свою Тувак боится, не хочет, чтобы я подходил к его кочевью? Или – того хуже: наговорили, что заглядывался на нее?» Войдя в кибитку, он лег на спину, посадил малыша на грудь. Забавлялся с ним и все время думал: «что могло случиться?»

Бостан-эдже поставила сыну чайник и пиалу.

– Скажи, сынок, кто приплыл и с какими вестями? – спросила она.

– Кият с урусами, – со вздохом ответил Кеймир. – Злой приехал, не пойму, отчего бы ему таким быть. Хлеба много привез, товаров разных...

– Люди злятся от величия и богатства, – отозвалась мать, опускаясь рядом и сажая на колени внука. – Выпей молочка, Веллек-джан, – уговаривала она малыша, всовывая ему в рот кожаную соску. Внук зачмокал губами, тараща большие черные глаза – глаза Лейлы. Кеймир вспомнил ее, вздохнул и долго думал о ней.

Прослышав, что русские будут продавать пшеницу по три риала за восемь пудов, Кеймир на другой день запряг в арбу верблюда, прихватил с собой друзей. Втроем направились к западному берегу, где стояли русские корабли. Преодолев вершину Чохрака, спустились в низину и, действительно, попали на торжище. Русские продавали пшеницу мешками, без веса; подвозили ее на баркасах и предлагали каждому, кто подходил. Риалы за хлеб собирал Иван Муратов. Рядом с ним стояли ханы и старшины.

Кеймир подогнал свою арбу к самому баркасу. Слез, вынул из кушака деньги, хотел было браться за мешок, но тут к нему важно подошел Булат-хан.

– Хлеб не для всех, пальван, – проговорил он, растягивая слова. – Тебя пусть Гамза-хан кормит.

– Ну, ну, – толкнул хана Кеймир. – Уж не ты ли хочешь оставить меня без хлеба. Смотри, как бы сам не остался!

Пальван опять потянулся к мешку, но тут его остановили Мулла Каиб и Мирриш.

– Не затевай ссоры, пальван, уходи, – посоветовал Мирриш. – Тех, кто каджарам помогал, сегодня Кият-ага с острова прогоняет. Нет места на Челекене пособникам Бабахана. Смотри, как бы твоя кибитка не исчезла, а не о хлебе думай. Хлеб не для тебя привезен!

Кеймир стоял как оплеванный. Грудь его наполнилась яростью. «Да, зря я отвез своих друзей к Джадукяру,– подумал он. – Сейчас бы мне они пригодились. Будь они здесь, я по-другому бы разговаривал с этими вонючими жуками». Но делать было нечего: силой хлеб не возьмешь. На стороне Кията урусы. Они к каждому слову хана прислушиваются. Кеймир отошел в сторону, сел на песок. Меджид и Смельчак взяли по мешку. Больше им не продали. Ханы побоялись, что хлеб попадет в руки Кеймира. Пальван, возвращаясь и своим кибиткам, думал: «Теперь понятно, за что преследует Кият, Только прав ли он? Не помирать же нам с голоду!»

В тс время, как пальван был на торжище, Кият-хан изгонял с острова неугодных ему людей, прибирал к рукам нефтяные колодцы. К полудню он объехал всю южную сторону острова и выехал к кибитке Кеймира.

День был в самом разгаре, на дворе – ни души. Знойная тишина разливалась по войлоку юрт, по черному песку и кустикам полыни.

– Эй, кто-нибудь есть? – позвал Кият-хан.

В ответ послышалось блеяние. Всадники подъехали ближе к кибитке и увидели странное. У входа на привязи стояла коза, а под ней ползал годовалый малыш в белой рубашонке. Он приподнимался на колени и сосал козье вымя.

– Бай-е, – засмеялся Кият. – Смотри, какой йигит растет! Уж не пальвана ли сын?

– Его, – отозвался Таган-Нияз. – Мать ребенка украли каджары. Напрасно, Кият-ага, ты хочешь прогнать пальвана.

Подошла мать Кеймира.

– Салам алейкум, эдже, – сердито поздоровался Кият.– Что-то у вас тихо, будто все умерли. Где сын твой?

– За хлебом уехал, – ответила Бостан-эдже и указала рукой в сторону.

– За хлебом! – обозлился Кият. – Твой сын, видно, любит хлеб. А я хотел ему напомнить, что надо чтить память отца. Веллек-батыр никогда не заигрывал с каджарами. А в кого же твой сын удался! Скажи ему, пусть как-нибудь зайдет ко мне.

– По молодости да по глупости услужил пальван каджарам. Еще не знает, на каком туйдуке играть.– сказал Таган-Нияз.

– Нет, Таган-Нияз. Я знаю – он мстит мне за Тувак! – с раздражением заявил Кият-хан. – Не уговаривай, я проучу его как следует.

– Напомню тебе, хан, еще раз, что пальван спас твою семью от верной гибели! Неужто забыл об этом?

Кият промолчал, повернул коня и хлестнул его камчой.

Муравьев, не откладывая, приступил к топографической съемке острова. Передвигался пешком. За ним вели в поводу навьюченных лошадей подпоручики Рюмин и Катани. Процессию замыкал взвод казаков. Солдаты несли треногу и шанцевый инструмент. Время от времени полковник останавливался, велел ставить веху и начинал съемку. Демка крутился возле своего господина, покрикивал на солдат:

– Да втыкай, шельма... Шеста никогда не видел, что ли?

– А ты чего стоишь? Помоги товарищу!

– А еще с Дону, – ворчал он, усмехаясь, – Бусолей никогда что ли не видывали и вешек не ставили...

Отряд Муравьева неотступно сопровождала толпа любопытных. Демка успевал покрикивать и на них. То он отгонял их, чтобы не «пялили бельма», то спрашивал о чем-нибудь и хохотал, то посылал за молоком и чуреками. Туркмены охотно выполняли все, что он приказывал.

Днем, когда по острову расплылся белесый зной, Муравьев вывел отряд к берегу и приказал поставить палатку. Пока казаки натягивали на колья брезент, он прошел с подпоручиками к воде: офицера привлекла толпа собравшихся туркмен. Кочевники, раздетые до пояса, в штанах, засученных до колен, стояли в воде и сосредоточенно смотрели в глубь моря.

– Любопытно – чем так увлечены эти люди? – заинтересовался Муравьев. – Кажется, что-то вроде соревнования.

– Стараются, кто глубже нырнет, – предположил Рюмин.

– А для чего ножи у них в руках? – усомнился Катани.

– Они что-то режут на дне! – подсказал Демка, догнав офицеров. – И опять этот здесь, как его... батыр что ли по-ихнему? Богатырь, словом.

Русские подошли как раз в то время, когда Кеймир вынырнул из воды и стоял на мокром песке, тяжело дыша. В руках он держал большой нож. На гостей он не обратил внимание.

– Здравствуй, пальван, – осторожно сказал полковник. – Чего стоишь сердитый, как буйвол?

Кеймир ухмыльнулся и ничего не ответил. Муравьев понял, что пальван на него обижен. И догадался почему: в день приезда, когда Кият прогнал пальвана из своего кочевья, полковник не заступился за него, а надо бы.

– Хлебом запасся? – спросил Муравьев, и это прозвучало откровенной насмешкой. Николай Николаевич не знал, что и тут пальвана обидели. А Кеймир решил, что полковник знает обо всем и насмехается.

– Придет время – запасемся, – ответил он со злостью и окончательно озадачил Муравьева.

Смельчак, сидевший рядом на корточках, поднялся и сказал:

– Урус-хан, по какому закону не продали пальвану хлеб? У нас заведено – лучше убить, чем с голоду уморить.

– Позвольте, позвольте, – удивился Муравьев. – У меня нет причин обижать тебя, пальван. Кият, видно, Дема, садись на баркас и привези муку пальвану.

– Много, ваше высокоблагородие?

– Мешков пять, – распорядился Муравьев.

Дема козырнул и, в свою очередь, приказал подошедшим казакам, чтобы подогнали сюда баркас. Двое солдат отправились берегом к большой русской лодке, которая стояла в заливе.

Муравьев подошел к Кеймиру, положил на плечо руку:

– Не отчаивайся, сейчас привезут тебе хлеб.

Кеймир смущенно улыбнулся. Никогда он не думал, что знатный русский офицер будет так запросто разговаривать с ним.

– Чем вы гут заняты? – спросил полковник.

– Ай, нефтакыл достаем, – отозвался пальван. Видя, что русский заинтересован происходящим, он тотчас вошел с ножом в воду, и нырнул. Минуты две его не было. Николай Николаевич забеспокоился – не случилось ли чего. Туркмены засмеялись. Пальван вынырнул метрах в пятидесяти от берега и, покрыв в несколько взмахов расстояние, вышел на песок. Он тяжело дышал, белки глаз покраснели.

– Задохнуться так можно, – сказал Муравьев. – Слишком долго под водой был.

– Нет, не задохнемся, – переводя дыхание, отозвался пальван. – Нефтакыл крепко сидит – не отрубишь.

Тотчас он вновь ушел под воду и опять минуты через две вынырнул. На этот раз он плыл к берегу на спине. На животе пальвана громоздился большой кусок нефтакыла.

Казаки попросили Муравьева, чтобы позволил искупаться. Николай Николаевич разрешил. Тотчас они принялись нырять, но ни один не мог достать дна, откуда вырезал пудовый пласт затвердевшей нефти пальван. Туркмены откровенно посмеивались над ними, а Демка запальчиво кричал:

– Тоже мне, донские! Тут вам не Дон... Эх, попробовать и мне, что ли?

– Поезжай, привези муку, – строго напомнил полковник.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие... Вот сейчас баркас подгонят.

– Пловцы отменные, – сказал, отвернувшись от денщика, Муравьев и посмотрел на Катани. – Пальван с Огурджинского сюда проплыл, – и хоть бы что!

– Неужто так? – опять вклинился в разговор Демка,

– А ты думал... Ну, ладно, ладно – отправляйся...

Демка сел на подошедший баркас и поплыл к кораблям: отсюда их не было видно, они стояли где-то вдали, за береговым изгибом. Подпоручики тоже разделись Муравьев приказал казакам затевать зарево. Возле палатки разожгли походный мангал и поставили на него большой чугун. Муравьев пригласил Кеймира к себе в палатку начал расспрашивать, отчего он не ладит с Киятом. Пальван обо всем рассказал. Муравьев вздохнул:

– Да, пальван, Кият крут... Впрочем, я скажу ему, чтобы не преследовал тебя.

Демка вернулся часа через три, когда уже пообедали. Войдя в палатку, спросил, куда везти муку. Полковник сказал пальвану:

– Садись с ним в баркас, вези муку к себе.

– Сколько дать за муку? – спросил Кеймир. – Ни гроша, – ответил Муравьев.

– Если перевести на риалы – сколько будет «ни гроша»? – снова спросил пальван. Муравьев рассмеялся и объяснил, что дает ему хлеб бесплатно.

Кеймир не поверил, затоптался на месте. Николай Николаевич подтолкнул его к выходу:

– Иди, иди, пальван. А вечером навести кочевье Кията. Разговор будет.

Вечером Кеймир подошел к кочевью как раз в то время, когда начинался генеш (Генеш – совет). Кият с русскими усаживались на ковре близ белой кибитки. Все остальные сели на кошмах или прямо на песке. Генеш проходил открыто. Вместе со старшинами сели послушать, о чем будет толк, многие челекенцы. Кеймир отыскал своих друзей, опустился на корточки рядом с ними. Слуги Кията разносили собравшимся чайники и пиалы. Смельчак тоже взял чайник и три пиалы. Кият в это время сказал:

– Милостью аллаха и многослезными желаниями нашими совершилось богоугодное: ак-патша, государь-император Александр внял мольбам племени иомудов и направил к нам посланника своего, известного вам Мурад-бека, жаждущего вам блага. Да окажем ему почести и выслушаем величавые слова, кои привез он от своего государя.

Сидящие тихонько и одобрительно заговорили, а полковник Муравьев, тронув указательным пальцем усики, оглядел всех внимательно и на чистейшем туркменском языке произнес:

– Мир и благоденствие вам, островитяне, от государя моего, командующего и меня лично.

Челекенцы слышали и раньше, что Мурад-бек хорошо говорит по-туркменски, но все равно произнесенные им слова произвели магическое действие на собравшихся. Восторг и одобрение прокатились по рядам. Муравьев с достоинством оценил похвалу. Улыбаясь, он поднял руку и продолжал при абсолютной тишине:

– Я побывал с посланием вашим, старшины, у самого государя-императора. Вот что велел он вам передать. Много народов равных окружают Россию, и всем им государь русский выказывает свое уважение, как сыновьям родным. Со всеми государь состоит в деловых связях. И вас, иомуды, ныне он назвал своими добрыми соседями и друзьями. Государь-император заводит с вами богатую торговлю, а доверенным лицом со стороны вашего племени называет высокочтимого вами старшину Кият-ага. Отныне и далее на все дни ему доверяется иметь торговые дела со всеми купцами. Вот договор. – Николай Николаевич достал из желтой сумки исписанный лист с гербовой русской печатью и подал Кият-хану.

Многие старшины встали и приблизились к Кияту, чтобы взглянуть на государственную бумагу. И Кият, великодушно улыбаясь, пустил договор по рукам, чтобы все его посмотрели, ощупали и вернули назад. Пока бумага передавалась из рук в руки, Муравьев продолжал:

– Отныне и на все дни повелевать всей торговлей на восточном каспийском берегу станет Кият-ага. Всяк, кто пожелает сбыть добро свое на продажу или обмен, обязан обращаться к нему и через него получит положенное. Купцам русским впредь запрещается вступать в торговые связи с населением острова без ведома Кията-ага, ибо государственная торговля – это прежде всего надлежащий порядок и стабильность цен.

ГАЗАЛ КЕЙМИРА

В Астрабаде, неподалеку от восточных ворот, там, где речка Эшер вступает в город, стоит небольшой дощатый мост. Если перейти его и следовать берегом реки к городским стенам, то вскоре окажешься в большом дворе. Ворота его всегда открыты. Когда войдешь, то сразу увидишь две гигантские чинары и под ними деревянные настилы, на которых, сидя, подогнув под себя ноги или полулежа, насыщается, чем бог послал, разношерстный люд. За чинарами, в глубине двора, жарятся шашлык и люля-кебаб. Там же стоит громадный самовар, из которого курится, дымок, От самовара к настилам и обратно бегает с чайником низенький, в пестром халате и круглой войлочной шапочке, чайчи. Он же подает и жаркое. Ему платят за угощение и ночлег краны, у него выведывают нужные новости и через него распространяют всевозможные слухи. Двор этот называется кавеханэ, а слугу-чайчи зовут Делаль, что значит – делец, маклер. Когда-то чайчи действительно занимался маклерскими делами, но давно уже распростился с этой профессией. Кличка же Делалэ прилепилась к нему навечно.

В этой кавеханэ – обители дервишей, мелких торговцев, нищих и юродивых, – вот уже несколько дней жили Смельчак и Меджид. Чтобы распространять слухи о том, что Кият-хаи получил покровительство русского царя, завел торговлю с российскими купцами, несказанно разбогател и всех иомудов скликает под свое крыло, им вовсе не требовалось скитаться по шумному базару и кривым улочкам Астрабада. Весть, слетевшая с языка в гуще людей под чинарами, за день обходила все дворы и возвращалась назад, в кавеханэ в таком красочном обрамлении, что даже тот, кто ее выпустил, слушал с разинутым этом. Подобное случилось и с челекенскими посланниками.

В пятницу Смельчак, беседуя за пиалой чая с постояльцами кавеханэ, сказал осторожно: «Кто беднеет, а кто жиром покрывается. Сын шакала, Кият, до того разъелся, что любого может накормить, только служи ему верой и правдой». На другой день Смельчак и Меджид от других людей, но под этими же чинарами услышали: «3ря вы здесь сидите, иомуды. Шли бы к Кияту. Говорят, богатства его неисчислимы. Сам ак-патша ему друг, и он снабжает Кията всеми товарами и лучшей пищей!»

Когда рассказчики ушли, Смельчак, смеясь, сказал Меджиду: «Не податься ли и Нам побыстрее на Челекен? Не приведи аллах, съедят все люди, ни мне, ни тебе ничего не достанется!» Друзья пили чай и радовались столь удачному повороту дела, за какое взялись.

А с поручением Кеймира не ладилось. Меджид, притворившись слепым, а Смельчак поводырем, дважды проходили мимо замка Гамза-хана, но пока ничего не выведали: там Лейла, или ее вообще в живых нет? Хотели подкупить стражника, чтобы все разузнать, но тот много разговаривать не стал. «Идите, пока не спустил собак!» – пригрозил он. И друзья удалились, косясь на высокие каменные стены замка.

На следующий день Меджид чуть было не попал в руки купца Энвер-хана. Они со Смельчаком шли по базару, проталкиваясь сквозь толпу, и неожиданно увидели его: он сидел в лавке, глядя на проходящий люд. Приметив Меджида, купец прищурился, будто вспоминая что-то, а когда «слепцы» отошли немного, крикнул: «Эй, ты, богом ударенный! А не тот ли ты, что продал мне ворованный алмаз? Ну-ка, эй, постойте!» Энвер-хан бросился закрывать лавку: быстро опустил дощатую ставню и повесил замок. Меджид понял, какая опасность ему грозит, сунул под мышку дутар, открыл глаза и пустился наутек. Смельчак едва поспевал за ним. Вернувшись в кавеханэ, они забились в угол и все время посматривали на ворота – не появился бы Энвер-хан.

Он пришел вечером. Приглядывался к сидящим под чинарами. Меджид лег и накрылся халатом. Смельчак незаметно вышел со двора. Энвер-хан покинул кавеханэ с озабоченным видом. Друзья, сойдясь вновь, решили вести себя как можно осторожнее и побыстрее действовать – иначе несдобровать. Прислушиваясь в этот вечер к разговорам, они поняли, что заварили «большой казан с пловом». О Кият-хане только и шли толки. Рыжебородый перс из Кара-Су, сидевший у самого дерева, рассказывал, что многие иомудские кочевья снялись с Гургена и двинулись на север к Кияту. А на Сумбаре вышли из повиновения шаха некоторые гокленские ханы.

– Что и говорить, затеянная война с гурками к хорошему не приведет, – делал он выводы, причмокивая губами и качая головой. – Если Кият нападет на Астрабад, то даже, войско не соберешь, чтобы отбить его: все наши воины на турецкой границе.

– Говорят, Гамза-хан должен приехать в Астрабад, – подал голос другой каджар.

– Ай, что может сделать Гамза-хан! – возразил, взмахнув рукавом, рыжебородый. – У Гамза-хана у самого дочь иомуды утащили – ничего не смог с ними сделать. Целый год, даже больше, у какого-то йигита жила. Теперь хан нашел ее, под семью замками держит, боится – как бы опять не украли!

Услышав эти слова, Смельчак подсел ближе к рыжебородому и насмешливо сказал:

– Я кое-что слышал про ханскую дочь. Говорят, иомуды ее утащили из Ноукента. Интересно, где же она теперь?

Рыжебородый с некоторым недоверием скользнул хитрым взглядом по лицу и одежде Смельчака:

– А тебе зачем о ней знать? Может, хочешь сосватать?

Все рассмеялись, и перс доверительно сообщил:

– Порченую ее привезли в замок. Теперь хан ищет, кому бы ее с рук сбыть.

Пробегавший рядом с чайниками Делаль на минутку остановился, сказал предупреждающе:

– Дженабе-вали, я слышу, вы много знаете о том о сем. Я, может, больше знаю, но молчу и советую то же селать вам. – С этими словами чайчи удалился. У Смельчака возникла мысль: «Надо прибегнуть к его помощи».

Едва Делаль убежал к самовару, как рыжебородый, оглядевшись вокруг себя, будто взвешивая, с кем он сидит, отполз в сторону и лег, накрыв лицо шапкой. Другие тоже разбрелись по углам. И разговор в кавехана как-то сразу затух, словно проползла холодная змея и вызвала у людей молчаливое омерзение. Вскоре с тахты поднялся хромой перс и торопливо вышел со двора. Смельчак и Меджид, проводив его настороженным взглядом, перекинулись между собой догадкой;

– Глаза и уши хакима.

– Так и есть, он.

Не прошло и часа, как тот же хромой возвратился с двумя фаррашами и ткнул палкой, поднимая с кошмы рыжебородого. Когда тот приподнялся, хромой сказал:

– Вот этот.

Фарраши, не говоря ни слова, схватили рыжебородого под руки и поволокли к воротам. Он упирался и спрашивал: «За что?», но его не слушали.

– О аллах, – тяжело вздохнул Меджид.

– Теперь и мне понятно, почему предупреждал чайчи, – проговорил вполголоса Смельчак.– Ну, ничего: сев на верблюда, за седло прятаться не будем.

Когда все улеглись спать и Делаль, залив уголь в самоваре, сел на пороге своей кельи, чтобы самому съесть порцию шашлыка и выпить пиалу чая, Смельчак подошел к нему. Подсев, он терпеливо ждал, пока чайчи покончит с ужином. Наконец, тот бросил последние крошки в рот, сказал «бисмилла» и вопросительно посмотрел на Смельчака.

– Делаль-ага, не разменяете ли мне тюмен на краны и шаи? (Краны и шаи – мелкая разменная монета) – спросил Смельчак и вынул из кушака золотой тюмен.

– Ваз хов! – тихонько воскликнул Делаль. – Зачем с такими деньгами ты сидишь в этой кавеханэ! – Он взял тюмен и отсчитал Смельчаку десять кран. Чутьем бывший маклер угадал, что с этого парня можно кое-что сорвать; ведь не зря же он и его друг отираются в кавеханэ с позапрошлой пятницы. – По каким делам в Астрабаде? – спросил Делаль, располагая улыбкой к откровению.

– Да есть небольшое дело, Делаль-ага, только не каждому можно говорить о нем, – проговорил удрученно Смельчак.

– Мне ты можешь довериться. Нет такого человека в Астрабаде, который назвал бы меня хоть раз болтуном, – с обидой произнес Делаль. – А если надо в чем тебе помочь – я к твоим услугам. Не бойся меня.

– Говорят, дочь Гамза-хана теперь у него в крепости? – тихонько произнес Смельчак.

– А... Вон ты по какому делу! – вяло улыбнулся Делаль. – Здесь я тебе ничем не помогу: украсть ее невозможно.

– Ай, зачем ее воровать, – отозвался Смельчак. – Надо ей передать вот эту вещицу. – Смельчак вынул из-за пазухи маленький сверток.

Делаль взял сверток, прикинул на руке и сказал: – Давай пять тюменов и пойдем. – Не много ли, Делаль-ага?

– Не жалей, не то шесть возьму.

Смельчак мгновенно вынул деньги и отсчитал пять крупных монет и отдал их в руки чайчи. Тот сунул их вместе со свертком за пазуху и вышел в боковую дверь со двора. Выходя, махнул рукой, чтобы Смельчак следовал за ним.

Они довольно долго шли берегом речки. Над головами шелестели деревья, под ногами скрипели речные камушки. Почти у самого дворца хакима, где речка уходила под изгородь большого сада, перешли на другую сторону и зашагали темным переулком. Вскоре остановились на углу замка Гамза-хана.

– Стой и жди меня здесь, – предупредил Делаль и исчез в темноте.

Смельчак опустился на корточки и прислонился спиной к стене. Ни звука не было слышно в Астрабаде: город будто вымер или затаился от страха. Даже собаки не лаяли. Смельчак, поджидая Делаля, думал: «Чайчи на обман не пойдет. Другое дело – может привести фаррашей». Решил так: если Делаль будет возвращаться не один, то надо бежать.

Делаль вернулся один. Не разговаривая, взял Смельчака за руку и потянул за собой. Вскоре они оказались в каком-то дворе, где их поджидал высокорослый бородатый старик.

– Я взял твою вещицу и твои деньги, – сказал он удовлетворенно. – Я передам эту вещицу ей. Что еще передать?

Еще месяц назад, когда пробирались к Астрабаду, Меджид и Смельчак решили во что бы то ни стало проникнуть под видом слепых сазандаров во дворец Гамза-хана, чтобы высмотреть лазейки и потом воспользоваться ими. Об этом подумал Смельчак сейчас.

– Дженабе-вали, передай ей: «Они хотят тебе спеть газал Кеймира». Пусть она пригласит к себе.

– Ладно, иди. Только и на это тоже потребуются тюмены. – Бородатый взял Смельчака за плечи, повергнул лицом к воротам и вывел на дорогу. Делалю он сказал:

– Завтра до захода солнца зайди.

Делаль и Смельчак прежним путем, через брод по каменистому берегу возвратились в кавеханэ. Заждавшийся Меджид встретил друга облегченным вздохом. Смельчак тихонько сказал:

– Прочищай свое горло, Меджид, – скоро придется петь.

Переспав ночь, Смельчак с самого утра начал ждать вечера. День показался ему слишком длинным. Несколько раз друзья принимались за чаепитие, играли в кости и все время поглядывали в ту сторону, где над глиняными трущобами бедняков возвышался замок Гамза-хана.

Лейла сидела на балконе среди служанок, слушала всевозможные рассказы о бандитах и разбойниках, которых якобы с отъездом Гамза-хана появилось очень много в Астрабаде. Старшая служанка, Фатьма-раис, смакуя сплетни, сокрушенно вздыхала:

– С чего бы это вздумалось госпоже везти вас, Лейла-джан, в Мешхед в такую пору, когда кругом так неспокойно. Разве сейчас до покаяния? Да и в чем грех ваш, Лейла-джан?

Лейла, сильно похудевшая после мучительных переживаний, безучастно внимала речам женщин. Ей было совершенно безразлично то, о чем говорят. И только слова Фатьмы-раис тронули ее сознание. Вздохнув, она отозвалась тихо:

– Разве меня везут к имаму Реза как грешницу? Нет, раис-ханум, я не грешна. Мама хочет очистить мою грудь от душевной болезни. Она говорит, что только имам Реза может снять с моей души муки и вернуть радость жизни. Только я этому не верю. Нет такого святого, который бы помог мне.

– Да, да, некоторые не понимают страданий матери по своему дитяти, – сочувственно подала голос еще одна служанка.

В это время на веранде появился евнух. Остановившись, он облокотился на перила и круглыми холодными глазами некоторое время смотрел на женщин. Служанки тотчас прекратили беседу. Лейла спросила, что ему нужно.

– Ханум, мне нужно тебя, – сказал он и засмеялся.

У Лейлы от смеха похолодела спина. Однако она, чтобы не обидеть Джина, встала и пошла к нему. Евнух еще шире заулыбался, склонился в поклоне, затем вбежал в покои дома и поманил Лейлу пальцем. Служанки, привыкшие к чудачествам евнуха, давно перестали обращать внимание на его странное поведение, и сейчас не придали ему никакого значения. Фатьма-раис махнула на евнуха рукой и принялась говорить женщинам еще о чем-то. Лейла же, напротив, насторожилась: евнух так затаенно вел себя с нею впервые. Оказавшись с ним в коридоре, возле двери своей комнаты, она не на шутку перепугалась: Джин полез к себе за пазуху. При этом глаза его таинственно заблестели, а изо рта вырвались нечленораздельные звуки. Он сунул ей в руки небольшой сверток, открыл дверь и втолкнул ее в комнату.

– Потом приду. Приду, – сказал он и затворил дверь.

Лейла, ошеломленная, стояла некоторое время: не понимала, что происходит – глупая игра Джина или... Она развернула сверток, тихо вскрикнула, схватилась за сердце и опустилась на ковер. Тотчас она пришла в себя, метнулась к двери и повернула ключ. Все ее движения теперь говорили о собранности и осторожности. Можно было подумать – она обрела то, чего ей так не хватало в последнее время. В свертке Лейла нашла маленькую недовышитую тюбетейку сына. Она не успела ее закончить. В тюбетейку была воткнута игла с красной шерстяной ниткой. Закрывшись, Лейла прижала тюбетейку к груди, селе на ковер и принялась жадно рассматривать ее. Тоскующей болью опять зашлось сердце, перед глазами встал маленький Веллек со слезами на чумазом лице.

– Ой! – вскрикнула испуганно Лейла. – Ой, да что же я сижу! Он ведь здесь! Он где-то здесь...

Лейла подскочила к двери, повернула ключ и выглянула в коридор. Евнух стоял у стены, поджидая ее.

– Зайди сюда. Джин, – сказала она прерывистым голосом. И когда он вошел в покои молодой госпожи, она спросила: – Где он? Где ты взял это?

– Ханым, это передали тебе иомуды. Они хотят пройти во дворец и спеть газал Кеймира. Если позовешь их – они придут.

– Газал Кеймира? Где они?

– Скажи, когда им прийти?

Лейла поняла, что в Астрабад приехали люди от ее мужа, может быть, даже он сам здесь.

– Пусть придут сейчас, – проговорила она торопливо. – Сейчас, я буду ждать их.

Евнух быстро удалился. Лейла в маленькое слюдяное оконце видела, как он спустился с веранды во двор и скрылся в сторожевой пристройке, у ворот. Он долго не появлялся, и Лейла, поджидая его, комкала в руках тюбетейку, прижимая ее к губам и молчаливо, без голоса, плакала. Сердце молодой матери обливалось тревогой и радостью. И невозможно было побороть это чувство. Стоило сейчас войти сюда Ширин-Тадж-ханум, и Лейла выдала бы себя. «Веллек-джан, Кеймир...» – повторяла она про себя милые имена и мысленно то уносилась к кибиткам Челекена. то опять возвращалась сюда. Забывшись, она не заметила, как, вернувшись, евнух вошел в комнату. Увидев его, Лейла вздрогнула.

– Ну, что? Ну говори, где они? – подбежала она к нему.

– Ханым, они придут завтра, – ответил евнух, и Лейла увидела в глазах его и в уголках губ легкую усмешку. Она подумала: он упрекает ее за что-то, и спросила о том, что ее давно смущало:

– Джин, скажи мне, почему ты зовешь меня «ханым», а не «ханум», как все каджары? Ведь ты не туркмен...

– Я жил с туркменами, – опять с усмешкой ответил евнух. – Они добры были ко мне. Но ты, госпожа... Ты не признаешь меня. – Евнух затоптался на месте, опустил голову и, круто повернувшись, вышел.

Лейла растерялась: этот Джин обвинял ее в том, что она не признала его. Но при чем тут она? Почему должна его признавать? Мысли ее приближались к истине, и казалось, вот-вот она откроет для себя что-то забытое, но сын и муж опять захватили все ее сознание.