Текст книги "Мужчина в полный рост (A Man in Full)"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 54 страниц)

ГЛАВА 31. Роджер Черный

Роджеру вдруг вспомнилось, что тогда, в первый раз, когда он пришел к Уэсу поговорить о Фарике Фэноне и Элизабет Армхольстер, Уэс в какой-то момент вскочил и забегал по белому йорубскому ковру с коричневыми фениксами – вид у мэра тогда был ошарашенный, но в глазах вспыхивали огоньки, как в мерцающих галогеновых лампах. А теперь по ковру расхаживал он. Да, он, Роджер Ни-Капельки-Не-Белый.

На диване ему не сиделось. Он энергично маршировал взад-вперед по ворсистым хохлатым птицам, мифическим фениксам, – в крови бурлил адреналин. Глаза, казалось, горели все ярче и ярче от осознания новой миссии. Ни-Капельки-Не-Белый!

Уэс же оставался в кресле и свой восторг перед новым Роджером – если, конечно, мэр таковой испытывал – умело скрывал.

– И тогда я просто открыл стеклянную дверь и вошел! Подошел прямо к нему! Он стоял в холле на таких ортопедических подпорках, рядом белый паренек из персонала, – я был от Крокера не дальше, чем сейчас от тебя. И сказал ему: «Это не игра, друг мой. Вы собираетесь прийти на пресс-конференцию? Или записать свое выступление на пленку? Может, вы решили отказаться? Если так, друг мой, то многие, очень многие обстоятельства кардинально изменятся. Начиная с „ГранПланнерсБанка“».

– Ты действительно называл его «друг мой»? – поинтересовался Уэс.

– Ну, может быть, и не каждый раз, но именно так.

– Хорошо, – сказал мэр, – продолжай.

– Сначала Крокер молчал, и тогда я спросил: «Вы понимаете? Вы – меня – понимаете?» Наконец этот великий спортсмен-бизнесмен пропищал: «Да…» Я не преувеличиваю, еле пискнул! Знаменитый парень «Шестьдесят минут»! Интересно… как запели бы прочие наши так называемые бизнес-лидеры, если бы их всерьез прижать? Крокеру я сказал: «Вы взяли на себя определенные обязательства, и я обещал мэру, что вы будете выступать. Эта пресс-конференция станет решающим моментом для целого города. И если вы подведете меня, – сказал я, – подведете меня и мэра – не ждите ничего хорошего. Вам понятно?» И он мяукнул, как больной котенок: «Поня-атно…» Вот как запел! «Поня-атно…» Ты бы видел, Уэс!

Не успев еще закрыть рот, Роджер понял, что уж больно щедро сдобрил свой рассказ специями. Но решил: некоторое… преувеличение в данном случае оправдано, ведь оно помогало воссоздать эмоции, напряжение, драматизм, которые действительно присутствовали в той сцене.

– Господи боже, – сказал Уэс, – неужели этот сукин сын в такой паршивой форме? Он и на пресс-конференции будет размазня размазней?

«Ого, я перестарался», – подумал Роджер. И бросился уверять мэра:

– Нисколько, Уэс, нисколько. Просто этот Крокер, если хочешь знать мое мнение, типичный любитель блефовать. А когда его блеф раскрывают, тут он и сдувается.

– Значит, ты уверен, что на пресс-конференции Крокер будет выглядеть молодцом? – спросил мэр.

– Абсолютно, – кивнул Роджер. – Он же понимает – если не будет, то все отберут, – Белл щелкнул пальцами, – плантацию, особняк в Бакхеде… кстати, хотел бы я, чтобы ты заглянул в крокерский особняк. Этот… холл… или даже фойе… прямо не знаю, как назвать, по площади больше, чем целый дом для средней семьи. Ты бы видел. Особняк стоит миллиона три-четыре, не меньше, по нынешним ценам. Крокер тебе любую песенку споет, только бы не лишиться такой роскоши. «Крокер Групп», здания в средней части города, оптовые склады – все пойдет с молотка, если он не выступит на пресс-конференции.

– Хорошо, – сказал Уэс, – но просто для профилактики продолжай его теребить, напоминай время от времени – мне действительно очень нужен там этот сукин сын.

– Не беспокойся, Уэс. Крокеру будут напоминать ежедневно. Если надо, я опять заявлюсь прямо к нему домой.

Мэр посмотрел на Роджера, который все еще расхаживал по ковру, и широко улыбнулся. Белл остановился.

– Что такого смешного?

– Как тебя политика зацепила, а? Нравится, правда?

– Политика?

– То, что ты сейчас делаешь, Роджер, именно так и называется – реальная политика в действии. Только не пойми меня превратно. Я безмерно благодарен тебе за помощь. Безмерно благодарен, да. Просто мне приятно видеть, что ты получаешь от политики такое же удовольствие, что и я. Ничто другое в мире не может дать таких ощущений.

Роджер внимательнейшим образом искал в репликах Уэса иронию.

– Я все равно не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Знаешь, что больше всего привлекает в политике? Почему ее так трудно бросить, если вошел во вкус?

– Ну, не знаю… Власть, слава, деньги…

Уэс рассмеялся.

– Уж точно не деньги. Тот, кто идет в политику ради денег, просто идиот. Я знаю, некоторые именно так и поступают, но это невероятная глупость. Сам я каждый год только терплю убытки – моей зарплаты не хватает на все, что от меня ждут. И не власть, если под властью ты понимаешь возможность что-то сделать – изменить к лучшему жизнь в городе, снизить преступность, привести в божеский вид южную часть Атланты и все такое. И не слава. К известности очень быстро привыкаешь. Привыкаешь видеть себя по телевизору, читать о себе в газетах, привыкаешь даже к специальной рубрике ночных новостей о себе (называется «В гуще событий») и к статьям в общенациональных журналах, в «Нью-Йорк таймс»… К этому начинаешь относиться как к естественным жизненным обстоятельствам, к атрибутам своей роли. Смотришь, как на что-то само собой разумеющееся… как на небо, солнце, облака, ночь, луну, звезды, пробку на четырехсотом шоссе. Нет, что по-настоящему цепляет, засасывает, подсаживает на политическую иглу, это… когда перед тобой прыгают.

– Прыгают?

– Именно. Когда перед тобой прыгают. Иногда в буквальном смысле. Стоит мне войти в комнату, по крайней мере, в Атланте, и все, кто сидел, так и подпрыгивают со стульев, хотя это так называемые бизнес-лидеры – наш обычный эвфемизм для влиятельных белых. Когда мне нужно сесть, кто-нибудь тут же прыгает за стулом для меня. Персонал в магазинах – я не так часто хожу по магазинам – мигом бросает все дела и беспокоится только о том, чтобы как можно полнее удовлетворить мои желания. Белые тут ничем не отличаются от афроамериканцев.

– Ты теперь все время говоришь «афроамериканцы»?

– Да-да, – сказал мэр. – Когда я еду в аэропорт и опаздываю на рейс, весь аэропорт замирает – лишь бы я без помех улетел. Когда я появляюсь в общественном месте, неважно, возле мэрии ли, в аэропорту, где угодно, люди – белые! – стараются подпрыгнуть поближе, бормочут разную приятную ерунду, просят автограф. Вот что, Роджер, подсаживает на политику – когда перед тобой прыгают. Ты уже вкусил этого немного. Или слишком много. Крокер всю жизнь был крупным воротилой в Атланте, и он запрыгал перед тобой еще тогда, когда ты впервые пришел к нему в офис. Ты проявил себя замечательным политиком, сделал кое-что очень ценное и для меня, и для своего клиента. Другими словами – вот потеха-то, а? Вот потеха!

Роджер нахмурился. Еще одна характерная черта Уэса – подобраться к самому чувствительному месту, когда ты никакого тычка не ждешь. И, как обычно, Белл еще больше обиделся на Уэса за то, что тот опять оказался прав. В том, что касалось мотивов человеческих поступков, Уэс всегда был на два шага впереди, а у Роджера сейчас не было настроения его за это прощать.

– Не знаю, можно ли назвать это потехой, – вышло резче, чем он хотел.

– Ну, в любом случае, вы отлично поработали, господин юрисконсульт. Выступление Крокера на пресс-конференции будет значить для города и для вашего клиента куда больше, чем вы можете себе представить. Я еще не успел вам сказать, но сегодня ночью у нас случились беспорядки.

– Беспорядки?

– Да-да. Кучка обычных уличных братков с Инглиш-авеню стала гнать всякую пургу насчет того, как богатая белая телка катит баллон на их кумира, Фарика Фэнона. Страсти закипели, и братки отправились к центру конгресса Джорджии, вопя и колошматя стекла. Тут они сделали ошибку. Увидели группу белых рабочих, которые вкалывали на стройке в ночную смену, и собрались немного попрактиковаться в выпендреже и мордобое. Ошибка в том, что они не на тех полезли. Эти белые рабочие были арматурщики. Таких парней обычно рисуют в строительной рекламе – каски, пятидневная щетина, пивное брюшко и майки, из которых выпирают бицепсы. Для них подраться – что пивка хлебнуть. И то и другое легко и приятно. Через пять минут никаких беспорядков уже не было. Беспорядки пришли в беспорядок, слава тебе, Господи. Я позвонил Элайе Йелу – начальнику полиции – и велел ему закрыть тему наглухо, чтобы пресса даже намеков никаких не учуяла. Однако это показатель напряженности ситуации. Мы почти достигли точки кипения. Студенты в Морхаусе, да и в Спелмане тоже, произносят одну речь за другой. Так называемая морхаусская элита горит небывалой солидарностью в вопросе такого масштаба – если только этот вопрос еще не вышел за рамки всех известных масштабов. Люди убеждены, что против Фэнона ведется несправедливая, грязная кампания.

– Ты тоже так думаешь?

– Если понимать под «грязной кампанией» то, что выдумано заранее и на пустом месте, то нет. А если белая девушка использовала слово на букву «и» в качестве экстренного оправдания, когда подружки застали ее со здоровенным афроамериканцем, это я нахожу правдоподобным. Такое в истории с Фэноном вполне могло произойти.

– Извини, – сказал Роджео. – но мне смешно слушать, как ты говоришь «афроамериканец» после всех шуток над Джесси Джексоном.

Мэр пустил в ход свою фирменную ироничную улыбку.

– Я уже говорил тебе – времена меняются, все меняется. Когда Джесси победил на выборах, зубоскалить стало уже глупо. Результат говорит сам за себя. Слушай, сядь, а? Ты мне действуешь на нервы. – Мэр показал Роджеру на диван.

Роджер Ни-Капельки-Не-Белый сел, но сам не заметил, как опять вскочил на ноги и забегал по ковру с фениксами, рассматривая затейливые контуры йорубских мечей из слоновой кости на фоне эбонитовых стен и заверяя Уэса, что разделается с Крокером, что не успокоится, пока не заставит этого когда-то страшного зверя прыгать через обруч.

Чарли всегда считал выражение «царство гнуса» одной из жемчужин смачного бейкерского юмора. Но сейчас он не видел в нем ничего смешного. Пока он ковылял на своих алюминиевых подпорках из «кадиллака» в Главный Дом, кровососы пикировали ему в глаза целыми эскадрильями. Почему именно в глаза? Наверно, им не хватало влаги. Хотели высосать влагу у него из глаз. Руки были заняты тростями, и Чарли не мог отогнать кровопийц. Жужжание уже отдавалось в ушах монотонным гулом. Летом в Терпмтине лучше не показываться. Летом вся южная Джорджия бессильно склоняет голову перед своими властителями – насекомыми.

– Уй! – Это Серена, которая шла следом. – Чарли! Меня пчела ужалила!

– Это не пчела, – сказал Чарли, не оборачиваясь, – это слепень.

Наверно, черный слепень, подумал он. Мерзкие твари. Большей частью черные, с мелкими пятнышками, тошнотворного нездорового вида, и крылья у них сложены сзади, как у истребителя или бомбардировщика-невидимки. Никогда не промахиваются, сволочи. Хотя это мог быть и желтый слепень… или овод. Все жалят будь здоров, но Серене об этом лучше не знать. Чарли обернулся и велел:

– Хэйди! Прикрой чем-нибудь лицо ребенку. – Он почти никогда не называл девочку по имени.

– Вы не волновайтесь, мистер Крокер, – сказала няня. – Я ее прижимаю… ф-ф-ф… ф-ф-ф… близко к собой… ф-ф-ф… ф-ф-ф… и у меня шифон есть.

Опять Серена:

– Чарли! Черт! Еще одна! Как может слепень… ф-ф-ф… ф-ф-ф… как слепень… а-а-а! Чарли, опять!

Этот звук, это «ф-ф-ф… ф-ф-ф» Чарли узнал еще в младенчестве, куда раньше, чем первое слово. С таким звуком человек – безнадежно неповоротливое создание – пытается отогнать от глаз тучи насекомых раскаленным бейкерским летом.

– Ум-м-м, – это Конни, который нес сумки и замыкал шествие, что-то пробормотал себе под нос. Слепни, конечно, атаковали и его, но Конни ведь стоик.

Черт! Еще одно жало вонзилось сзади в шею, а до главного входа оставалось еще футов тридцать, не меньше.

– Чарли! – позвала Серена. – Что это за… ф-ф-ф… ф-ф-ф… белые штучки такие? Ужасная гадость!

Он их тоже заметил – еще одни пятнистые мухи, правда, пятна уже не черные, а белые.

– Это нужничные мухи, – сказал он, – они не кусаются.

– Нужничные?

– Да. Слетаются вокруг… ф-ф-ф… ф-ф-ф… нужников.

– Что такое «нужник»?

– Уборная.

– Какая… ф-ф-ф… ф-ф-ф… какая гадость! Фу-у-у-у! Я еще на какую-то дрянь наступила!

С тропы, по которой путники упорно шагали сквозь царство насекомых, им в нос ударил отвратительный запах.

– Это многоножки ползут. От них всегда так пахнет. Старайся на них не наступать.

– Мистер Крокер, – подала голос Хэйди, – что это с деревьем?

Чарли обернулся – одной рукой няня держала младенца, другой показывала на большой клен. Ветки словно гноились от какой-то страшной заразы.

– Это коконопряды, – пояснил Крокер.

Все дерево облепили. Не успеешь мимо пройти, как ни одного листика не останется.

– А звук такой, слышишь, – спросила Серена, – это они… ф-ф-ф… ф-ф-ф… так едят?

– Ага, – сказал Чарли.

И правда: слышалось что-то вроде «хрум-хрум-хрум». На самом деле коконопряды не ели, а испражнялись – так выделялся и падал на землю помет десятков тысяч гусениц. Но это явно лишняя информация, когда до входа остается еще не меньше пятнадцати футов. И вообще ни к чему вспоминать об этом сейчас, в июне, в округе Бейкер, в тени вирджинских дубов и магнолий, где комары, огромные комары, чистокровные представители семейства Culicidae [43]43
  Комары настоящие (лат.).


[Закрыть], кишели даже среди бела дня. До болота Джукер рукой подать – биллионы кровососов размножаются в вонючей жиже и летят по всей округе в поисках жертв. Лучше даже не смотреть на живописное бревно вон там, под деревом. Попробуй только присесть на него, мечтая дать передышку своим старым косточкам и измученному солнцем телу, или прилечь вон там, на мягкий ковер прошлогодних сосновых иголок! Сверху тут же спикируют комары, желтые и черные слепни, мошки и прочие кровососы, а снизу твои лодыжки, шею и беспечную задницу облепят клещи, слова не успеешь сказать. Июнь в Джорджии – месяц клещей. У них этот месяц – День Благодарения, Рождество и Четвертое июля, вместе взятые. Для этой мелкой сволочи нет лучшего блюда, чем твоя задница, устроившаяся на дубовом бревне. Один укус клеща – и тебе обеспечена припухлая шишечка, которая будет еще неделю гореть и зудеть.

Господи, до чего жарко! В листве деревьев стрекотали цикады. Здоровенные, как жуки, некоторые дюйма полтора размером, к тому же противные и страшно надоедливые. В округе Бейкер, когда июньское солнце поднимается в зенит, когда цикады прячутся в деревьях и заводят этот оглушительный треск, – тут-то ты, уже перестав ощущать вибрации собственных барабанных перепонок, и начинаешь «видеть обезьяну», как говорят крестьяне на полевых работах. Именно это сейчас происходило с Чарли. За ним охотилась стая черных слепней и еще три вида двукрылых, жара стояла адская, и он «видел обезьяну».

Чарли оглянулся через плечо – следом шел Конни с сумками в руках. Конни сегодня вел машину, а он, Чарли, сидел сзади с Сереной. По правде говоря, Конни чуть не свел его с ума. Парень не превышал положенную скорость больше чем на пять миль в час, ну, может, на десять. Господи, да от одной такой дорога сюда ему было тошно. Дервуд со своими ребятами тут же, конечно, начнут судачить. Кэп Чарли всегда прибывал в Терпмтин только на самолете, не обязательно на «Гольфстриме», иногда и на «Бичджет», но только на самолете. Чем бы отговориться? Больное колено не дает подниматься по трапу? А, ну их к черту. Он не обязан никому ничего объяснять… но до чего же тянуло это сделать!

Главный Дом стоял в роще вирджинских дубов, магнолий и кизила. Магнолии цвели буйно, пышно, как никогда. Они не только цветами берут, хороши и листья – длинные, толстые, темно-зеленые листья, каждый блестит, словно вручную натерт мастикой и как следует отполирован. Тяжелые ветки склонялись к земле, а верхушки торчали, как у рождественских елок, и когда дюжина магнолий встает перед тобой по обеим сторонам Главного Дома, дух так и захватывает, даже если видишь эту картину уже далеко не в первый раз. Веранда вокруг дома приподнята над землей фута на четыре, и конфедератские розы под ней цветут такой буйной и пышной массой, что кажется, будто дом стоит на огромном цветочном облаке. В комнатах, скорее всего, затхлый нежилой дух и пахнет плесенью – дом стоял запертый несколько недель, а таких жарких и влажных мест, как округ Бейкер в июне, еще поискать. Слава богу, что лет десять – или уже одиннадцать? – назад он поставил кондиционеры. Сто десять тысяч за новейшую систему были тогда пустяком, обычными повседневными расходами. Сейчас он и ста десяти тысяч не наскребет на все про все… Господи, если бы не эта ужасная усталость. Чарли опять перестал спать. Он смертельно устал еще до того, как поднялся утром с кровати. Он вообще не хотел вставать. Ни на минуту. Встал только потому, что Серена в противном случае оторвала бы мужу голову – и еще потому, что не хотел выглядеть слабаком перед Конни. И вот… клак-клак… клак-клак… клак-клак… клак-клак… он ковылял к крыльцу. Перед ступеньками у него вырвался огромный тяжелый вздох.

– Дать вам руку, мистер Крокер? – спросил Конни.

– Не-ее, – мотнул головой Чарли. – Я просс-то… – Какая чудовищная усталость. – Просс-то… даже не знаю…

– Чарли, ты «просс-то» ноешь целыми днями, – сказала Серена, – вот что ты «просс-то» делаешь. Если бы ты так же упорно занимался упражнениями, давно бросил бы эти подпорки.

Жена уже стояла рядом. Сейчас на ней были белые льняные брюки, суженные книзу, с узкими манжетами чуть выше лодыжек, и белая шелковая блузка в мелкую желтую полоску. Серена сердито отгоняла мух от своих больших синих глаз. Могла бы вовсе ничего не говорить. И без слов ясно – это бегство в Терпмтин ей поперек горла. Летом она меньше всего хотела бы здесь оказаться.

Чарли начал подниматься по ступенькам. Клак-клак… клак-клак…

– Почему от них такой звук, Чарли? – недовольно спросила Серена, мельтеша ладонью перед лицом. Не меньше девяноста взмахов в минуту.

– От кого? – спросил он.

С откровенной злостью:

– Костыли твои клацают!

– Ну-уу, это просс-то…

– Это не «просс-то», Чарли. Это неисправность какая-то!

– Ничего не…

– Они что, разболтались? Когда ты начал на них ходить, они тоже так скрипели и клацали?

– Не знаю, по-моему…

– Ладно, давай наконец войдем в дом, пока всех нас не закусали до смерти. – Она еще быстрее замахала ладонью перед глазами, лицо сложилось в характерную гримасу «Серена в бессильном гневе».

И Чарли пошел вверх по ступенькам. Клак-клак… клак-клак… клак-клак… клак-клак… Каждое постукивание тростей теперь раздавалось в ушах ружейным выстрелом. Он смертельно устал, колено горело адской болью, мозг был как черная туча в центре торнадо, он «видел обезьяну», а жене, видите ли, не нравилось, как стучат и скрипят его костыли. Его костыли! Будь у Чарли прежняя сила и уверенность, он мгновенно пресек бы такие разговоры. Но сил не было, и замечание Серены насчет костылей стало очередным мусором, втянутым в черную тучу торнадо у него под черепом.

Главный Дом всегда отличался тонким, почти дамским изяществом. Китайская желтизна стен, витиеватая лепнина в каком-то «стиле Адама» [44]44
  Английский неоклассический архитектурный стиль; отличается изящным декором, особенно в интерьере. Назван по имени создателей стиля, братьев Адамов, наиболее известным из которых был Роберт Адам (1728–1792).


[Закрыть], как говорил Рональд Вайн. Всё это, по-видимому, сохранилось еще со времен постройки – настолько яркие детали ушедшей эпохи, что даже дорогой нью-йоркский дизайнер не посмел покуситься на них. В конце концов, Ушедшая Эпоха кое-что значила для каждого покупателя перепелиной плантации в Джорджии. Поэтому Главный Дом по-прежнему мог похвастаться такими деталями интерьера, как раздвижные двери с тонким рисунком на стекле и эркеры Переднего и Заднего залов – каждый с четырьмя выпуклыми окнами в изогнутых резных рамах. Интерьер Главного Дома был территорией женщины, жены хозяина, где она могла проявить свой вкус и стремление к красоте. Все остальное на плантации было отдано Мужчине-Охотнику.

Даже зная, что хозяин лишь мельком отметит его усердие, Дервуд распорядился собрать для кэпа Чарли весь штат обслуги. Должны были подойти тетушка Белла с двумя помощницами, Мэйсон с несколькими парнями – поднести вещи, сбегать за чем-нибудь и все такое, и, конечно, сам Дервуд тоже будет рядом, да и Конни. Так что кэп Чарли отнюдь не предоставлен сам себе.

С помощью Конни Крокер прошел в «кабинет» и удобно устроился в кресле. Кабинет был оплотом мужского общества в Терпмтине, пока Чарли не построил Оружейную. По сравнению с ней интерьер кабинета выглядел бледно. Ни кабаньих голов на стенах, ни свернутых кольцами змеиных чучел, ни коллекции оружия. Лишь дорогая обивка из сердцевины цельных сосен и несколько картин школы Одюбона [45]45
  Джон Одюборн (1785–1851) – американский художник анималист, орнитолог издатель.


[Закрыть], изображавших перепелов. Сейчас кабинет подействовал на Чарли умиротворяюще. Козырек веранды укрывал комнату от солнца. Это успокаивало. Теплый цвет обивки и перепела на картинах – то, что надо. Оскаленные пасти и ненавидящие глаза вызывали бы сейчас куда менее приятные воспоминания. Чарли взял в руки Книгу. Конни с его благословения отправился в обществе Дервуда смотреть плантацию – хотя бы основные постройки, собачий питомник и лошадей.

Чарли наугад открыл Книгу и прочел абзац: «Подобно тому, как любой навык совершенствуется при упражнении, так же и любая дурная привычка закрепляется повторением. Попробуй, пролежи десять дней в постели, а потом встань и попытайся пройтись подальше, и тогда увидишь, как слабеют твои ноги». Боже, Эпиктет будто подглядывал за ним! Чарли уже десять дней старается как можно больше лежать в постели, и правда – ноги напрочь ослабли!

Взгляд остановился на картине, изображавшей перепелиный выводок, который прятался в высокой траве. Художнику удалось придать птахам испуганный, напряженный вид – того и гляди, выстрелят из спутанных зарослей и рванут в разные стороны. Вот на кого похож сейчас он сам, Чарли Крокер, – испуганная, затаившаяся, припавшая к земле жертва, так измученная постоянным напряжением, что готова кинуться куда глаза глядят.

Хорошо, а что если он пойдет на пресс-конференцию и скажет о Фарике Фэноне всю правду? Заявит, что Фэнон – типичная «звезда спорта», невоспитанный, наглый, самодовольный парень, считающий, что он выше общепринятых понятий о хорошем и плохом? Как только эти слова слетят с губ, Чарли тут же лишится всего имущества – и вдобавок получит клеймо расиста.

Он все еще таращился на перепелиный выводок, когда в дверях появилась Серена. Она шла к Чарли с какой-то непонятной улыбкой. Хорошее настроение? Сарказм? Он терялся в догадках.

– Ну, – Серена села в кресло рядом с мужем, – как тебе возвращение в Терпмтин?

Чарли никак не мог понять, к чему она клонит.

– Здесь хорошо отдыхается, – ответил он наконец.

– От чего отдыхается? – подняла брови Серена. Он промолчал. – Не возражаешь, если я задам тебе один вопрос?

– Валяй.

– Что вообще творится в последнее время, что у тебя за дела с мистером Беллом?

– Э-э-э…

– Только не начинай опять про показания на каком-то процессе. Полнейшая ерунда! Этот человек смеет – смеет! – врываться к нам в дом без всякого приглашения и требовать от тебя ответа на… да не важно, не в этом суть. Тот Чарли Крокер, за которого я когда-то вышла замуж, взял бы его за шиворот и вышвырнул вон. Мне противно смотреть, как ты… юлишь перед ним!

Секунду Чарли внимательно смотрел на жену.

– Да, ты права, это гораздо серьезнее, чем… чем… я тебе представил. На самом деле, это прямо напасть…

Он долго не мог доверить Серене, собственной жене – которая вышла за него, собираясь жить лишь в радости, а не в радости и в горе, – то, во что сейчас хотел ее посвятить. Чарли вздохнул и решил все-таки рассказать. Ведь Серена его жена и имеет право знать о таком.

Чарли рассказывал по порядку, шаг за шагом. Как Роджер Белл предложил ему свободу от «ГранПланнерсБанка» и банкротства в обмен на льстивое публичное выступление в пользу Фарика Фэнона, нынешнего Чарли Крокера институтской сборной… Как юрисконсульт продемонстрировал способность своих сторонников держать банк на коротком поводке… Чарли рассказал про встречу с Фариком Фэноном, как тот пренебрежительно фыркал и норовил оскорбить его при каждом удобном случае… Как он, Чарли, боролся со своей совестью, решая эту дилемму… Неужели он предаст Инмана, тем более после того, как сам же обещал другу всяческую помощь? С другой стороны, разве можно упускать такую сказочную возможность спасти свое дело от неминуемого краха? И потом, охлаждая горячие головы, он окажет услугу всей Атланте. «Джорнэл конститьюшн» наверняка скажет ему спасибо… но Инман будет в ярости, и все, кто знает Инмана и симпатизирует ему, – а это куча народа, – почувствуют, что запахло жареным… Мог ли Фэнон изнасиловать Элизабет Армхольстер? А то нет! Он, Чарли, был в этом совершенно уверен. Он рассказал Серене, как мучительно колебался, как отчаянно боролся со своей совестью, как позвонил наконец юрисконсульту Беллу, который и сам оказался порядочным наглецом, позвонил и согласился на сделку… и как с тех пор юрисконсульт Белл обращается с ним самым унизительным образом… как он, Чарли Крокер, всегда гордившийся своей способностью принимать решения в сложных ситуациях и разрешать любые дилеммы, на этот раз зашел в тупик… Если он выступит в пользу Фэнона, то сохранит свое имущество и будет свободен от преследований банка, но потеряет всех друзей – весь круг «Пидмонтского ездового клуба», да и не только. Если он откажется выступать, то лишится всего имущества, вплоть до дома, где они с Сереной живут, вплоть до их личных машин, – и опять же они потеряют всех друзей, потому что друзья эти не будут общаться с теми, кто не в состоянии выложить триста долларов за ужин в «Мордекае». Эта дилемма оказалась самой неразрешимой из всех, с какими он до сих пор сталкивался.

Все то время, пока муж рассказывал, Серена сидела, подперев рукой щеку, и внимательно смотрела на него. Даже не моргала. Под конец рассказа на лице ее появилась улыбка. Правда, мягкая, не саркастическая.

Когда Чарли закончил, жена его удивила. Вместо того чтобы разозлиться, высмеять его или упрекнуть, она отняла ладонь от щеки, улыбнулась – ласково улыбнулась – и нежно сказала:

– Чарли, почему же ты мне раньше не рассказал? Ужасно держать такое в себе.

– Ну…

– Просто ужасно. И наверняка ты считал, что никто не может помочь тебе в такой ситуации, поэтому не стоит никого в нее посвящать.

– Да, твоя правда. Только вспомню, как обещал Инману сделать всё, что в моих силах, лишь бы проучить этого подонка… обещал, руку пожал ему, чуть ли не на крови поклялся… но с другой стороны, мне шестьдесят, силы на исходе…

– Чарли…

– …Банк уже отобрал самолеты, три самых дорогих автомобиля, и ты догадываешься, что…

– Чарли…

– …Будет следующим пунктом…

– Чарли!

– А?

– Я тебе кое-что расскажу, – завладев наконец вниманием мужа, Серена снова заговорила ласковым, доверительным тоном, – может быть, это облегчит твое положение.

Секунд пять Чарли недоуменно смотрел на жену, но все же спросил:

– И что это?

– Элизабет взяла с меня обещание, что я никому не скажу, даже тебе.

– Элизабет?!

– Элизабет Армхольстер. Я ей обещала, но сейчас это не важно, Чарли, ты должен все знать.

Чарли смотрел на Серену во все глаза.

– Помнишь тот вечер в клубе, когда вы с Инманом ушли в бальную залу поговорить?

– Да, – губы его горько сжались, – помню. Тогда я и поклялся Инману помогать в этом деле. – Чарли сокрушенно покачал головой.

– Так вот, подожди считать себя связанным некой священной клятвой, – ты знаешь, что тогда в ездовом клубе у нас с Элизабет тоже был разговор?

– Помню, вы с ней уходили в Бамбуковую залу.

– Именно. Знаешь, что я от нее услышала?

– Что?

– Насчет того происшествия? В пятницу, во время Фрикника? Они с Фэноном шланговались.

– Что они делали?

– Шланговались. – Серена смотрела на Чарли взглядом человека, открывающего страшную тайну.

– Не понимаю.

– Ты не знаешь, что значит «шланговались»? Есть такой способ развлечься у теперешних молодых людей. Ты что, действительно никогда не слышал?

– Нет.

– Никаких «свиданий» теперь больше нет. Молодые люди гуляют группами – группы девушек, группы парней, и все ищут вечеринку. Чтобы ее найти, идут в такие места, где тусуется молодежь, например в «Аварию».

– Что это за «Авария»?

– Кафешка рядом с кампусом Теха. Так вот, пять девушек, и среди них Элизабет, втиснулись в кабинку. Поздний вечер, начало двенадцатого, а они все еще не у дел. Вдруг в кабинку напротив вваливаются четыре черных студента, и одного из них вся кафешка тут же узнает – это Фарик Фэнон. Довольно скоро Фэнон с приятелями начинают подруливать к девушкам, но все пристойно – никаких грубостей или пошлостей.

– Подруливать?

– Ну, флиртовать, кадрить. У них это называется «подруливать». Элизабет сказала, что девушки – она сама и ее однокурсницы – не хотели выглядеть такими отстойными ботанками, тем более что вся кафешка пялилась на них, а Фэнон – звезда Технологического и тэ дэ и тэ пэ. Потом Фэнон сказал, что у него дома якобы идет клевая вечеринка и это в двух шагах от кафешки. Естественно, сейчас нам кажется, что такой поворот должен был девушек насторожить. Если у парня в квартире вечеринка, с чего ему сидеть в кафешке? Но Элизабет и две другие девицы все-таки решили пойти к нему.

– А еще две? – спросил Чарли. – Их ведь было пятеро.

– Те сказали: «Нетушки!» и отправились по домам. Пойми, Чарли, Элизабет не такая уж невинная роза. Любого возьмет на слабо. Она в какой-то степени похожа на Инмана или на Эллен, которая, по-моему, сущее наказание. Как бы там ни было, три девушки пришли на квартиру к Фэнону, и, конечно, там никого не оказалось. «Ты же сказал, у тебя вечеринка?» – спросила Элизабет, на что Фэнон ответил: «Ну да, теперь тут настоящая вечеринка, разве нет?» Парни и девушки наконец нашли себе вечеринку, и теперь можно было начинать шланговаться друг с другом.

– Черт, да что это значит-то?

– Об этом я и рассказываю. Вечеринка идет, все пьют, развлекаются как могут, каждый парень выбирает себе девушку – или девушка выбирает себе парня, – не забывай, Чарли, инициативу может проявить и девушка, сейчас это дело обычное, – и в какой-то момент один из них кивает в сторону спальни, ну или любой свободной комнаты, и тут же, на волне этого настроения, они идут туда шланговаться.

– Но что…

– Я же тебе говорю, – терпеливо продолжала Серена тихим, доверительным тоном, – это всегда некое сексуальное действие, но оно может включать только поцелуи в сочетании с разными поглаживаниями и прочим, – знаешь, как два шланга переплетаются, оттуда и пошло название, – а может дойти до логического конца, и тогда это называется «шланговаться по полной». Этот сленг существовал и когда я была студенткой, но Элизабет употребила слово, которое я раньше не слышала в таком значении. Ведь она на десять лет младше. Теперь у них в ходу слово «обработка».