Текст книги "Мужчина в полный рост (A Man in Full)"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 54 страниц)

Стоя в ванной убогой квартирки, глядя на свое отражение, Конрад вспомнил, как мистер Уайлдротски всячески убеждал его подать документы в Беркли. Но к тому времени он уже женился, у него родился сын, на подходе был второй ребенок… и снова, глядя на свое «слепленное» тело с шестью кубиками пресса, он пережил болезненный укол Несбывшегося.

Конрад услышал, как к дому подъехала «хонда» – у машины немного стучал мотор. По каменистой земле дворика зашлепали детские ножки. Конрад прошел в гостиную.

Голос Джил:

– Карл! Ну-ка вернись! Сейчас же! Не смей убегать от меня! Сейчас же вернись и попроси прощения у сестры!

Ножки снова зашлепали; послышался детский плач – ребенок заливался слезами, одновременно хватая воздух ртом.

– Карл! Ну-ка вернись!

Дверь в гостиную с силой распахнулась, и в комнату влетел пятилетний Карл – красивый маленький мальчик, светленький, как мать. Густые прямые волосы падали на лоб, однако лицо у мальчика было красным, перекошенным от ярости, а в глазах стояли слезы.

– Мистер Ка, что такое! – с улыбкой окликнул его Конрад. – Что стряслось?

Улыбка еще больше разозлила мальчика; он начал размахивать кулачками и попал отцу в ногу. Конрад присел перед сыном на корточки, чтобы поймать его кулачки; Карл начал колотить по его рукам.

– Ну что ты, малыш… – успокаивал его Конрад. – Расскажи, что случилось?

– Мама – вот что случилось. Мама меня не любит. А любит только свою кро-о-ошку.

– Да нет же, Карл. Мама любит тебя.

– Ага, любит… Как же! – выпалил мальчик и снова забарабанил кулачками.

Конрад поразился: «Ага… Как же!» Впервые он услышал в словах сынишки сарказм. Это вообще нормально или нет? Неужели пятилетние дети могут быть саркастичными? Может, сын нахватался этого здесь, среди питсбургских двушек? Чего же от него ждать в следующий раз? Похоже, это еще цветочки.

– Карл! Ты меня слышишь?! – Джил стояла в дверях, гневно уставившись на отца и сына.

На двадцать три Джил не выглядела – скорее, на шестнадцать. Ее светлые волосы, разделенные пробором посередине, свободно спускались по спине – такую прическу здесь называли «а ля серфингист». Однако сейчас две длинные пряди, потускневшие от пота, свисали на лицо, закрывая правый глаз. Приятное лицо, похожее на личико ребенка, на лбу прорезали две вертикальные морщинки, спускавшиеся почти до переносицы. Джил покраснела от жары, злости и слишком густо наложенного макияжа.

На ней была мужская рубаха в синюю с белым полоску, расстегнутая снизу на три пуговицы, и джинсы, туго – туже некуда – обтягивавшие бедра и выпиравший животик; Конрад с грустью подумал о том, как ей, матери двоих детей, должно быть, непросто поддерживать образ стройной и беззаботной калифорнийской девушки. Конрад все еще сидел на корточках; подняв голову, он тепло улыбнулся жене.

О чем здорово пожалел. Такой злой он Джил еще не видел.

– Хорошенькое дельце! – напустилась она на мужа. – Значит, решил все в игру обернуть? Ну-ну… в ладушки еще поиграйте! Послушай, Конрад! Не берись не за свое дело! Не бе-рись! Оставь это мне! Здесь за дисциплиной буду следить я! Я буду строгим родителем!

– Джил, послушай…

– Это же не смешно! Карл только что ударил Кристи прямо в живот! Со всей силы!

– Но я же не знал…

– А ты что, оглох? Не слышал, что ли, как я на него кричала?! Неужели не ясно – он не слушается! А ты? Что ты делаешь? Сидишь тут на четвереньках, развлекаешь его!

Конрад не нашелся что ответить, только чувствовал, как лицо заливает краска. Он еще толком даже не разобрался, что к чему, а его уже оскорбили. И за что? Конрад поднялся; Карл тем временем убежал по тесному коридору в спальню.

– Послушай, Джил, – сказал Конрад, – давай для начала успокоимся.

– Успокоимся? Ну, спасибо! То есть мне надо успокоиться? И все? Больше ничего? Так, да? Твой сын… он же на год старше Кристи… в два раза больше и сильнее ее… Он ударил твою дочь в живот… ударил что есть силы… да еще и не слушается… А тебе до этого и дела нет! «Давай успокоимся»! Ничего себе!

Кристи, жертва нападения, вошла и остановилась за спиной матери, глядя во все глаза и внимательно слушая. Она вовсе не казалась зверски избитой; маленькая девочка смотрела серьезно и уверенно: только что она вышла победительницей в соперничестве с братом.

В дверном проеме, позади Кристи, замаячила еще одна фигура. Подошла мать Джил – полная, круглолицая женщина под пятьдесят в цветастой юбке-брюках и белой рубашке поло.

– Здравствуй, Конрад. – Мать Джил изобразила на лице усталую, смиренную улыбку: само Терпение, возвышаясь на постаменте, снисходительно взирает на Горе Горемычное.

– А, здравствуйте… – откликнулся Конрад.

Он никак не мог заставить себя произнести имя тещи. Ее звали Арда Элла Оти, но сама она настаивала на Дэлле, своем детском имени. Конраду легче было бы обращаться к ней «миссис Оти», но это слишком формально. Впрочем, называть ее Дэллой он тоже не мог. Миссис Оти так и не простила его за то, что он – сын каких-то забулдыг, что обрюхатил ее дочь, а потом еще и женился на ней. Она считала Конрада сыном «хиппующей лахудры, зачатым бог весть от кого» – так, слово в слово, передала ему Джил еще в те времена, когда оба были восторженными юнцами, готовыми противостоять хоть всему миру, защищая свою любовь. Джил была дочерью доктора Арнольда Оти, видного гастроэнтеролога. Этот видный гастроэнтеролог бросил миссис Оти, предпочтя ей девицу двадцати четырех лет, работавшую в приемной клиники. В то время семья жила в Роузмонте, престижном городке штата Пенсильвания, неподалеку от Филадельфии; Джил было пятнадцать. Миссис Оти старалась справиться с ситуацией как могла. Начитавшись книжек и женских журналов, насмотревшись ток-шоу, она на какое-то время заразилась идеей о том, что развод – это не поражение, а победа, избавление от рутины, шанс начать новую, прекрасную жизнь. В какой-то момент, потащив за собой Джил, она переехала в Калифорнию и поселилась в восточной части залива, на бурых холмах Уолнат-Крик, в пятнадцати милях к востоку от Окленда. Вот оно, возрождение! Вот она, свобода от ужасного Арнольда Оти! Но в один прекрасный день миссис Оти проснулась и увидела себя со стороны – угасающая женщина сорока с лишним лет, в незнакомом месте, предоставленная самой себе, склонилась над клавиатурой и набивает тексты объявлений для «Харвестера», местной газетенки. С этого момента миссис Оти всем говорила о том, что она – бывшая жена видного гастроэнтеролога доктора Арнольда Оти, практиковавшего в клинике «Филадельфия Мейн Лайн». И когда подошло время, Джил поступила в колледж Маунт-Дьябло Коммьюнити. Где встретила парня, одинокого, застенчивого и симпатичного, как и она сама, который также оставил дом. Звали его Конрад Хенсли. Когда обоим исполнилось по восемнадцать, они поженились. Что повергло бывшую жену доктора Оти в настоящий шок.

У миссис Оти вошло в привычку настраивать дочь против Конрада – та, погостив у матери, возвращалась домой, наслушавшись о всевозможных недостатках мужа. Что невольно отражалось в ее разговорах с ним. Долго еще он собирается вкалывать в морозилке, как простой рабочий? Претензий было много. А теперь, когда Конрад потерял и место простого разнорабочего, жалобам, само собой, не было конца.

Конрад посмотрел на миссис Оти, терпеливо и снисходительно улыбавшуюся ему, и решил улыбнуться в ответ, желая установить мир.

– Ну что, перепихнемся?

«Перепихнемся»?! Выкрик какого-то горластого подростка. Все четверо – Конрад, Джил, мать и Кристи – на долю секунды застыли, но тут же грянул механический, как у робота, смех, и стало ясно, что это из телевизора. Карл, маленький злодей, во время разбирательств с Конрадом, большим злодеем, улизнул в родительскую спальню и включил телевизор.

Джил, всплеснув руками, гневно уставилась на Конрада, как будто упрекала: «Ты даже за этим не в состоянии уследить».

Конрад, не осознав еще, что его только что ткнули носом, поспешил в спальню. Карл валялся на кровати. Лежа на животе и подперев голову руками, он барабанил ногами в кроссовках по покрывалу. И смотрел телевизор. На экране три девицы, одетые пак группа поддержки на спортивных соревнованиях в старших классах, стояли напротив толстого парня, напялившего на себя трико, широкие темные очки и ярко-рыжий, в завитках женский парик. На сосках его голой, жирной груди красовались наклейки из фольги, какими пользуются стриптизерши. Чрезмерно пыхтя и отдуваясь, правой рукой он пытался выжать огромную серебристую гирю.

Одна из девиц спросила:

«Как думаешь, Кимберли, что это за чучело?»

«Понятия не имею, – ответила другая. – Может, пришелец-трансвестит? Если, конечно, такие существуют».

Очередной взрыв механического хохота невидимой аудитории. Конрад подошел к телевизору и выключил его.

– Не-е-ет! – завопил Карл. Он снова разревелся и со всей силы забарабанил ногами по кровати.

– Ну-ка, послушай меня, Карл, – Конрад заговорил строгим голосом, чтобы его услышали обвинители в гостиной. – Ты же прекрасно знаешь – нельзя смотреть глупые сериалы, которые показывают по утрам!

– Кто сказал? – еще сильнее завопил Карл.

– Я сказал.

– Наплевать! – Дерзость прозвучала едва слышно – Карл уткнулся лицом в покрывало. Конрад подумал о том, услышали ли это Джил с матерью. Наверняка услышали. Конрад решил и дальше играть роль строгого отца.

– Карл, что ты сказал?

Тот сквозь слезы, едва слышно:

– Что слышал.

Он огрызался явно не по-настоящему, но что подумают там, в гостиной?

Поэтому Конрад ответил:

– Да уж, слышал… И то, что я слышал, мне не понравилось. Нечего дерзить. – «Дерзить» показалось ему слишком мягким, поэтому Конрад прибавил: – Я этого не потерплю. Ты меня понял?

Карл еще тише, прямо в покрывало ответил:

– Заткнись.

«Заткнись»? Отец просто потерял дар речи.

В комнате появилась Джил, лицо ее пылало праведным гневом. Не обращая никакого внимания на Конрада, она схватила Карла за руку выше локтя, рывком перевернула с живота на спину и, потрясая перед его носом указательным пальцем, закричала:

– Ну все! Хватит! Сначала сестру ударил, потом меня не послушался, теперь – отца… Сейчас ты у меня получишь!

Джил с крика перешла на визг. Конрад про себя взмолился, чтобы ее не услышали соседи. Хотя надеяться на это было бессмысленно.

– Вставай! – завопила Джил. И дернула мальчика за руку.

Он безвольно повис, не желая подчиняться матери. Взбешенная Джил рывками потащила его с кровати, держа за руку. Карл заплакал, закричал и схватился другой рукой за покрывало. Покрывало поползло вместе с ним. Джил дотащила сына почти до самой двери крошечной спальни, но Карл волочил покрывало за собой, вцепившись в него мертвой хваткой терьера. Покрывало защемилось между металлической рамой и пружинным корпусом кровати. Тельце мальчика теперь растягивалось – ни дать ни взять слабое звено в натянутой цепи, которое вот-вот разлетится на кусочки. Конрад вскрикнул:

– Джил!

Он даже не знал, что ужаснее – что Карлу могут причинить боль или что сама сцена отвратительна до безобразия. И все это слышат соседи за стеной! Да разве их «Мала шалю!» сравнится с визгом Джил!

Конрад двинулся к Карлу, желая взять его на руки, но тут мальчик выпустил покрывало и поехал по полу за тянувшей его матерью. Та схватила Карла за обе руки и повернулась к мужу, уставившись на него таким ненавидящим взглядом, что Конраду стало не по себе.

– Джил, Джил… Я уже двадцать три года как Джил! – выпалила она. – Должен же кто-то научить ребенка послушанию!

Карл некоторое время тяжело дышал, отдуваясь, а потом, издав вопль, снова обмяк, пытаясь повалиться на пол. Но этот номер у него не прошел, и он снова принялся извиваться и пинаться ногами.

Джил заверещала:

– Прекрати! Не пойдешь сам – отволоку! А ну, марш в свою комнату!

Держа Карла за руки, Джил затолкала его в соседнюю комнату. И с силой захлопнула дверь прямо у себя за спиной. Что, однако, ничуть не заглушило тираду, которой она тут же разразилась.

Конрад стоял, бессмысленно уставившись на сдернутое с кровати покрывало. Лицо у него пылало.

Из-за двери в соседнюю комнату доносилось:

– Ты меня понял? Ты… меня… понял?

Не зная, что делать, Конрад вернулся в гостиную. Миссис Оти сидела на складном стуле. На коленях у нее была Кристи; миссис Оти обнимала ее, будто бы защищая. По выражению лица Кристи было ясно, что торжество ее окончательно. Из детской все доносились вопли Джил, поучающей сына.

Миссис Оти посмотрела на Конрада с улыбкой, в которой ему всегда виделось снисхождение. Особенно сейчас.

– Джил говорит, ты подал заявление о приеме на работу? Где-то в Окленде?

Вопрос был задан только ради того, чтобы демонстративно перевести разговор на другую тему после его неудачной попытки справиться с ролью строгого родителя – по крайней мере, так показалось Конраду.

– Да, подал, – ответил Конрад.

– Кажется, она говорила что-то про работу в офисе…

– Вроде того. В «Контемпо Тайм». – Конрад принялся рассказывать про бюро, нанимавшее сотрудников.

Внезапно миссис Оти отвела взгляд от его лица и уставилась на руки:

– Надо же! А я раньше и не замечала! Кольцо-то хоть снимается?

Конрад поднес ладонь поближе, якобы рассматривая обручальное кольцо. Хотя и без этого знал, что ответит.

– Никогда не пробовал, – сказал он.

– Конрад, у тебя же огромные руки… а плечи какие… Просто не верится!

Мужское тщеславие таково, что Конрад принял ее слова за комплимент. Он растопырил пальцы на обеих ладонях – руки показались еще больше. Конрад подумал, что, может быть, четырехлетняя дочка тоже восхитится силой своего папы. И стал рассказывать, какой тяжелой была работа в морозильной камере «Крокер Глобал Фудз».

– Понятно, – сказала миссис Оти. – Надеюсь, у тебя есть рубашка с длинным рукавом? Или приличный пиджак?

– С длинным рукавом?

– Ну да. Если пригласят на собеседование, надень рубашку с длинным рукавом. И постарайся не класть руки на стол.

Конрада как кипятком ошпарило. Миссис Оти отнюдь не восхищалась его гордостью – сильными руками. Для нее они были клеймом, обрекавшим на вечный физический труд. По крайней мере, на тот период, когда у него случается хоть какая-то работа и он выбывает на время из армии хронических неудачников.

Онемевший Конрад опустил свои оскорбительного вида конечности. Он посмотрел на миссис Оти, перевел взгляд на дочку… Та все не сводила глаз с его рук – только что она узнала, что они чудовищны. Перед глазами Конрада нарисовалась жуткая картина: три поколения женщин семейства Оти – Дэлла, Джил, Кристи – ополчаются на него в тот самый момент, когда и без них несладко.

– Спасибо за совет. – Конрад едва сдержался, чтобы не высказать теще все, что он о ней думает.

А через коридор, в детской, его жена, успешно справляясь с ролью отца, призывающего пятилетнего сына к послушанию, не считала нужным сдерживаться.

ГЛАВА 8. Такой расклад

«Ну, старина Уэс, – бурчал себе под нос Роджер Белл, – надеюсь, это не какой-нибудь пустяк».

Мрачный Роджер с недовольным видом плюхнулся на белый твидовый диван в гостиной мэра; он уже мысленно прикидывал, как его внезапный уход скажется на отношениях с Гертландом Фуллером. Фуллер, президент одной из крупнейших страховых компаний на Юге – белый президент белой компании – готов был перечислить на счет «Ринджер Флизом энд Тик» миллион четыреста за то, чтобы Роджер Белый подготовил все необходимое для изменения статуса компании, которая находилась в собственности держателей страховых полисов и которую предполагалось сделать акционерной. Сказать, что Фуллер – клиент номер один, значило ничего не сказать. К тому же это – отличная возможность продемонстрировать всем коллегам в «Ринджер Флизом энд Тик», что к нему, Роджеру, идея расовых барьеров не применима. Когда Уэс позвонил и попросил приехать, Роджер как раз беседовал с Фуллером. Так зачем же он сорвался? К чему такая спешка, к чему вся эта невнятица насчет какого-то там «срочного дела», которую он впаривал Фуллеру? Роджер сидел, утопая в мягком диване Уэса Джордана, разглядывал эбонитовые стены гостиной и начинал закипать от злости. На себя – за то, что примчался по первому зову; на Уэса – за то, что тот обладает харизмой и умеет подчинить других.

Правда, томиться в приемной с мисс Бизли и полицейским-верзилой все же не пришлось – Глэдис Цезарь уже ожидала его. Она сразу провела Роджера в гостиную мэра.

– Поди ж ты, – буркнул он себе под нос, размышляя над подобным свидетельством своего статуса «очень важной персоны».

От нечего делать Роджер принялся разглядывать гостиную. На дальней стене висели йорубские церемониальные мечи из слоновой кости; сейчас их стало раза в два больше.

– Прямо йорубский арсенал, – удивился Роджер. – Что же это такое?

Очевидно, он задал вопрос вслух, потому что вдруг услышал:

– А знаешь что?

Из своего рабочего кабинета появился Уэс Джордан – ослепительная улыбка, рубашка без пиджака и «Взорвавшаяся пицца». – А знаешь что?

Роджеру показалось, что Уэс говорит на манер уличных парней. И он начал:

– Мне вот стало интересно: что та…

Но Уэс перебил его на полуслове:

– Роджер, у меня для тебя кое-что есть… Да, кое-что есть… Кое-что есть… – Уэс придвинул стул и опустился на него, подавшись всем телом вперед и положив руки па колени. – Угадай, кто сидел на этом диване? И часа еще не прошло.

– К чему гадать, ты, я вижу, и так скажешь.

Мэр пристально посмотрел на него:

– Инман Армхольстер.

Роджер тоже подался вперед:

– Да ты… – начал было он, но осекся, едва не сказав «шутишь». – Ну и ну! О чем же он говорил?

– Чуть было не вырвалось «шутишь»? – усмехнулся Уэс. – лора тебе, брат, отвыкать от этой вредной привычки, не стоит так реагировать на те маленькие сюрпризы, которые нам преподносит жизнь. Инмана тоже неприятно удивила моя осведомленность.

– И что ты ему сказал?

– Сказал, что у мэрии имеются свои источники информации. И это хорошо, потому что ситуация, учитывая известность Инмана в деловых кругах Атланты и популярность Фарика в спортивном мире, может подействовать на город как атомная бомба. Сказал, что, если нам не удастся разрешить проблему, как подобает серьезным людям, государственным мужам, дело может принять серьезный оборот, вплоть до расовых беспорядков.

– Расовых беспорядков? – переспросил Роджер. – Так прямо и сказал?

Уэс усмехнулся:

– Так и сказал. Для Атланты нет ничего страшнее. Эти угли всегда тлеют – только развороши их. Последние волнения – кстати, зачинщиками были белые – случились в тысяча девятьсот шестом году. Жуткие вещи творились… Но сейчас все может обернуться еще хуже.

– И что Армхольстер?

– Вряд ли до него дошло. Думаю, после «государственных мужей» он уже ничего не воспринимал. Все повторял: «Это какие же такие государственные мужи? Отто Бисмарк? Чжоу Эньлай? Джон Фостер Даллес? Дин Раск?» – Мэр усмехнулся. – Вот уж не ожидал, что он вспомнит Чжоу Эньлая и Джона Даллеса. Армхольстер все твердил: «Черта с два я стану корчить из себя государственного мужа. Мою дочь изнасиловали! И этот подонок заплатит сполна!» Знаешь, Роджер, еще немного – и речь зашла бы о линчевании.

– Он произнес это слово?

– Да нет же, нет. Конечно же, о линчевании он не говорил. Хотя… Если бы в наше время это было возможно, уверен, Армхольстер не стал бы долго раздумывать. Уж больно он разозлился.

– Но послушай, на деле-то он пока еще ничего не предпринимал. Не заявлял в полицию, не обращался к прессе, да и с народом из Технологического вряд ли разговаривал. Так мне кажется. Хотя наверняка я не знаю.

– Роджер, ты когда-нибудь видел Инмана Армхольстера в деле?

– Э-э-э… нет.

– Инман с виду толстяк. Самый что ни на есть. С головы до ног. Могу поспорить, у него даже пятки жирные. Но этот белый толстяк из той породы, что встречается только здесь, в Джорджии. Ты не смотри на его жир, на самом деле он в два счета откусит тебе голову. И жир ему нисколько не мешает. Наоборот, подпитывает. Но Инмана сдерживает одно – он не хочет предавать дело огласке, трепать имя дочери. Вообще-то, в делах об изнасиловании пресса никогда не раскрывает фамилию пострадавшей. Однако тут другое. Ладно еще виновник изнасилования – знаменитый Фарик Фэнон. Но ведь и жертва – дочь не менее известного Инмана Армхольстера. Подобная комбинация – слишком большой соблазн для прессы. Так считает Армхольстер.

– Что же он хотел от тебя?

– Ничего. Он пришел потому, что я пригласил его. Я действовал по совету своего друга, Роджера Белла, хотя сам ни во что не вмешивался. В любом случае Армхольстер, и в прямом, и в переносном смысле, тот еще горлопан. Но он порядком разозлился, а блефовать не привык, только не он. Рано или поздно Армхольстер что-нибудь да предпримет. Так что я предложил ему: «Почему бы не передать дело в студенческий совет, комитет, или как там его? Они ведь занимаются жалобами на сексуальные домогательства. Прояснят ситуацию и примут решение. К тому же удастся избежать ненужной шумихи. Уж лучше они, нежели полиция или суд».

– А он?

– Расхохотался мне в лицо. Говорит: «Горстка студентов? Да эти уступят любому, стоит только надавить – администрации, спортивному комитету, группе активистов или кому еще». Тут он, кстати, может оказаться прав.

– А что должен сделать я?

– Не знаю… держать своего клиента подальше. Насколько это возможно для знаменитого на всю Америку футболиста с бриллиантами в ушах и парочкой фунтов золота на шее. Вы, господин юрисконсульт, должны уметь убеждать. Может, уговорите клиента снять с себя все эти побрякушки?

– Знаешь, мы с Фариком не очень-то…

– А попросить парня хоть немного отрастить волосы, чтобы тот не казался свирепым гладиатором на арене? Хотя это, наверно, будет уже чересчур.

– Мы с Фариком так и не нашли общий язык, – ответил Роджер. – Для него я чужой, из того мира, где носят костюмы с галстуками.

– У меня тоже такое ощущение, – признался Уэс. – Только посмотрю на твой костюм – сразу тянет к зеркалу выяснить, что не так с моим.

– А что, не мешало бы. – Роджер окинул Уэса взглядом. – Во всяком случае, Фарик больше слушает Дона Пикетта.

– Вот пусть Дон и поработает над ним. Но знаешь, я позвал тебя не для того, чтобы советы раздавать. Хочу предостеречь против кое-чего неизбежного.

– Что такое?

– Видишь ли, Роджер, с участием ли прессы или без нее, но слухи расползутся. И так уже в это дело посвящено слишком много народу. И лучше тебе быть заранее готовым к тому, что история… выплывет. Вопрос в том, когда это произойдет. И что за этим последует.

– Ну, Уэс… я даже не знаю. Понятия не имею. А что думаешь ты?

– Точно не скажу, – ответил мэр, – но в целом представление имею.

– И что же?

– А то… Погоди, как бы лучше выразиться… Ладно, скажем так… Есть две Атланты – черная и белая. – Мэр замолчал, как будто собираясь с мыслями. – Те высотки, что в центре, – это деньги белых. При всем при том, что черные составляют семьдесят, даже семьдесят пять процентов всего населения. – Он снова помолчал, затем продолжил: – Наши братья и сестры не слепые. – Мэр опять остановился. Роджер задумался над тем, к чему может привести это «наши братья и сестры» современной политической риторики, – на Уэса что-то не похоже. – Они видят, – вновь заговорил мэр, но тут же замолчал и многозначительно глянул на Роджера. – Знаешь, с трудом подбираю слова.

Роджер усмехнулся:

– Ты-то? С трудом? Да ладно тебе!

– Знаешь, дай-ка я лучше объясню наглядно.

– Наглядно?

– Покатаю тебя, устрою небольшую экскурсию.

– Какую еще экскурсию? – Роджер невольно бросил взгляд на часы.

– Не бойся, это ненадолго.

– Ха, так уж и ненадолго, – усомнился Роджер. – У меня несколько встреч, Уэс. Чтобы приехать сюда, пришлось прервать разговор с важным клиентом. Ты не пойми меня превратно, но…

– Именно так и пойму, – возразил мэр. – Ты пока даже не догадываешься, что Фарик Фэнон – самый важный клиент из всех, какие у тебя были. Роджер, я ведь тебя не просто так катать собираюсь. Я должен сказать тебе нечто особенное, но для этого мне нужна соответствующая обстановка. Идет?

Уэс смотрел очень серьезно, и Роджеру недостало сил отказаться, хотя в необходимость «небольшой экскурсии» он не очень-то верил.

– Что ж… идет, – согласился он. – Только вот позвоню своей секретарше.

– Давай звони, – ответил Уэс. – А я попрошу Глэдис вызвать шофера – пусть подготовит машину. Да ты никак сомневаешься, Роджер? Обещаю – жалеть не придется.

– Да нет, я не…

– О своей фирме не беспокойся. Твои боссы тоже пока еще не поняли, что дело Фэнона имеет для них первостепенную важность.

Итак, Роджер позвонил Роберте Хафферс, мэр – своей помощнице Глэдис Цезарь, и вскоре они уже спускались по небольшой лестнице в подземный гараж. У «бьюика» жемчужного цвета стоял шофер – шоколадный негр лет пятидесяти, настоящий громила с бычьей шеей. Над верхней губой у негра была тонкая ниточка усов. Он ожидал пассажиров, открыв заднюю дверцу машины. Для шофера он выглядел чересчур щеголевато – голубовато-серый двубортный костюм из ткани в крученую нить и темно-синий галстук. Надо же, крученая нить! Тут есть над чем задуматься.

– Роджер, – обратился к нему мэр, – познакомься, это Дэкстер Джонсон. Дэкстер, это мой старинный приятель по студенческому братству – юрисконсульт Роджер Белл.

Они обменялись рукопожатиями; у Дэкстера оказалась такая огромная рука, с такими гигантскими пальцами, что ладонь Роджера попала в стальные тиски между указательным и средним – всю руку он даже не смог обхватить.

Мэр с Роджером сели на заднее сиденье «бьюика», обтянутое кожей бордового цвета; Дэкстер сел за руль. Спина и плечи у него были до того широкими, что водительское кресло казалось для него маловато.

Мэр обратился к шоферу:

– Дэкстер, поедем в Такседо-парк. Только не через Пичтри, а по Пидмонт-авеню.

И Роджеру:

– Хочу показать тебе дом Инмана Армхольстера

Роджер посмотрел на Уэса и, вопросительно выгнув бровь, мотнул головой в сторону шофера.

– Все нормально, – успокоил его мэр, – тут все нормально. К тому же никому не запрещается глянуть на дом Армхольстера. Как-никак наша местная «достопримечательность». Иначе и не назовешь.

И вот уже «бьюик» ехал через черные районы центральной части города, бывшие когда-то средоточием жизни чернокожего высшего общества: магазины для черных, рестораны для черных, ночные клубы для черных, офисы, в которых работали черные… Эджвуд-авеню, Оберн, Эллис-стрит, Хьюстон… прежде всего Оберн. Еще раньше лидер черных, Джон Уэсли Доббс, в честь которого назвали Уэсли Доббса Джордана, дал району название Суит-Оберн, что значит Сладкий Оберн. Роджер подумал про себя, что ничего «сладкого» здесь нет. Обеспеченная прослойка черных давно уже переехала в Уэст-Энд, Каскадные Высоты и другие районы на западе города. Через самый центр Сладкого Оберна проложили широкое, приподнятое над землей шоссе. В Оберне стоял дом, где жили родители Мартина Лютера Кинга и где родился он сам; соседний квартал представлял собой мемориальный памятник – Центр социальных перемен ненасильственным путем. Останки Мартина Лютера Кинга хранились в мраморном саркофаге посреди Центра. Дом и соседний квартал считались одними из самых популярных мест туристического паломничества, но надолго в Суит-Оберне туристы не задерживались и деньгами не сорили.

Шофер повел машину под эстакадой трассы 75 – они проехали старый Дворец съездов Атланты и выехали на Пидмонт-авеню.

Мэр спросил Роджера:

– Какую улицу мы только что пересекли?

– Что-то не заметил, – признался Роджер.

– Понсе-де-Леон.

Название говорило само за себя – любой знал, что улица Понсе-де-Леон в восточной части делит город на территорию черных и белых. В западной части таким разделителем служат пути Норфолкской южной железной дороги. Посреди Понсе-де-Леон можно было запросто прочертить двойную линию – белую с севера и черную с юга – и сделать ее официальным барьером.

– К слову сказать, – заметил Уэс, – две трети Атланты сейчас находятся как раз за нами. – Мэр ткнул большим пальцем за спину. – То есть семьдесят процентов населения. Но никто этого не видит. Тебе случалось листать путеводители по Атланте? Которые «Олимпикс» издает? Попадаются толстенные тома, прямо романы, а не путеводители. Так вот, поначалу я глазам своим не поверил – как будто за пределами Понсе-де-Леон не существует ничего, кроме мэрии, офисов Си-Эн-Эн и мемориального комплекса Мартина Лютера Кинга. Представляешь, карты… обрезаны снизу! Чтобы ни один белый турист не вздумал забрести на южную часть Атланты. Не обозначены даже Ниски-лейк или там Каскадные Высоты…

– Ну, меня это не больно расстраивает, – заметил Роджер.

– Меня тоже, – сказал Уэс, – но ты ведь понимаешь, о чем я? Как отгородить белых туристов от черного населения, когда оно, население это, составляет семьдесят процентов? А так – сделать черных невидимыми! Ну вот, а теперь, как видишь, мы едем по Пидмонт-авеню, вверх по холму. И как думаешь, к чему это я? – Уэс улыбался своей ироничной улыбкой.

– Даже не представляю, – признался Роджер.

– Как раз сейчас мы едем по южному холму Голубого хребта Аппалач. Вот почему весь район Каскадных Высот сплошь холмистый и в названиях часто встречаются слова «вершины» или «холм». Атланта стоит на возвышенности, это самый высокий город из всех крупных городов, выше только Денвер. Остальные находятся на уровне моря, это портовые города. Даже Чикаго. Атланта возвышается на тысячу футов. Это средняя цифра, она обозначена на картах. Однако некоторые в Атланте живут выше остальных; сам знаешь, что имеют в виду, когда говорят «стекает вниз по холму». Мы с тобой живем в лучших районах Южной Атланты, но не будем обольщаться. Все же это подножие, а не вершина.

Когда «бьюик» остановился у светофора на пересечении Пидмонт-авеню и Десятой улицы, Роджер вдруг заметил, что они не доехали всего несколько кварталов до того места, где он застрял в пробке среди развеселой черной молодежи. В тот субботний вечер этот накачанный верзила Фарик Фэнон самым наглым образом вторгся в его жизнь.

Мэр махнул рукой вправо:

– Пидмонтский парк. А знаешь, что за здание в-о-он там… справа… я как раз на него показываю?

Роджер понял, что Уэса, точно мальчишку, прямо-таки распирает от желания просветить невежду. Но это его, Роджера, территория. И он тут же ответил:

– «Пидмонтский ездовой клуб».

Уэс разочарованно:

– А-а, так ты знаешь…

– Я рассказывал тебе о том вечере, когда приехал домой к Макнаттеру? – Роджер в деталях описал события того вечера, особенно оскорбительную выходку черного увальня, наследника луисвильской компании, перед лицом разодетой публики на террасе.

Не услышав от Уэса никаких комментариев, Роджер повернулся посмотреть на того. Уэс сидел с кислой миной на лице – казалось, он ждет не дождется, когда Роджер закончит.