Текст книги "Мужчина в полный рост (A Man in Full)"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 54 страниц)

– Как… как вы сказали?… Бал в честь… больных СПИДом?

Ленор, когда-то первая леди штата Джорджия, в застольных беседах была незаменима, она справлялась с любой ситуацией, однако на этот раз попала в затруднительное положение. Склонив голову вбок, миссис Нокс приготовилась защищаться.

– Я, конечно, слыхал о таких балах, – не унимался Билли, – да только впервые вижу человека, который побывал там! – «Человека» вышло как «чека» – дома Билли говорил на привычном языке джорджийской глубинки, коверкая слова похлеще Чарли. Обычно Басе принимался хохотать еще до того, как заканчивал шутку; волна его смеха подхватывала других, и становилось уже не важно, что он там собирался сказать. – Я, Ленор, родился в старые добрые времена, черт меня дери! Мать честная, да когда я был мальцом, любой, подхвативший венерическую – вышло: «ве-е-ричскую» – болезнь, ходил все одно что с клеймом. – Билли обвел взглядом сидевших за столом мужчин, как бы призывая батарею отозваться залпом громкого хохота. – Если подцепил сифилис или там трипак, это же позорище! – Он поискал взглядом губернатора Нокса – старик не знал, как быть, поскольку предметом насмешки вроде как стала его жена – потом поочередно перевел взгляд на Хауэлла Хендрикса, судью Маккоркла, Ричмана, Чарли, Тэда Нэшфорда и Слима Такера. Чарли с судьей уже смеялись – обычно на таких вечеринках с попойкой они же и подначивали Билли, выдававшего свои фирменные остроты. – Могу припомнить кучу народу с ве-е-ричскими болезнями, а вот чтобы в их честь затевали мероприятия!.. – На Билли нашел очередной приступ веселья. – Да еще балы с танцами! С танцами, понимаешь ли! Что-то не слышал я чего-нибудь вроде: «Ночь трипака с рэпом до утра!» или «Выпьем рюмку коньяка за дорогого сифака!».

– «Хип-хоп в честь герпетиков!» – с натугой выкрикнул судья Маккоркл, держась от хохота за живот.

– «Привет, носитель спирохет!» – внес свой вклад Чарли, согнувшийся в пароксизме смеха.

– «Отдадим должное прыщам и гною на коже!» – выпалил Билли.

– «Рави Шанкар за твердый шанкр!» – снова отличился судья.

– «Поцелуем что есть силы полусгнившего педрилу!» – Билли уже попросту выл. – Теперь… теперь, если у тебя СПИД, ты прямо святой, блин! В твою честь банкеты закатывают! Танцульки устраивают!

– «Восславь и стремись постичь того, кто приобрел ВИЧ!» – пропел судья; выпучив глаза и разинув рот, он воздел руки небу на манер негритянских проповедников. Билли и Чарли от такого чуть не попадали.

– Что-то раньше прокаженных не приглашали на балы в их честь! – прокричал Билли. – Наоборот, привязывали тем на шею колокольчики, чтобы народ слышал и уносил ноги куда подальше! Сдается мне, так надо поступать и со всеми этими «спидоносами».

– Точно, – отозвался Чарли, – да только когда – вышло: «када» – будешь в Нью-Йорке, Сан-Франциско или там еще где, мать честная, ты просто оглохнешь от звона! Если уж в Атланте такое творится!

Билли и судья грохнули с новой силой. Чарли это только порадовало – он уже начал опасаться, что безнадежно отстал от этих шутников. Вот это да… вот так потеха! Настоящий, забористый юмор, как и должно быть в Терпмтине! Отлично провели время – именно для этого Охотничий домик с Оружейной залой и построены. Ну надо же: «Ночь трипака с рэпом до утра!» Или: «Выпьем рюмку коньяка за дорогого сифака!» А это: «Поцелуем что есть силы полусгнившего педрилу!» Ну, старина Билли, ну, сукин сын, и отмочил! Вот она, вечеринка по-нашему, по-простецки!

Чарли обвел взглядом сидевших, дабы насладиться видом гостей, хохочущих над солеными шутками, принятыми в Терпмтине. Однако гости удивили его. На широком лице Хауэлла Хендрикса застыло подобие усмешки, однако глаза не смеялись, настороженно перескакивая с Серены на юную Лидию, гражданскую жену Нэшфорда, с Лидии на Веронику Такер, сидевшую по другую сторону от Ричмана… Жена Билли, Дорис, хохотала от души, однако Серена снова смотрела осуждающе. А сгоравший со стыда Уолли, закатив глаза, совсем сполз со стула. «Гражданская» Лидия уставилась на сидевшего напротив Тэда Нэшфорда с приоткрытым ртом, как будто ждала подсказки: поднять уголки губ в улыбке или опустить в негодовании. Тэд сидел с точно таким же, как и у Хендрикса, выражением на лице – застывшая улыбка и беспокойный взгляд. Поначалу Чарли слышал прокуренный голос смеявшейся Летти, теперь же она откинулась на стуле, всем своим видом выражая тревогу. Слим Такер, стремясь доказать, что он прирожденный плантатор, растянул рот в широкой усмешке, однако лицо его было похоже на маску. Марша Ричман, сидевшая между Слимом и Хауэллом, мрачно глядела через стол на мужа. А уж Ричман…

…Его упитанное лицо и вовсе онемело. Он смотрел на жену, как бы говоря: «Ничего не поделаешь! Раз уж мы здесь, приходится терпеть».

Да что, черт возьми, происходит?! Это же Терпмтин! Оружейная зала! Святая святых мужского братства! Да что на них нашло?!

Вдруг с дальнего конца стола раздался высокий, пронзительный голос:

– Слушай, пап, а может, их всех того… ядерным оружием бомбануть?

Это был Уолли. Чарли опешил. Он даже не понял, о чем тот, но почувствовал в словах сына вызов. Сам голос выдал парня – поначалу с нотками легкомысленного веселья, а в конце – с дрожью. За столом установилась гробовая тишина. Треск разломившегося в камине полена показался грохотом лавины.

– Бомбануть? Кого? – не понял Чарли. Сжавшийся в комок, сын глядел на него как лесной зверек на дороге, ослепленный светом фар.

– Да всех… кто со СПИДом. – Ни намека на шутку; шестнадцатилетний парень и сам испугался собственной дерзости.

– Как это бомбануть? Зачем?

Тот с еще большей дрожью в голосе:

– А тогда те, кто не умрет, будут светиться в темноте, и ты вовремя заметишь их.

Когда парень дошел до «светиться», он едва не рыдал. За столом воцарилась гнетущая тишина – худший враг любого званого ужина.

Раздался натянутый смех судьи Маккоркла, который повернулся к Чарли:

– А сынок-то тебе еще фору даст! Надо же – «бомбануть»! Ха-ха-ха, ха-ха-ха…

Вмешательство судьи разрядило обстановку – все дружно поддержали его смех. Все, кроме Чарли – тот так и сидел с застывшим лицом. Наконец, взяв себя в руки, он метнул взгляд в сторону кухни и гаркнул:

– Мэйсон! Давай-ка гостям еще черепахового супа!

Между переменой блюд, пока негритянки в черной униформе с белыми фартуками уносили суповые тарелки, Серена поднялась со своего места и, пройдя мимо Чарли к выходу, жестом позвала его, шепнув: «Можно тебя на минутку?» – якобы для того, чтобы посоветоваться по хозяйственным делам.

Чарли встал, почувствовав, как застыло колено, и захромал вслед за женой в холл. Из залы еще доносился застольный гул голосов; Серена остановилась, посмотрела Чарли прямо в глаза и спросила:

– Зачем ты поощряешь Билли? Зачем позволяешь ему проделывать свои номера, эти ухарские шуточки?

Чарли, не понимая, в чем дело, зло огрызнулся:

– А что в них такого?

– Подумай хотя бы о Ричмане! – сдавленным голосом зашептала Серена. – Видел бы ты его лицо. Да и его жены тоже.

– Господи, да в чем дело-то?!

– Они ведь евреи, Чарли! Евреи!

– Ну да, я знаю, – возразил Крокер, защищаясь.

– Тогда тебе должно быть известно, что евреи слывут либералами. Для них… ну, ты понимаешь… для них вы все… ты, Билли, судья Маккоркл со своими выходками… с этим неприятием…

– Неприятием? – переспросил Чарли. – Да бог с тобой, Серена! Билли ни слова не сказал о неприятии. Всего-навсего…

– Ради бога, только не надо опять!

– Да я и не говорил ничего такого! Никто не говорил!

– А этого и не требовалось, Чарли. Джин и Марша прекрасно поняли, что именно имел в виду Билли. Впрочем, твой сын тоже все понял. Слышал, что он сказал?

– Да уж, слышал… – Чарли покачал головой. – Ушам своим не верю!

– Бедный мальчик, – пожалела Уолли Серена, – он хотел обернуть все в шутку… Но ты представь, каково ему было.

– Да уж, представил… Хотел бы я знать, к чему он… – Чарли замолчал на полуслове и покачал головой.

– Дело ведь не только в Ричманах и твоем сыне, – продолжала Серена. – Хауэлл тоже не знал, что и думать обо всем этом. А ведь он в рекламном бизнесе. Ты же знаешь, до чего все они чувствительны к…

– Чувствительны к чему, а, Серена?! – Крокер едва удержался, чтобы не повысить голос.

– Чарли, я же не нотации тебе читаю, – зашептала жена. – Просто хочу, чтобы ты понял – если тебе нужен Ричман, не стоит позволять Билли и судье, да и себе тоже… в общем, ты понимаешь, о чем я. Не забывай, что Ричман – еврей и либерал, что он входит в правления половины правозащитных организаций Атланты.

– Ладно, я тебя понял. О, господи, господи! – Чарли покачал головой, но больше ничего не сказал – Серена была права.

Оба вернулись к столу. Колено у Чарли болело сильнее прежнего, он заметно хромал. И куда они все катятся? То, что сказал Билли, было в самом деле смешно! Да и судья такое отмочил! «Отдадим должное прыщам и гною на коже!» И ведь с ходу придумал, а! В зале судебных заседаний, когда Опи Маккоркл произносил свою речь, всегда начинались такой галдеж и улюлюканье. «Отдадим должное прыщам и гною на коже!» Тут Чарли вспомнил о сыне… А его-то какая муха укусила? Все этот идиотский пансион в Новой Англии, куда Марта определила сына, этот злосчастный «Триниан»… Мальчишкам пудрят мозги всякой чепухой про либерализм, политкорректность… А здесь – Терпмтин! Здесь по стенам развешано оружие! Причем столько, сколько, может статься, нигде больше не увидишь! И если мужчина хочет открыто высказать то, что у него на уме, хочет вести себя по-мужски, то здесь для этого самое место. Да и где же еще?

Коронным блюдом в Терпмтине были, разумеется, перепела, которых подавали с соусом, приготовленным тетушкой Беллой по собственному рецепту. К перепелам шли нарезанный тончайшими ломтиками окорок, копченный дядюшкой Бадом, картофельное пюре, окра, листовая капуста, фасоль с луком, отваренная в ветчинном жире и приправленная уксусом. А еще – ветчинные лепешки, испеченные тетушкой Беллой, два вида хлеба: маисовый и мягкий, душистый «Салли Ланн». Все это ставилось на стол одновременно. Городские, к собственному удивлению, с удовольствием съедали тушеные овощи тетушки Беллы – всю эту капусту, фасоль и прочее. Не только взрослые, но и молодежь, в лучшие годы своей жизни предпочитающая картофель фри и салат-латук. Даже Ричман, горожанин до мозга костей, насчет которого Чарли так беспокоился, ел с аппетитом.

По сложившейся традиции, на плантациях Южной Джорджии хозяева обычно не баловались европейскими винами, однако Чарли обнаружил, что густое, слегка пряное немецкое белое вино «Гевюрцтраминер» превосходно сочетается с перепелами и овощным гарниром тетушки Беллы. И он вот уже в который раз осушал свой бокал. Как, впрочем, и Билли Басе. Ощутив прилив кипучей энергии, Чарли перегнулся через Франсин Хендрикс, на которую почти не обращал внимания – ну и плевать! – и позвал:

– Эй, Джин! Как тебе – вышло: «те» – перепелочка, а?

– Великолепно, Чарли! – откликнулся Ричман, причем с таким энтузиазмом, какого не проявлял за весь вечер. – И вот это тоже! – Он показал вилкой на окру, капустные листья и фасоль. – Но перепелка… Перепелка – это что-то!

– А то! – воскликнул Чарли. – Каждая птаха обошлась в четыре тыщи семьсот восемьдесят четыре доллара!

Разговоры вдруг разом стихли, и снова стал слышен только треск дров в камине. Ричман переспросил:

– Четыре тысячи семьсот восемьдесят четыре доллара?

– Точно, – подтвердил Чарли, довольный собой. – Если взять то, во сколько обходится содержание этого местечка, да потом разделить на подстреленных птах, как раз и выходит!

– Невероятно! – поразился Ричман.

Чарли почувствовал, как все вокруг так и застыли. Слишком поздно он сообразил, что причиной тому совсем не цифра, а та… вульгарность, с которой он заявляет об этом. Крокер увидел, как на противоположном конце стола Серена медленно качает головой.

Пришлось ему замолчать. Потрескивали дрова, на лицах беседовавших друг с другом гостей метались блики света и тени, кабаньи головы грозно топорщили клыки, а свернутые кольцами гремучие змеи только что не плевались ядом. Обескураженный, Чарли сидел с тяжелой головой и не желал признаваться самому себе в том, что перебрал.

Очередная неловкость возникла, когда судья Маккоркл, также употребивший слишком много «коричневого виски» и «Гевюрцтраминера», да еще прихвативший пару рюмочек маисового ликера, принялся разглагольствовать прямо поверх голов «гражданской» Лидии, Уолли и Дорис Басе, стремясь донести свою мысль до Бичема Нокса.

– Не, Бичем, не-не-не… – зычным голосом, на манер коренных обитателей округа Бейкер, вещал судья, – с Техом сейчас ведь как? Придется обращаться с заявлением nolo contendere [18]18
  Не желаю оспаривать (лат.).


[Закрыть]! Точнее, no-li-mus contendere. Неправильный глагол, первое лицо, множественное число. Никакого, к черту, футбола не будет!

– С чего это вы взяли, Опи? – не понял старик-губернатор.

– Так ведь – вышло: «такэть» —…у нас терь новый тренер… с нимбом вокруг башки. Тоже мне, возомнил ся блюстителем успеваемости! Что удумал – не уложится парень хотя бы в два с половиной балла, не выйдет осенью на поле в составе «Бульдогов». Нет, кроме шуток. И запала же ему такая мысля, идеалисту хренову! Бумажки еще не подписаны, а бывшие выпускники уже в ярости. И я с ними! Конечно, образование – дело хорошее, и успеваемость надо держать на уровне… Но если ты футбольный тренер и любишь футбол, ты просто обязан быть тупым как пробка. А успеваемость тебя не колышет! Не колышет, и все тут!

Судья принадлежал к выпускникам Университета Джорджии, там он прошел основной курс и впоследствии специализировался на юридическом. Он был ярым фанатом «Бульдогов» своей альма-матер, одним из многочисленных болельщиков, по всей Джорджии толпами ревущих на стадионе. Судья отличался образованностью, но зачитывался «Соперниками с незапамятных времен» – хронологией битв между командами Университета Джорджии и Технологического, первая встреча которых состоялась еще в 1893 году. Тогда обе команды обвинили друг друга в привлечении посторонних игроков, не являвшихся студентами их учебных заведений. Питомцы Университета, чья команда проиграла со счетом 28:10, начали скандировать: «Врешь! Врешь! Врешь! Но нас не проведешь! Рефери из Теха, на мыло пойдешь!» Книга лежала у судьи на прикроватной тумбочке. Для судьи, одного из старейших выпускников Университета и влиятельнейшего политика с солидной поддержкой среди населения юго-западной части штата, всегда было забронировано несколько мест. Причем независимо от того, где играли «Бульдоги» с «Желтыми футболками» – на стадионе Стэнфорда в Афинах или на стадионе Бобби Додда в Атланте, принадлежавшем Технологическому.

Впервые в голове у Чарли мелькнула здравая мысль: футбол… футбол в Джорджии… Апрельский вечер. Убеленный сединами Опи Маккоркл, известный судья, знаток латыни… Такой же седой Бичем Нокс, бывший губернатор, имеющий немало заслуг перед штатом Джорджия… Вот сидят они в Оружейной, посреди перепелиной плантации в двадцать девять тысяч акров, и говорят… о футболе! Футболом одержимы все, перед этой темой никто не устоит. Она так традиционна для Джорджии, что никто в этом не видит ничего примечательного. Прямо сейчас в разных уголках штата, в самых неожиданных местах кто-нибудь да говорит о футболе. О «Бульдогах», «Соколах» или какой еще местной команде, по правилам Игры нареченной именем свирепой твари: «Диких кошках», «Питбулях», «Ягуарах», «Медянках»… Он, Чарли, этот парень «Шестьдесят минут», был одним из великих героев, своими подвигами разжигавших эту самую одержимость. Но все же как такое происходит? Как такие мудрые старики становятся одержимыми? Как, черт возьми? У Чарли, накачавшегося маисовым ликером и «Гевюрцтраминером», заболела голова.

Сидевший напротив Билли Басе опрокинул очередной бокал «Гевюртцтраминера» и выкрикнул:

– На твоем месте, судья, я бы не стал покамест распускать нюни. У ребят из Теха и своих забот полон рот!

– Бьюсь об заклад, все это цветочки по сравнению с нашим тренером Матиасом Спонджем, этим херувимом! Жалкий червяк!

– Э, нет, судья… – ответил Билли.

– Что значит «нет»? – взревел судья.

Оба перекрикивались до того громко, что остальные замолчали.

– Знаешь нашего Фарика Фэнона?

– Да уж, – подтвердил судья, – слышал: «Фарик Фэнон круче всех!» А что такое?

Билли разинул было рот, но так ничего и не сказал. Помолчав, он пробормотал:

– Ну, скажем… в общем… парень вроде как не управляется со своей пушкой – стреляет как бог на душу положит.

Последовал взрыв хохота; Билли хотел было продолжить, но снова замолчал – так и остался сидеть с открытым ртом.

– В смысле? – спросил судья.

– Чего не скажу, того не скажу. И так уже наговорил порядочно.

– Да ладно, Билли, не ломайся, – принялся уговаривать судья, – раз уж начал говорить, так договаривай, не томи.

– В самом деле, чего это ты заскромничал, – поддержала судью Летти.

– Нет уж, – стоял на своем Билли, – не стоило мне рот раскрывать. Да и об чем речь-то… так… слухи одни…

– Что-то не верится, – возразил Нэшфорд. – Слабая отговорка!

На то же самое напирали и остальные, больше всех – Летти Уизерс, все повторявшая: «Скромность мальчикам не к лицу, Билли!»

Билли едва заметно, одним уголком губ, смущенно улыбнулся и устремил мечтательный взгляд к потолку. Очевидно, в его большой голове происходила нешуточная схватка: с одной стороны, его удерживала необходимость хранить тайну, с другой, так и подмывало выболтать секрет, став центром внимания.

К всеобщему удивлению, верх взяла необходимость сохранить тайну.

– Нет, нет, нет… Не могу, – сказал он, опустив глаза и качая головой. – Обещая держать язык за зубами. Да и нет в этом ничего… так… болтают всякое…

Летти, Опи, Тэд Нэшфорд… все поддразнивали его, а жена Дорис сверлила неодобрительным взглядом.

На десерт подали пирог трех видов: с орехами пекан, с лимонными меренгами и яблочный. И три вида мороженого: ванильное, персиковое и мятное. Все было сделано в Терпмтине; мороженое сбила вручную тетушка Белла с помощницами, прямо на заднем дворе, у входа в кухню, о чем Чарли не преминул сообщить гостям. После десерта зазвучал… дружный хор, воздававший хвалу великолепному ужину. К которому присоединились даже Джин и Марша Ричманы.

Чарли обратился к дворецкому:

– Мэйсон, позови-ка тетушку Беллу на минуту.

Пришла тетушка Белла – полная, темнокожая, с седыми волосами, которые она зачесывала назад, собирая в тугой пучок. Языки пламени из камина отражались на ее лице и голых руках, которые уже блестели от кухонного жара. Негритянка вытирала руки о большой передник, вроде тех, что носят рабочие. Видно, кухарка уже привыкла к этим вызовам, потому что, глядя на Чарли и гостей, тут же заулыбалась.

– Тетушка Белла, у тебя небось уже в ушах звенит, – пошутил Чарли. – Уж так стряпню твою нахваливают, так нахваливают!

И в самом деле, восторженные отзывы исходили не только от завсегдатаев, вроде Билли Басса с женой и судьи, но и от Франсин Хендрикс, Ленор Нокс, «гражданской» Лидии, да и – удовлетворенно отметил про себя Чарли – Джина Ричмана тоже, хотя его тихий голос потонул во всеобщем веселом гвалте.

Марша Ричман с улыбкой повернулась к тетушке Белле и, глядя прямо на нее, тоненьким, жеманным голоском южанки из высшего общества сказала:

– Как вам только удается такое? По правде говоря, я не очень люблю все эти овощи – окру, капусту, фасоль, – но ваши у меня прямо во рту растаяли! Поделитесь секретом.

Негритянка широко улыбнулась и, откинув голову, вся затряслась в глубоком, грудном смехе:

– Милости просим в царство… жира!

Вокруг так и грохнули. «Милости просим в царство… жира!» Это что-то! Ну, тетушка Белла… ну, отколола номер! Даже Чарли не слыхал от нее такого! Все чуть ли не в конвульсиях бились! Все, да не все. Чарли заметил, что Марша Ричман хотя и улыбается, но как-то натянуто. У нее был такой вид, будто ее только что смертельно ранили – в самое сердце.

После ужина Чарли повел гостей на выложенную камнем террасу в задней части Оружейной. Он заранее наказал Мэйсону позаботиться о том, чтобы лампы на террасе были потушены – не хотел, чтобы электричество умалило красоту ночного пейзажа, призванного впечатлить гостей. Встав рядом с Ричманами, он собирался в полной мере насладиться их восхищением.

И те его не подвели.

– А-а-ах! – восхищенно выдохнула Марша.

Огонь!

В отдалении, посреди опустившихся на плантацию вечерних сумерек, полыхала громадная дуга пламени. Силуэты высоких сосен на заднем плане казались гигантской решеткой. В воздухе висел резковатый запах паленой травы и горящих сосен.

Довольный Чарли шумно вдохнул и выдохнул:

– Да-а-а… Такое нигде больше не увидишь…

И в самом деле, резковатый аромат заставлял его сердце биться чаще, пробуждая в душе чувства, которые он не в силах был выразить словами.

– Ух ты, вот это да! А что это, Чарли? – спросил Джин Ричман.

Крокер обрадовался – наконец того проняло. Впервые за весь вечер Ричман очнулся от летаргического сна.

– Поля подожгли, – пояснил он.

– Да? А для чего?

– Если весной не поджигать, зарастут всякой травой да диким виноградом. Получится совсем как у Кролика Питера в зарослях ежевики.

– Что-то не припоминаю такой сказки, – признался Ричман.

– Ну, одним словом, зарастут так, что об охоте можно будет забыть. Сквозь такие заросли и собака не продерется.

Чарли любовался произведенным эффектом – Ричман глядел на огонь с отвисшей челюстью.

– Но как вам… как вам удается…

– …Держать пламя под контролем?

– Да.

– Так там мои ребята… человек – вышло: «чек» – двадцать… они и следят за огнем. – У Чарли мелькнула мысль о том, что не стоило бы называть чернокожих работников «мои ребята», раз уж Ричманы – евреи и такие либералы. Но мысль мелькнула и тут же исчезла. – Почему и поджигаем поля ввечеру – роса выпадает, да и ветра нет. – Чарли вздохнул. – Обожаю этот запах. Правда-правда. Не придумали еще такие духи, которые хотя бы на йоту приблизились к этому аромату.

Ричман, все еще не отрывая глаз от полыхавшей вдали дуги, произнес:

– А вот интересно, как… – но прозвучало это у него как-то уж слишком равнодушно, в той самой отстраненной манере, в какой он обычно спрашивал, – …как в таком случае ведут себя представители дикой природы?

Чарли весело хмыкнул:

– Как? Бегут. Или летят. Их даже видно. Я столько раз бывал в подожженных полях… И кого там только ни увидишь… несутся впереди пламени… Я вот что скажу – змеи, а особенно гремучие, такое вытворяют! Вот говорят, они быстро ползают. Ну да не могут змеи уйти от огня – не та скорость. И что бы вы думали – они в землю зарываются! Представляете?! А как только огонь проходит, выползают и ну оттуда. Я ничего не сочиняю – сам видел! Конечно, надо быть осторожным – они не в самом благодушном настроении, земля-то еще горячая. И вот представьте: змей тьма тьмущая! Прямо как перед концом света! Зрелище не для слабонервных, скажу я вам. Так что звери знают, как вести себя при пожаре, ведь в лесах случаются пожары. Только черепахам приходится туговато – на следующий день везде валяются обгоревшие панцири.

Ричман повернулся к Чарли. В темноте невозможно было разглядеть выражение его лица, однако Крокер чертыхнулся про себя: «Вот черт! Ну кто меня за язык тянул! Нечего было распространяться насчет обгоревших панцирей. Разве не ясно – любой, кто называет зверье „представителями дикой природы“, ужаснется мертвым черепахам». Вслух же Чарли сказал:

– Не стоит горевать о черепахах. Уж они-то выживут. Они здесь с незапамятных времен.

– И что, в самом деле выгорает вся плантация? – поинтересовался Ричман.

– Ну да.

– В таком случае… куда же бегут все эти животные? И перепела?

– А-а-а, это… Ну, перед тем как поджечь угодья, мы везде оставляем «островки» – бульдозерами срезаем землю вокруг зеленых участков. А там – и деревья, и трава, и десмодиум, и кукуруза… в общем, все, чем кормятся перепела. Ну, и остальное зверье тоже. А уж к осени трава снова вымахивает, только без подлеска – тогда можно и охотиться.

– А сосны? Они разве не выгорают?

– Нет, если только мои реб… работники на плантации знают свое дело. У здоровой, высоченной сосны кора, понятное дело, обгорает, но само дерево остается. Кустарник – да… кустарник может выгореть. Ну да супротив природы мы не идем. В лесах ведь пожар – дело обычное.

Все умолкли, завороженные величественной картиной гигантского огня. Если долго смотреть на него, языки пламени складываются в какие-то причудливые образы. Ночь выдалась темная, небо затянуло облаками, и казалось, огонь плывет где-то за силуэтами сосен, которые, в свою очередь, то приближаются, то отходят, снова приближаются и снова отходят. Стало слышно, как впереди перекликаются работники: слов было не разобрать, только голоса.

В глазах Чарли то, что он сейчас показывал своим гостям, было одним из самых великолепных зрелищ, самых величественных симфоний на земле. Чарли довольно отметил, что в опустившейся темноте Ричман обхватил Маршу за талию, притянув к себе. Может, на того наконец подействовало очарование Терпмтина.

Постепенно все вернулись в Оружейную; Чарли предложил гостям чего-нибудь выпить. Однако Ричманы отказались, сославшись на усталость. Ноксы и доктор Тэд Нэшфорд со своей «гражданской» Лидией тоже решили лечь спать. Потом ушел Уолли, молча, не сказав ни слова. За ним – Слим и Вероника Такеры. Серена отправилась в Главный Дом, где для Ричманов была приготовлена комната – проверить, не нужно ли им чего. Оставались только Опи Маккоркл, Билли и Дорис.

Чарли решил воспользоваться моментом и поманил Билли в небольшую комнату в стороне от галереи главного входа. Прикрыв за собой дверь, он спросил:

– Билли, что, черт возьми, ты от нас утаил? Что это там насчет Фарика Фэнона?

Билли, поглощавший очередной стаканчик разбавленного водой бурбона, как-то странно ухмыльнулся, но ничего не сказал.

– Билли, да ты что! Это же я, Чарли!

Адвокат отпил и сказал:

– Зря я вообще рот раскрыл. Обещал ведь ему, что не буду болтать.

– Кому? Фарику Фэнону?

– Не-е-е… Инману.

– Инману Армхольстеру?! А он-то здесь при чем?

Билли снова замолчал. Он глянул на Чарли, но каким-то отсутствующим взглядом. Потом сказал:

– Ладно… Все равно Инман будет говорить с тобой. Как пить дать будет. Но пока – молчок. Только между нами. И никому, даже Серене. Обещаешь?

– Понятное дело.

– Так вот… Инман утверждает, что Фэнон изнасиловал его дочь.

– Что?!

– Именно.

– Элизабет?! Шутишь!

– Да какие тут шутки.

– Мать честная! Как же это он… они ведь были у меня… недели две тому назад! Инман, Эллен, Элизабет… Мы еще перепелов стреляли! Помнишь? Ты ведь тоже тогда был. Как же это случилось, а?

– Ну… Инман говорит, Элизабет была в комнате Фэнона… они там вечеринку затеяли… в честь Фрикника… в пятницу…

– В комнате Фэнона? В честь Фрикника? Какого черта ей понадобилось у Фэнона?

– Вроде как там были еще две девицы, из белых… и одна видела, что произошло… но теперь из страха все отрицает…

– Ну, дела… – Чарли отвел глаза, качая головой; потом снова посмотрел на Билли. – Знаешь, не верю я в это! А Фэнон? Вообще, что он за парень?

– Э, приятель, и не спрашивай, – ответил Билли. – Жаль, тебя не было на том собрании у «Стингерсов», когда Макнаттер знакомил парня со всеми. Чтобы Макнаттер еще раз пошел на это! Кошмар, да и только. Слыхал такое выражение: «встать в позу»? Так вот парень – чистые двести двадцать пять фунтов этой самой позы. Вышел с брюликами в ушах, на шее – вот такенная золотая цепь… Ноль внимания, кило презрения. Небось стоял и думал: «Собрались старые белые пердуны… из бывших». Макнаттер протягивает парню микрофон, а тот бормочет что-то нечленораздельное – ни дать ни взять, Пятую поправку к Конституции принимает. Смотрит на всех так, будто мы шваль какая, дерьмо у него под ногами. Представляешь себе спортивную знаменитость, с которой носятся как с писаной торбой? Ну, так это наш Фарик и есть.

– А Элизабет как? – спросил Чарли.

– Кто ж знает, – ответил Билли. – Видал ее еще в прошлом году – выходила из клуба. Видок цветущий, ничего не скажешь. Да они все там так выглядят.

– Да, аппетитная штучка, – заметил Чарли. – В прошлый раз, когда была здесь с отцом и матерью, не преминула продемонстрировать всем и каждому свою фигурку.

– И все же, Чарли… изнасилование есть изнасилование. Какая бы фигурка у девушки ни была…

– Да я и не имел в виду ничего такого! Так… к слову вырвалось. А что Инман?

– Инман думает. Ну да ты знаешь его – горячая голова! Уж не сомневайся – что-нибудь, – вышло: «чё-нить», – да предпримет. Пока же он в затруднении – ему ужас как не хочется, чтобы в связи с этой историей склоняли имя его девочки. К тому же дочери такого известного человека, как он. Вот только как тут избежать огласки? Да и Элизабет, говорят, слышать ничего не хочет о том, чтобы заявлять в полицию, беседовать с людьми из Теха или что еще. Инман решил обратиться в попечительский совет.

– Теха?

– Они с Холландом Джаспером, который там председатель, старинные приятели.

– Да-да, знаю такого…

– А в совете, понимаешь, многое поменялось… Слыхал, что удумали?

– Что?

– Решили разработать специальную программу по футболу. Якобы за последние десять лет Технологический сильно поотстал. А когда в футболе не ладится, нигде не ладится. Денег из бюджета выделяется меньше, взносы бывших выпускников тоже уменьшаются, да и баллы абитуриентов не на высоте. Словом, все не слава богу.

– Баллы абитуриентов, говоришь?

– Так Инман говорил.

– А ему-то какое дело до этих самых баллов?

– Ему – никакого. Но, видать, их с Холландом беседа пошла не так. Инман-то был уверен, что, как только расскажет Холланду о том, что случилось с его дочерью, тот бросит все и тут же протрубит сбор своей кавалерии. А Холланд начал юлить – мол, надо все взвесить, у студенческого совета есть свои методы решения таких проблем, то да се… Ну, Инман не выдержал и как заорет на него: «Какая такая проблема, идиот! Я не о проблеме говорю, а об изнасиловании! Изнасиловании!»

– Хотел бы я посмотреть на это.

– Ты ведь, Чарли, в курсе. Приоритет совета – футбольная программа. Они же и Макнаттера переманили из Алабамы, посулив тому восемьсот семьдесят пять тысяч в год и огромный дом в Бакхеде, и Фарика Фэнона, известного на всю страну игрока, заполучили… В любом журнале, в любой благотворительной буклетке, на любом флаере… везде красуется картинка с Фариком. Который уворачивается от соперников и прорывается вперед. Так что Инман вдруг оказался лицом к лицу с суровой реальностью.

– И как он, злится?

– Инман? Не то слово! Рвет и мечет. Хоть вяжи. Ох, что-то он затевает, нутром чую. Похоже, как раз сейчас подбивает людей из Теха против Джаспера. Потому и пришел ко мне, потому и рассказал. Попомни мое слово – и с тобой свяжется, обязательно. Только ты уж не подкачай, сделай вид, будто в первый раз слышишь. А то я ему клялся и божился – ни одна живая душа ничего не узнает.