Текст книги "Мужчина в полный рост (A Man in Full)"

Автор книги: Том Вулф

ГЛАВА 5. Морозильная камера самоубийц

Склад компании «Крокер Глобал Фудз», разместившийся в Сан-Франциско, находится совсем не в той живописной части залива, которая способна вдохновить поэта. Или даже путешествующего писателя, пусть даже тот и совершает вояж в отчаянных поисках новой темы. Склад находился в совсем другой части залива, на востоке, не со стороны Сан-Франциско, а со стороны Окленда, ближе к Эль-Серрито, округ Контра-Коста, прямо в низине у болот.

В те волшебные вечера, когда тихоокеанский туман заползает в город, а постояльцы отелей Ноб-Хилл бесстрашно отправляются на прогулку по невероятно крутым подъемам и спускам Пауэлл-стрит – наслаждаются вечерней прохладой, слушают задорные трели и металлический лязг трамваев, скорбные гудки сухогрузов в тумане, – словом, когда жизнь в этой части залива напоминает красивую оперетку 1910 года, всего в пяти милях к востоку, в округе Контра-Коста, нещадно пропекаемом солнцем по тринадцать-четырнадцать часов в сутки, над крышей склада скорее всего еще колеблется жаркое марево. Несмотря на позднее время – уже и звезды видны, – ртуть в градуснике застревает у отметки в девяносто градусов по Фаренгейту, опускаясь с трех часов дня всего на четырнадцать делений, и стоянка для работников склада – немощеная грунтовая площадка – до того прокаливается, что напоминает потрескавшуюся, запыленную и бесплодную поверхность Марса. Иначе говоря, «Крокер Глобал Фудз» представляет собой часть машинного отделения, водопроводный узел, технический отсек этого райского уголка – приморского побережья Сан-Франциско.

И вот именно в такой вечер, минут без пятнадцати девять, на складскую стоянку въехала «хонда», семейная легковушка, за рулем которой сидел молодой человек по имени Конрад Хенсли. Под фланелевой рубашкой и джинсами у него был полный комплект теплого белья, и потому кондиционер в машине ревел. Машина, поднимая столбы пыли, объехала рядов шесть или семь, пока водитель не нашел место у ячеистого забора с колючей проволокой. Глянув поверх забора в необъятное, усеянное звездами калифорнийское небо, молодой человек разглядел очертания канализационной подстанции, дымовой трубы завода «Болка Рэндеринг», сваленных в штабеля свай для строящейся скоростной автострады; прямо на него – казалось, рукой подать – надвигалось большое брюхо самолета, с ворчанием скользившего по воздушному пути к Оклендскому международному аэропорту. Таков был вид по эту сторону живописного побережья Сан-Франциско.

Парень открыл дверцу легковушки и вылез, отворачиваясь от мощных прожекторов на складской крыше. Упершись руками в поясницу, он сделал несколько наклонов, прямо как борец перед поединком. На первый взгляд парень и в самом деле мог сойти за атлета – высокий, молодой и, несмотря на стройность, крепкий. Рукава рубашки у него были закатаны, и под длинными рукавами футболки бугрились мышцы. Длинные пальцы на руках, еще полгода назад тонкие, теперь так раздались, что обручальное кольцо врезалось в кожу – непонятно, как же он теперь его снимет в случае надобности. У парня были темные глаза, длинные черные ресницы, светлая кожа и тонко очерченные губы; его принимали то за француза, то за испанца, итальянца, португальца, а то и грека, словом, за выходца со Средиземноморья – уж больно красив.

Поэтому он отпустил длинные усы – обычное дело среди молодых людей, стремящихся казаться старше, крепче и… грубее. Рубашка и выцветшие джинсы говорили о принадлежности их владельца к легиону молодых калифорнийских парней, занятых тяжелым физическим трудом, однако одежда была тщательно отутюжена. Судя по всему, в жизни Конрада Хенсли порядок играл не последнюю роль.

Однако в следующую секунду этот образчик четкости и безупречности со средиземноморским налетом смазывался – в нижнем белье и фланелевой рубашке парень обливался потом. На погрузочной платформе стояли двадцать, а то и тридцать фур с огромной надписью «КРОКЕР» по бокам; рев моторов болезненно отдавался у Конрада в голове, громкое шипение пневмотормозов раздражало до безумия. Ничего… надо взять себя в руки…

Он упал обратно в кресло «хонды». В плечи и поясницу болезненно стрельнуло. Нос заложило, и Конрад отхаркнул слизь в открытую дверцу машины. Нервная система протестовала против того, что ожидало ее в самом ближайшем будущем: восемь часов в морозильной камере самоубийц.

Взгляд Конрада затуманился – он смотрел дальше забора, завода и штабелей, дальше залива Сан-Франциско и Калифорнии вообще. Обычно такой взгляд появляется у человека, когда он задумывается о ничтожности собственной жизни-песчинки в необъятном и непостижимом замысле всего сущего. Если, конечно, этот замысел есть.

«Малиш у малиш!»

Понятно, что Сьюки об этом и думать забыла, но вот у Конрада фраза никак не шла из головы. «Малиш у малиш». Перед ужином они с Джил, захватив детей, отправились в круглосуточный магазинчик недалеко от дома. Джил несла Кристи, а он держал за руку Карла. Сьюки сама стояла за кассой; она увидела их и, расплывшись в широкой улыбке, воскликнула: «Малиш у малиш!» Конрад не сразу понял, что она имела в виду: «Малыши у малышей!»

Он даже покраснел – до того смутился. Ну да что возьмешь с камбоджийки, которая едва говорит на чужом языке. К тому же продавщица относится к нему с явной симпатией. Тогда почему его задели слова этой добродушной женщины? Да потому, что она оказалась близка к истине! «Малыши у малышей». Обоим родителям было по двадцать три; Джил так и вообще выглядела на шестнадцать, не больше. Разве это дело – двое детей в таком возрасте, да еще в наше время? Ко всему прочему Джил и сама иногда вела себя не лучше ребенка. Но тут же Конрад подумал, что ни к чему пытаться переделать Джил. И так не на кого опереться – в целом мире у него ни единой души. У других есть родители или там родственники, но у него… Его родители сами просят у сына взаймы! За те полгода, что Конрад работает на складе, и отец и мать – правда, по отдельности, потому как уже семь лет не разговаривают друг с другом, – пытались взять у него денег взаймы. «Взаймы». О жалких четырнадцати долларах в час они рассуждали как о целом состоянии.

Что ж, в какой-то мере это и было состоянием, по крайней мере для него, Конрада. Он сидел в старой дребезжащей «хонде» и в который уже раз занимался совершенно бессмысленным делом – прокручивал в уме свои ошибки. Если бы только Джил не забеременела, когда обоим было всего по восемнадцать! Если бы только он не предложил, да что там, не настоял на свадьбе! Если бы только они не завели второго ребенка! Он мог бы поступить в университет штата Сан-Франциско, а может, потянул бы и на берклийский филиал, а не прозябал бы два года в местном колледже. Имел бы уже настоящую работу… шагал бы вверх по карьерной лестнице… Сейчас же оставалась одна мечта: заиметь собственный домик в Дэнвилле и жить там всем семейством… Сидя в «хонде», Конрад отчетливо представил себе Дэнвилл – приятное, утопающее в зелени местечко с красивыми домиками и магазинчиками, оазис в двух шагах от тех трущоб, где они сейчас снимают квартиру… Сегодня день зарплаты, а это значит, что еще сто пятьдесят долларов прибавятся к уже накопленным четырем тысячам шестистам двадцати двум долларам восьмидесяти пяти центам. Конрад помнил сумму до цента. Еще год, и хватит на первый взнос… а остальное – в рассрочку. Собственный домик в Дэнвилле…

Взгляд Конрада упал на здание склада. В такой вечер темный силуэт склада, оставаясь за границей освещенного пространства, нависал чудовищем… Отец понятия не имел, как сыну достаются четырнадцать долларов в час, ни разу не поинтересовался. У отца за всю жизнь не было ни одной стоящей работы. Перед глазами пузырем замаячило лицо… борода с проседью… волосы, собранные в хвост… одутловатая, землистого цвета кожа… Отец в такой морозилке не продержался бы и десяти минут.

У Конрада ни с того ни с сего появилось нехорошее предчувствие. А вдруг в сегодняшнюю смену что-нибудь произойдет?.. Вдруг несчастный случай, вдруг его покалечит?.. Что тогда? Огромный японец из Сан-Франциско по прозвищу «Сумоист» из-за пустяка потянул спину и теперь не может ходить… На прошлой неделе Джуниору Фраю, одному из оки – так звали жителей Окленда, – заскользившим на льду паллетом раздробило лодыжку… У Конрада снова прихватило поясницу, а в носу скопилось столько слизи, что даже больно стало. Никогда еще он не чувствовал себя таким раскисшим, а ведь смена даже не началась… Не иначе как жди беды… Может, доехать до телефонной будки… позвонить и сказаться больным… отсидеться, будь оно неладно… Погрузчики частенько так делали…

«Ну-ка соберись! Будь мужчиной!»

«…Бум-пт-бум-пт-бум-пт…» – разнеслось над стоянкой.

Конрад глянул в зеркало заднего обзора и увидел пылевой торнадо, несущийся вдоль одного из ближайших к въезду рядов. Прогрохотало совсем рядом… сумасшедший визг электрогитар… вой хриплых голосов, вопящих… что?! Похоже на «Мозг сдох! Мозг сдох! Мозг сдох! Мозг сдох!».

Пылевая воронка в ярко-желтых лучах прожекторов с завываниями промчалась вдоль последнего ряда машин, развив сумасшедшую скорость… ужасные вопли… бум-пт-бум-пт… «Мозг сдох!»… Конрад обернулся; как раз в этот момент машина, резко затормозив и взметнув фонтаны пыли, устремилась прямо на его «хонду», стоявшую с распахнутой дверцей. От испуга Конрад пригнулся, вжимаясь в сиденье. Но в следующую секунду машина уже встала рядом, всего в каких-то дюймах от открытой дверцы. Мотор замер, вопли оборвались; в лучах прожекторов медленно оседало большое облако пыли.

В ушах у Конрада звенело, сердце едва не выскакивало из груди. «Что за идиот…»

Из ярко-красной машины обтекаемой формы и низкой посадки показался субъект с длинной шеей и сильно выпиравшим кадыком; на голову он нацепил бейсболку. Вульгарного вида тип распрямился в дымке оседавшей пыли и оказался одним из напарников Конрада по морозилке.

Взбешенный Конрад выскочил из «хонды» с криком:

– Ну ты, Кенни!..

– А-а-а… Конрад! – Парень широко осклабился. – Гонки на выживание, приятель!

– Гонки на выживание? Да ты с ума сошел, Кенни! Зашибешь ведь кого-нибудь!

Кенни, этого высоченного долговязого парня, тирада Конрада жутко обрадовала:

– Да лано те, Конрад. Эт чё! Так… небольшой заносец на обе оси.

– Вот-вот. Это тебя, Кенни, заносит на обе оси. Ты же ненормальный!

Кенни довольно хмыкнул. Он был одним из тех самых безбашенных оки, которые коптят воздух в американской глубинке. С жилистой, длинной шеей – когда он глотал, кадык прыгал вверх-вниз на фут, не меньше. Диковатыми бледно-голубыми глазами Кенни походил на северную ездовую собаку; жутковатая картина довершалась тощими усиками и двухнедельной растительностью на щеках и подбородке. На парне красовалась футболка с рекламой оклендской радиостанции «КУК»: «Смотри не проКУКуй: кантри-метал на 107.3 FM». Выше талии висел кожаный ремень шести дюймов в ширину, вроде тех, какими опоясывают себя штангисты. Парень был угловатым, кожа да кости, выделялись только руки – огромные, толще, чем у Конрада. На изнаночной стороне задранного козырька бейсболки виднелась нацарапанная фломастером надпись: «СУИЦИД».

– «Мозг сдох!» – Конрад неодобрительно покачал головой, не сумев, однако, удержаться от улыбки – так улыбаются непослушному ребенку, который хоть и проказлив, но все же мил и отлично знает об этом. – Ну и мерзость!

– Слыхал?

– Еще бы! Можно подумать, у меня был выбор. Да останься я дома, в Питсбурге, и то бы услышал.

Кенни снова хмыкнул, но поперхнулся кашлем и захлюпал носом, отхаркивая и сплевывая. Он начал подпрыгивать и нелепо взмахивать руками, подражая модным среди простых парней «металлюгам». И запел или, скорее, заговорил гундосым речитативом:

 
Хорош пургу тупую гнать!
Я буду щас тебе вставлять
Без всяких там вонючих слов,
Без всяких сраных слов!
Дошло или как?
Или прочистить чердак?
Ща кепку спилю, я сказал,
Кепку спилю, я сказал,
Я сказал! Я сказал! Я те чё, лох?
Мозг сдох! Мозг сдох! Мозг сдох! Мозг сдох!
 

– «Кепку спилю»? – не понял Конрад. – Это еще что такое?

– А ты чё, не в курсе? Ну, это вроде того, чё в моргах делают. Отпиливают верх черепушки, чтоб до мозгов добраться. Называется «кепку спилить». В тюрягах так болтают. Мол, на кого наскакиваешь, сукин ты сын, ща живо кепку спилю!

– Потрясающе, – фыркнул Конрад и тут же сплюнул мокроту. – Ты хоть понимаешь, Кенни, до чего она поганая… песня эта твоя? Просто тошно делается. А знаешь, что самое отвратительное? Что ты помнишь эту гадость наизусть!

– Да лано те… Это ж «Запеканка с гноем»! Последний хит! Ну-ка, чё покажу…

– Надо же… «Запеканка с гноем»! – все повторял Конрад, качая головой.

Кенни поманил Конрада к своей ярко-красной машине и тут снова закашлялся, зашмыгал носом – глубоко внутри, чуть ли не в самых легких, заклокотало. Машина была спортивной моделью с укороченной хвостовой частью и двумя дверцами; сбоку, оставляя за собой постепенно исчезающий, как на скорости, хвост, тянулась надпись: «RAPIER XSI».

– И как это ты только отхватил такую? – поинтересовался Конрад, снова чихая, кашляя и отхаркиваясь.

– А, неважно… Глянь лучше, какая цаца!

Кенни открыл дверцу, откинул сиденье вперед и жестом пригласил Конрада заглянуть в салон. Конрад сунул голову внутрь. Заднего сиденья не было совсем – вместо него всю длину салона, от переднего сиденья до заднего стекла, занимал кусок фанеры. В фанеру были вмонтированы две огромные стереоколонки.

– Двадцать дюймов, приятель. Барабаны грохочут ого-го! Аж волосы шевелятся и уши хлопают! Вот те крест! Правда, хлопают. И ребра дребезжат. У таких колонок знашь скоко ампер… Дай-ка еще кой-чё покажу.

Кенни повел Конрада к багажнику. Оба одновременно закашлялись, зашмыгали носами, втянули в себя и сплюнули мокроту. На дне багажника громоздились пара больших, направленных на колонки вентиляторов, сеть проводов и прочая аппаратура.

– Видал какие? Эт чтоб колонки охлаждать. Не то враз перегорят. Прикинь?! Пожар начнется, кроме шуток!

Конрад выпрямился и смерил Кенни долгим взглядом.

– И сколько же ты заплатил за это, Кенни? – «Заплатил за это, Кенни» прозвучало тонко и сипло; Конрад откашлялся.

– За вентиляторы-то?

– За все: вентиляторы, колонки… – Конрад жестом показал на машину. – За всю эта штуковину.

– Да лано те, «Эй-Джи-Ти» заплатила. – Кенни с силой втянул носом, сплюнул и потер глаза. «Эй-Джи-Ти» пользовалась известностью в округах Аламида и Контра-Коста – компания предоставляла ссуды. Внезапно глаза Кенни вспыхнули. – А знаешь чё… с такими колонками можно и бумнуть. Я уже пробовал.

– Бумнуть? Это как?

– Не знаешь, чё ли? Проезжаешь мимо тачек на стоянке, да? Врубаешь на полную катушку – у тачек, понятно дело, сигнализация орет, сечешь? – Кенни говорил на манер оки – с вопросительной интонацией. – Я тут прошвырнулся по Дэнвиллу… знаешь, квартальчик есть… ну, где у домов такие большие, старые крыши… из шифера или черепицы – фиг его знает… Вощем, тачек шесть или восемь бумнул…

Конрад в ужасе воззрился на него:

– Надеюсь, ты не «Мозг сдох» врубил?! Дэнвилл такой славный городок.

Кенни, расплывшись в улыбке, кивнул на «хонду» Конрада и прохрипел:

– А чё се такие не поставишь? – Прокашлявшись, прибавил: – Мошь без напряга установить парочку. По двадцать дюймов.

– Ага, отличная идея, Кенни. Только как же я без заднего сиденья? У меня жена и двое детей.

А-а-а… Тада да… тада понятно…

И к чему мне «бумить» в Дэнвилле? Мне Дэнвилл нравится. Я хочу там жить. Собираюсь купить дом.

Конрад шмыгнул носом, глотая слизь, и презрительно махнул в сторону ярко-красной машины:

– Кенни, это же не одна тысяча долларов! И все ради чего? Я вкалываю в этой морозилке с единственной целью – заплатить взнос. Как только перееду в Дэнвилл, только меня здесь и видели. Близко к складу не подойду.

– Ну да, ну да… понятно… Слышь, Конрад, да ты расслабься. Брось всякие заморочки.

– Нет, Кенни, ты не прав, – возразил ему Конрад. – Я должен напрячься. И тебе советую. Ты хоть раз к себе прислушивался? А ко мне? А к кому другому из нашей морозилки? Все же кашляют, чихают, глотают таблетки. У всех течет из носа, и это в Калифорнии, где жара круглый год. А мы, все до единого… Да ты садись, Кенни, садись, послушай хоть раз.

– Да лано те, это ж так… ерунда… всего-навсего насморк. Пустяк.

– Всего-навсего? Ну нет, это гораздо серьезнее, чем ты думаешь.

– Слышь, – сказал Кенни, – платят здесь что надо, по четырнадцать долларов в час. Где еще столько отвалят? Где еще дадут работу? Работы, Конрад, нет. Нет, и все тут! Дерьмо! Так что забей и оторвись. Вруби на полную!

– Нет уж, Кенни. Да ты сам подумай. Вот что, скажи, будет с тобой через пять лет?

– Через пять лет… – Кенни помотал головой. – Говоришь, дом в Дэнвилле? Ну, удачи те, приятель. Надеюсь, так оно и выйдет. Да токо не с этих денег. Ну, может, родичи помогут – подкинут деньжат…

Конрад невесело засмеялся:

– Тоже мне шутник. Это я им подкидываю… А с чего ты взял, что мне не удастся скопить?

– А кому удавалось-то? Я таких не знаю. Хошь не хошь, а рано или поздно все равно напорешься на лысую суку в костюме.

– Какую суку? В каком костюме?

– Ты чё, не слыхал «Смерть в рассрочку»? И про «Кинул ласты» не знаешь?

– Нет, не слышал и не знаю.

– Ну ты, Конрад, даешь! Чё, в натуре не слыхал? Вот это:

 
Ты протираешь штаны с девяти до шести,
Чтоб в положенный срок по кредиту платить,
Ты идешь на ковер, ты глотаешь дерьмо,
Ты горбатишься, не видя вокруг ничего,
Ты готов жопу рвать для положенной суммы,
Ты ползешь в колее, куда загнали тебя
Эти лысые суки в костюмах.
Ну, давай, покупай себе смерть в рассрочку,
Сдохни ради платежа, доходи до точки,
Получи суперприз – до последнего вздоха и суммы,
Тебя будут иметь эти лысые суки в костюмах!
 

Конрад вздохнул и внимательно посмотрел на парня:

– Знаешь, Кенни, что с тобой не так? Ты веришь в эту чепуху. Ты принимаешь эту дребедень за чистую монету.

– Да лано те, Конрад!

– Кто, думаешь, сочиняет такое? Те, кто ходит в костюмчиках с галстуками, кто живет в больших домах вроде тех, что в Дэнвилле, вот кто. Они наживаются на таких, как ты, забивают вам мозги всякой дрянью. Они лишают воли, заставляют сказать «Нет!». Послушай моего совета, Кенни. Выкинь из головы «Запеканку с гноем», «Гонки на выживание» и… что там еще?.. «Инцест». Перестань слушать этот… мусор!

– А я говорю – само время те расслабиться.

– А я говорю – пора тебе, Кенни, поднапрячься. – Конрад постучал пальцем по лбу. – Подкрутить вот здесь, а то винтики разболтались.

Конрад развернулся и пошел к «хонде» – взять с переднего сиденья коробку с обедом. Кенни загоготал; его дикие подвывания напомнили Конраду о том, сколько раз их ночные смены начинались именно так. Кенни просвещает его насчет очередной тошнотворной песенки в стиле «кантри-метал» или похваляется очередной мерзопакостной выходкой, а он, Конрад, ужасается и с возмущением отворачивается, в то время как Кенни его реакция забавляет до чертиков. Конрад отлично понимал, что со своим серьезным отношением к жизни и любовью к порядку выглядит в глазах Кенни простаком. Здесь, на складе, Кенни был королем всех этих «гонщиков на выживание», а за «гонщиками» был явный перевес, их было гораздо больше, чем упрямо карабкавшихся вверх. Конрад вспомнил мистера Уайлдротски, преподававшего курс американской истории в колледже округа Маунт-Дьябло, – старомодного господина из шестидесятых, с бакенбардами, зауженными вверху и широкими внизу, в очках с тонкой оправой. Мистер Уайлдротски вечно толковал о «рабочем классе» да «буржуазии», все показывал иллюстрации с черными от грязи шахтерами… Привести бы старика Уайлдротски сюда, на склады, показать, как выглядит «рабочий класс» сегодня, в наше время… показать Кенни и всех этих «гонщиков»…

Морозилка была чем-то вроде склада в складе – огромная камера в конце складского помещения, отгороженная стеной, обитой оцинкованными листами с клепкой. Дверь в морозильную камеру была не меньше амбарной, все из тех же оцинкованных листов, только вся помятая, как старое жестяное ведро; сейчас ее распахнули, отведя по рельсу. В начале смены дверь открывали, и становился виден толстый полог из винила, весь в маслянистых пятнах и ледяных наплывах. Чтобы не выпускать холодный воздух, рабочие входили и выходили через щель посередине полога. Температура в камере поддерживалась ровно ноль градусов по Фаренгейту.

Окон внутри не было – круглые сутки в камере стояли промозглые серые сумерки. На металлических стойках трехэтажными штабелями лежали картонные упаковки с тоннами рыбы и мяса. Под самым потолком виднелись хитросплетения серых, обитых оцинкованным металлом вентиляционных труб, напоминавшие кишки. Между трубами пролегали полоски люминесцентных ламп, испускавшие слабый голубоватый свет. Казалось, что жуткий холод заглушает его – все выглядело каким-то блеклым, бесцветным.

Дожидаясь начала смены, Кенни, Конрад и еще около тридцати погрузчиков стояли прямо у входа в морозильную камеру. Парни облачились в серую униформу – мешковатые, на подкладке робы с меховыми воротниками и перчатки, – которую выдавали на складе. На спинах курток большими желтыми буквами было выведено: «КРОКЕР»; под люминесцентными лампами надпись светилась кислотно-желтым. Под робу каждый погрузчик надевал нижнее белье, рубашку, свитер, стеганый жилет, спортивный костюм и до того раздувался, что своим видом напоминал толстого увальня – эмблему шинной фирмы «Мишлен». Кени натянул на голову капюшон спортивного костюма; из-под капюшона остался торчать поднятый вверх козырек бейсболки с надписью «СУИЦИД». В тени козырька сверкали диковатые глаза парня. Среди погрузчиков было трое черных, еще трое китайцев, японец и мексиканец, но в основном на складе работали оки, парни вроде Кенни, – половина из них переняла его моду, обвесившись «суицидными» причиндалами. Парни называли себя «гонщиками на выживание», а морозилку – морозильной камерой самоубийц; название никак не шло у Конрада из головы.

Глядя на струйки пара из носов и ртов погрузчиков, легко было представить, до чего же холодно в морозильной камере. Если какой погрузчик пробовал по глупости работать без перчаток, он потом сильно жалел об этом. Погрузчики управляли подъемниками – маленькими, но мощными электрокарами, – на которые грузили заставленные картонными коробками паллеты и перевозили их в другую часть склада. Погрузчик стоял на уступке за металлическим корпусом, закрывавшим мотор. Управлять электрокаром было легко. Но стоило дотронуться до рычагов или рукояток голыми руками, как кожа прилипала к металлической поверхности намертво. Нечего было и думать освободиться от морозной хватки.

По одну сторону от входа стоял деревянный стол, за которым сидел бригадир ночной смены Том, уже немолодой – в морозильной камере сорок восемь считалось порядочным возрастом – и огромный в своей клетчатой куртке поверх остальных одежд. На голову Том нахлобучивал темно-синюю кепку спасателя, закрывавшую лоб и уши, – макушка большой круглой головы сразу до смешного уменьшалась. Выдыхая клубы пара, бригадир изучал лежавшие на столе распечатки нарядов. К воротнику куртки у бригадира был прикреплен маленький, цилиндрической формы микрофон.

Парней начал пробирать холод – все дружно зашмыгали, зачихали, закашляли, сплевывая. То один, то другой харкал прямо на пол – Конрада передергивало от отвращения.

Из развешанных по стенам громкоговорителей зазвучал глубокий голос Тома:

– Так, ребята… для начала – парочка сообщений. Есть новость хорошая и есть плохая. Начну с плохой. Поступила жалоба от «Болка Рэндеринг» – кто-то из наших оставляет свои машины на их парковке и устраивает пьяные сборища… Кенни!

– Э-э-э… – возмущенно протянул Кенни. – Я-то тут при чем?

– А при том! Две ночи назад, точнее, утром – солнце уже взошло – приходит их смена, а на парковке валяются парни, нажравшиеся всрачь. Да еще и стерео грохочет: «Жри-сри!» Еще на подъезде слышно было: «Жри-сри! Жри-сри! Жри-сри!» Отлично, ничего не скажешь! Красота, да и только!

– У-у-у… о-о-о… – с шумным одобрением отозвались «гонщики».

– «Жри-сри»? – переспросил Кенни, притворно ужасаясь. – Это, случаем, не из «Инцеста»?

– Как бы там ни было, а звучит отвратительно, – грохотал в акустической системе голос Тома. – В «Болка Рэндеринг» ведь и женщины работают. Поняли, к чему я?

– У-у-у… о-о-о… – уже в полную силу загудели парни. Забота Тома о женщинах из «Болка Рэндеринг» показалась им нелепостью, достойной всяческого осмеяния.

Том неодобрительно покачал головой:

– Ладно, смейтесь-смейтесь… Но если не прекратите устраивать оргии, кое-кому придется испытать что-нить вроде «инцеста» на своей шкуре. Поняли? – И, предупреждая очередной взрыв гиканья и улюлюканья, Том поспешно продолжил: – Так, а теперь хорошая новость. Мы выходим на неплохие обороты, да и месяц кончается – похоже, ночка выдастся легкой. Так что, ребята, как только разделаетесь с нарядами – все свободны. – Том всегда обращался к погрузчикам «ребята», когда взывал к их сознательности.

Снова вопли, только на этот раз полные ликования. Легкие ночи погрузчики любили. Под конец месяца многие заведения с собственными кухнями, рассчитывавшие бюджет на месяц, – гостиницы, кафе-закусочные, дома престарелых, больницы, тюрьмы – урезали заказы. Все это вело к общему спаду в бизнесе, однако выпадали и такие вот «легкие» ночи, когда погрузчики могли работать семь, шесть, а то и пять часов, в зависимости от наряда, а плату получали как положено – за все восемь.

Парни столпились вокруг стола бригадира, разбирая распечатки нарядов, стопкой лежавшие в сетчатой корзине. Огромная, наводящая тоску морозильная камера заполнилась шарканьем резиновых подошв по бетону, визгом электрокаров, мощными ударами сотрясаемых током карданных валов, громыханием колес.

Конрад прикрепил свою распечатку зажимом на планшет перед рукоятками. И только потом посмотрел, что в ней. «Санта-Рита». В носу защипало, и Конрад потер его тыльной стороной руки в перчатке. «Санта-Рита», находившаяся неподалеку от городка Плезантон, была тюрьмой округа Аламида, одной из восьми тюрем, в которые поставлялись продукты со склада. Заказы из «Санта-Риты» приходили регулярно – тюрьме требовалось много дешевого мяса. Конрад пробежал взглядом распечатку: двенадцать коробок говяжьей голени, ряд К, ячейка 12… Каждая коробка – восемьдесят фунтов. При загрузке паллета следовало начинать с самых тяжелых коробок, а наверх класть те, что полегче. Вот, значит, как начинается смена – предстоит тягать полтонны мороженых говяжьих голеней.

Конрад встал на подножку электрокара и надавил на педаль управления рычагами – машина с воем ожила. Конрад поехал вдоль ряда; впереди на лезвиях лежал пустой паллет. Парни вокруг уже старались вовсю, окрыленные предстоящей «легкой» ночью. По всей морозильной камере визжали моторы, скрипели резиновые ботинки, раздавались крики, вопли, проклятия, шлепки тяжелых коробок с замороженными продуктами… Погрузчики забирались в промерзшие ячейки стоек, шарили там, неуклюже заползали внутрь, а потом, покачиваясь, пятились назад, вытаскивая коробки – жирных серых обледенелых долгоносиков, с невероятным усердием копошащихся в ячейках стоек. И он – один из них.

Его пункт назначения – ряд К, ячейка 12 – находился в самой глубине сумрачной морозилки. Конрад заглянул на самый нижний уровень и разочарованно выдохнул, выпустив длинную струю пара. Уровень оказался пуст. Конрад заглянул на уровень выше – тот оказался заполненным на четверть, коробки лежали в конце двух деревянных поддонов, служивших полом ячейки. Конраду было не привыкать – он вскочил на кожух мотора электрокара, подтянулся и на корточках забрался внутрь, в ячейку, высота которой была всего четыре фута. Вперевалку, по-утиному, он пробрался в самый конец, к коробкам; доски поддона вяло, как будто нехотя, прогибались под ним. Опустившись на колени, Конрад обхватил рукой самую дальнюю коробку, уперся грудью в обледенелые глыбы и потащил на себя. Коробка не поддавалась, казалось, она крепко смерзлась с соседними коробками. Конрад попробовал сдвинуть ее рывками… он пыхтел… изо рта вырвались клубы пара… В ячейке темно… вокруг все замерзло… прямо ледяная скала. Конрад расшатывал коробку. Нагрузка на пальцы, ладони, руки, плечи была невероятная. Начали слезиться глаза, защипало веки.

Наконец, выдохнув облако густого, горячего пара, Конрад отодрал коробку и потащил ее на себя. Встав с колен на корточки, Конрад низко присел и попытался схватить восемьдесят фунтов тяжеленного смерзшегося мяса, не напрягая спину. Высота ячейки не позволяла выпрямиться – приходилось подтаскивать коробку к себе и нести на корточках к краю ячейки. Восемьдесят фунтов мерзлого мяса составляли больше половины собственного веса Конрада, и он едва выдерживал неимоверное напряжение. Несмотря на холод, щеки и лоб у него так и горели. У края ячейки Конрад опустил коробку и, крепко придерживая, наклонил. Мгновение он стоял, пошатываясь под тяжестью. Потом присел и опустил коробку на паллет. Когда же выпрямился, в поясницу ударила резкая боль. Он глянул себе под ноги…

Слезящимися глазами Конрад разглядел у себя под носом чуть заметные искорки – на усах поблескивали маленькие кристаллики льда. По лицу тек пот, из носа тоже текло, вот усы и начали обледеневать. Конрад снял перчатку и провел рукой по волосам. В волосах и бровях были маленькие сосульки, а на кончике носа рос настоящий сталактит. Конрад посмотрел на руку и сжал ее в кулак. Потом разжал, растопырив пальцы – они казались непомерно широкими. От постоянных рывков, от поднятия тяжестей пальцы раздались. Рука выглядела внушительно и в то же время нелепо – как будто принадлежала не ему, а человеку намного крупнее.

Конрад какое-то время стоял не двигаясь. Шум в морозильной камере перерос в хорошо знакомое веселое гудение. Со всех сторон доносились звуки работающих электрокаров… грохот падающих на паллеты коробок… крики… вопли…

– Гони, не спи! – ясно слышался высокий, в нос выкрик Кенни через несколько рядов.

– Гони, не спи! – хором откликались другие парни в бейсболках с такой же надписью, как у Кенни.

В ячейке неподалеку показался обледенелый долгоносик в бронированном шлеме… Херби Неудачник… Он прижимал к животу огромную коробку, изо рта у него ритмично вырывались струйки пара. Конрад не слышал Херби, но прекрасно знал, что тот бормочет вполголоса, – парень, возясь с мерзлыми коробками, всегда твердил одно и то же: «Мать твою… мать твою… мать твою…» Вдоль ряда лихо мчался на электрокаре невысокий, но жилистый «гонщик» Энерджайзер; бейсболка все с той же надписью на козырьке съехала ему на глаза, а капюшон тренировочной куртки торчал на макушке бугорком, делая парня похожим на эльфа. Несмотря на небольшой рост, тот отличался удивительной силой. На паллете его электрокара высилась гора коробок.