Текст книги "Мужчина в полный рост (A Man in Full)"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 54 страниц)

ГЛАВА 21. «Вот это Бакхед!»

Мэр вышел из маленького кабинета в комнату для приемов, и Роджер Белый сразу заметил в нем какую-то перемену, хотя не понял пока, в чем она состоит. Джордан был одет, как обычно, в безликий серый костюм. Правда, галстук на этот раз не «Взорвавшаяся пицца», а темно-красный, с бледным рисунком, но дело было не в галстуке. Тогда в чем?

– Брат Роджер! – Уэс Джордан добавил к уличному приветствию такое же пародийное рукопожатие и показал Роджеру на кожаный диван. Себе же подвинул кресло и сел напротив. На кофейном столике между ними лежала свежая «Атланта джорнэл конститьюшн» с большой цветной фотографией и статьей о землетрясении в Калифорнии.

– Брат Уэс, – улыбнулся Роджер Белый, – знаешь, ты как-то по-другому сегодня выглядишь. Только никак не пойму, что в тебе изменилось.

– Да, я теперь стал стройный и несгибаемый – то ли похудел, то ли портной постарался.

– Так ты за этим ходишь к портному?

– Нет, конечно, шучу, – сказал мэр. – Политики и юристы не должны шить костюмы на заказ.

– Вот я, например, юрисконсульт, но портной у меня есть, – насторожился Роджер Белый.

– Заметно. Эти приталенные пиджаки, острые лацканы… Кто тебе шьет?

– Некий Гас Кэрол. У него мастерская на Эллис.

– Ну, это хотя бы к югу от Понсе-де-Леон. И потом, ты же не выступаешь в суде? Если начнешь, советую купить такой же стандартный чехол.

– Какая разница? – недоумевал Роджер Белый.

– В тебе всегда будут видеть слишком образованного, слишком умного, а харизма начинается с «быть как все».

– На себе испытал?

– Нет, кто-то говорил. Не помню, кто. В Морхаусе, на семинаре по социологии.

– Все равно, – сказал Роджер Белый, – в тебе что-то изменилось. Просто я еще не понял, что.

Мэр пожал плечами и показал на газету:

– Читал? Может, видел по телевизору?

– Да нет, как-то не обращал внимания. – Роджер Белый рассматривал газетную фотографию. На ней была отчетливо видна длинная полоса холма, поднявшегося из-под земли и расколовшего надвое большое здание из дерева и бетона. «Побег естественного происхождения: землетрясение в Калифорнии силой 6,2 балла по шкале Рихтера воздвигло новый холм, который разрушил тюрьму округа Аламида в окрестностях Окленда. Погибли охранник и восемь заключенных. Еще двадцать заключенных пропали без вести, возможно, бежали».

– Отдел по связям с общественностью получил больше двадцати запросов о вероятности землетрясения в Атланте, – сказал Уэс Джордан с хорошо знакомой Роджеру ироничной улыбкой.

– И что вы ответили?

– По имеющимся источникам, в истории региона ни разу не было землетрясений. Ближайший геологический разлом проходит где-то в Теннесси. Тем не менее, мы обещали бдить. Так и вертелось на языке: «Через нас проходит другой разлом – расовый». Но я воздержался.

– Под названием Ф.Ф.?

– Что под названием Ф.Ф.?

– Расовый разлом.

– Да, – вздохнул мэр, – что правда, то правда.

– И ему я обязан твоим приглашением?

– Есть много причин, по которым я ценю твое общество, Роджер, но в данном случае это так, друг мой, это так.

– По крайней мере, в прессу ничего не просочилось?

– Смотря что считать прессой. – Мэр протянул Роджеру лист бумаги. – Взгляни.

Сверху тянулась витиеватая надпись в восточном стиле: «Охота на дракона». Дальше – строчка с координатами веб-сайта. Потом, видимо, девиз: «Открой двери в сознание!» Остальная часть страницы представляла собой сводку новостей. «Фарик Фэнон… Фрикник… обвиняется в изнасиловании…» Элизабет Армхольстер по имени не называлась, но автор так подробно указал общественное положение и бизнес ее отца – вплоть до уставного капитала не обозначенного напрямую «Армакско», – что это было равносильно фотографии особняка на Такседо-роуд со стрелочкой над ним.

– Господи, – ахнул Роджер. – Откуда это взялось?

– Знаешь моего пресс-секретаря, Глорию Локсли? Она мне это принесла сегодня утром. Скачала из Интернета. Потом позвонила кое-кому. Роджер, это читают в сети по всей Атланте!

– Что это за ерунда такая – «Охота на дракона»?

– Что-то вроде… сетевых колонок светской жизни. Там еще пишут в основном об арестах за мелкие дозы героина и распространение наркотиков на улице. Как мне объяснили, «Охота на дракона» – новый способ приема героина, без шприца.

– То есть они просто безответственные трепачи, – сказал Роджер.

– Беспринципные – да, но совсем необязательно безответственные. Глория проверила у Элайи Йела в полиции несколько их статей об арестах за наркотики – все факты подтвердились точка в точку. Конечно, они не такие важные птицы, как «Джорнэл конститьюшн». Тем не менее их информация о Фэ-ноне и Армхольстер вполне достоверна, сам видишь.

Роджер смотрел на мэра, широко открыв глаза, словно спрашивая: «И что все это значит?»

– Это вдвойне, втройне давит на «ответственные» СМИ, требуя освещения истории. Там тоже понимают – во всем городе на экранах будет то, что ты сейчас читаешь. Любая газета мечтает опубликовать такой материал, но у них нет достоверного источника. Никто не берется подтвердить слух. Армхольстер не обращался в полицию, потому что дочь умоляла его не подавать заявление – она слишком травмирована произошедшим, даже из дому не выходит (по крайней мере, так он мне сказал), – и сам Армхольстер в ужасе от мысли, что имя его дочери может появиться в прессе. В то же время он старается заручиться негласной поддержкой для возмездия, которое хочет обрушить на твоего клиента.

– Возмездие какого рода?

– Не знаю, но Армхольстер знаком со множеством влиятельных людей. Твоему клиенту грозит порядочная встряска. – Мэр опять улыбнулся. – Я сам не понаслышке знаком со множеством влиятельных людей.

Роджер Белый промолчал. Глядя на Уэса Джордана, он ждал, что тот скажет дальше, и гадал, что же в мэре показалось ему сегодня таким… необычным. В комнате для приемов появилось несколько новых йорубских статуэток.

– Но это не самое главное, – продолжал мэр. – Самое главное – наш человек в этом деле.

– Наш человек?

– Наш человек, Чарли Крокер.

– Ну да-а-а, – нарочито важно протянул Роджер. – И что?

– Да, он тот, кто нам нужен. Вне всяких сомнений. Парень «Шестьдесят минут». На улице все оборачиваются ему вслед – «Гляди, тот самый парень „Шестьдесят минут“!» Он-то хорошо знает, каково быть известным спортсменом, с какими нападками приходится сталкиваться. Знает, что такое человеческая зависть и обида. Знает, какого ничтожного повода иногда достаточно, чтобы обвинить звезду, знает, чем может обернуться любая мелочь. И сейчас самое время обратиться к нему – ситуация может взорваться в любой момент.

Роджер чувствовал, что в рассуждениях Уэса не хватает какого-то звена, но ограничился обычным:

– Угу.

– Да, это наш человек, – продолжал Уэс, – но, с другой стороны, есть серьезная проблема. Человек этот практически банкрот. Да. Со дня на день Чарли Крокер потеряет все. Уже конфискован корпоративный самолет, «Гольфстрим», большой, как пассажирский авиалайнер. Если Крокер полетит вверх тормашками, как очередной атлантский застройщик, страдающий манией величия до потери всякого чувства меры, его выступление в защиту Фарика Фэнона не будет иметь должного эффекта.

– А кто конфисковал корпоративный самолет?

– «ГранПланнерсБанк».

– Откуда ты знаешь?

– О, я в курсе новостей «ГранПланнерсБанка». Мы – то есть город Атланта – имеем там множество счетов, муниципальных и районных. Для банка это громадные средства. Речь идет о миллионах долларов в год, которые они пускают на кредиты благодаря нашим счетам. Громадные, просто громадные средства. Можешь мне поверить, для нас они расстараются, в лепешку разобьются. И это вопрос не только денег. Помнишь, в прошлый раз мы говорили о том, как принято вести дела в Атланте?

– Угу.

– Так вот, у крупных фирм вроде «ГранПланнерсБанка» есть одна особенность… Интересное дело, чем фирма крупнее, тем охотнее она… э-ээ… делает нам большие одолжения просто ради… ради того, чтобы все было гладко, спокойно, взаимо-образно, чтобы с черной администрацией все было на мази. Что-то вроде уплаты дани. Помнишь старика Помероя, какой исторический смысл он вкладывал в это выражение – «уплата дани»?

– Угу.

– «Это один из способов обеспечить себе занятость в городе, слишком занятом, чтобы ненавидеть», – процитировал Уэс Джордан со своей излюбленной ироничной улыбкой.

– Может, я тугодум, Уэс, но я ничего не понимаю.

– Роджер, сейчас я говорю с тобой как с братом. Да?

– Да.

– Я хочу поручить тебе деликатную миссию, – сказал Уэс Джордан. Роджер ждал, что он чуть заметно скривит губы или моргнет, давая понять – «деликатная миссия» лишь очередная искра его фирменной иронии. Однако вид у Уэса был самый серьезный, перед Роджером сидел настоящий мэр. – И о ней не должны знать ни твой клиент, ни твои коллеги, мистер Сэлисбери и мистер Пикетт. Даешь слово?

– Брат Уэс, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Но разве можно дать слово, не зная, о чем идет речь?

– Что, даже такой мелочи не можешь для меня сделать, а? Ладно, тогда я полагаюсь на твою гражданскую ответственность.

Роджер внимательно смотрел ему в лицо. Ни усмешки, ни подмигивания, ни приподнятых бровей.

– Этот случай, – продолжал мэр, – может оказаться столь же губительным для города, как убийство Мартина Лютера Кинга или избиение Родни Кинга [32]32
  Речь идет о беспорядках 1992 г. в Лос-Анджелесе после того, как четверо полицейских, избивших чернокожего водителя Родни Кинга, были оправданы судом белых присяжных. В результате погромов и разбойных нападений 55 человек было убито, 2000 ранено, материальный ущерб оценен в миллиард долларов.


[Закрыть]– поскольку затрагивает самые худшие опасения белого человека. Понимаешь, о чем я?

– Да, – сказал Роджер Белый, – вполне.

– Хорошо, и я утверждаю, да, утверждаю, что Чарли Крокер, или кто-нибудь вроде Чарли Крокера, мог бы стать важнейшей фигурой в этом деле, предотвратить катастрофу, спасти город от раскола на два лагеря.

– По линии расового разлома, – добавил Роджер Белый.

– Именно, по линии расового разлома. Отлично сказано. По линии расового разлома. И если Крокер ради этого согласится подставиться – а для него, шестидесятилетнего старикана, владельца плантации, это действительно значит серьезно подставиться… ты ведь знаешь, что он держит плантацию, двадцать девять тысяч акров в округе Бейкер?

– Нет.

– Исключительно для охоты на перепелов. И порядки там те же, что до Гражданской войны. Представляешь, слуги-афроамериканцы поют для гостей за обедом спиричуэлы!

– Ты… преувеличиваешь, – Роджер чуть было не сказал «шутишь».

– Нисколько, нисколько. Он называет плантацию Терпмтин, Т-е-р-п-м-т-и-н. Изначально основной доход там получали не с хлопка, а с терпентина, сосновой смолы. Собирать смолу с деревьев – самая тяжелая работа, гораздо хуже сбора хлопка. Крокеру нравится называть местных жителей «терпмтинские ниггеры».

– Да ладно тебе! И ты думаешь, он будет защищать Фарика Фэнона от Инмана Армхольстера?

– У меня есть основания так думать. Если Крокер это сделает, город станет его благодарным должником, и благодарность может выразиться в избавлении от некоторых серьезных неприятностей, которые сейчас испытывает наш плантатор.

– А именно?

– А именно – угроза банкротства. Я думаю, «ГранПланнерсБанк» сочтет благополучие города одним из своих долгосрочных интересов и реструктурирует займы Крокера каким-нибудь подходящим образом, чтобы, выступая в защиту твоего клиента, он не выглядел одним из самых злостных неплательщиков в истории Атланты.

Роджер Белый так и эдак взвешивал слова мэра. Он не знал, верить своим ушам или нет.

– Ладно, Уэс, предположим, все это имеет смысл – в чем я лично не уверен, – но при чем тут я?

– Кто-то должен изложить Крокеру суть предложения. Сам я не могу этого сделать, меня неправильно поймут. А если предложение будет исходить от твоего клиента – от юриста, представляющего клиента, – это вполне приемлемо. Ты же не просишь его свидетельствовать в суде. Ты просишь его только выступить на арене общественного мнения. Закон оставим в стороне. Речь идет только о связях с общественностью.

– Но с чем Крокер может выступить, Уэс? Какую, по-твоему, точку зрения он должен иметь? Или выражать?

– Что Фарик – замечательный молодой человек. Что перспективные спортсмены вроде него всегда были мишенью для всевозможной клеветы и махинаций. Что лично он, Крокер, не верит, что Фарик мог совершить то, в чем его обвиняют. И тэ дэ и тэ пэ.

– Как же он будет это делать? На митинге, на демонстрации протеста?

– Нет-нет-нет. Какие демонстрации-митинги, если речь идет о сексуальном домогательстве? Я имею в виду пресс-конференцию, такую пресс-конференцию, официальная цель которой – разрядить обстановку, призвать всех к спокойствию и сдержанности. В свете этого я напомню, что у человека есть права, и права есть даже у высоких чернокожих мужчин, в том числе и у чернокожих звезд спорта – у них ровно столько же прав, сколько у белых женщин небольшого роста. Все это, как ты понимаешь, надо подать под соусом заботы о поддержании общественного порядка. Потом встанет Крокер и выскажется еще более решительно. Заявит, что Фарик Фэнон – замечательный молодой человек…

– Минутку, Уэс. На каком основании Крокер будет называть Фарика замечательным молодым человеком? Интересно, он хоть раз видел этого Фарика? Разве что на стадионе.

Мэр улыбнулся.

– Роджер, он должен встретиться с Фариком, познакомиться с ним. Сам знаешь, познакомиться с Фариком – значит влюбиться в него с первого взгляда.

Роджер прыснул.

– Уэс, ради бога! Ни ты, ни я этого сукина сына на дух не переносим!

– Наверно, ты удивишься, Роджер, – сказал Уэс со знакомыми озорными искорками в глазах, – да, ты удивишься. Мне кажется, мистер Крокер обнаружит в Фарике нечто такое, чего мы с тобой до сих пор не замечали.

– И где они должны встретиться?

– Это я оставляю на ваше усмотрение, господин юрисконсульт. Важно одно – чтобы Крокер познакомился с Фариком и вышел с этой встречи готовым говорить ему комплименты, причем официально. Не менее важно объяснить Крокеру, что ты, как представитель Фарика и его сторонников, проследишь, чтобы городские банки реструктурировали кредиты на самых выгодных условиях, дабы не повредить репутации спасителя города в один из решающих моментов истории Атланты. Если он спросит: «Почему я?», – скажи: «Потому что вы единственный в городе крупный бизнесмен, сделавший такую же спортивную карьеру, как Фарик. Вы – тот самый парень „Шестьдесят минут“».

Теперь уже Роджер вернул мэру его ироничную улыбку.

– И Крокер, конечно, моментально всему поверит и согласится, стоит какому-то черному юристу, которого он впервые видит, объявить, что все неприятности кончились?

– Я думал об этом, – ответил мэр. – И, по-моему, стоит сделать вот что. Предложи ему доказать это на деле, провести своего рода испытания в полевых условиях. Скажи: «Познакомьтесь с Фариком, а потом решайте, хотите вы помочь городу выступлением на пресс-конференции или нет. Если вы согласитесь, „ГранПланнерсБанк“ тут же оставит вас в покое». Думаю, мистер Крокер примет тебя за эдакого черного прорицателя, которому эксперимента ради вполне стоит поверить.

– Ты уверен, что сможешь договориться о реструктуризации?

– Если не смогу, значит, наши испытания в полевых условиях провалятся. Но этого я не боюсь. – Уэс Джордан откинулся в кресле и удовлетворенно вздохнул, словно уже выиграл грандиозное сражение. На губах у него блуждала так много лет знакомая Роджеру ироническая улыбка. – Ты увидишь, Роджер, каким образом действует политика в этом городе. Конечно, приятно думать, что благие намерения и принципы торжествуют благодаря своей очевидной полезности и самоценности. Но это редкое явление… редкое явление… И я уверен, что все чарли крокеры Атланты, какими бы ограниченными они ни были, прекрасно это понимают.

Роджер широко открыл глаза, подскочил на диване и заулыбался во весь рот.

– Я понял!

– Что ты понял?

– Понял, что в тебе изменилось!

– Правда? Ты поделишься со мной своим открытием?

Роджер Белый хлопнул себя по коленке и рассмеялся.

– Ты стал темнее, брат Уэс, темнее! Как это получилось? Что ты такое сделал?

Мэр изумленно ощупал лицо.

– Темнее? Вот так история. Правда, я вчера гораздо дольше обычного играл в гольф.

– В гольф?

– Я в последнее время много играю в гольф, брат Роджер.

– Ты? Не свисти, брат Уэс!

– Ну да, понимаю, ты не веришь. Я всегда смеялся над гольфом. А теперь понял, что должен больше времени проводить на воздухе, вдыхать запах стриженых газонов, разрыхленных лунок… Лэнни тоже играла.

– Лэнни? Твоя жена Лэнни? Нет, ты точно шутишь!

– Я не шучу, – сказал Уэс Джордан. – Каждый может изменить свои привычки, разве нет? Солнце старой доброй Джорджии творит чудеса.

– Хитрый старый лис! – рассмеялся Роджер Белый. – Это… крем-автозагар! Для предвыборной кампании! Решил стать… чернее!

Уэс Джордан подмигнул и захихикал.

– Это совершенно естественно, мы, любители гольфа, хорошо загораем! Кроме того, в жизни все взаимосвязано. Я всегда был чернее тебя, Роджер Белый.

Пипкас всем говорил, что живет в Бакхеде, но это… «Вот это Бакхед! Вот это я понимаю!» «Форд эскорт» свернул с Уэст-Пэйсес-Ферри-роуд на Вэлли-роуд, – Марта Крокер сказала, ее дом стоит где-то за четверть мили от поворота. Пипкас смотрел во все глаза. Просторные газоны, тщательно подстриженные, политые, облагороженные ландшафтными дизайнерами, которые со вкусом расположили на них всевозможные цветы и кусты – каждый листик словно вручную протирали! – эти просторные холмистые газоны поднимались по обеим сторонам Вэлли-роуд и вели к внушительным кирпичным особнякам с крышами из лучшего шифера или к изящным, но столь же внушительным виллам с итальянской лепниной. Даже в жаркий майский день, когда уже к девяти утра солнце превращало асфальт Угольных холмов в одну сплошную конфорку, здесь, в настоящем Бакхеде, все дышало свежестью и прохладой – высокие деревья, остатки девственного леса, накрывали квартал огромным зеленым балдахином.

Исполненный благоговения Пипкас сбавил скорость и стал высматривать номер дома Марты Крокер. Номера значились в основном на почтовых ящиках. В таких фешенебельных кварталах указывать номер на самом доме было бессмысленно, его бы никто не разглядел – слишком далеко от дороги. Сама улица, Вэлли-роуд, вилась прихотливым серпантином между холмами и замками на холмах. «Форд» Пипкаса прошел плавный поворот, и…

…Вдруг прямо посреди дороги – женщины! – шесть-восемь женщин… идут прямо посреди улицы… не спеша… болтают, смеются… чернокожие, латиноамериканки разного возраста, правда, очень молодых нет… некоторые в платьях, некоторые в брюках, блузках и мягких туфлях… прямо посреди Вэлли-роуд… Через секунду Пипкас догадался – это горничные, прислуга из замков! Приехали на автобусе, на сороковом, который ходит по Уэст-Пэйсес-Ферри-роуд, сошли у поворота на Вэлли-роуд и идут к особнякам, каждая к месту своей работы. Тротуаров в этой части Бакхеда нет – кто кроме прислуги будет ходить здесь пешком? – и женщины шли по дороге. Только почему по самой середине?

Пипкас подался к левой обочине и медленно объехал горничных. Одна или две из них скользнули взглядом по его машине. И тут на почтовом ящике у подъездной дорожки он увидел номер дома Марты Крокер. Дорожка вела на вершину огромного зеленого холма… Пипкас глазам своим не поверил. Там стоял колоссальных размеров особняк с портиком, белыми колоннами у входа и огромными окнами – футов десять в высоту. У Пипкаса перехватило дыхание. Он вдруг до смерти перепугался.

«Господи, – подумал он. – Не могу же я подъехать к этому дворцу на своем старом „форде“».

Пипкас пропустил поворот к дому, развернулся, описав широкую дугу – для маневров маленького «форда эскорта» на Вэлли-роуд такой простор! – и поехал назад. Теперь он объезжал стайку горничных справа. На этот раз четыре-пять женщин повернули головы, явно недоумевая, что это он делает. Обогнув их, Пипкас опять развернулся и встал у обочины футах в пятидесяти от дорожки к дому Марты Крокер. Теперь уже все горничные обернулись к Пипкасу и настороженно его рассматривали. Кто этот тип, который гонял вокруг них, а теперь еще и выбрался из машины, явно чтобы идти следом?!

Он подойдет к ее дому пешком, без всякого «эскорта», решил Пипкас. Довольно скоро ему стало ясно, почему горничные предпочитали середину улицы. Обочины были скошены, чтобы стекала дождевая вода, и идти там было неудобно. Теперь по Вэлли-роуд двигался батальон горничных… с Рэймондом Пипкасом из «ГранПланнерсБанка» в арьергарде.

Дорожка к дому Марты Крокер тоже вилась прихотливо и изящно, в лучшем стиле настоящего Бакхеда. По обеим сторонам она была обсажена аккуратными кустиками полосатой хосты. Вот, значит, с чем пришлось расстаться Крокеру, когда он бросил Марту, подумал Пипкас. От долгого подъема он немного запыхался. Пот уже смазал подмышки. Это навело Пипкаса на мысль о невзрачности собственной одежды. Старый темно-серый костюм в тонкую полоску, который после последней чистки слегка… залоснился… петля у верхней пуговицы обтрепалась, надо бы обметать… полосатая рубашка уже не новая, особенно это заметно на вороте, у галстука… и сам галстук вдруг показался Пипкасу возмутительно кричащим, нельзя прийти в приличный дом с такой безвкусицей на шее…

Осталось подняться по трем ступеням портика, пройти между дорическими колоннами – и вот входная дверь, высокая, массивная, темно-зеленая, с выпуклыми филенками, со стеклянными вставками-окошками по бокам. Пипкас нажал кнопку звонка, но не услышал его, до того толстые были стены и дверь.

Открыла чернокожая горничная средних лет в белой униформе.

– Рэй Пипкас, – представился он. – Я хотел бы видеть Марту Крокер.

– Она ждет вас, – сказала горничная. – Проходите.

Пипкас вошел в широченный – по его скромным представлениям – холл с мраморным полом – черные ромбы на белом фоне. На другом конце холла изящной дугой поднималась массивная мраморная лестница. Ее изгиб красиво выделялся в потоке света из огромного арочного окна.

Откуда-то из боковых комнат вышла Марта Крокер. На ней были темно-синяя блузка с длинными рукавами и золотистая габардиновая юбка. Фигуру Пипкас нашел несколько тяжеловатой, но ноги были очень недурны – и юбка щедро их демонстрировала. С другой стороны, возраст этой женщины тоже был ему хорошо известен: пятьдесят три года.

– Доброе утро, мистер Пипкас.

– Доброе утро, Марта, и пожалуйста – просто Рэй! После рукопожатия Марта Крокер сказала:

– Извините, что назначила встречу так рано. Хотите кофе?

– Нет, спасибо… хотя на самом деле кофе был бы очень кстати!

Марта Крокер отправила горничную за кофе и провела Пипкаса в комнату вроде кабинета или библиотеки. Комната была небольшая, но каждый квадратный дюйм в ней был дороже, чем все имущество Пипкаса в квартирке на Угольных холмах. Роскошный восточный ковер… антикварный секретер, за которым хозяйка явно что-то писала до его прихода… стены обиты тканью… книжные полки… легкие стулья со светлыми пухлыми сиденьями… и, как венец всему, очаровательный эркер, отделенный от комнаты деревянной аркой с богатой резьбой. Такой же викторианский багет обрамлял рамы трех больших окон эркера. Внутри стояли круглый стол розового дерева и два таких же стула, всё в стиле эпохи Регентства.

– Сядем у окна, – сказала Марта Крокер. – Здесь приятно пить кофе.

Воистину, так оно и было. Эркер выходил в ухоженный садик с пышно цветущими пионами, гвоздичником и дельфиниумом – по-видимому, клумбы разбили специально, чтобы из окон был хороший вид. У одной из клумб стоял на коленях старый негр-садовник с тяпкой в руках. Ноги у него были в обмотках (Пипкас видел эту деталь одежды только на фотографиях времен Первой мировой). Садик был огорожен полукругом самшитовых кустов высотой около метра, сросшихся между собой и безукоризненно подстриженных, – плотная темно-зеленая стена. За самшитом простирался большой газон, где-то залитый солнцем, где-то покрытый тенью огромных старых деревьев. Газон был так же искусно украшен кустарником и цветочными клумбами.

– Какая тут красота, Марта, – сказал Пипкас, даже не поворачивая к хозяйке голову. Что-то подсказывало ему, что «Марту» надо вставлять в разговор как можно чаще.

– Самое лучшее время года для садов, – ответила хозяйка, – но я тут совершенно ни при чем. Это всё Франклин. – Она кивнула в сторону старого садовника.

«Мистер Рэй Пипкас из „ГранПланнерсБанка“ так непринужденно и доверительно роняет эти „Марта“… так мило». Пока мистер Пипкас рассматривал вид из окна, Марта рассматривала его. «Симпатичен, даже красив, правда, не мужественной красотой – лицо без морщин, почти мальчишеское, может быть, даже чересчур мальчишеское; сколько, кстати, ему лет? Никакой лысины, шапка светлых волос, но с седыми прядями… ярко-голубые глаза, но веки уже набрякли… наметился второй подбородок…» Все это позволяло предположить, что возраст мистера Пипкаса был ближе к пятидесяти, чем к сорока. «Одежда, мягко говоря, не лучшая… ужасный пестрый галстук, совершенно не идет ни к рубашке, ни к костюму… островок светлой щетины на скуле – видно, спешил, когда брился…» Возможно, всё это говорило об отсутствии жены, которая проследила бы за его внешним видом. «Сильным человеком его тоже не назовешь, это очевидно… в тот вечер в музее и вовсе был пьян…» Зато человек он приятный и искренне расположен к ней, даже вспомнил тогда ее имя… он и сегодня утром искренне расположен к ней, за чем бы ни пришел. Всё это пронеслось по нейронам у нее в голове за долю секунды, гораздо быстрее, чем если бы Марта говорила вслух. Она порадовалась, что надела именно эти вещи – темная блузка скрадывала полноту плеч и рук… узкая габардиновая юбка подчеркивала ноги, ее главный козырь… светло-коричневые «лодочки» с черными вставками более-менее шли и к юбке, и к блузке… каблуки не очень высокие, как раз такие, чтобы подчеркнуть безупречную форму икр… и макияж, почти такой же тщательный, как на вечер в музее Хай, хотя с тушью она, конечно, не так усердствовала… и широкое золотое колье на шее, скрывающее морщины…

– Вы долго добирались? – спросила Марта мистера Рэя Пипкаса, подразумевая: «Где вы живете, есть ли у вас жена?»

– Совсем не долго, – ответил Пипкас. – Я тоже живу в Бакхеде, но есть один Бакхед… – он кивнул в сторону идиллической картины за окном, – и есть совсем другой. У меня квартира на Угольных холмах. Пока не развелся, был дом в Снелвиле, – сам не зная почему, Пипкас хотел сообщить Марте Крокер о своем разводе. – По правде сказать, добраться сюда с Угольных холмов в это время гораздо проще, чем в «ГранПланнерсБанк» на улице Пичтри.

– Извините, что заставила вас ехать так рано. Просто сегодня такой день… – то есть «день, когда в половине одиннадцатого у меня занятие в „Формуле Америки“ с Мустафой Гантом».

– Вовсе даже не рано! – запротестовал Пипкас. – Для меня это самое подходящее время.

«Правда, есть хочу, как собака», – добавил он про себя. Секунду Пипкас колебался – может, спросить, не будет ли горничная так добра, чтобы приготовить ему каких-нибудь оладий или вафель? – но только секунду. Вслух он сказал:

– Надеюсь, я не показался вам чересчур таинственным, умолчав о цели своего визита? Боюсь, предмет разговора заставит меня выйти за определенные рамки. – Он смущенно улыбнулся. – Если в какой-то момент вам захочется, чтобы я перестал касаться некоторых тем, только скажите, я тут же умолкну.

– Вот теперь вы действительно нагнали таинственности, – сказала Марта.

Пипкас так же смущенно пожал плечами.

– Помните, тогда в музее я сказал вам, что как раз о вас думал? По крайней мере, мне кажется, что я именно так говорил. И это правда. Единственное, в чем я не вполне уверен, – насколько приемлемо с моей стороны обсуждать с вами такие вещи – ведь речь идет о внутренних делах банка, – но мне кажется, это и ваши дела тоже.

– Какие дела? – Марта терпеливо улыбнулась.

– Не знаю, известно ли вам, – сказал Пипкас с самым серьезным видом, – в какой переплет попал Чарли Крокер, ваш… бывший муж.

– Нет, неизвестно.

– Банк вряд ли одобрил бы мое желание сообщить вам об этом, но… Чарли Крокер практически банкрот.

– Банкрот?

– Да, – кивнул Пипкас, – вопрос только в том, насколько жестко будет действовать «ГранПланнерсБанк». Крокер должен нам почти полмиллиарда долларов и еще двести восемьдесят пять миллионов другим банкам и страховым компаниям. Причем выплату ста шестидесяти миллионов он гарантировал лично, собственным имуществом. Даже выплата процентов безнадежно просрочена, не говоря уж об основных платежах.

– А как же принцип «Только кредиты без права оборота»? Это же одно из главных правил Чарли с самых истоков карьеры: застройщик никогда не должен брать кредиты, за возврат которых отвечает своим имуществом. Никаких личных гарантий, только средства корпорации.

– Чарли хотел во что бы то ни стало построить «Крокер Групп» и теперь расплачивается за это. Только в иллюминацию на крыше, в это астрономическое шоу, на которое никто даже смотреть не хочет, он вбухал восемь миллионов – наших денег. Почему, собственно, я сообщаю вам об этом? Потому, что мы начали урегулирование просроченной задолженности по его кредитам – знаете, что это такое?

– Помню, в семидесятых Чарли проходил процедуру урегулирования.

– Что ж, теперь это всем урегулированиям урегулирование, можете мне поверить. Это значит, что мы прочесываем все его финансы очень частым гребнем. Во время этой проверки я просмотрел условия его бракоразводного соглашения с вами. Узнал, какую сумму он ежемесячно вам выплачивает, и могу предположить, что это существенная часть вашего дохода. Простите, если я заблуждаюсь или лезу не в свое дело.

Последовало глухое:

– Нет…

– По моим данным, от корпорации «Крокер Глобал» Чарли получает около семи миллионов долларов в год – этих денег у него больше не будет. Мы уже конфисковали «Гольфстрим», потом, скорее всего, настанет очередь Терпмтина. Кредиторы ни за что не позволят ему получать по семь миллионов с этой несчастной корпорации.

– Господи боже, – сказала Марта. Новость явно поразила ее. – Если Чарли потеряет Терпмтин, он умрет на месте.

– По правде сказать, я не очень-то беспокоюсь о Чарли с его плантацией. Меня больше волнует то, как это скажется на вас. По-моему, вы имеете право как минимум знать об этом, хотя я уже упоминал: неизвестно, как начальство расценит мои действия. Меня беспокоит – и вам, наверное, это тоже будет интересно, – что Чарли еще очень повезет, если он получит от «Крокер Глобал» хотя бы триста тысяч в год, не говоря уже о шестистах тысячах, которые должен выплачивать вам ежегодно по бракоразводному соглашению. Если же он будет воротить нос и отказываться от сотрудничества, как делал до сих пор, останется ни с чем. Все его имущество, вплоть до запонок – правда, не помню, носит ли он запонки, – все его имущество пойдет на уплату долга. И я решил: кто-то должен хотя бы в общих чертах объяснить вам, что происходит.