Текст книги "Мужчина в полный рост (A Man in Full)"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 54 страниц)

„Наверно, ничего“.

„Да кто может принудить вас согласиться с тем, что представляется ложным?“

„Никто“.

„А кто может принудить не согласиться с тем, что представляется истинным?“

„Никто“.

„Так, значит, вы видите, что есть в вас что-то свободное по природе и неподвластное помехам. Несчастные, вот над этим тщательно и работайте, вот об этом и заботьтесь, здесь и ищите благо“».

Конрад бросил взгляд на пожилого мистера Крокера. Вот бы прочесть ему эти строки! Тело! Раб всего на свете, включая хирургов с их скальпелями! Как может мертвое по природе – земля, брение – быть великим и замечательным? Однако Конрад удержался. Что мудрость Эпиктета может значить для старого упрямого бизнесмена, всю жизнь проработавшего с недвижимостью?

Чарли приоткрыл глаза ровно настолько, чтобы определить, кто сейчас есть в библиотеке. Серены не было. Хорошо. Нина и Жермен не было. Тоже хорошо. Только парень из службы помощи на дому по-прежнему здесь. Прекрасно. Парень его не знает и не будет упрекать в том, что он «не похож на себя». Сейчас помощник сидел у двери, в потоке льющегося из холла света, и читал книгу.

Какие у этого мальчика руки! Мощнейшие – и руки, и ладони. Поднял меня с кресла одним махом… До чего замечательный возраст – лет двадцать, двадцать один? – можно накачать бычьи мускулы… как у джерсийского быка… Но мальчик не похож на культуриста. Сдается мне, эти мускулы накачаны тяжелой работой… Что это у него на пальце, где обычно носят обручальное кольцо? Вроде вмятинка? Что-то впивается в палец. Кольцо? Обручальное? Да мне-то какая разница? Никакой. Он же не задает мне лишних вопросов.

Несмотря на подавленное состояние, Крокера разобрало любопытство. Что заставило парня взяться за такую работу? Чарли медленно повернул голову, открыл глаза и спросил:

– Э-э-э… что ты читаешь?

– Сэр? – Парень вздрогнул и закрыл книгу.

– Что ты… читаешь? – Какой усталый голос.

– Эта книга называется «Стоики», мистер Крокер.

– Понятно… и о чем она?

– Здесь всё, что написали философы-стоики, и то, что записали за ними их ученики.

– Хм-м-м-м. Интересно?

– Мне – да, мистер Крокер.

– И что там интересного?

– Дело в том, что большинство философов, то есть, насколько я знаю, мистер Крокер, а знаю я не так уж много… вы действительно хотите об этом поговорить?

– Да-а-а. Расскажи, что там интересного. – Чарли удалось немного привстать и упереться затылком в спинку кровати, чтобы не разговаривать совсем уж из подушек.

– Большинство философов исходят из того, что человек свободен, что перед ним множество возможностей и он может строить свою жизнь, как хочет.

Парень явно стеснялся, и Чарли его подбодрил:

– Угу, и что дальше?

– Стоики считают совсем наоборот. Они говорят, что на самом деле выбор у человека небольшой. Что чаще всего он оказывается заперт в некой трудной ситуации, какой угодно – ты можешь зависеть от кого-то, быть чьим-то рабом, можешь заболеть или даже попасть в тюрьму. Они считают, что, по всей вероятности, человек не свободен.

– Кто эти стоики? – спросил Чарли. – Греки?

– Римляне. Хотя один из них, Эпиктет, был грек, который жил в Риме.

– И когда они жили?

– Во времена императора Нерона. Первый век нашей эры.

У Чарли в голове застряло «заперт в некой трудной ситуации».

– Значит, ты хочешь быть стоиком?

– Я только читаю об этом, – сказал парень. – Хорошо бы сейчас, в наши дни, был какой-нибудь человек, к которому можно прийти и учиться, как ученики приходили к Эпиктету. Знаете, сейчас все думают, что стоики – это люди, которые могут сжать зубы и перетерпеть боль и страдание. На самом деле это совсем не то. На самом деле они спокойно и уверенно встречают всё, что им швыряют в лицо люди или обстоятельства. Если вы скажете стоику: «Ну-ка, делай что я тебе говорю, или тебе не жить», он ответит, глядя вам прямо в глаза: «Исполняй свое дело, я же исполню свое. Разве я утверждал когда-нибудь, что бессмертен?»

– И ты хочешь быть таким? – поинтересовался Чарли.

– Я – да.

Кажется, парень считал, что и так наговорил слишком много.

– Хорошо, – заметил Чарли, – предположим, человек оказался перед дилеммой. Если он выберет одно, то приобретет нечто ценное, но и потеряет при этом что-то, может быть, даже более ценное. И наоборот. Если он выберет другой вариант, возникает та же проблема. Приобретет одну ценную вещь и потеряет другую, тоже, может быть, не менее ценную. Что твои стоики говорят по этому поводу?

– Такому человеку стоики… Вы уверены, что вам это интересно? Если честно, я кое-что знаю о стоицизме. Как раз читаю об этом. Я не слишком углубляюсь?

– Нет-нет-нет, – сказал Чарли, – продолжай. Можешь мне поверить, черт возьми, твои стоики гораздо интереснее лекций о замене коленного сустава, о том, что должен делать хороший пациент с утра до вечера и как важно не прерывать упражнения. Вот где без конца советуют сжать зубы и перетерпеть! Легко им советовать! Так что там стоики говорят о дилеммах?

На лице парня отразилось смущение. Он колебался – говорить или нет?

– У стоиков нет никаких дилемм. Дилемм для них просто не существует.

– Как это – не существует?

– Я попробую привести пример, мистер Крокер. Вы действительно хотите все это слушать?

– Да, говори. Мне интересно.

– Был один знаменитый стоик по имени Агриппин, если я правильно выговариваю его имя. Ни разу не слышал, как оно произносится. Так вот, однажды – это случилось в Риме, когда императором был Нерон, где-то в шестидесятом году нашей эры… Нерон любил унижать знатных римлян – приказывал им наряжаться в костюмы и изображать шутов и дураков в пьесах, которые сам сочинял… И однажды известный римский историк Флор пришел к Агриппину, дрожа и потея от страха, и сказал: «Случилось ужасное. Мне велели выступать в зрелищах Нерона. Если я послушаюсь, это будет огромным унижением перед всеми, кого я уважаю. Если не послушаюсь, меня казнят». Агриппин ответил: «Мне прислали такой же приказ». – «О боги, – воскликнул историк, – и тебе тоже! Что же нам делать?» – «Иди и играй», – сказал Агриппин. «А ты?» – «А я не буду». – «Почему же я пойду играть, а ты нет?» – спросил Флор. «Потому что я об этом и не думаю».

– Господи, – сказал Чарли, – это же… – Но решил не продолжать.

– Могу привести еще пример, из жизни самого Эпиктета.

– Давай.

– Только если я заболтался и вас утомляю, – улыбнулся парень, – вы честно скажите.

– Нет, мне интересно.

– В самом деле?

– Да. Ну, рассказывай.

– После Нерона одним из императоров был Домициан, и он считал, что от философов нет никакого проку, одна смута. И он издал ультиматум. Все римские философы должны были либо сбрить бороды – длинные бороды у философов были эмблемами, как теперь говорят, – и они должны были либо сбрить их в знак того, что отказываются быть философами, либо отправиться в изгнание или на казнь. К Эпиктету пришла делегация от императора, чтобы сообщить ему об этом приказе, и он даже не просил времени подумать. Он сразу сказал: «Я не буду брить бороду». – «Тогда тебя казнят». Эпиктет рассмеялся: «То есть мое тело, этот бренный сосуд с кружкой кровишки? Приступайте. В любом случае, оно было дано мне только на время».

– Ясно, – сказал Чарли, – и что стало с этими стоиками, с Этикетом и Агриппусом?

– Эпиктетом и Агриппином.

– Ну да, с этими крутыми, которые послали власти куда подальше. Что с ними сделали?

– Это удивительно, – ответил помощник медсестры, – по крайней мере, на мой взгляд. Оба открыто сопротивлялись властям, шли напролом, без всяких компромиссов, однако их не казнили. Обоих отправили в изгнание, что по тем временам было одним из самых страшных приговоров, но никто – конечно, это только мое предположение, – никто не взялся собственноручно лишить жизни таких сильных духом людей.

Минуту Чарли лежал молча, примеряя все сказанное к своей собственной ситуации. Предположим, он пошлет всех, кто пытается давить на него – банк, адвоката Фарика Фэнона, – далеко и надолго. Каков будет результат? Единственный реалистичный вариант, который он видел… полное разорение и проигрыш… опозоренный кэп Чарли, чьи распоряжения никто не слушает… И все-таки интереса к стоикам он не утратил.

– Слушай, Конни, скажи мне вот что…

В библиотеке вдруг появилась Серена. Она беспокойно простучала каблучками мимо сидящего у двери парня и прошла прямо к постели мужа.

– Чарли, с тобой все нормально?

– Да вроде.

– Чарли, тут этот юрист все названивает. Говорит, он какой-то адвокат и обязательно должен с тобой встретиться. Его зовут…

– Роджер Белл, – устало выдохнул Чарли.

– Точно. Что ему сказать?

– Ничего не говори. Пусть Жермен берет трубку.

– Ладно, – сказала Серена озадаченно, – но он просил передать, что должен получить от тебя ответ как можно скорее. Двадцать раз повторил. Что за ответ ему нужен, Чарли? Насчет чего?

– Он адвокат, – пояснил Крокер. – Хочет, чтобы я выступил с показаниями на процессе.

– На каком процессе?

– Неважно.

Чарли все ниже и ниже сползал по подушке.

ГЛАВА 30. Бык и Лев

Пипкас откинулся на спинку стула, разворачивая первую часть свежей «Джорнэл конститьюшн», – суетливый шорох-шелест, – чтобы дочитать последние новости по делу Фарика Фэнона и Элизабет Армхольстер, которая по-прежнему оставалась в печати просто «пострадавшей девушкой». Сгибая газетный лист, он бросил взгляд в окно. Невероятно! У ближайшей клумбы стоял на коленях Франклин со своей тяпкой! Откуда он взялся? Минуту назад никакого Франклина не было! Пипкас не видел и не слышал, как пришел садовник, хотя окно настежь и клумба совсем рядом. Окно открыла Марта – в такое чудное прохладное утро не нужен никакой кондиционер. Франклин словно вырос из-под земли новой ландшафтной кочкой – серо-коричневая куртка, серо-коричневые, как сама земля, лицо и руки, – пока Марта с Пипкасом были заняты газетой.

Марта оторвалась от второй части «Джорнэл конститьюшн» под названием «Горизонты Атланты» (газетный эвфемизм для «пригородов» вроде бедного старого Снелвиля, от которого час добираться до центра, грустно подумал Пипкас) и спросила:

– Боже, что это за «Пушка нашего Бомбардира»? Тут у нас анонс!

– Вот статья. – Пипкас протянул ей первую часть газеты. – Взгляни, это интересно. Политика опять поднимает голову.

– Нет-нет-нет, я сейчас не буду об этом читать. Просто интересно, случайная это двусмысленность или намеренная?

– Не думаю, чтобы «Джорнэл конститьюшн» позволяла себе двусмысленности, по крайней мере, с эротическим подтекстом. Эротическим, а не этнотическим, – улыбнулся Пипкас.

– А разве есть такое слово – «этнотический»?

– Ну, не надо придираться к словам. Похоже, в городе начали – не знаю, кто, но начали, – собирать средства в фонд защиты Фарика Фэнона, и пара черных из муниципалитета заявляют, что вся эта история, – ты не поверишь, – просто расистский заговор, чтобы опорочить «талантливого афроамериканского спортсмена». Поддержка муниципалитета и есть «Пушка нашего Бомбардира». Теперь это сплошная политика. Мэр сказал, что будет пресс-конференция, на которой он сделает заявление.

Глядя на Марту через элегантный круглый столик розового дерева, уставленный ажурными соломенными подставочками и целой флотилией серебряных и хрустальных вещиц, включая серебряную гондолу с откинутым тонким платком – уже пустую, поскольку он подмел все «Салли Ланн» вместе с омлетом, овсяными хлопьями, домашними колбасками и новоорлеанским кофе, – Пипкас болтал о политике, но думал совсем о другом.

«Кажется, сегодня она выглядит получше? Интересно, можно как-то убрать этот… жир на шее, на плечах, на спине? Есть ли какие-то способы? Скорее всего, нет. Как мы будем смотреться вместе? Мне всего сорок шесть, ей пятьдесят три. Каково будет появляться на людях с такой женой? Ноги у нее действительно великолепные, но, может, есть какая-то диета, упражнения, чтобы избавиться от полноты сверху? А что будет, когда ей стукнет шестьдесят, а мне только пятьдесят три? Что тогда? С другой стороны… ты посмотри вокруг, Пипкас! Ведь это Бакхед! Настоящий, чистокровный Бакхед! Посмотри на этот дом! На двор! На старого верного Франклина! А на стол посмотри! Столько серебра, что запросто хватило бы на дом с четырьмя спальнями в Снелвиле, бедном старом Снелвиле! Господи… Если Сирья выиграет этот чертов процесс – а она его выиграет, как пить дать, – придется бог знает сколько отстегивать на содержание ребенка, и я буду нищий, как мышь! Пиетари Пяйвяринта Пипкас – „Павви! Павви! Павви!“ – малютка Павви будет расти и есть, есть, есть, а деньги будут выдавливать из меня, как из тюбика с зубной пастой… еще восемнадцать лет! Да к тому времени я стану жалким стариком, только и мечтающим, что о хрустальном фениксе „ГранПланнерсБанка“! О хосс-поди, разве это жизнь!»

Он опять посмотрел на Марту, словно собираясь добавить что-то насчет истории с Фэноном, но на самом деле просто рассматривал ее и думал: «Вообще-то она симпатичная. И морщин не так много. Волосы хорошие, густые… крашеные? Кто ее знает… Тщательный макияж, даже за завтраком… простое платье, со вкусом выбранное, – ярко-синее, белые вертикальные полоски, короткое, демонстрирует ноги… Но шея… полная шея… массивная золотая цепь… Тоже без всяких изысков, но золота в ней до черта… Сирья… сокрушившая его, словно ангел мщения…» Ночью думал о Сирье… Иначе ничего не получилось бы, зачем себя обманывать… Сирья, какой она была в ту самую первую ночь в «Гранд Татар». Чулки у нее на ногах, это были именно чулки, а не колготки… Коричневые чулки из чистого нейлона со старомодными подвязками, желтенькие и зелененькие бантики… И больше ничего! Ни-че-го! Она встала посреди номера в одних чулках, а потом поставила ногу на стул, раскрыв перед ним промежность. Подушечки губ там покраснели – покраснели! – от желания. Она лизнула палец и погладила эти набухшие подушечки, бугорок между ними, истекавший тягучей смазкой, а лицо ее… но лицо Пипкас нарочно не вспоминал, мысленно заменяя его белым пятном, – в этой визуальной «скорой помощи» Сирья фигурировала безголовой, ведь ее лицо было воплощением подлости и предательства. Однако Пипкасу нужны были раскрытые бедра Сирьи, нужно было снова и снова вызывать их в воображении, иначе ничего не получилось бы с Мартой, у которой такая прослойка жира на плечах… Неужели ему придется теперь представлять себе безголовую Сирью Тирамаки, мать Пиетари Пяйвяринты Пипкаса… каждый раз??? Хватит, нечего на этом зацикливаться…

Когда они проснулись, то обоим было неловко. Что можно сказать женщине в ее возрасте? Или мужчине в его возрасте, если уж на то пошло… Одежда у него помялась, особенно рубашка, ни бритвы, ни зубной щетки Пипкас с собой не взял. Что ж, придется «ГранПланнерсБанку» потерпеть его небритым хоть раз за те годы, что он там вкалывает… пошли они все… Выручила газета. Теперь можно было что-нибудь обсудить, что угодно кроме того, о чем оба думали. Пипкас вызвался сходить за «Джорнэл конститьюшн» к почтовому ящику у склона зеленого холма-«груди», но Марта решила пройтись сама… хотя в этой части Бакхеда соседи не могут так детально наблюдать личную жизнь друг друга… Тем не менее, Марта в своем стильном полосатом платье и бельгийских домашних туфлях спустилась к дороге и принесла «Джорнэл конститьюшн».

– А что обо всем этом говорит противник Джордана, как его? Андрэ Флит?

Пипкас сперва не понял, о чем речь. Разговор насчет мэра, членов муниципалитета и истории с Фэноном начисто вылетел из головы. Наконец он вспомнил.

– Его выступлений тут, по-моему, нет. – Он еще раз проглядел статью.

С улицы вдруг послышались голоса – хихиканье и низкий, почти басом звучащий смех – откуда-то с Вэлли-роуд, у склона холма. Опять хихиканье, и веселый контральто протянул: «Ну и кто поверит, ты прикинь, а, подру-уга?» Смешки и хмыканье.

Пипкас вопросительно посмотрел на Марту.

– Это горничные, – сказала она. – Сошли с автобуса на Уэст-Пэйсес-Ферри и шагают посреди улицы, как труппа бродячих артисток.

Пипкас пожал плечами:

– Ты думаешь, это… как ее? Кармен?

– Наверно. – Марта бросила взгляд на часы. – «Подруга» – это в ее духе. Я постоянно слышу, когда она болтает по телефону: «Не грузи, подруга», «Сексу не прикажешь, подруга?»

– Может, мне лучше… уйти куда-нибудь? Ничего, что она увидит меня вот так, за завтраком?

Марта улыбнулась:

– Не думаю, что ты ее смутишь, если ты это хотел сказать.

– Нет, я не это…

– Кармен – девушка воспитанная и вежливая. Правда, я слышала только обрывки ее разговоров, но что-то мне подсказывает, что у нее богатый жизненный опыт. – Снова улыбка.

На самом деле Марта думала: «Кармен – ладно, но что скажут люди, если я буду везде появляться с мистером Рэймондом Пипкасом? До чего же несуразная фамилия, прямо как Пиквик или Тампак… правда, к этому быстро привыкнут. Прямо спрашивать я не буду, но вряд ли он занимает в „ГранПланнерсБанке“ такой уж важный пост… хотя для кого-то мистер Пипкас оказался достаточно важен, чтобы пригласить его на открытие выставки Лапета, – я-то хорошо знаю, сколько там стоило место за столиком. Ладно… скорее всего, насчет Рэя можно не волноваться. Вряд ли он будет очень требователен. Это не Чарли, вокруг которого все должно вертеться и кипеть…»

Чарли… меж висков словно сгустилось облако… Пройти через все это прошлой ночью можно было, только вспомнив свое первое свидание с Чарли. Тогда Марта с Нэнси Кинг Эмблер (которую все звали Нэнси Кинг, на южный манер) снимали квартиру на Окдейл-роуд, рядом с Университетом Эмори. У них был уговор: если одна приглашает к себе парня, вторая уходит в спальню. Но квартира была из тех, где через стенку слышен каждый шорох, а Нэнси Кинг прекрасно знала, что это первое свидание подруги с известным спортсменом, бывшей футбольной звездой. Марта считала, что на первом свидании даже целоваться неприлично, но с Чарли события развивались так стремительно – она едва успела понять, что происходит. Где уж там было думать об акустике… по квартире разносились вздохи и стоны, а когда наступил решающий момент – уже на ковре, – Марта начала было: «Нет, Чарли, нет…» Ей казалось, что она говорит шепотом и Нэнси Кинг, конечно, ее не слышит. И тут Чарли практически изнасиловал ее! Как такое могло случиться?! Марта Старлинг из Ричмонда на первом же свидании позволяет парню всё! Слава богу, Нэнси Кинг из Таллахасси и в Ричмонде никого не знает! Марта Старлинг – шлюха! Она была уверена, что Чарли видеть ее больше не захочет. Однако он позвонил уже на следующее утро, в восемь. И как бы содеянное ни противоречило ее высоким моральным устоям, как бы стыд ни жег Марте щеки, тело каждой клеточкой запомнило самое сильное в жизни наслаждение. Во времена ее молодости даже намеки на то, что мужчина тебя физически возбуждает, были строжайшим табу, и Марта никому не сказала ни слова. Тем более Нэнси Кинг. Вечером после свидания подруги обменялись лишь самыми общими фразами. Только на следующее утро, когда Марта уходила в университет, Нэнси воскликнула: «Слушай, ты же так и не сказала, как тебе знаменитый парень „Шестьдесят минут!“» Поднятые брови и широко раскрытые глаза соседки Марта сочла иронией. «Очень приятный молодой человек», – ответила она тоном, не допускающим дальнейших обсуждений. Не настолько хорошо она знала Нэнси, но если бы даже и знала – разве можно описать, какие ощущения сотрясали ее гладкое налитое тело тем вечером? Это было тридцать три года назад. И вот теперь Марте пришлось вызывать в памяти то давнее свидание, чтобы достойно выдержать ночь с Рэем. Чарли предал ее самым вопиющим образом, но именно Чарли она вспоминала вчера в постели. Марта представляла его большое мускулистое тело, в котором не было тогда ни унции жира. А вот лицо ей пришлось мысленно затемнить. Невыносимо было вспоминать лицо, за которым он прятал свою измену. Вот только… долго ли безлицый Чарли Крокер тридцатилетней давности будет ее выручать?

Послышались шаги – кто-то шел через холл. Чернокожая женщина, Кармен, появилась в дверях библиотеки. На ней были черные джинсы с большими заклепками, желтая майка с глубоким вырезом и черная нейлоновая ветровка с серебристыми вставками спереди и на рукавах.

– Доброе утро, мизз Крокер.

– Доброе, Кармен, доброе, – откликнулась Марта с видимым удовольствием. – Кармен, вы помните мистера Пипкаса, правда?

Словно присутствие мистера Пипкаса за завтраком в такой час – самое обычное дело на свете.

– Конечно, – ответила Кармен.

– Рад снова видеть вас, – сказал Пипкас и тут же забеспокоился, не ляпнул ли он что-нибудь не то. Неловкость мучила его куда больше, чем Марту, которую происходящее как будто вообще ничуть не смущало.

Пипкас еще раз пробежал по ней взглядом. «Да что это со мной? Она ведь совсем как Бетти. Только на четыре года старше. Еще одна крупная полная женщина старше меня, у которой нервы крепче моих. Неужели она будет такой же властной, как Бетти? Неужели я похож на героя той книжки, как его там… не помню – какой-то там Иван, который получил вторую жизнь и в результате только повторил первую?»

Роджер свернул с Уэст-Пэйсес-Ферри направо и повел «лексус» по Блэкленд-роуд, с завистью глядя на каждый бакхедский дуб, клен, сосну, платан, каждое лиственное дерево над этими благословенными газонами. Ли-и-иственные… ишь, выпендриваются стоят…

Крокер уже вышел из больницы, но так и не реагировал на звонки – ни домой, ни в офис. Два письма, отправленные курьерской почтой, тоже остались без ответа. Уэс Джордан начинал давить на Роджера, и Роджер приехал в Бакхед, чтобы в свою очередь надавить на Крокера.

Вот это да… дом словно из старого кинофильма… каменные стены, каменный двор, каменные перепелки, любимая дичь этого охотника, меж которых можно уместить целую квартиру… Роджер подкатил прямо к главному входу. Чего стесняться? Подчеркнуто громко хлопнув дверцей «лексуса», он поднялся по двум небольшим пандусам к крыльцу. Свет падал так, что только у порога Роджер понял – сама дверь, массивный брус украшенного резьбой дерева, открыта (наверно, ради свежего утреннего воздуха), и единственное препятствие между ним и его «дичью» – тонкая стеклянная дверь. Если она заперта, замок можно легко свернуть. Роджер знал, как устроены замки в этих дурацких стеклянных дверях, даже бакхедских. Внутри ничего не видно. Мутное стекло в двери – как театральная ширма, видно только то, что находится в луче света. Однако глаза вскоре привыкли к полутьме холла, и…

Господи, да это же Крокер! Крокер собственной персоной! Уже на ногах, одет в ночную рубашку и синий халат, насколько мог разобрать Роджер. Клак-клак… клак-клак… клак-клак… опирается на алюминиевые подпорки, с каждым шагом звякающие по полу. Крокер стоял к Роджеру спиной. Похоже, он собрался подняться по огромной, величаво изогнутой лестнице, тоже будто из кинофильма. Рядом с ним был кто-то из обслуги, в белой униформе. Роджер позвал:

– Мистер Крокер!

Крокер замер, но даже не оглянулся. Парень в белой униформе бросил взгляд через плечо, словно прикидывая, кто может оказаться за дверью. Наклонился к Крокеру, что-то ему сказал. Крокер ответил таким низким и громким шепотом, что Роджер за дверью слышал каждое слово:

– Скажи, что у меня лечебная гимнастика.

Парень повернулся к Роджеру и повторил:

– У мистера Крокера сейчас лечебная гимнастика.

Роджер рассвирепел. Схватился за ручку стеклянной двери, готовый свернуть замок, – и понял, что она тоже не заперта. Роджер повернул ручку и – вперед! – зашагал по огромному мраморному холлу. Это напоминало его первый визит в бакхедский дом, рандеву с Фариком Фэноном у Бака Манаттера.

– Мистер Крокер! – воскликнул он резко и настойчиво. – Мистер Крокер!

Теперь между ним и упрямым стариканом встал молодой человек в белой униформе. Всем своим видом – руки сложены на груди, ноги широко расставлены – он говорил: «Не пущу». Что-то во взгляде парня охладило пыл Роджера, да и мускулы у того были очень внушительные. Роджер не стал подходить ближе. А Крокер тем временем медленно разворачивался на своих алюминиевых подпорках. В отличие от парня, он был настроен вовсе не так решительно – Роджер увидел лицо человека, изрядно потрепанного болезнью и Судьбой.

– Я сейчас не могу с вами разговаривать. – Как это было не похоже на прежнего Крокера. – Я только что перенес операцию, – даже гласную проглотил: «оп-рацию». Он не утверждал, он оправдывался. И это придало Роджеру небывалую уверенность.

– Я не хотел… врываться сюда, – сказал он, словно желая превратить все в шутку, но фраза прозвучала как: «Захотел и ворвался». – Мне нужен ваш ответ. Я звонил вам, передал множество сообщений, отправлял факсы в офис, послал курьерской почтой два письма, – вы не оставили мне другого способа связаться с вами. Мистер Крокер, это не игра. Вы придете на пресс-конференцию, дадите нам записать ваше выступление на видеокамеру или вовсе откажетесь принимать в ней участие? Если откажетесь, многие обстоятельства… кардинально изменятся… надеюсь, вы понимаете, какие.

– Ну-у-у… – Казалось, Крокер сдувался прямо на глазах у Роджера.

– Это не рядовая пресс-конференция, – продолжал юрисконсульт. – Будет выступать мэр, и мероприятие скорее похоже на публичное обращение к горожанам или на заявление по поводу расовой проблемы в Атланте. Я обещал мэру, что вы будете выступать. Если вы подведете меня – и его, – ничего хорошего не ждите. Заявляю вам это со всей ответственностью.

Выговорив последнюю фразу, Роджер задрал подбородок и бросил на Крокера презрительный взгляд, как на слабака, который виляет, не хочет браться за работу, хотя и сам хорошо понимает ее неизбежность.

– О'кей, – сказал старикан, так низко свесив голову, что подбородок касался груди. Он был похож на загнанное животное. Роджер никогда не видел такого бессилия. Крокер поднял глаза, но лишь на секунду, чтобы проскрипеть: – Я приду.

– Рад это слышать. Считайте, что вы приняли на себя определенные обязательства. Мэр не будет играть в ваши игры. Речь идет о крайне серьезных делах.

Чуть громче шепота:

– Да.

– Хорошо. Вы приняли на себя обязательства, и наше прежнее… соглашение… остается в силе.

Роджер слышал собственный голос, словно был одновременно и зрителем, и оратором на трибуне. Говорил ли он хоть раз за всю жизнь таким нравоучительным, оскорбительным, снисходительным, менторским тоном с человеком масштаба Крокера? Вряд ли… нет, ничего подобного. Но это было замечательно! Крокер, парень «Шестьдесят минут», грандиозный застройщик, чертивший горизонты Атланты, владелец «Крокер Групп»!

– До свиданья, мистер Крокер, – даже эти два слова Роджер умудрился произнести тоном, не допускающим никаких возражений.

В ответ Крокер выдохнул измученное «до свиданья» и повернулся, чтобы ковылять дальше. Выходя из роскошного особняка к машине, Роджер слышал только: клак-клак… клак-клак… клак-клак… клак-клак…

Конраду было очень неудобно за мистера Крокера. Какой-то разодетый черный унизил его, по-хозяйски ворвавшись в дом. Вот так – взял и ворвался. Конраду было неловко спрашивать, в чем дело, хотя его разбирало любопытство. Наконец он решился завести разговор – как знать, может, старик сам расскажет.

– Кто это был, мистер Крокер?

– А, юрист один. Работает в большой центральной конторе.

Конрад молчал, ожидая продолжения, но слышалось только: «Клак-клак… клак-клак… клак-клак…» Мало-помалу старик подошел к лестнице.

– Хос-ссподи, – проворчал он себе под нос, – болит, зараза… – И повернулся к Конраду: – Как лучше туда забраться, а? – Он кивнул на ступеньки. – Кошмар, а не лестница. Смотри, с одной стороны ступеньки шире, чем с другой.

– Ну и пусть, мистер Крокер. Просто ставьте ваши трости на ступеньку выше, потом переносите левую ногу и подтягивайтесь. Я буду страховать вас сзади, но ничего страшного не случится.

– Во мне двести тридцать пять фунтов. Что ты будешь делать, если я свалюсь?

– Вы же не с дерева будете падать, мистер Крокер. Когда человек падает под углом, тут не так важны его рост и вес, как правильная позиция при страховке, ну, то есть, это я так думаю.

Разговорами-уговорами Конрад все-таки убедил старика подняться по лестнице. Сил у мистера Крокера было много – бык, а не человек, – и координация в порядке. Однако он почему-то упорно не хотел пускать все это в ход.

Мистер Крокер решил перебраться из библиотеки в спальню для гостей. Более роскошной комнаты Конрад в жизни не видел. Главным предметом обстановки здесь была большая кровать с шелковыми занавесками на четырех шестах и железным каркасом наверху, тоже задрапированным шелком – что-то вроде балдахина. На кровати лежала дюжина подушек, самое меньшее дюжина – от больших пузатых до крошечных детских, украшенных кружевами и лентами, – и множество других вещиц, названий которых Конрад даже не знал. Покрывало белое, с богатой отделкой. Тончайший рисунок на ковре напоминал кружево – цветы, завитки, листья и стебли на нем были в тон обрамлявшему кровать шелку. Еще в комнате стояли два пухлых кресла, накрытые полосатыми покрывалами, а на окнах громоздилась такая толща занавесей, что Конрад даже не стал рассматривать, сколько их там.

После подъема по лестнице Крокер тяжело дышал. Лицо покраснело, на лбу выступил пот.

– Мне надо туда, – он кивнул в сторону ванной. – Хочу принять душ.

Конрад доковылял с ним – клак-клак… клак-клак… клак-клак… – до двери в ванную.

– Мне зайти, помочь вам?

– Нет, я пока справлюсь.

Мистер Крокер скрылся в ванной, принялся там вздыхать и клацать по полу тростями – Конрад все слышал, несмотря на толстую дверь. Он не отходил от нее, на случай, если старику понадобится помощь. В холле вдруг мелькнул чей-то силуэт. Конрад повернул голову и увидел миссис Крокер, Серену Крокер, в одной шелковой комбинации. Легкая ткань едва прикрывала грудь, сквозь нее просвечивали темные круги сосков. Подол попал меж бедер, и под венериным холмом красавицы лежал треугольник нежно-розовой тени. Густые черные волосы свободно лились на плечи.

Она тут же нырнула назад, за дверь, и высунула голову в щелку:

– Простите! Я не знала, что вы здесь!

Изумительные синие глаза. Конрад сглотнул.

– Мистер Крокер… – он кивнул на дверь в ванную.

Серена Крокер задержала на Конраде взгляд чуть дольше, чем нужно, убрала голову и скрылась. Всплыло несколько шальных мыслей, но Конрад не дал им ходу. Из ванной послышался голос мистера Крокера:

– Конни, иди дай мне руку!

Конрад открыл дверь – старик, опираясь на трость, пытался дотянуться до крана в ванной и включить воду.

– Давайте я помогу вам раздеться.

– Да-да, помоги.

Конрад снял с него халат, сначала один рукав, потом – другой, и поддержал, когда Крокер стаскивал через голову ночную рубашку. Старик сбросил шлепанцы и с помощью Конрада доковылял до ванной. Грудь, руки, плечи, спина – особенно спина – у Крокера были большие, но производили впечатление не силы, а старости и усталости. Тело дряблое, обвисшее, сероватое, и ничто уже не могло вернуть ему прежней упругости. Живот мистер Крокер не отрастил, но кожа под грудью тоже была дряблая, обвисшая, и пупок скрывался где-то под двухдюймовой складкой этой утомленной старческой плоти. «Никогда не позволю себе распуститься до такого состояния», – мысленно поклялся Конрад. Откуда ему было знать, что тридцать семь лет назад старик, которому он помогал сейчас залезть в ванную, давал себе точно такую же клятву.