Текст книги "Сильнейшие"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)

И Къятта был доволен жизнью, как никогда.

Все хорошо. Только брат его младший как с цепи сорвался – метался по лесу в обличье энихи, приходил раненый и не позволял прикасаться к себе, дома то огрызался на любое слово, то утыкался лицом в подушку – попробуй, приведи в чувство. Ничего, примет, думал Къятта. Быть собой проще, чем быть другим. А именно собой он и станет. Только бы не натворил ничего. И посылал следить за ним тогда, когда сам не мог. Только попробуй уследи за энихи… да и за Кайе в человечьем обличье тоже. Нъенна, которого мальчишка чуть не убил, долго кричал Къятте в лицо страшные ругательства, но не нашел в себе сил навсегда порвать с этим домом. Да и как порвешь? Родня.

Пришлось преподать братишке несколько уроков обращения с девушками. С «красными поясами» – дед спокойно, как обычно говорил, пообещал оторвать старшему внуку голову, если тот выберет для забав младшего девчонок из обычных семей.

– Успеет. Пусть пока поймет, что свои – те, кого защищают, а не берут силой. Дашь хищнику кость – не отнимешь потом.

– Да помню я! – раздраженно сказал Къятта, и увел брата в город.

Не сомневался, что вдали от старшего подобные развлечения все равно закончились бы смертью слабых – пока хоть малому подобию контроля не научится. Или пока не научится выбирать более сильных. А среди равных игрушек не ищут, а пару подыскать с его-то гонором – задача нелепая. У Сильнейших своего хватает с избытком, правда, братишка их всех переплюнул.

Время Старой листвы подошло.

– Выросла девочка, – заметил как-то дед, поглядев на Киаль.

Она танцевала в саду, легко переступая ногами в плетеных кожаных сандалиях, звеня бесчисленными подвесками и браслетами, и птицы языками пламени кружились подле нее. Ненастоящие птицы – Кайе с детства пытался ухватить одну из них за хвост, но тот рассыпался искрами в пальцах.

– Ну, чушь, а не Сила, – обиженно говорил он всем домочадцам, и один раз дед взял его за ухо твердыми пальцами и велел смотреть, как, подчиненный движениям девушки, застывает пойманный волк, как начинают подрагивать его лапы и тело, а на морде появляется выражение ужаса, как фонтанчиком вырывается кровь из его пасти и ноздрей.

– Медленно – не всегда плохо, – назидательно сказал дед и выпустил ухо внука.

– Я не покину Род, – сказала Киаль, поморщившись, когда до нее дошли слухи о младшем брате и девушках. – Моя Сила – танец, и ни мужчины, ни женщины мне не нужны.

– Ну и дура, – сказал братишка.

Ийа встретился подростку случайно: тот шел по улице, по торговым рядам, разглядывая ножи, а молодой человек возвращался откуда-то из поселений верхом на злой пегой грис. Нагнал сзади, с улыбкой поглядел сверху вниз. По несколько тонких косичек спадает с висков, закреплены на затылке, сзади широкая коса, украшенная золотой подвеской в виде дерущихся кессаль и волчонка. Серьги звенят насмешливо. Прохладный и свежий, словно не приехал невесть откуда, а собственные покои оставил только что.

– Бедняга, – протянул снисходительно-мягко, – Раз братец твой не справляется, дам совет я. Твой огонь опасен для девушек Асталы, да? Так перекидывайся! В зверином обличье Сила твоя закрыта, а девушкам, думаю, все равно – вряд ли ты умеешь больше, чем зверь! – расхохотался и ударил пятками в бока грис, сорвался с места.

Вовремя – деревянные щитки и полог ближнего торговца вспыхнули синеватым огнем.

И слова жалобы торговец произнести не посмел – сжался на земле, прикрывая голову руками. Плевать на товар, ладно, сам жив остался; хотя и волосы тлели.

Ахатта, узнав про случившееся, внука отчитывать не стал, но стоимость сгоревшего возместил полностью, а торговец чуть не ошалел от такого счастья.

– Не настраивай Асталу против себя, – сказал дед, отвечая на недоуменное фырканье внука – подумаешь! И Къятта кивнул согласно, задумчиво.

– Да если б о тебе так, ты бы им всем уши пообрывал! – рывком повернулся к брату, и челка почти закрыла глаза.

– О тебе много болтают в народе; могу убить всех, кто не принадлежит другим Родам, – пожал плечами Къятта, – Но тогда говорить будут еще больше.

– А зачем тебе нож понадобился? Своих не хватает? – спросила Киаль, а Натиу, мать, и вовсе промолчала.

После этого Кайе снова надолго скрылся в лесах. И Къятта порой отправлялся искать следы энихи – не случилось ли что? Знал наверняка – след этого зверя ни с чьим другим не перепутает.

Понемногу братишка сам начал возвращаться, на мягкой постели ночевать, а не свернувшись клубочком среди папоротников или тростника.

Восемь Сильнейших Родов было в Астале. Когда лес велик, разные звери находят приют под сенью листвы и между корней – и хищники редко ссорятся из-за добычи. И даже олень может пастись под носом у энихи, ежели тот не голоден. У каждого Рода была своя территория, свои ремесленники, садоводы, охотники. Хозяева Асталы ни в чем не испытывали нужды. Ленивые хищники бродили один мимо другого, огрызались порой, но не стремились вцепиться в глотку. Не расчет, как у северян, руководили ими – когда дичи хватает на всех, а солнце палит нещадно, и хищников одолевает лень.

Только юные, с горячей кровью, грызутся, невзирая на жару – если что-то пришлось не по нраву.

Род Арайа, чьим знаком был свернувшийся ихи, понес потерю – слишком много хмельной настойки выпил один из них, едва ступивший на порог зрелости – и собственное пламя обратилось против него. Но Род оставался по-прежнему сильным.

Ийа же в последнее время все чаще появлялся в обществе Олиики – маленькой смуглой красавицы, племянницы Тарры Икуи. Появлялся – не то слово, скорее, водил ее за собой на незримой цепочке. А девчонка, круглолицая, с глазами цвета терновых ягод, смотрела на молодого человека с обожанием запредельным. Словно и не из Сильнейших.

Тарра морщился, когда заходила речь о племяннице. Слишком ее любил.

– Ради Олиики готов многое сделать, да? – спросил Ахатта. – Вот и прекрасно, Ийа тоже это понимает. И начинает с малого, умница. Смотри, чтобы Род Икуи не стал ковриком под его ногами.

– С чего бы? – хмуро осведомился Тарра.

– А с того, что родственник твой стар и скоро Совет покинет. А на замену поставят болвана, который тоже души в девчонке не чает. И вертеть она им сможет с превеликим удовольствием, а ты и слова не скажешь, поскольку тоже обожаешь свою Олиику.

Кайе впервые за много-много дней соизволил не шарахаться по лесам, а быть в составе Рода на празднике Солнцеворота. Правда, кривился, когда Киаль помогала ему одеваться – не выносил то, что называл тряпками. Штаны из тонкой шерсти – привычны, передник расшитый, единое целое с пелериной – еще куда ни шло, но от широченного наборного ожерелья наотрез отказался.

– Я не статуя, чтобы увешивать меня невесть чем!

Киаль, любившая наряды и украшения, всерьез оскорбилась.

– Тебе не ожерелья, тебе цепь и ошейник нужны!

– Ну, попробуй, надень! – расхохотался и наклонил взъерошенную голову. Густые волосы, блестящие – только сколь ни расчесывай, все равно лежат, как им хочется. И срезает сам, когда считает, что чрезмерно отросли – вот и выходит неровно.

Праздники он любил, но плохо владел собой в бесконечные часы их – смех, цепочки ярко одетых людей, пенье свирелей, рожков-тари и рокот барабанов возбуждали вначале, и это было приятно; потом не выдерживал – одновременно хотелось мчаться куда-то, укрыться ото всех, чтобы не слышать музыки, и убивать. Громкие звуки вызывали во рту привкус крови, солоноватый и мягкий – знал его хорошо. Не один зверь вблизи Асталы погиб от когтей черного энихи.

Город казался огромным живым существом, тысячеглазым, дышащим полной грудью и готовым проглотить любого.

Трудно было старшему сохранять здравый рассудок среди мельтешащих теней и пятен, но приходилось – только Къятта мог остановить Дитя Огня, пока тот не натворил непоправимого.

…Оранжевый и желтый дым шеили, одуряющий запах огромных цветов, движение – ритмичное, и ритмичные напевы, то жалобные, то повелительные. И среди наполовину счастливой, наполовину безумной толпы – фигурка с короткими волосами, гибкая, поджигающая факелы на расстоянии – весело ему, смеется. Пока – весело, еще не вскинулся в его душе зверь, испуганный и возбужденный грохотом и толпой, движением тел.

Увидел его другими глазами. Ростом до уха старшему: ну, да высоким он никогда не будет, хотя еще подрастет – и уже не ребенок. Не взрослый, но и не дитя, совсем не дитя. Впервые Къятта понял отчетливо – перед ним хищник, и скоро зверь заявит о себе во весь голос. Прав был дед, ой как прав. Можно играть с энихи, пока тот мал. Но взрослого нужно крепко держать, и при том не сдерживать его естество; иначе неясно, как и где оно прорвется.

Мальчишка кружился в танце с золотой цепью – забава избранной молодежи, защитников Асталы, пока старший брат не ухватил его за плечо и не оттащил от змейки из человеческих тел:

– Все, довольно.

Дернулся было, зашипев и зубами сверкнув – но сильная уверенная рука не пустила.

– Остынь.

Цепь распалась – толпа, разгоряченная горькими настойками и айка, рванулась к Башне, отдать должное Хранительнице. В Доме Земли плоды и другие дары, творения человеческих рук, были уже возложены на алтарь, стихиям Дома Солнца дары были ни к чему – они сами брали, что им хотелось, и те, кого позвали во сне, добровольно исполняли их приказ. В этот разговор и Сильнейшие не вмешивались. Натиу и некоторые другие знали, кто был избранником, и на другой день они заверяли Совет, что все удачно прошло.

– А если меня позовут Стихии? – спросил Кайе, глядя вслед уходящей толпе – яркой, громкой, горячей, пахнущей человеческой жизнью. Облизнул губы – частицы дурманящего дыма оседали на них.

– Если позовут, приходи сначала ко мне – значит, ты слишком много выпил айка. Я помогу тебе вернуть голову на место.

– Я вообще ничего не пью! – обиделся младший. Он прерывисто дышал, и тело напряжено – вот-вот, и рванется следом, позабыв, что надо сохранять человеческий облик.

– Пьяная кошка – это уж слишком, – согласился старший. – И нелепо вдобавок.

Притянул брата к себе, перебирая густые пряди – пальцы норовили сжаться сильней, не отпускать. Не смотреть на него… лучше бы и не касаться, но тогда не удержать – умчится вслед за толпой.

А громкие звуки понемногу удалялись, и дым развеивался. Мальчишка стал успокаиваться – не совсем, совсем спокойным он и во сне не бывает, но все же разум вернулся. Ни на кого не кинется и сам с Башни не прыгнет. А перед глазами старшего плыли радужные пятна – почти невозможно оставаться в здравом рассудке, когда барабаны рокочут, и отчаянно-призывно вскрикивают рожки, пусть и вдалеке уже – эхо звучит во всем теле. Южанину – невозможно, энихи остыл куда быстрее, нежели человек. Мальчишка смотрит вслед тем, кто ушел, вздрагивают ноздри – от ароматного дыма будет болеть голова, но пока он доволен. Къятта приложил руку к его груди.

– Бьется… я видел человеческие сердца, но ни разу не подумал взглянуть, какое оно у энихи.

– Посмотри… – мальчишка развернулся к брату спиной, прислонился, словно к стене. Надежной… Он все еще дышал слишком неровно, и бока вздымались. – Мне не жаль. А хочешь – завтра принесу тебе из леса? Я видел следы самки у Атуили.

Пальцы пробежали по груди оборотня, очерчивая круг:

– На что похоже твое…

Старший очнулся, вскинулся:

– Пора – возвращаются, слышишь? Будет тебе энихи сегодня.

Какой праздник без игр и круга, и без диких зверей? А человек – тоже хищник, и весело наблюдать, кто кого. Нет нужды брать для круга простых жителей, есть и преступившие закон.

Так человеку дают возможность сохранить себе жизнь – почему бы нет? Сумеет продержаться в круге, тем более убить хищника – отпустят живым, изгонят за пределы Асталы. Развлечение хорошее, яркое.

Сколько раз видел подобное… И медведь был, и волки. Да мало ли забав можно изобрести! Сегодня молодого энихи выпустили. Преступившему закон все равно умирать, так хоть надежда есть. А Къятта впервые спросил:

– А ты не хочешь быть на месте этого зверя?

– Нет.

– Почему?

– Потому что мне просто справиться с ним, – кивнул, указывая на пригнувшуюся в ожидании хищника фигуру человека.

– Неинтересно, да? – короткий смешок.

– У него ведь тогда… не будет шанса спастись, – пробормотал, опуская лицо.

– У него и так нет. Если он победит зверя, его отпустят… до первого поворота в лесу. Нечего преступникам делать вблизи Асталы.

Заметив, как исказилось лицо младшего, добавил сожалеюще:

– Ты совсем не умеешь думать.

– Я… – Вскочил, встряхнул головой, – Я другое умею!

Вылетел в круг, срывая с себя лишние тряпки. Прямо между энихи, который изготовился к прыжку, и человеком. И человек, и зверь замерли от неожиданности. И другие люди вскочили, или наклонились вперед. Через пару ударов сердца черная тень скользнула над песком, бросилась вперед, и осужденный, ошарашенный неожиданным превращением, позабыл о сопротивлении. Он умер мгновенно. Второй энихи ударил хвостом по бокам, изготовляясь к прыжку – но не успел. Черное гладкое тело снова взвилось в броске, прямо на копья стражи. Тренированные воины, стражники круга успели отвести в сторону смертоносные острия, и пригнулись, когда огромный зверь пролетел над ними. Прямо на зрителей прыгнул кана, и кто-то закричал от боли в сломанной руке – а Кайе уже бежал прочь, в облике человека, и люди расступались много раньше, чем он приближался.

Къятта добрался до дома вечером – пришлось решать споры среди пьяных охотников. Проще всего было распутать узел, оторвав пару голов; но охотники сцепились и вправду искусные, жаль. Кто на чьей территории понаставил ловушек и поймал пару пятнистых ихи, Къятту мало заботило – да хоть татхе поймайте. Но дед косо посмотрит, если допустит свару, не позаботившись уладить. Людей нужно к себе привязывать, а не позволять твориться чему попало.

Дома нырнул в бассейн, протер кожу настоями лимонника и горькой мяты, расчесал волосы, привычно стянув в хвост, перекусил; прислушался к себе – полностью ли выветрился дым курений из головы? – и лишь тогда заглянул к братишке.

Тот лежал ничком, раскинув руки – подвижные и ловкие, сейчас они свисали безвольно. Кажется, как примчался домой, так упал и не шевелился. Къятта подошел тихо, словно сам был энихи, сел рядом, провел ладонью по плечу брата.

– Больно? Там, внутри?

– Нет.

– Тогда зачем выпендриваться? Что ты в очередной раз показал Астале?

Кайе приподнял голову:

– А голос у тебя довольный.

– Ты слышишь верно. Однако никогда не угадаешь причин.

– Да мне все равно… – уронил голову на подушку.

– Тебе нравится убивать.

– Нет!

– Да. Ты это понял и этого боишься.

Къятта по-прежнему держал ладонь на его плече, не желая терять и тени того, что испытывает младший.

– Разве твое сердце не стучало от восторга, когда ты летел в прыжке? Когда ты был – сильнейшим, а остальные – слабой добычей?

Ответом ему стал прерывистый звук – полувскрик, полувздох.:

– Помоги мне не думать обо всем этом! Помоги, слышишь?! – это не просьба была, а повеление.

– Жаль, что ты срезаешь волосы коротко, – усмехнулся старший. – Какое удовольствие – развязать золотую тесьму и отпустить на свободу пряди, как выпускают дикого зверя, снимая цепь…

Провел рукой по волосам брата. Тот вскинулся:

– Энихи не нужны побрякушки!

– Ты все же немножечко человек, – белые зубы блестели в свете звезд. Къятта окинул младшего взглядом, с сожалением поднялся и пересел поближе к широкому окну. Для всего свое время… даже Отмеченные Тииу это понимают. Он так и просидел бы полночи в молчании, не желая оставить младшего одного, но Кайе сам заговорил:

– Подойди…

– Что тебе? – старший снова присел на край постели, и брови его были сдвинуты. Южане, Сильнейшие, жили ради огня, который поднимается из глубин существа, и гасить этот огонь, сдерживать его… безумие. И весьма неприятно к тому же.

– Я хочу чего-то, Къятта. Себя настоящего, может быть. И не могу получить. Мне отказано в этом?

– Нет, вовсе нет, – удивленно проговорил старший. – Чего тебе не хватает, зверек?

– Я не знаю. Если бы знал, взял бы.

– Не переусердствуй, – снова сжал его руку – ох, как не хотелось этого делать… или напротив, слишком хотелось. – Иначе уподобишься тем, которые могут лишь сгореть в темном пламени. Ты для большего рожден, зверек.

– Не называй меня так по-идиотски! – взорвался Кайе, а Къятта рассмеялся: вот так-то лучше.

– Тебе не идет быть дохлой рыбой, братишка.

– Порой мне хочется, чтобы ты убил меня. Я принял бы это с радостью.

Глаза обоих сейчас казались черными – только зрачки посверкивали желтым, напоминая о глазах дикого зверя.

– Это глупо, зверек. Ты сам не знаешь, что тебе нужно. Вот и мечешься. Жизни в тебе больше чем во всей Астале вместе взятой – жизни и пламени. Тебе никогда не будет спокойно. Другой радовался бы, имей он хоть половину того, что дано тебе просто так, в дар. – Отшвырнул руку младшего.

– Завидуешь?

– Нет, – непонятно улыбнулся старший. – У меня все есть. Ты даже не представляешь, насколько. А чего нет – скоро будет.

Перевел взгляд на россыпь созвездий.

– Пожалуй, еще кое-что тебе знать пора. Ты пожалел преступника, когда узнал, что никто его не отпустит. Знай, что молодых воинов тренируют не только на зверях и дикарях. Одиночкам позволяют уйти за пределы Асталы, и если их следы затерялись – им повезло. Люди должны считать, что свободны. Но нельзя давать разрастаться поселениям, которые неугодны Астале. Ты понимаешь? Порой люди ухитряются сбиться в стайки и основать собственную деревню. Мало ли, в будущем… да и с севером труднее договориться, если есть еще поселения на ничейной земле.

– Я понимаю, – равнодушно выдохнул младший. – Это наша земля… хотят жить – пусть подчиняются. На севере, наверное, так же…

Пять сестер почти скрылись за горизонтом, когда Къятта сказал:

– Почему бы тебе не поохотиться на двуногих животных? Они сами убивают себя ради нашего удовольствия.

– А знаешь, ты прав, – медленно откликнулся Кайе. – Они так… глупы и уродливы.

Седой плохо ходил – нога так и не начала разгибаться. После стычки с тремя ихи он, лучший недавно, стал хромым. Зато шкуры двух напавших ихи в шалаше лежат. А Рыжебровый Седого боится – все еще слушают покалеченного охотника. Кто, кроме него, детей научит тайнам леса? Кто опасность умеет чуять?

Рыжебровый не любит его. Хочет его смерти. Чтобы ни один голос против не поднимался. Хочет сам решать. Хромой – и соперник? Так не бывает. А есть.

Седой переместился следом за тенью – солнце пекло.

Думал.

Хору страшны, но не трогают. Им все равно, чью кровь принимать – больного ребенка им отдают, и все ладно. А теперь плохо – харруохана пришел. Тот, кто приносит ночь. Рыжебровый сказал – ему не нужны больные дети. Ему нужны сильные, иначе всему племени плохо. Рыжебровый хочет Седого отдать харруохане. Люди испуганы. Могут и согласиться. Рыжебровый умеет убеждать, и он силен. Молодые охотники рядом с ним.

День пришел, а потом еще день. Страшно племени – видели следы. Харруохана ходит, смотрит. Выбирает, когда ударить.

Рыжебровый сказал – рууна должны отдать хорошего охотника, и указал на соперника. Никто не осмелился возразить – страшно.

Седого отвели на поляну за стойбищем. Не привязывали – харруохане нельзя противиться.

Седой знал – черный энихи скоро придет. Не сегодня, так завтра. Надежда теплилась – а вдруг просто зверь появился вблизи стоянки, и ошибается Тот, кто знает, и ошибается Рыжебровый? Зверя Седой может убить. Сильные руки, хоть и хромая нога.

Сумерки ползли, как змея-душитель. У Седого были чуткие уши – он ловил звуки стойбища. Женщина засмеялась. Ребенок заплакал. Стук камня о камень – наконечники делают. Седой слушал, принюхивался к дыму – корни черноголовки кто-то бросил в костер, отгонять мошкару.

Темнеет небо. Оглянулся резко, словно видна была его тень, и ее чужая тень коснулась. Зверь стоял на краю поляны. Черный. Большой. Молодой еще, но сильный. Зверь пошел мягким шагом к охотнику. Седой изготовился – вцепиться в пасть, задушить. А потом замер, словно йука при встрече с опасностью. Синими были глаза энихи, поблескивали, как у всех хищных зверей. Синие.

– Харруохана, – выдохнул Седой, и руки его опустились.

Зверь стоял рядом, и Седой видел – он смеется. Энихи не умеют смеяться. Зверь развернулся и мягкими длинными прыжками полетел над травой, к стойбищу.

Седой закричал ему вслед, крик гортанный ворвался в стойбище раньше харруоханы. А потом раздался крик женский.

Двоих потеряло племя – сильную женщину и молодого охотника, воспитанника Рыжебрового. Никто не осмелился поднять руку на харруохану, кроме этого юноши. И впредь никто не посмеет.

«Тот, кто приносит ночь» волен выбирать любые жертвы.

– Откуда? – Къятта коснулся руки младшего брата. Кожа была рассечена неглубоко, ниже был синяк на половину предплечья.

– Пройдет к вечеру. – Кайе улыбнулся довольно: – Это животное осмелилось напасть на меня!

– Я не стану спрашивать, остался ли он в живых, – сухо сказал Къятта, – но все-таки думай, прежде чем врываться на стоянку.

Младший изумленно вскинул брови:

– Что они против меня?

– В обличьи энихи ты можешь только то, что может очень сильный зверь. Перекинуться в человека успеешь, но я не хочу потом лечить твои раны.

– Ты и не сможешь! – фыркнул подросток, тщетно пытаясь подавить смех. Къятта-целитель? Разве в кошмаре приснится.

– Тебе стоит заняться делами, а не только бегать по лесам, – обронил старший. – Продолжай, пожалуйста, но не забывай – тебе четырнадцать весен.

– Ой, как дед говоришь! – мальчишка упал на постель, потянулся, прогнувшись в спине. – Чего ты еще от меня хочешь?

– Будешь ездить со мной. Пока – со мной. А там посмотрим.

И ездил – радость приносили эти поездки. Видел цапель в камышах рек Иска и Читери, орлов высоко под облаками. Смеялся от счастья, прямо на скачущей грис руки раскидывал, прогибался назад – летел. Большая земля у Асталы.

– Огни тин идут за ним, – шепотом говорили спутники его и Къятты. И верно – катились по траве и земле шарики-огоньки размером с кулачок маленького ребенка. Подпрыгивали, будто резвились. То не трогали траву, то оставляли тлеющие дорожки. А людей словно не замечали; только стоять на пути у огня тин не стоило – может, ничего и не будет, а может, парализует, а может, и вовсе тело сгорит. А одежда останется – такие у огней шутки.

Сезон дождей кончился, рабочие поселений, еще вялые, начинали шевелиться быстрей. Порой приходилось ссоры улаживать, порой и наказывать – там, на месте, Къятта никого не возил в Асталу. Зачем? Смерть и тут примут, а если не насмерть – тем более. Знал, как сделать больно, хоть не калечил – Астале нужны здоровые. Знал, как вызвать страх.

Особенно просто, когда вот он, страх, у плеча стоит, и смотрит темно-синими глазищами. Кана-оборотней, как и нихалли, боялись до потери себя. А зверь любит, когда его боятся.

– И на что вы надеялись? Идиоты, – ленивый беззлобный голос, и скука в нем – не наигранная, подлинная. Нечасто случается подобное, но самое занятное было уже. Смотрящий на разработках медной руды убит, один из четверых забрал его хольта – и четверо эти пытались скрыться в лесу. Хоть бы о семьях подумали, дурачье… у двоих ведь есть семьи. Неужто думали, что черная кошка не отыщет их след?

Искать беглецов в лесу – интересно тому, кто принял обличье энихи. И весело видеть испуг – а зачем бежали? На что надеялись?

– Ты и взял хольта? – равнодушно спросил у одного из мужчин. – Хоть пользоваться умеешь?

Тот угрюмо молчал.

– Хольта придают силы, защищают от диких зверей, – насмешливо продолжал Къятта. – И как, защитил?

– А что нам оставалось, али? – подал голос другой. – Ты ведь помнишь того, кто умер. Это… хуже зверя!

– Ты…ты еще смеешь? – взвился над площадкой звонкий голос подростка. – А кража?

– Убийство ты понимаешь, а кражу нет, вот и правильно, – весело глянул на брата, и вновь обратился к рабочим: – Полагаю, в живых вас незачем оставлять – дурной пример остальным, – усмехнулся Къятта. – Ты считаешь это справедливым, малыш?

– Да! – Как же иначе? Вопрос излишний, и голос задрожал – не понять, от восторга или от ненависти. Враждебность и страх, исходящие от людей, злили и опьяняли.

– Нет смысла возиться, везти их в город. Долго, а интереса всего ничего. Ты справишься сам?

– Да!

Огромный черный энихи спрыгнул со ступеней – его будто ураганом оттуда смело. Мощным ударом лапы он снес полчерепа зачинщику, и, развернувшись мгновенно, разорвал грудную клетку другому рабочему. Двое других упали на колени, видя перед собой смерть в обличье огромного зверя. Не успев изменить направленье прыжка, энихи свернул шею третьему. И замер, взъерошенный, перед четвертым, который в ужасе съежился на камнях, закрывая руками голову. Не исходило от него ненависти, только покорность – разве можно противиться тем, кто сильнее?

– Что же ты, Кайе? – лениво раздалось со ступеней.

– Не могу, – ответил подросток, поднимаясь на ноги – он снова был человеком. – Не могу…ведь он просит пощады.

– Да нет, он молчит! – с пальцев старшего брата сорвалась белая молния. Последний виновный упал навзничь, грудь его и лицо были обуглены.

Сладким выдалось утро. Кажется, в чашечках цветов не роса дрожала, а прозрачный мед. Ну, или пьянящий напиток айка. Шиталь долго расчесывала волосы, с удовольствием – короткие, но густые. Надела золотое ожерелье на шею – соединенные клювами цапли; белую полотняную юбку и расшитую черной нитью челле. Не для кого-то нарядилась, для себя. Не только ж волчицей бегать. Сильнейшая из Анамара знала, что ей к лицу.

– Шиталь! – радостный возглас прозвенел, и грис остановилась прямо перед женщиной, взвилась на дыбы, чуть не поранив ее острыми копытами.

Кайе в седле смеялся, околи совсем распахнута, на груди дрожит солнечный зайчик.

– Как давно я тебя не видел!

– Ты стал красивым, аши, – вполголоса произнесла Шиталь. – И… другим.

Другим. Та же беспечность, порывистость – и вместе с ней плавность. Но теперь перед ней не ребенок, а хищник. Еще очень молодой… знающий вкус крови. И взгляд его… мальчишески восторженный, да – но взрослый. Как прикосновение. Очень уверенное.

– Почему ты не бываешь в нашем доме?

– Къятта не больно-то желает видеть меня.

…Если бы я раньше поняла, почему. А теперь поздно. Теперь ты слушаешь иные голоса. И тебе это нравится.

– Приходи! – развернулся на грис. – Я тороплюсь, прости. Приходи! Или я сам найду тебя! Айя! – с возгласом он умчался. Женщина задумчиво смотрела вслед.

…Как мог хоть на миг забыть, какая она – Шиталь? Ей нет равных ни в чем. Ее лепили не из красной глины, как обычных людей, а отливали из бронзы и золота. Звонкая. Протяжная. Совсем молодая. Стройная, как башня Асталы.

Таличе была ребенком… он и влечения к ней почти не испытывал. Сердце – тянулось, как птаха к рассыпанным крошкам, телу было почти все равно. А к Шиталь… не понять, сердце ли, тело, голова – ничего не понять, один горячий туман.