Текст книги "Сильнейшие"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)

А ладони заболели, словно сам сделал то же. Огонек ничего не ответил. Понятия не имел, что говорить. Он смотрел в небо.

Долго никто не трогал его. Мальчик начал засыпать, и видел во сне, что остался один – айо оставил его. Огоньку стало легко и чуточку пусто. Он ахнул, проснувшись в воздухе – его извлекли из каменной чаши.

Скосил глаза на рану – она выглядела поджившей, почти не болела. И даже лицо можно было тронуть, не опасаясь. Огонек потянулся было к лежащим неподалеку лохмотьям, но убрал руку. Изодранные тряпки. Да еще все в крови. И не сможет он одеться сейчас. Взглянул на одежду оборотня. Тоже невесть что… все цело, но в крови и мокрое.

– Ну и вид у тебя будет… – не удержался подросток, словно вселился кто в Огонька. Ядовитый, отчаянный. – Мокрая кошка…

– Верно, – низким и мягким голосом проговорил юноша, склоняясь к лицу Огонька. Мальчик подумал – его точно ударят, невольно зажмурился. Кайе взял Огонька за запястья. Вроде и не сжимал, а словно из металла пальцы – не шевельнуть кистью. И, с закрытыми глазами, обронил:

– Ничего, мокрые – они смешные, не страшные…

Не договорил. Его подхватили и перекинули через седло. Намеренно грубо.

– Ааа!.. – он вскрикнул от боли, но тут же умолк, закусив губу.

– Не нравится? – Кайе спросил с насмешкой. – Любишь втыкать колючки в других, а самому – никак?

– Я никому не люблю делать больно. Но я умею терпеть.

– Да неужто?? Не любишь делать?? Да ты прямо наслаждаешься этим!

– Что ты от меня хочешь?

– Чтоб ты сдох!!! – заорал тот, напугав грис, и едва удержав их.

– Это желание тебе легко исполнить, Дитя Огня… – тихо сказал подросток.

– Представь себе, труднее, чем тебе кажется! – отозвался Кайе, придерживая мальчишку, чтобы тот не грохнулся наземь. – Я хотел… Амаута!

– У меня нет сил с тобой спорить. Делай что хочешь. А я уже перебоялся. По крайней мере – тебя.

Огонек сказал, и почувствовал – истина сказанное. И желание посильнее ужалить – не плата ли за долгий и липкий страх? Вот чем была та лопнувшая струна… И осознав это, внезапно успокоился, стало немного стыдно.

– А ты боялся меня больше всего остального? – спросил оборотень едва слышно. – Все эти дни?

– Да. Любое твое слово было для меня приказом. А когда ты только появился на площадке… мне казалось, я умру от ужаса.

– Почему?

– Потому ты можешь сделать все, что угодно, и я в твоей власти. Но я верил тебе… А потом когда ты стал зверем и кинулся, я… не знаю, что случилось, но страх куда то исчез. – Подумал и сказал, стараясь, чтобы не прозвучало резко: – Ты просто играл все эти дни, но спасибо – ты заботился обо мне искренне.

Айо опустил голову. Гладил по шее грис, не глядя на Огонька, и, похоже, не слышал последних фраз:

– Исчез? Это хорошо… наверное. Правильно… Зря ты боялся меня…

– Зря?

– Зря… и не зря… я не знаю… Ладно, поехали… Я повезу тебя на Буре. Не против, надеюсь? Или попытаешься сам удержаться в седле? – Кайе не поднимал ресниц. – Безумие – ехать верхом с такой раной… даже полузажившей.

– Как хочешь. Ты сильнее сейчас, тебе и решать.

– Да прекрати ты, – сказал тот устало. – У тебя совсем сердца нет, что ли? Эсса…

– Я не эсса. Я – полукровка.

– Все равно нет… Что ты привязался к этой «силе»??

– Но это правда.

Тот вздохнул, забрался в седло, тронул повод.

– Правда…

Вдруг обхватил Огонька за плечи, притянул к себе. Заговорил быстро и тихо:

– Тебе все равно, да… но хоть попробуй стать моим другом. Ты не домашний зверек. Ты куда сильнее многих… я и с ними пытался…

Огонек глубоко вздохнул, шевельнулся, делая попытку высвободиться.

– Но ты не один. Тебе не о чем беспокоиться.

– Разве? Киаль занята собой, Къятта… – лицо застыло, как маска, тоскливо-мрачная маска. – А все другие, кроме старшей родни – боятся. Ты не боишься. Это настолько… – в голосе юноши появились восторженно-удивленные нотки.

Огонек прикусил губу.

Он слишком устал и не в силах был ответить «нет». Предпочел вообще не отвечать.

Копыта грис постукивали по грунту дороги.

Кайе так и привез его на Буре. Когда он кликнул слуг и передал им мальчишку с седла, у конюшни возник Къятта. Видя раненого подростка, он усмехнулся краешком рта. Огонек ощутил что-то близкое к ненависти… и жалость. Вот о чем говорил Кайе. В этом ему жить…

Огонька опустили на постель, целитель осмотрел рану.

– Ничего страшного… источник помог.

Он делал вид, что не испытывает ни малейшего любопытства… а впрочем, чему удивляться? Следы от когтей энихи не опознал бы только слепой, а что Сильнейший делает с полукровкой, никого не касалось. Захотел – оставил в живых.

Глава 12

В Астале становилось все жарче. Нескоро снова пойдут дожди. Обычные люди заняты были повседневным трудом, а Сильнейшие лениво наблюдали за круговоротом дней и дел – жара отнимала желание вмешиваться. Даже суд неохота было вершить – на мелочи просто махали рукой. Нового не случалось – разве что Нъенна, так толком и не простивший оборотня, обзавелся избранной спутницей. Нельзя сказать, что по большой любви – скорее, их связывало признание друг за другом права на независимость. Молодая женщина стремилась видеть родню как можно чаще, и Нъенна снова стал постоянным гостем в доме Ахатты.

– А ты не хочешь найти себе подругу, которую примут в Род? – спросил он у Къятты. Тот по прежнему служил меркой во всем. Единственным недостатком был его младший братец, из-за которого век бы порог этот не переступал.

– Олиику, – широко улыбнулся собеседник. Последние пару дней он явно пристально наблюдал за чем-то неведомым Нъенне, скрывая внимание под личиной лени. – Тарра одобрит, а Ийа съест кусок болотной тины от злости. Только сама Олиика не согласится, а заставить Сильнейшую силой – нельзя. Ну… можно, конечно, но зачем нам враги из Рода Икуи?

– Я же серьезно.

– Женщин у меня предостаточно… а дети… хлопот хватает и с одним. – Мимолетный косой взгляд в сторону окна… широкие листья скрывают другое крыло, но известно, кто там живет.

Нъенна поморщился.

– Еще одного такого Астала не выдержит.

Ответом была едва заметная улыбка.

…Если бы не установленный Тииу закон, по которому Силы, отпущенной детям, есть определенный запас, пол-Асталы заполнили бы потомки Сильнейших, зачатые в надежде получить достойного преемника. А так – в союзе с низшими почти нет шансов на рождение хотя бы равного, да и разница Силы мешает…

Вся Сила юга держится на огне и крови – так и на севере говорят.

Нъенна знал, что у старшего родственника где-то в Астале или окрестностях двое сыновей от обыкновенных женщин, но впервые спросил, раз уж повод представился:

– Почему ты позволил им появиться на свет?

– Первый – по глупости, шестнадцать мне было. Я проверил его потом – так, ничего особенного. Обидно стало тогда. Я сейчас даже имени его не помню, имени его матери тоже… А вторая слишком стремилась поднять собственное семейство за счет нашего Рода. Хотела меня провести… получила пустышку. Ребенок не просто лишенный силы, но и калека, кажется.

– Ты постарался?

– А как же. По-моему, он глухонемой. Что ж, получила, что хотела. Нечего было хитрить, раз не умеет.

– Но разве можно…

– Сделать ребенка сильнее – нельзя, уж какой выйдет. А отразить чужую Силу просто.

Разговор о Силе направил мысли в новое русло. Нъенна от души сочувствовал родственнику своему – иметь в подопечных такое… В последнее время мальчишка вроде притих. Надолго ли? И что причиной тому, любопытно узнать?

– Он уверен, что через пару весен войдет в Совет. Только за счет кого, интересно? Он хочет занять место деда?

– Да нет. Пусть, – Къятта с ленивой улыбкой разглядывал потолок. – В юности полезно мечтать. А он, дурачок, и не скрывает того, что может…

– Зачем остальным такое сокровище? Его скорее убьют свои, если продолжит выпендриваться.

– Трудновато…

– Но можно, и ты знаешь это. Он не устоит против нескольких Сильных, особенно если сделать, как надо. Не боишься за брата? Не слишком-то он умен, – с легким презрением сказал Нъенна. Лицо Къятты стало жестче.

– Он очень неглупый мальчишка. Но сначала делает, а потом думает. И этого не изменить.

– А ты?

– Я? Я куда больше братишки подхожу, чтобы заменить деда. Впрочем, пока хорошо, что у власти он.

– А Кайе?

– Он – мое оружие, Нъенна, – рассмеялся молодой человек. – Оружие и ручной энихи.

– Я думал, ты любишь его.

– Одно не мешает другому.

– А не боишься? – после едва заметной паузы спросил младший родственник. – Если он ударит во всю мощь, в половину даже – тебе не устоять.

– В воспитании зверя главное… – не договорив, старший махнул рукой. Вся фигура его выражала уверенность, и не хотелось сомневаться – знает, что делает…

– Странно, как мы еще не перегрызлись все, – сумрачно сказал Нъенна. – Я бы с удовольствием убил нескольких…

– Так не сдерживайся, убивай! – рассмеялся Къятта. – Иначе потеряешь всю силу.

– Тевееррика многому научила нас… научила направлять огонь в другую сторону.

– Скоро влияние Тевееррики окончательно ослабеет, и тогда…

– Тогда тебе пригодится ручной энихи.

Къятта словно нехотя посмотрел на Нъенну из-под прямых ресниц. Сказал подчеркнуто ласково:

– Придерживай язык, когда говоришь о нем.

– Но ты сам…

– Я – это я.

– Я бы на вашем месте опасался за свою жизнь, – сказал Нъенна, раздосадованный неожиданной отповедью. – Что ему договор между Родами?

– Он может попробовать. Но еще не сейчас. Слишком молод – как человек он взрослеет куда медленней зверя.

– И ты спокойно говоришь об этом?

– Думаешь, я открываю тебе великие тайны? – голосом, похожим на густой сладкий сок, произнес Къятта. И закончил хлестко, словно ударил:

– Ты не так много стоишь, чтобы я хоть что-то скрывал от тебя!

Братишка сидел на крыльце, сцепив пальцы, опустив руки между колен.

– Ну что ты? – подошел сзади, тронул взъерошенную макушку.

– Уходи сейчас, ладно? – совершенно по-детски сказал младший. Растерянно, беспомощно даже.

– Как хочешь.

Теперь Огонек понял, что значит испытывать ненависть к самому себе. Он не хотел находиться под крышей этого дома, но… постель была мягкой, пахла лесными травами, а слабость измотала его. Люди, чьих голосов он рад бы не слышать, заботились о нем, и не было сил отвергнуть эту заботу. Словно раненого зверька, его старательно выхаживали… для чего? Чтобы кана-оборотень снова мог ударить, если захочет?

Огонек старался не вздрагивать, когда Кайе появлялся возле его постели. Но помнил слишком хорошо… там, у источника, мальчишка был не в себе. А сейчас – вспоминал каждый миг, как это гибкое тело стало телом огромной кошки. Думал – верно, рассудка лишился, увидев; вот и вышло, что вышло. Но тот, прежний, тягучий страх не возвращался – и то ладно.

– С огнем ты смирился, а с кана – не можешь? – напрямик спросил Кайе дня через три. – Противно тебе общаться с человеко-зверем?

– Нет. Да. Я не могу… это неправильно, – его начала бить дрожь. И не раны тому были виной – они-то почти затянулись.

– Да ну? – резко спросил Кайе, положив руки ему на плечи и вдавив в мягкое ложе. – Значит, я ошибка природы? Выродок?

– Не знаю, – пробормотал Огонек и закрыл глаза. Там, в лесу, с его языка срывалось такое… а сейчас, лежа в уютной постели, он не хотел говорить дерзости. Но и молчать уже не мог.

Айо не ушел почему-то. Напротив, присел на край постели. Взял Огонька за руку.

– Значит, напрасно все?

– Что? Твоя просьба? Ты сказал не то, что на самом деле. Ты злишься, когда в твоем присутствии испытывают страх, и приходишь в ярость, когда кто-то посмеет стать у тебя на пути. Я стал… но смешно сравнивать нас. Ты намного сильнее, поэтому можешь и пожалеть… и порадоваться, что тебе посмели перечить. Ведь это настолько нелепо…

Кайе взглянул на Огонька – глаза полыхнули и погасли.

– Я – чудовище, и привык это слышать. Но и ты – не меньшее.

Резко встал и вышел. И больше не приходил.

Сумерки, медовые, мягкие, спустились в Асталу, когда Огонек решился. Хватит… так невозможно. Долго сидел, опустив голову, перебирая в пальцах кисточки покрывала, потом встал, на цыпочках прокрался к выходу – никто не заметил. Напрямик через темный сад, прячась между кустов – к арке, прочь отсюда. Добраться до поселений он сможет… или затеряется среди ремесленников.

Когда оказался за оградой, почувствовал некоторое разочарование – никто его не остановил, не окликнул. Так просто – ушел, и все. Мог бы и раньше.

Кайе говорил тогда – «не отпущу». Вероятно, его будут искать… или нет? Вряд ли хоть кто-то в этом доме еще считает опасным лесного найденыша. Подумаешь, «паутина» прошлое опутала. Если едва не отправился в Бездну… о чем говорить? Безобидная мышь для котенка-подростка.

Надо подыскивать себе место в Астале, в тысячный раз повторил Огонек мысленно. Если позволят остаться в живых, конечно. Ведь умею же я хоть что-то! Ну, хоть учиться умею, наверное. Страшно было перед неизведанным будущим, и злился на себя за этот страх… лишь бы не испытывать стыда за другое. Амаута, как говорил Кайе. Ведь никого раньше… никто не заботился об Огоньке так, никто не хотел зваться его другом.

Лестно, что ни говори… Полукровка, замухрышка без Силы и памяти… Только не забывай, возносясь – падать больно будет.

Огонек брел мимо деревьев с широкой кроной, увенчанной ароматными цветами, невидимыми в ночи. Размышлял, поглядывая на свои руки. Неловкие… но ведь удавалось порой плести, лепить, шить… голова заболела от мучительных попыток вспомнить. Ведь было что-то до башни… кто-то учил! Может, примет кто – помощником? Грязной работы он не боится.

Порой одинокие фигуры мелькали – съеживался, заметив; но никто не подошел, не остановил Огонька.

Не забрести бы в чужое владение, размышлял мальчишка. Так и не успел запомнить, где чей квартал, где территория общая. Светало уже. Сероватое небо, потом бледно-сиреневое. Остановился у столба, увенчанного бронзовым знаком – оскаленная медвежья морда. Неуютно стало от пристального взгляда бронзового зверя.

Понемногу народ наводнял улочки. Любопытные взгляды скользили по Огоньку, пару раз мальчишку окликнули. В первый – сделал вид, что не слышит, во второй – пустился бежать, спрятался за углом. Отдышался насилу – страшно… так и не привык быть среди толпы. Десять человек – ведь это целая толпа.

А меня, верно, хватились уже, думал мальчишка. То есть… поняли, что меня нет. Улица живо напомнила реку… барахтайся, если сумеешь. Один. И кто тебе руку протянет? А если протянет – выбирать будешь, та ли рука?

Скрипнула калитка, и старушка, махонькая, сморщенная в упор взглянула на Огонька.

– Тебе чего, мальчик?

Подросток, не сразу ответил; стоял, покусывая нижнюю губу.

– Тебе кого надо-то? – снова спросила, вперевалку выкатываясь из калитки.

– Я и сам не знаю, – вздохнул.

Старушка по всему решила, что перед ней дурачок. Указала рукой вдоль по улице:

– Иди, иди…

– Бабушка! – послышался из дома веселый детский голос, и налетевший ветерок донес запах свежих лепешек. Старушка заторопилась обратно, в свой дом, к кому-то, кто звал.

А Огонек побрел дальше.

Сел возле какого-то амбара, спрятал лицо в коленях. В башне он был один, и не считал себя одиноким. А сейчас полно народу вокруг – высунься из-за угла, иди, заговаривай! Может, и не ударят… Взгляд зацепился за нечто, блеснувшее в пыли. Огонек поднялся, подошел. Нагнулся и подобрал обломок обожженной раскрашенной фигурки. Блестела, покрытая слоем лака. Огонек повертел находку так и эдак – рыбка… без хвоста и спинного плавника, глаз обсидиановый, черный. Как живой…

Огонек дернулся, будто кто укусил. Показалось – в руке не обломок нелепый, а птичка, серебряная. И так тепло на миг стало, словно кто-то большой и сильный подошел сзади, руку на плечо положил, назвал по имени. У меня был дом, сказал себе Огонек. У меня были родные…

Некстати вспомнился золотой знак на плече оборотня, и разговор – тогда, в первый день Огонька в Астале. «Род – это родные, да?»

И Киаль, такая веселая, добрая… и почти перестал бояться ночных кошмаров.

Привыкнуть… к нему можно привыкнуть, даже зная, что под человеческой кожей – зверь.

Прекрасно, сам себе возражал. Та служанка, давно, сказала – ты будешь забавой. Тогда это испугало, теперь нравится, да? Подумаешь, пара шрамов! Зато с оборотнем не соскучишься. Не тебя, так другого кого…

Уж лучше меня, вступал первый голос. Несколько шрамов… но живы дети. А он… ему тоже легко сделать больно. А надо ли?

Да он и боль иную принимает как радость, сам говорил… и что же теперь, быть, как они, как южане?

В Бездну такие мысли!

– Ты кто такой? – возник рядом суровый человек огромного роста – широкий нож на поясе, широкий браслет выше локтя.

– Покажи мне дорогу к дому Тайау… главы Рода, – проговорил Огонек, поднимаясь. Сжал в руке разбитую игрушку. Одиноко ей там, в пыли. Плохо, когда один.

Киаль перебирала заморские раковинки, низала ожерелье; просияла при виде мальчика.

– Ала, скажи… меня никто не звал? – осторожно осведомился он.

– Нет.

Вот, значит, как. И не хватились. К горлу подступила обида, готовая пролиться злыми слезами. Дурак…

– А братья твои ничего не говорили обо мне? – сорвалось.

– Нет, – удивленно вскинула брови. – Да их и нет сейчас… уехали вчера вечером.

Отложила раковинки, потребовала:

– Спой!

Улыбалась, радостная, как всегда. Хорошо, когда такая сестра… Пел для нее, весь день с ней провел, потом вернулся к себе. К себе, надо же! Еще бы сказал – домой. Бросил взгляд на бесхвостую рыбку, заботливо им же пристроенную под листьями комнатного папоротника.

Чуть не завыл с тоски – закат время самое подходящее, багровая полоса на темно-фиолетовом небе, как раз в душе такие цвета. Завыть не успел – Кайе в дверном проеме возник, злой, напряженный, на плечо шарф наброшен. Его Огоньку швырнул:

– Хватит сидеть, поехали! Затянулась твоя рана!

Привел его к стойлам грис. Вывел сначала Бурю, потом Пену – Огонек обрадовался ей, как родной. Она-то в чем провинилась на Атуили? В упрямстве разве что.

Снаружи было уже темно, и Бури не было видно – она прямо растворялась во тьме. Зато Пена светилась. Шерсть ее ловила слабый отблеск месяца и возвращала с утроенной силой.

– Ух ты… она светится! – восхищенно сказал Огонек.

– Да. Садись.

– Куда едешь? – спросил Огонек, заранее ощетиниваясь и боясь показать свою радость. Он ведь не понял… не знает.

– У меня есть дела.

– А я при чем?

– А тебе полезно воздухом подышать! – вскочил на Бурю, разбирая поводья.

Огонек покосился на спутника – в темноте в одиночку с ним… Разозлился сам на себя. В темноте. С энихи. Ну, прямо возьмет и съест! Какая разница, один он с Кайе или нет – все равно перечить никто не посмеет.

Целую ночь они кружили вдоль границ поселений Асталы, не останавливаясь нигде. Выезжали на вымощенную камнем дорогу, сворачивали на узкие тропинки. То делали привал, то ехали дальше. Огонек начал подозревать, что Кайе над ним издевается, и никакой цели у него нет и в помине. Перед рассветом, в очередной раз слезая с грис, вскрикнул:

– Взгляни!

След на влажной земле отпечатался, медвежий. Возле Пены, светящейся – разглядел. Кайе опустился на колено, потрогал пальцами след.

– Большой зверь. С ним не стоит сейчас встречаться…

– Почему – сейчас?

– Потому что ты рядом.

– А один бы ты в драку ввязался? – ехидно спросил Огонек. Он устал и был голоден.

– Не знаю, – хмуро ответил Кайе.

Проехали еще шагов пятьсот – Огонек окончательно потерял направление. Попросил передышки, более жалобно, чем хотел – рана заныла. Правда, в этом в жизни бы не признался.

Остановились; обмотав поводья грис вокруг ствола, оборотень исчез. В первый миг Огонек вздохнул с облегчением, во второй осознал, насколько рядом с кана было спокойнее. Злился себе, и даже по сторонам не смотрел. А сейчас ожил лес, сучья к мальчишке протянул, зашумел на непонятном языке. Холодом потянуло. И тени зашевелились, куда более черные, чем бывают в лесу…

Хрустнул сучок, и Огонек увидел сверкнувшие глаза. Пена взвизгнула испуганно, рванулась с привязи. Медведь, понял подросток, и сердце улетело куда-то.

– Пошел прочь! – заорал Огонек, хватая гибкую ветку и замахиваясь на зверя. Из-за спины мелькнула черная тень – энихи прыгнул вперед, проскользнув у локтя мальчишки. Крик боли раздался, и жалобный плач – не медвежий. Потом энихи вновь показался, прошел краем поляны, припал к земле. Пару мгновений спустя Огонек увидел вместо него человеческую фигурку. Вспомнил, что надо дышать.

– Кто это был? – спросил, не решаясь отойти от Пены.

– Ихи, мелкий… ты думал, медведь?

– Да, – колени ослабли, и мальчишка сел на траву.

– Не сиди возле копыт. Знаешь ведь – грис всего пугаются… – Над плечом оборотня закружился светлячок. Маленький, сине-зеленый. Мерцал лукаво, света почти не давая.

– Ты убил его?

– Да нет, порвал немного… пусть живет. А ты что же, новый способ охоты – на медведя с веткой? – фыркнул, отмахиваясь от светлячка.

– Ну да, – неуверенно улыбнувшись, сказал Огонек. – Ты ведь ушел, а грис не оставлять же ему! А они, наверное, вкусные…

Тот сдавленно хмыкнул, и расхохотался в голос. И Огонек понял, что тоже смеется. Протянул руку, и его кисть сжала горячая ладонь.

Вот зачем он возил меня по лесу, подумал мальчишка. Не мог найти случая заговорить нормально… ему тоже не хотелось быть одному. Только не упомяни вслух об этом, одернул себя, наблюдая за светлячком в волосах айо. Не поздоровится… и не в страхе дело, а просто – ну, вот такой он. Дитя Огня.

Потом на поляне сидели, ловя первые лучики рассвета. И без того было влажно, а еще роса выпала – крупная, и похолодало заметно. Огонек невольно придвинулся к южанину, тот положил горячую руку мальчишке на плечо, привлекая к себе. Словно пламя под кожей – не обжигает, конечно – человек ведь. Да… такой не замерзнет.

– Говорят, в нас – Сильнейших – течет кровь Огненного зверя, особенно в оборотнях. На юге он не водится, и кана там нет. А дед говорит, глупость все это.

– А что такое этот зверь?

– Такой… кто ж его знает, – Кайе задумчиво потер щеку. – Дед говорит, он вообще не живой.

– Мертвый? – поежился Огонек.

– Да нет. Ненастоящий, не зверь вовсе. Да не знаю. Пушистый. Я его гладил.

– О!? – подросток вскинулся, с невольным восхищением глядя на собеседника.

– Когда на реку Иска ехали. Он маленький, с хвостом не длиннее руки. Горячий. Только опасный – между двумя нашими пробежал, так одного парализовало почти на сутки, а у другого полтела в ожогах. А ткань его штанов только чуть потемнела. Вот такая зверушка.

– И ты гладить ее не боялся?

– Я-то? Нет.

– Знал, что тебя не тронет?

– Откуда мне знать? Захотел – и погладил, – уголок рта пополз вверх.

– Значит, огненные звери тебя не трогают… А меня ты назвал Огоньком, потому что привычно? Чтобы я был… из твоей стихии?

– Захотел, и назвал, – сумрачно буркнул Кайе.

Когда рассвело, снова тронулись в путь. Возвращаться Огоньку не хотелось, хоть и замерз, устал и бок побаливал. Никогда не было так спокойно. Подумал – а сколько человек оценили бы, скажи он, что с Кайе Тайау спокойно? Нет, кажется, с ума он все же сошел.

– Вы всегда убиваете воров? – спросил о том, что давно мучило.

– Да. Это учит других.

– А если человек просто ошибся?

– Ошибся? – округлые брови вскинулись, и такое недоумение отразилось на лице, что Огоньку стало неловко.

– Бывает… и от отчаяния.

– Отчаяние! Если наш – пусть придет к нам. Или к другому Роду, если под их рукой.

– А если у человека нет покровителей?

– Сам виноват, что никто не захотел его взять. Нужно стараться стать нужным, а не воровать. Слабые и никчемные не должны жить. И те, кто вносит раздор, причиняет больше вреда, чем пользы.

– Жестоко это, – опустил голову, разглядывая наборную узду.

– Напротив… разумно. А некоторых своих защищают чересчур рьяно! – сердито проговорил оборотень. – Вот, например, Эниль давно было бы убить пора… из-за ее «доброты» половина грис болеет! Та, с сахаром, помнишь?

– А объяснить ей, ну, не дурочка же?

– Объяснить! – с непередаваемым выражением откликнулся Кайе. – Так они попрошайки… смотрят жалобно, а у нее сердце тает!

– А она видела когда-нибудь больную грис?

– Хм… – юноша задумался. Потом просиял.

– Ты умница! Она у меня получит…

Огонек подумал, а стоило ли давать подобный совет? Похоже, энихи способен последовать ему на свой лад…

Лес казался огромным и диким, но звериные тропинки встречались часто. Время от времени попадались молчаливые длиннохвостые птицы с перьями ярких расцветок. Кайе тоже как-то притих.

Вскоре им попались заросли орешника, окружавшие небольшую поляну. Огонек сорвал орех и попробовал укусить – тот был весьма твердым. Разгрыз все-таки, хоть и с трудом – внутри обнаружилось очень ароматное и сладкое зерно. С наслаждением надкусил, выгрыз сердцевинку.

– Да ты сам сладкоежка, не лучше грис! – фыркнул Кайе. – Такие есть… червячки ореховые. Они как раз внутрь забираются…

– Червячки?! – Огонек выронил орех.

– Что, не по вкусу? – рассмеялся заливисто.

– Лучше найди чего-нибудь поесть, – вздохнул Огонек. – Орехи – хорошо, но еще бы…

Кайе косо взглянул из-под разлохмаченной челки:

– Устал? Хочешь вернуться?

– Есть я хочу!

Юноша спрыгнул с грис – так внезапно, что Огоньку поначалу показалось, свалился. А в следующий миг оказался уже подле него, положил руки на спину Пены, стоя к Огоньку вплотную.

– Чудесно. Хочешь? Ищи, лови!

– Я не умею!

– Это лес, он слова «не умею» не знает! Ты же сюда дошел!

– Дошел, – задумался Огонек. Спрыгнул наземь. Прислушался, втянул носом воздух. Сказал смущенно:

– Порой мне кажется, что я то растения узнаю, то еще что понимаю о лесе. Но ведь неоткуда.

– На этой поляне у двух растений съедобные корни. У двух ядовитые, – негромко проговорил айо. – Пробуй понять, к чему потянет тебя?

Огонек обошел всю поляну, мучаясь у каждого цветка, чуть не у каждой травинки. Потом со злостью на собственную беспомощность, чуть не со слезами сказал:

– Не знаю я ничего! Вот эту гадость точно есть не буду! – указал на низкий кустик с лиловыми цветочками-звездочками и большими ажурными листьями.

– А хорошо, – низким, задумчивым голосом откликнулся кана. – От этого растения у тебя судороги бы начались, как у грис от сахара. Запомни его.

– Ой, – тихонько сказал Огонек.

Кайе поймал крупного кролика. В виде энихи охотился, скрывшись с глаз полукровки. Из седла извлек нож в черных ножнах, быстро снял шкурку с добычи. Костер разжег просто – руку протянув над сухими сложенными былинками, а потом уже подбрасывал толстые ветки.

– Странно смотреть – ты и огонь по раздельности, – сказал мальчишка. – А если в костер руку положишь?

– Я пока в своем уме.

Поев, отдыхали, спорили, глядя на облака – кто проплывает по небу? Потом все же собрались возвращаться.

Сумерки становились все гуще – по лесу погуляли хорошо… Огонек озирался.

– Вечереет… А ты тут не заблудишься, Кайе?

– Я не могу заблудиться. Я – кошка, не забывай этого.

– Предпочитаю тебя человеком, – одними губами откликнулся Огонек.

– И слух у меня тоже хороший.

Кайе умчался вперед. Огонек подумал, что обидел его, но кана скоро примчался с веткой, усыпанной сиреневатыми почками.

– На. Обостряет все чувства, только больше одной почки за раз не жуй. Начнешь от любого шороха вздрагивать. Так и свихнуться недолго.

До самой Асталы добрались, когда темнело – массивным силуэтом над домиками вставала Башня-Хранительница.

– А что она значит? – спросил Огонек, не сводя глаз с ее огромного темного тела.

– Ее построили первые поселенцы долины… когда заложили Асталу. С нее далеко видно. Хочешь?

– Конечно! Я не думаю, что боюсь высоты, – засмеялся подросток, встречая полный сомнения взгляд. И сам себе поверил.

Еще не смерклось, однако небо было – черное почти, и на западе ярко-оранжевая полоса становилась все уже. Подростки неторопливо ехали по улицам, и Огонек чувствовал себя хорошо – никто толком не мог разглядеть ни его, ни спутника. Не страшно от взглядов ему самому… и не бледнеют при виде Кайе Тайау.

Наконец перед ними выросла башня – огромная, из невероятно гладкого камня.

– Ох, какая большая! – вскинул голову Огонек.

Издалека башня казалась не столь внушительной, но вблизи… Массивная, и неуловимо напоминающая барабан – словно может в любой миг заговорить, рокочуще-гулко. Понизу ее, примерно на высоту человеческого роста, шли черно-рыжие узоры из другого камня. Можно было различить зверей, людей и символы стихий в этих узорах.

Подъехали к решетке, за которой стояла стража – двое воинов в черном, казавшиеся ожившими узорами башни.

– Ну что? Ты, кажется, неплохо управляешься со стражниками? На Атуили ты их разогнал. Давай!

– Спасибо, ты уж лучше сам, – Огонек невольно передернул плечами.

– Не размениваешься на мелочи? – хмыкнул тот. – Ладно, не злись…

Их пропустили мгновенно. Вошли в темный коридор – кажется, факелы торчали в держателях, назажженные. Огонек шел за старшим – след в след. Южанин взял его за руку на всякий случай – появились ступеньки. А вот они светились едва-едва. Шли долго. Впрочем, лестница была удобной. Огоньку было неожиданно хорошо – и тревожно немного. Он не видел, куда его ведут, но рука, держащая его руку, была надежной, горячей и крепкой. Раньше он боялся темноты, но рядом с Кайе мысль о страхе перед темнотой казалась невероятно нелепой. Было бы чего бояться…

Внезапно в лицо ударил ветер – поднялись на вершину. Огонек огляделся.

Высоко. Так высоко, что трудно в это поверить – с одной стороны тьма, с другой – узкая полоска заката, уже малиновая. Астала – огни. Леса… Река. Вдалеке горы. Тошнота подкатила внезапно, голова закружилась. Огонек судорожно вцепился в руку юноши рядом. Оказывается, высота – это страшно. Очень страшно. Она заманивает, затягивает, чтобы ты упал… и мокрым пятном застыл на камнях.

Пришел в себя, когда его отвели от края. В центре площадки ужас отпустил; правда, мальчишка старался не думать о том, сколь высоко они сейчас находятся.

– Ты боишься высоты? – спросил Кайе.

– Да… похоже на то, – несколько хрипло откликнулся Огонек. – Там, у эльо, башня тоже была, но куда ниже, и на самый верх я никогда не поднимался. А эта… она как будто дрожит. Вот-вот скинет.

– Она просто дышит, глупый, – рассмеялся южанин. – Она живая. Раньше она оберегала нас… тех, кто пришел сюда из Тевееррики. Пела, когда опасность, да и сейчас порой поет, если беда близко. И просто так часто, особенно на закате. И плачет, если погибли многие. Правда, этого я не слышал.

– Красиво поет? – спросил Огонек, невольно напрягая слух.

– Да. Низко так… словно ветер гудит и бронза.

– Красиво… – мальчишка опустился на колено, коснулся холодных камней. Почудилось – запульсировали под рукой. – А ты хорошо говоришь, – вздохнул. – Похоже, любишь ее. Таким я тебя не видел.

– Каким же видел? – ровные белые зубы сверкнули на темном лице.