Текст книги "Сильнейшие"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

Прыжок оборвался вскриком – Кайе ударился лицом о камни, вскинулся, еще не понимая, почему он оказался в обличье человека. Волчица мгновенно оказалась с ним рядом, вонзила зубы в плечо у шеи, рванула плоть зубами, попутно переворачивая человека. Со стоном юноша откинулся на камни, стирая кровь с разбитого лица. Глаз не закрыл – смотрел на волчицу. А она отпустила лежащего, двинулась назад – и через миг снова была женщиной-Шиталь.

На ее челле и белой распахнувшейся юбке тоже проступала кровь.

– Как ты сделала это? – спросил Кайе хрипло. – Почему я сменил обличье?

– Как зверю, тебе нет равных, – спокойно сказала Шиталь. – Но как человеку, еще есть чему поучиться.

– Почему не убила?

– Я не собиралась тебя убивать. Это ты хочешь, чтобы темный огонь сжег Асталу.

Повернулась и пошла прочь. Больно ей было, наверное – но шла прямо.

В бассейне с теплой водой сидел долго – целителя звать не хотелось, а теплая вода успокаивала боль. Но гордость ничем нельзя было успокоить.

Очнувшись от оцепенения, потянулся за мыльным отваром – казалось, пыль тех камней не смыть с волос никогда.

Флакон был почти пустым.

Кайе кликнул кого-нибудь из слуг. Появилась девушка с новым флаконом, хорошенькая и кудрявая. С серебряным браслетом на руке, надо же. Присела на край бассейна, протягивая флакон. Пальцы оборотня сжались вокруг ее щиколотки. Она засмеялась – и через миг полетела в бассейн.

Кайе подхватил ее, прижал к бортику. Смотрел в упор. Так же, как с Огоньком тогда, в чаше источника… только мысли были другими. Совсем другими.

Девушка-служанка улыбалась, но он чувствовал ее дрожь. Это лишь подстегнуло. Тонкая ткань подалась под пальцами, словно паутинка.

Отпустил девушку только тогда, когда понял – она потеряла сознание. Если бы не держал, упала бы и захлебнулась.

Вытащил, положил на бортик.

Ушел.

– Тебе мало тех, кого можешь взять в городе? Мало Къятты? – впервые Киаль кричала на него, развалившегося на пятнистой шкуре. – Ты чуть не убил эту девочку!

– Слабые… полно, сестричка! Не так тяжело найти другую.

– Она не из самых слабых! И она под моей защитой, но ты…

– Лава вулкана не разбирает, что у нее на пути. И ей было не так уж плохо! – саркастически рассмеялся. Сестренка швырнула в него головным обручем. Он поймал золотой обод, сжал в кулаке налобный цветок его. Золото смялось. Разжал пальцы – испорченное украшение упало на шкуру.

Киаль задохнулась и выбежала из комнаты.

В этот год погода словно в цепи сорвалась – перед сезоном дождей сухой воздух боролся с надвигающимися тучами, вызывая бури и смерчи. Люди равно опасались отходить далеко от дома и укрываться под крышей – вблизи от деревьев каждое мгновение могло стать последним.

Люди Восьми Родов угрюмо молчали при встречах – простые жители Асталы испытывали страх, но Сильнейшие понимали – подобное бывает, когда Лима недовольна своими детьми. До образования Тевееррики вулканы уничтожали целые города, и после случались катастрофы.

Но это мог быть случайно выдавшийся тяжелый год… Те, кто находился под рукой Сильнейших, искали у них защиты, будто потомки восьми Родов не являлись людьми. Но даже уканэ не всегда могли сказать, что еще вытворит сердитое небо.

На оборотня непонятная раздражительность природы действовала непредсказуемо – он то метался, не находя себе места, то испытывал беспричинную сумасшедшую радость. Порой – и страх, но в такие мгновения прятался ото всех.

Однако границы города и поселения навещал куда чаще, чем раньше – напуганные гневом природы люди даже к нему тянулись за помощью.

На сей раз ураган задел северный край Асталы крылом – легкое касание. По большей части все обошлось сорванной, разбросанной повсюду листвой. Грис, немного возбужденные, все же не проявляли особых признаков тревоги – но этим глупым животным можно было доверять, приближение грозы или смерча они чуяли раньше всех.

Хлау смотрел прямо перед собой, между ушей большой серой грис. Кайе поглядывал на небо, не упуская ни малейшего шороха – тело оборотня, казалось, тронь – и зазвенит, будто лист меди. Старший брат его ехал замыкающим – он единственный казался, да и был, совершенно спокоен.

Тут Читери изгибалась – и небольшая речушка впадала в нее, неширокая, темная благодаря цвету дна. По ее берегам во множестве водились дикие пчелы – и люди селились в маленьких домах на значительном расстоянии друг от друга, извлекая тягучий тяжелый мед из дупел. Всадники свернули на прямую дорогу – после урагана повсюду валялись ветки и листья, земля еще не просохла.

Человек, показавшийся из-за поворота, выглядел измученным и испуганным – судя по клокочущему дыханию, он пробежал много; впрочем, немолодой возраст и нездоровая полнота любую дорогу сделали бы для него гораздо длиннее.

Завидев всадников, он кинулся – а точнее, поковылял к ним, протягивая руки.

– Что случилось? – Къятта выехал вперед; вопрос прозвучал свистом хлыста, но человек лишь вознес молитвы Светилам.

– Али, мой сосед… дерево!

– Кретин.

Къятта всмотрелся в пустую дорогу, и, прежде чем брат его и Хлау успели что-либо понять, ударом направил грис вперед; та помчалась, будто ошпаренная. Спутники последовали за ним.

Маленький домик был полностью скрыт ветвями. Смерч обошел стороной поселения, но с корнем вырвал несколько деревьев, одно из них сделав ловушкой. Тяжелая крона обрушилась на крышу, проломив и ее, и глиняные стены. Из-под нагромождения массивных ветвей доносились тихие стоны. Къятта перевел непривычно светлые глаза на младшего:

– Сколько живых?

– Не знаю, – юноша описал полукруг возле того, что недавно было домом. – Больше одного… Живая кровь, судя по запаху. На лице отобразилось возбуждение, ноздри вздрагивали. Хлау поморщился – вот уж кто сейчас лишний. Взглянул на Къятту – тот задумчиво качнул пару ветвей, но основная масса не шелохнулась. Даже втроем людям было не поднять ствол – от соседа, который приплелся назад, да его сына – тощего подростка – толку не было. А обрубать ветви, потом растаскивать обломки… да кого-то явно придавило бревном, судя по вновь раздавшемуся тихому стону прямо под стволом.

– Ладно, – тихо и уверенно сказал, обращаясь непонятно к кому, махнул рукой собирателю меда – мол, отойди. – Хлау, помоги мне. А ты… – смерил младшего долгим, тяжелым взглядом. Если бы можно было просто дерево сжечь… но тогда и торопиться не стоило, чтобы устроить еще живым огненную могилу.

– Иди сюда.

Младший не спешил повиноваться. Он приник к стволу; уцепившись за толстую ветку, попробовал приподнять дерево. Хлау издал шипящий звук и, пригнувшись, почти подскочил к юноше, видя – ствол начинает двигаться… самую малость, и все же! Готов был подхватить, поднимать тоже – хоть и не знал, может ли тут помочь человек.

– Хватит, – негромкий оклик, словно тонкая плеть с металлическим наконечником. – Только убьете тех, что внутри.

И верно, опомнился Хлау. Ветви перемешались с кусками стен… кто знает, что держит жизни жителей этого домика?

– Иди сюда, – повторил Къятта более резко, и это походило уже на команду. Младший шагнул к нему, злой и взъерошенный.

– Мы ничего не сможем. Если ты…

– Помолчи пока.

Зрачки старшего из братьев чуть расширились, лицо больше не казалось равнодушным – появилось нечто, похожее на недобрый азарт. На пару мгновений ощутил себя мальчишкой-подростком, но чувство тут же ушло. Потянулся внутренним движением к младшему. Не в первый раз уже, но впервые – так, ради каких-то глупых собирателей меда… едва не задохнулся, соприкоснувшись с пламенем – не от испуга или боли, скорее – от счастья. Это – мое… наше…

Едва ощутимое сопротивление – но не сильнее, чем сопротивляется вода, когда в нее входишь.

Младший, как всегда, забыл поставить щит… и даже не вздрогнул, когда Сила старшего соприкоснулась с его собственной, кажется, попросту не заметил. Желание дать по шее Къятта едва не осуществил; но из-под завала послышался короткий слабый плач.

– Попробуем поднять эту колоду, – сказал молодой человек, в очередной раз смерив дерево взглядом. И, младшему: – Просто позволь мне делать то, что надо, а сам не пытайся убрать все одним махом.

Молчание счел знаком согласия, несмотря на искривившиеся губы и угрюмо склоненную голову.

Хоть и отнюдь не слабые руки были у троих, огромный ствол они бы не сдвинули с места, даже Кайе проиграл старому дереву; а под воздействием незримого, составлявшего суть Сильнейших – оно вздрогнуло, начало выпрямляться, словно устало лежать на земле и решило вновь спокойно расти.

Собиратель меда и парнишка его глядели со стороны, приоткрыв рот. Счастливая улыбка на лице Кайе; он совсем не умеет быть в паре с кем-то, отметил Къятта. Но ему нравится видеть – дерево поднимается.

Вот оно уже полностью над землей, ни одна веточка не касается развалин – и можно толкнуть в сторону, и услышать тяжелый стук, и вздрогнет земля. А потом рука проведет по лицу, чуть вздрагивая – Бездна… какое же безумие, отдавать все каким-то нищим… но так смешно, и можно смеяться, глядя на вторично поверженное дерево.

Завал разобрали быстро – тут и собиратель меда помог, хоть и забавно было работать всем вместе. Под завалом обнаружились тела – мужчина был мертв, но старик, девочка и старуха дышали. Девочка так и вовсе отделалась испугом и ссадинами. Одно дерево едва не стало могилой четверых. Хлау прикрыл тело мужчины найденной на развале холстиной, сказал:

– Али, я возьму девочку, моя грис слабее.

Къятта кивнул. Бросил взгляд на младшего. Видя, как затрепетали ноздри, чуя кровь совсем уже близко, как расширились зрачки – поморщился. Возбужден, и слишком… Хоть и выпустил Силу наружу, но вовсе не так, как ему надо – аккуратно, под жестким контролем… Похоже, и больно ему – лишний раз раскаленным металлом по внутренностям!

– Оставайся на берегу. Подожди меня, я скоро вернусь.

– Я поеду с тобой.

– Нет, – отрезал. И, уже мягче: – Нам нужна еще одна грис для раненого – двоих взрослых она не увезет.

И не стоит позволять тебе вдыхать запах крови всю дорогу.

Тоскливый и жадный взгляд:

– Къятта…

– Жди. Уходи к излучине и оставайся там. Так, как есть – вода успокоит. Не вздумай перекинуться.

Хотелось обнять, заверить еще раз – я скоро вернусь… Но ведь не простит, если – при посторонних, если кто-то чужой увидит, что у страха Асталы есть свои слабости. Пристально посмотрел младшему в глаза, вынуждая отвести взгляд. Жаль… так хорош, когда смотрит прямо, когда злится – чуть приоткрытые губы, а зубы наоборот, стиснуты, темный румянец на высоких скулах, несколько влажных прядей прилипли ко лбу…

Развернулся, взлетел на грис – она заверещала испуганно. Принял в седло хрупкую старую женщину.

До ближайшего поселения верхом – меньше часа. Слишком быстро нельзя, и грис выдохнутся. Они нежные, эти животные… нежные и пугливые.

Юноша сидел на берегу Читери, ловя приоткрытыми губами ветерок. Влажные запахи леса – чьей-то жизни и смерти, различал хорошо; прислушивался к шороху и разноголосью. Левая рука по локоть в воде – холодной, быстрой. Воздух казался очень густым – наверное, ночью будет гроза. В грозу запахи и звуки города начинали давить на сердце и на уши – словно слипались в огромный ком, ком, где вперемешку были и злые черные пчелы, и мед, и древесная труха. А в чаще… даже застывшей в испуге под ударами грома, даже душной, непроглядной, влажной, они была правильны, словно игра мастеров-музыкантов: каждый звук на своем месте.

Юноша зачерпнул воды, выпил ее из ладони. Снова всмотрелся в темные пятна между стволами – там бродили и дышали тысячи жизней. Позабыл уже, что Къятта не велел перекидываться – уж больно манил лес.

Къятта, вернувшись через недолгий срок, никого на берегу не застал.

Попробовал отыскать оборотня по следам, но скоро махнул рукой на это занятие. Почва тут была сухой, и сплошь и рядом из нее выступали переплетенные корни. Дольше возиться. Вернется…

Молодой человек направился дальше, один – Хлау остался в поселении. До самого вечера Къятта был занят, домой нестерпимо тянуло, но всячески оттягивал момент, когда можно будет сказать себе: всё. Но сказал, когда сумерки накрыли Асталу.

Ехал медленно – не хотелось разочаровываться. Если этот… кот не вернулся… мало ли. Кайе и без того возбужден не в меру, а тут – в открытую пользовался Силой своей, и кровь… Губы вздрогнули, искривились. Вот он, на месте. Черное мохнатое тело возле живой изгороди. Никого больше, только покачивается над изгородью огромная бабочка.

– Ладно…

Зверь вскинулся, когда его сдавили невидимые тиски, вокруг шеи затянулся удавка-ошейник. Къятта не пожалел Силы – зверь не мог перекинуться. Лишь зарычал и задергался, получив в морду молнию чекели. Рычание скоро перешло в вой – вспышки не убивали, но причиняли невыносимую боль, не давая передохнуть. Рвался, пытаясь избавиться от нее, силы были уже на исходе. Солнечный камень умер как раз, когда зверь окончательно сдался.

Не соображая даже доступной хищнику частью рассудка, перекинулся, лишь бы уйти от боли. Поднял голову.

Къятта вздохнул, видя детское изумление в распахнутых глазах. Не испуг. Разжал пальцы, ощутив невероятное облегчение, даже земля будто покачнулась – и постарался подальше отогнать мысль: «а если бы он решил ударить в ответ?»

– Я же добра тебе хочу. Так запомнишь, что быть энихи – больно. Не прекратишь перекидываться так часто – повторю, ты понял?

Кивок, опущенная голова. Полулежит на боку, одно колено поджато, полностью неподвижен. Еще бы уши прижал – один в один хищник, покорный руке укротителя.

Опустился рядом, еле слышно вздохнул.

– Ты не оставляешь мне выбора.

Юноша вздрогнул, потом подтянул колено, сел. Постепенно пришел в себя – боль ушла, растворилась вместе с телом зверя. Совсем тихо спросил:

– Зачем ты возишься со мной?

– Ты же мне очень дорог.

– Почему?

– Потому что ты мой. А ты плывешь по течению.

– Ну, а что я могу? Я пытаюсь. Знаешь, в лесу хорошо… запахи, много, со всех сторон… бежишь куда-то… тени, солнце…

– Разве здесь тебе плохо?

– Здесь тоже есть… Ты, Хранительница…

– А люди?

– Люди… я их не чувствую. Просто запахи – разные, кровь, как от добычи… трудно…

Ткнулся лбом в протянутую ладонь – совсем кошачий жест, вот-вот и замурлычет… энихи умеют, кажется. Перебирая густые легкие волосы, мягкие, словно шерсть, Къятта молчал.

Глава 16

Лес

Дожди лили теперь каждый день. Много воды скопилось в котловине, где жили рууна – дикари поначалу поднимались повыше, а потом приняли решение поискать другое место. Рыжебровый, старый вожак, часто спорил с Седым – в конце концов швырнул в него тяжелым камнем и, кажется, велел убираться. Огонек не понимал – Седой был хорошим охотником. Сам он не радовался откочевке, но жить в котловине действительно стало невозможно. Горстка рууна с Седым во главе ушла на север, тогда как остальные направились на восток. На север отправились по настоянию Огонька – тот чуть наизнанку не вывернулся, объясняя, что идти надо туда, туда… жадно думал про север, словно умирающий от жажды – про воду.

Похоже, Седой считал Огонька чем-то типа одержимого – но слушал, поскольку тот умел лечить. А над головой стояло созвездие Ухо Лисички… на него и равнялся подросток.

Умеющие лечить – урши. Их почитали всюду. Но этого трудно было почитать – он почти ничего не умел, кроме как исцелять. Седой смирился с этим – значит, такой, какой есть.

Седой не мог понять, куда все время рвется этот чужак – и зачем. Что он боится харруохану, было правильно.

Но тот обрадовался, когда Седому пришлось покинуть племя. Это было странно. Горстка рууна не могла хорошо защищаться, не имела убежища… а он рвался вперед и вперед.

Седой давно бросил бы его, но пока на пути не попадалось ничего, пригодного для стоянки.

Только раз они отыскали небольшое озеро – спутники вознамерились остаться там, но Седой прислушивался, принюхивался, и настороженность не покидала его.

А чужак с рыжими волосами что-то говорил на птичьем языке, заглядывая в глаза – он не хотел оставаться.

Седой понял, что оба были правы – случайно ли тот, рыжий хору, стремился отсюда быстрее?

Ночью на них напали местные охотники. Их было совсем мало, поэтому никто из спутников Седого не погиб – и Белка вовремя подняла тревогу.

Но пришлось уходить, и быстро.

Котловину, подобную той, где жили раньше, нашла Белка. Девчонка обладала сверхъестественным чутьем – Огонек, привыкший вроде к необъяснимым способностям рууна, все же диву давался. По дну котловины – меньшей раза в три, но уютной – бежал тонкий ручей. Камни, скатившиеся со склонов, легко было перекатить ближе к центру и укрепить свежесозданные шалаши, чтобы те не сносило ветром. Мужчины рууна довольно удачно охотились, и скоро новое стойбище украсили невыделанные еще шкуры.

Еще две луны прошли быстро – Огонек почти позабыл человечий язык, зато на удивление ловко выучился подражать голосам птиц и зверей. Порой сомневался – не умел ли и раньше?

Потом дожди хлынули, раньше, чем ждали дикари. Два дня – бешеный ливень, порой приостанавливался – и гром просыпался, молнии зубами сверкали. Лес готовился – скоро небо начнет плакать, и долго еще не осушит слезы.

После дождей уже не первый оползень случился – но раньше все на другой стороне. А тут вроде прочно камни лежали.

Дочь леса, Белка, легкая и проворная, все-таки оступилась как-то на мокром камне – и покатилась вниз. Огонек неподалеку сидел, качнулся вперед, не сообразив, что она-то куда привычней падать. И сам не удержался. Полетел следом за ней; быстрее катился – обогнал, в ее щиколотку вцепился, ухитрился удержаться, дыхание перевел… Подполз к ней, надеясь не растревожить камни – а они, поразмыслив, поползли по склону быстрее его.

Огонек прижал девчонку к себе и зажмурился.

Почему-то было уютно и совсем не чувствовалось ударов – на миг почудилось, что находится в середине голубоватого рыбьего пузыря. Стенки упругие, прозрачные, легкие. Тепло было и даже спать захотелось.

Сообразил, что сидит, сжатый камнями со всех сторон, лишь когда Белка зашевелилась. Двигаться было сложно, однако в щели между камнями виднелось небо. Тогда закричал – и услышал встревоженные звуки, которыми обменивались между собой дикари.

Соплеменники опасались приблизиться к завалу – вдруг снова полетят камни? Все равно те, что там, не дышат больше, говорили Седому. Но тот настаивал, свирепо рыча, и отвешивал оплеухи особо робким. Тогда рууна по одному стали подходить и растаскивать камни. Понемногу уверились, что новый обвал не грозит, и стали шевелиться уверенней. Скоро между камнями увидели торчащую рыжую прядь. А потом услышали голос чужака и резкий визг Белки.

Подросток почувствовал, что способен дышать, только когда смог покрутить головой и увериться, что небо и лес никуда не исчезнут, и что крошечная девчонка рядом – верещит громко и вполне по-живому. Только тогда – выдохнул полной грудью, чувствуя головокружение и блаженную слабость. Дикари показались родными – обнял бы всех, если б не боялся упасть.

– Урши, урши, – твердили они, глядя со страхом на Огонька. А тот, весь в синяках, цеплялся за Белку – девочка оправилась на удивление быстро.

Огонек смотреть не мог на камни – осторожно, боясь подвернуть ногу, стал спускаться по склону вниз, благо, идти было недалеко. Дикари следовали рядом – на расстоянии вытянутой руки, и отдергивались, стоило полукровке качнуться невольно в их сторону. На Белку поначалу тоже поглядывали с опаской, но мать девчонки скоро отважилась потрогать собственную дочь, а после уже не отпускала от себя. Потрогали ее и другие члены племени, не исключая Седого. Тот – единственный – протянул руку и к Огоньку, но передумал, и просто шел сзади.

Больше всего Огоньку хотелось спать и остаться одному. Он даже забрался внутрь своего шалаша, хоть воздуха не хватало – не сразу лег, еще посидел немного, прислушиваясь.

А потом обнаружил себя лежащим на охапке травы, замене постели – не заметил, как упал. Свернулся калачиком и заснул окончательно.

Проснулся, судя по ощущениям, после долгого сна… ему почудилось, что снаружи женский голос произнес понятные слова, только вот что именно, Огонек разобрать не успел.

Он потянулся, зевнул. Было хорошо – тело побаливало после камней, но могло быть и хуже – отметил, удивился. Почти не болит… и синяков, считай, не осталось. Тут только сообразил, что слышал-то человеческую речь! Осторожно выглянул из шалаша.

Дикарей словно смыло – на площадке не было никого. То есть рууна не было…

Огонек увидел высокую женщину со смуглым, но бледным лицом и собранными в узел волосами цвета блеклого золота. На серый дождь походила она – очень холодный, скучный. За женщиной стояли двое мужчин с такими же узкими холодными лицами. Разных оттенков серого была одежда людей, и богато украшена вышивкой на рукавах и подоле – узоры, непонятные, угловатые.

Эсса? Похожи были на того, далекого, встреченного на дороге… Огонек подошел ближе.

– Полукровка? – удивлено произнесла женщина, – Здесь есть еще люди, кроме тебя?

– Нет, элья, – с трудом вспомнил, как надо обращаться к ней. – Я… и они.

– Но какая сильная вспышка! Она заставила нас свернуть с пути и мчаться сюда, чтобы найти… полукровку? Что ты сделал?

– Я… – тихо сказал Огонек, – я только закрыл ребенка.

– От чего, постарайся отвечать внятно, – откликнулась женщина, и в несильном голосе ее почудилось легкое раздражение. – Я не намерена вытягивать из тебя слова, словно искать в песке золото.

– На него падал камень. Прости, элья… – Огонек оглянулся в поисках дикарей, но те рассыпались по укрытиям. – Я почти позабыл слова.

– Это совершенно неважно, – произнесла женщина. Голос ее, негромкий, был глубок и ровен, и выговор напоминал о говоре эльо из башни, из давнего прошлого: – Мейо Алей нечасто одаряет своей милостью тех, кто недостоин ее и не способен оценить всю ее полноту. Ты использовал Силу, хоть я никак не могу понять, откуда в тебе умение пользоваться ей… и больше того. Кто ты? Откуда?

– Я… – он чувствовал себя ужасно неловко: почти голый, грязный, поцарапанный, во что превратились волосы, страшно сказать. – Я ничего не могу ответить. Не знаю, что отвечать. Сейчас я живу с ними, – кивнул в сторону дикарей. – Много лун уже…

– Но ты же пришел откуда-то? – нетерпеливо спросила она.

– Оттуда, – указал на лес. – Мы с ними перебрались к северу, когда их котловину залил дождь.

Она нахмурилась.

– А до леса?

Огонек вздохнул… нечего скрывать. Рассмеялся неожиданно для себя. От него снова требуют что-то… ну, получите. Только свое останется при себе.

– Меня нашли в таком же лесу, ала… элья, – поправился. – Я жил в полуразрушенной башне у человека. Имени его не знаю. Он был родом с севера, кажется… и ненавидел всех, кроме собственных слуг. Он умер, и я остался один… Ушел, не зная, куда. Меня подобрали юва…Я ничего о себе не помнил кроме последних двух весен жизни в башне. Не знаю, кто я и откуда…

– Полукровка. А вот откуда… – она задумалась. – Впрочем, бывает, если кто-то из родителей твоих жил в Чема или Уми… Рассказывай дальше.

– Нашедшие меня принадлежали к одному из Сильнейших Родов…

– Вот как? – женщина оживилась. – Их имена?

– Кайе и Къятта Тайау. – Первое имя словно песком в горле застряло, а второе произнести было тяжелее, чем поднять огромный валун.

– Вот как! – произнесла женщина-эсса с другой интонацией. И повнимательней взглянула на мальчика.

– Да… Младший брат взял меня к себе. Его человек тоже не смог прочесть мою память…

– Не смог?

– Да, элья. Он назвал это – паутиной… не помню, как это звучало точно.

Женщина на миг потеряла свое величие, стала на девчонку похожей, очень удивленную и очень юную:

– Туи-ши!? И тебя не убили? Оставили там?

– Да, элья. В Астале.

– Отправили на работы?

– Не совсем так… то есть не так совсем. Я жил в их доме, элья.

Улыбнулся невольно: вот Киаль поводит руками, звенят браслеты… лепесток огня на ладони…

Перед глазами мелькнуло черное тело энихи. Поморщился. Потом снова, досадуя на себя.

– Чего еще ожидать от этих… – презрительно произнесла женщина, и легкая гримаска исказила ее черты. – Дайте ему хоть что… нельзя же в таком виде!

Один из людей удалился – и появился снова. Огоньку бросили что-то широкое, серое, с прорезями для рук и головы, неглубокими разрезами по бокам – шионте, вспомнил он. Тот, из башни, носил похожее. Грубоватая ткань, не шерсть.

Влез в шионте, вскользь подивившись нахлынувшему безразличию к собственному облику, да и вообще ко всему. Вот и снова забросили мячик в очередную лунку. Возьмут с собой? Сам хотел, рвался на север. Сам понимал – с дикарями не жизнь, а мучение, хоть и незлые сердца у них… Быть среди эсса? Да наплевать.

– Значит, ты знаком с этими тварями, – задумчиво протянула женщина. – Это может быть любопытно. Следуй за нами.

Огоньку ничего не оставалось, кроме как повиноваться немедленно. Он взглянул на дикарей, пытаясь взглядом отыскать Седого или Белку, и последовал за северянами. Может, и лучше, что Белки не было, сообразил немного погодя. Начала бы рваться за ним… привязчивое существо. Вздохнул – девочка-зверек, а приятно…

У них были такие же грис, как на юге – мохнатые, только все пегие. Северяне велели Огоньку идти рядом, а сами поехали шагом. Скоро выбрались на дорогу – вернее, когда-то это была звериная тропа, чуть расширенная многими всадниками. Через несколько часов женщина приостановила грис, подождала, пока Огонек поравняется с ней. Оглядывала полукровку одновременно презрительно и недоверчиво:

– Что же ты умеешь?

– Я иногда лечил их, – мотнул головой в сторону стойбища.

– И как давно у тебя проявляется Сила?

Врать ему не хотелось, и он сказал чистую правду:

– Так? В первый раз, элья. Я хотел ребенка закрыть, очень – ну, и себя, – он, разумеется, предпочел бы ехать, а не идти, но не считал нужным об этом сказать. В душе поднималось хмурое злое упрямство: я ни о чем не стану просить… никогда больше. И никого.

– Кто вел тебя?

– Никто, – угрюмо откликнулся.

– Природное – открытая Дверь? У полукровки? – она покачала головой. – Это похоже на плохо придуманную небылицу.

– Можешь не верить, элья, – еще более хмуро ответил он. – Только кому понадобится вести полукровку?

– Что ж, верно, – уголок узкогубого рта дернулся в усмешке. – Я видела, иначе не поверила бы… Такого не было никогда. Кто твои родители, ты не помнишь?

– Нет…

– Неважно… пока это не имеет значения, – она замолчала. Больше с Огоньком не разговаривали.

Путешествие заняло восемь дней.

Он тоже молчал. К концу уже второго дня пути ноги болели уже так, что шел с видимым трудом. Ступни были изранены камнями и колючками. Пожив с дикарями, привык бродить по лесу босым, привык к отсутствию одежды – но северяне двигались слишком быстро, и не было возможности смотреть, куда наступаешь. Уже к конце первого дня мышцы ныли все, и кости, кажется, тоже, но Огонек упрямо шагал за грис, порой переходя на бег, когда те бежали быстрее. В начале пути несколько раз мелькала мысль – отстать. Он и пробовал, только тот или иной северянин оборачивался мгновенно, словно чуяли. А потом попытки такие потеряли смысл. Племя Седого осталось далеко.

Почти не отдыхали, даже ночью – торопились, верно. На коротких привалах с грис обращались теплее, чем с Огоньком. Ему давали поесть, но в остальном предоставляли себе самому. Только следили, чтоб не ушел от стоянки.

Пару раз они охотились на маленьких оленей – и главная женщина, похоже, была среди всадников не худшей добытчицей дичи. Только разделывать туши она предоставляла другим, и на мертвых зверей смотрела презрительно.

Местность вокруг менялась – лес вытеснили открытые пространства с высокой жесткой травой, дорога становилась неровной – приближались к горам, и порой тропа заметно шла вверх. Эсса переговаривались между собой на вполне понятном Огоньку языке, но смысл фраз ускользал зачастую – больно уж длинно и вычурно. Начав с одного, они незаметно переходили совсем к другому. Впрочем, в собеседники Огонька никто не звал.

Страха он не испытывал, и как-то сам обратился к женщине-предводительнице:

– Элья, почему вы свернули с пути? Хотели кого-то найти вместо меня?

Северянка смерила его холодно-неприязненным взглядом, но отозвалась:

– Нет. Но это мог быть кто угодно. Только не… ты.

Относительно ровные места постепенно сменялись более отвесными; подъемы чередовались со спусками. Высокие деревья незаметно уступили место жесткому кустарнику, а скоро Огонек понял – горы, что все время виднелись дымкой на горизонте, ныне совсем рядом.

Теперь они шли через горные отроги, и время от времени на пути попадались небольшие деревни. Луна, не скрытая деревьями, висела низко – огромная, тусклая, плоская, как кругляшок из речного перламутра. По ночам в скалах раздавался грудной плач ветра – или ставшей ветром души; и никто не стремился утешить ее.

К вечеру предпоследнего дня перед глазами открылась пропасть, через которую вел подвесной мост – хлипкое на вид сооружение, состоящее из натянутых веревок, привязанных к столбам по разные стороны пропасти, и деревянного настила, который прогибался под собственной тяжестью. Ветер раскачивал мост – слегка, но довольно для того, чтобы у мальчишки екнуло сердце.

Огонек тихо охнул. А всадники спешились, и первый из них как ни в чем не бывало повел грис за собой. Животные слегка беспокоились, но, кажется, были привычны.

– Я туда не пойду! – вырвалось у мальчишки, и он ощутил ужас перед высотой, как и на башне. Но там, рядом с оборотнем… там было легче.

– Пойдешь.

Один из мужчин подтолкнул его в спину.

– Я не могу! – отчаянно глядя на невиданное сооружение, он попятился назад.

– Значит, ты упадешь. Не заставляй тащить тебя за шкирку – из-за этого могут выйти неприятности всем.

Огонек закусил губы. Сделал шаг. Потом еще. Двигался медленно, вцепившись в веревочные поручни, стараясь смотреть в небо. И ни в коем случае не вниз. Вспомнил Хранительницу – там было еще выше. Пытался представить, что его поддерживает горячая сильная рука… как на башне. Почти поверил в это, но услышал едва различимый хруст дощечки под ногой.

Огонек не сдержал крика, прыгнул вперед и упал на мост лицом, вцепился в доски руками.

– Ты так и будешь лежать? – донеслось с края обрыва.

Он поднял голову, с ненавистью взглянул вниз, в пропасть, где рос клубящийся кустарник, и пополз по мосту; полз, пока не ощутил твердую землю. С трудом встал. И, поднявшись, упал на траву.

Остальные преодолели мост быстро.

– Я не поверила бы, что у этого слизняка имеется хоть какая-то Сила! – бросила женщина.

– У всех свои страхи! – огрызнулся мальчишка. Он был зол на себя.

И до конца пути угрюмо молчал уже по собственной воле – не из-за того, что с ним говорить не хотели. Деревушки попадались все чаще, и он не слишком удивился, когда сообразил – перед ним не причудливое горное образование, творение ветра и времени, а высеченный в скалах город.