Текст книги "Сильнейшие"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)

Глава 14

Он ничего не знал о лесе, но порой пугающее чувство просыпалось – надо так, а не иначе. Как с корнями тогда, в Астале. Надо здесь выбрать место для ночлега. Нельзя касаться вон тех листьев, а эти ягоды можно есть… и другое, подобное. Потом чувство уходило, и без него, пожалуй, было привычнее – в самом деле, откуда мальчишка мог выучиться понимать лес?

Когда увидел широкую цепь огромных рыжих муравьев, целеустремленно переползавших через бревно, шарахнулся в сторону – и лишь потом сообразил, что снова заговорила память, покрытая паутиной… такие муравьи уничтожают все на своем пути и не сворачивают с выбранного направления.

Почти не попадалось ручейков – от жажды спасали растения с огромными мясистыми листьями. Сок их, прохладный и кисловатый, превосходно утолял жажду.

Ночами на разные голоса перекликался лес, а днем засыпало все.

Массивная фигура мелькнула между стволами. Очень большой зверь… меньше медведя, и не энихи. Кто?

Из полумрака на Огонька смотрело безобразное лицо с низким лбом и всклокоченными волосами.

Мальчишка с трудом сглотнул – а страшное, похожее на человека существо неловко качнулось вперед и двинулось к нему, прихрамывая. Широченные плечи, тело, во многих местах поросшее шерстью… совсем негустой шерстью. Ни намека на одежду. Глубоко посаженные глаза, черные, как угольки, и неожиданно по-человечьи внимательные.

«Я не побегу», – сказал себе Огонек, – «Достаточно уже бегал». И остался на месте, глядя, как приближается чудовище. Что это существо сейчас сожрет его, не сомневался. А страха и не было. Страх остался в Астале, уцелевшие крохи растерялись по дороге сюда.

Чудовище протянуло лапу и коснулось лба Огонька.

– Шел бы ты в лес обратно… – тихо сказал мальчишка. – Вряд ли мной наешься.

Чудище провело пальцами по его волосам. И что-то сказало. Слово «хору» Огонек разобрал, хоть речь непонятного существа звучала не слишком членораздельно.

– Нет, – покачал головой мальчишка, не зная, на что отвечает, да и был ли вопрос. А чудище осмотрело его с головы до ног – грязного, исцарапанного, и неторопливо похромало в сторону. Огонек двинулся за ним, и только несколько мгновений спустя сообразил, что идет за этим полузверем. Зачем? Да какая разница.

Запах чужака и его усталости Седой почуял давно, и шел следом, не показываясь. Тот ломился напрямик через лес, не замечая троп. Чужак походил на хору, но хору были опасны, они вызывали страх. А этот не мог напугать и олененка. Седой убил туалью, который двинулся было следом за чужаком, голодного туалью. А тот ничего не заметил. Он вел себя, как малыш… но малыши в племени Седого, едва научившись ходить, уже осторожны, уже знают лес.

Порой об осторожности вспоминал – но снова совершал какую-либо глупость.

Когда чужак с яркими волосами едва не наступил на ядовитую сколопендру, Седой вышел из-за деревьев.

Позвал за собой.

Полузверь оказался не таким уж и страшным. В его то ли землянке, то ли берлоге лежали несколько шкур, недавно снятых – видно, чудище было хорошим охотником. После дождя холодно было. Чудище, глядя на Огонька, бросило ему одну из шкур… неприятно было ей укрываться, но понятия «приятно-неприятно» остались в прошлом. Если уж зверь о нем заботится, куда ниже падать…

Чудище протянуло мальчишке ломоть мяса. Сырого, чуть подвяленного на солнце. Подросток затряс головой, ощутив тошноту. От большого жука с хрустким панцирем отказался тоже – тот шевелил усами и был живой… Еще недавно думал – от голода съест что угодно. Не мог.

Существо посмотрело на мальчишку чисто по-человечески осуждающе. Вышло из землянки, и скоро вернулось с большой черной тыквой. Разбив его толстую кору об землю, сделал знак мальчишке – бери. Тот прямо с земли подобрал, медленно принялся есть горьковатую, вяжущую но по-своему приятную мякоть.

Незаметно ночь наступила. Чудище покинуло землянку. Слушая дальний звериный вой, Огонек чувствовал собственное одиночество куда острее, чем до встречи с непонятным существом. Тогда он просто шел, не особо стараясь выжить, но шел – на север, если получится. А сейчас ощутил, что бессмысленна цель. Зачем, куда? Крохи заботы оказалось достаточно, чтобы стало очень больно внутри. И чтобы упасть в собственных глазах ниже некуда. Снова его подобрали, как… камешек по дороге. На сей раз полузверь подобрал. И ушел – потому что ему не интересно, что же такое он встретил в лесу? Или решил не пугать? Но тогда он разумен. Мальчишка оглядел землянку, вспомнил слово «норреки». Кайе говорил про них, свысока так. Еще бы ему не говорить свысока.

Огонек ворочался под шкурой, размазывая по лицу слезы. Острый запах, исходящий от шкур, не давал ни сосредоточиться, ни заснуть. Сосущая пустота завладела всем телом, и подросток не понимал, почему. Перед глазами чиркали вспышки, словно падающие звезды. Мне страшно, беззвучно шептал он, ныряя в совсем недолгую память. Помоги мне! Кайе всегда прогонял страхи… те не смели появиться вблизи него. Помоги мне, шептал Огонек. Мне холодно…

Спи, издалека донеслось. Верно, почудилось. На самой границе сна и бодрствования пробормотал:

– Спасибо…

Уснул, успокоенный.

Тропинка была – одно название. Но вниз Огонек шел довольно легко, хоть и спотыкался порой. А Седой – хромой ведь, но как проворно спускается! И еще шкуры тащит.

На дне довольно широкой котловины, куда привел его дикий получеловек, располагалась стоянка племени – сразу можно было понять, еще сверху заметив крошечные фигурки возле примитивных жилищ-шалашей. Как звери живут… Но лучше уж эти, чем никто, равнодушно подумал. А если прогонят, сдохну где-нибудь…

Седой буркнул что-то непонятное. Огонек ответил слабой улыбкой – ты же знаешь, я не пойму. Седой подумал немного и указал рукой вперед, в центр стоянки. Там было больше всего народу.

Мальчишка повернулся и направился туда. Он вглядывался в этих людей-зверей с опаской… и надеждой. Жить среди них… невозможно. Чем дальше продвигался, тем меньше оставалось сомнений. Седой… казался куда больше человеком, чем они все, хоть и видел – вроде работой заняты… ветки таскают, шкуры скребут, стучат камнем о камень зачем-то.

Они смотрели, когда подросток проходил мимо… С легким любопытством поначалу, потом отворачивались и занимались своими делами. Да было ли это самое любопытство, не поручился бы – на лицах-мордах не отражались чувства.

Меж камней ближе к краю поляны увидел погасший костер и остатки туши кабана, насколько обглоданных костей валялось рядом. Ощутил, как рот наполняется слюной, а живот заболел от голода еще сильнее, едва только почувствовал запах… не сказать, что совсем аппетитный – но все же… А ведь недавно на мясо и смотреть не хотел. Но не осмеливался подойти и взять.

Как же их много… не меньше четырех десятков. Мужчины, с виду неповоротливые, но массивные, жилистые и на деле очень подвижные. Женщины… с длинными волосами, одетые в передники из шкур, уродливые, низколобые. Дети… шустрые, смахивающие на зверенышей. Неужто все они могут думать?

Огонек растерянно огляделся в поисках того, кто был здесь главным… ну хоть кто-то же есть? Не Седой же – тому особого внимания не уделили. Но как же они нелюбопытны…

С виду трудно было разобрать. Взгляд упал на старуху… или не старуху? – что сидела неподалеку. Ее взгляд казался очень внимательным, и даже осмысленным. Подошел к ней, напряженно – словно она могла отрастить клыки, накинуться и разорвать. Но нет… женщина лишь посмотрела из-под темного низкого лба и отвела взгляд.

У животных не принято смотреть в упор, вспомнил подросток. Из-за ее плеча появился массивный дикарь с рыже-бурой растительностью по низу лица, густо поросший рыжим волосом. И брови его были рыжими. А вот этот глядел на Огонька пристально и угрюмо.

– Я Огонек, – сказал полукровка, не надеясь, что будет понят. – Я хочу есть.

Из-за спины подростка шагнул Седой, подошел к туше, оторвал кусок мяса и дал Огоньку. Женщина пошарила за спиной, протянула какую-то луковицу. Рыжебровый буркнул что-то не слишком приветливое, обернулся и крикнул что-то всему племени. Головы вскинулись, потом опустились, и дикари вновь занялись своими делами.

Седой поманил Огонька за собой и указал ему место на краю котловины, пальцем обрисовал круг в воздухе и махнул рукой в сторону покрытых шкурами шалашей, сооруженных над ямами в земле. Вздохнув, Огонек зашагал обратно и принялся ломать ветки, чтобы построить из них собственное жилище.

Уставал от тяжелой работы – а дни одновременно мчались и стояли на месте. Несколько лун проползли по ночному небу, пока ясному – сезон дождей миновал.

Жизнь в племени была бы невыносимой, если бы не Седой, принесший несколько шкур для его шалаша и явно помнивший про Огонька, и смешная девчонка, которую подросток прозвал Белкой. Ростом по пояс мальчишке, с волосами цвета глины, корявая с виду, но проворная, с пальцами, цепкими, как паучьи лапки. Она почти все время молчала, лишь изредка издавая резкие птичьи звуки, и хвостиком таскалась за Огоньком. Старшие женщины гнали ее работать, но Белка вжимала голову в плечи и упрямо держалась «хору», шустрая и любопытная.

В привычку вошло, засыпая, прислушиваться к далекому, и, наверное, выдуманному зерну тепла и света. Когда отвечал, становилось легче. Словно помнят об Огоньке. Где-нибудь…

Он заставлял себя думать о севере.

По ночам всматривался в лохматый рисунок созвездий – там, в разрушенной башне, часто смотрел на небо. Названий звезд не знал – придумывал свои.

Потом Кайе показал некоторые, но свои все равно были ближе.

Глаз Лисички, Шершень, Острие копья…

Полюбил спать под открытым небом – в своем шалаше не любил, в жилище дикарей не мог находиться. А вот пищу их есть – привык… плоды, порой горькие, личинок, сочных внутри жуков. Только те ели их прямо так, а Огонек убивал предварительно.

В племени к нему скоро привыкли – и, кажется, считали за дурачка. Он с неохотой признавал – дети пяти весен от роду куда лучше приспособлены были к лесу, нежели сам Огонек.

Ведь это животные, думал он. Естественно, проще им.

А что дикари, звавшие себя рууна, думали о мальчишке, узнать возможности не было.

Дикари общались друг с другом набором звуков – поначалу Огонек сильно напрягал слух, чтобы различить в их потоке что-либо членораздельное, но постепенно стал выделять отдельные слова, если это можно было назвать словами. И пытался их воспроизвести – всегда неудачно, его жесты были для дикарей куда как понятней.

Чащу они называли – хэрра, дождь – уру, огонь – шши.

А еще эти дикие существа никогда не смеялись…

Он научился понимать Седого лучше, чем остальных. Тот поднимал руку, и Огонек следил за жестом; невыразительное лицо-морда все же порой являло собой какой-либо знак. Огонек изучил постоянную настороженность Седого, спокойную, как ни странно такое звучало – и сам приучался не вздрагивать от шорохов, а угадывать суть их.

Потрясением для полукровки стало, что эти дикие существа способны рисовать. Не все – лишь трое-четверо, и картинки у них выходили странные. Углем и глиной – на плоских сторонах камня, и, хоть мало нарисованные звери и птицы походили на настоящих, дрожь пробирала при взгляде на них. Набор корявых линий… но без труда понятно, как движется зверь, ясно, что вот это – медведь встал на дыбы и с грозным, хоть и неслышным ревом отгоняет врага, а вот это – умирающий олененок… пытается подняться на ломких ногах, но сил не осталось.

Подросток бродил мимо камней, рассматривая – намалеваны творения дикарей были без всякого порядка. Сзади Седой подошел. Все еще жутковато было, когда дикарь вот так становился рядом, и то ли на камень смотрел, то ли на самого Огонька, в затылок.

– Кто это? – Огонек тронул пальцем очередную картинку. Неприятный рисунок… существо похоже на энихи, но морда напоминает человеческую…

Почти членораздельно прозвучало:

– Харруохана.

Огонек глянул Седому в глаза, а тот кивнул, и повторил слово. Указал пальцем на небо, черное и прозрачное. Потом указал на плотный, слегка шевелящийся лес.

Слово… насколько подросток научился понимать их немудреную речь, оно состояло из слов «ночь» и «нести». Огонек вновь вопросительно поглядел на рууна. Тот постучал темным пальцем по изображению, потом вновь указал на лес, потом очень живо изобразил зверя, разрывающего человеку горло.

Очень нехорошо стало – и мальчишка пододвинулся к огню, озираясь. Потом наконец рассмотрел – у изображенного зверя глаза были синими… пятнами давно высохшей голубой глины.

С трудом сглотнул – и смотрел, не отрываясь, на грубый рисунок. Потом нашарил за спиной лист папоротника, сорвал и прикрыл изображение. Челюсть как онемела – рот не открыть. Но выдавил сипло:

– Да, ты прав… Его имя – Ночь, и он приходит, когда пожелает. Значит, он бывает и здесь…

Седой ничего не понял – шумно выдохнул и ушел.

Открытие не порадовало. Что ж, на что Огонек рассчитывал? Недалеко. Что бы ни сказал там, в Астале, Къятта своему брату, тот, видимо, решил отпустить игрушку. Но, появившись тут – что он сделает?

Нет, вслух сказал Огонек, тряся головой, чтобы отогнать видение. Дважды видел его зверем… и первый случай запомнит на всю жизнь. Но сколько можно бежать – и куда?

Поначалу чуть не ударился в панику, увидев, как в небе, почти задевая верхушки деревьев, покачивается легкое не то существо, не то облачко… длинное, похожее на маховое перо. Вспомнил – после подобного гостя эльо был найден мертвым… И от Кайе слышал про непонятных летунов этих. Неприятное слышал.

Огонек кинулся было прочь сломя голову, все равно куда – но прятаться было некуда толком, и он затаился под корнями огромной сосны. А дикари занимались своими делами, на небо едва глянули – мало ли что болтается в вышине!

И Огонек вернулся, когда опасный гость улетел.

В следующий раз вел себя поспокойнее.

«Перья» редко залетали сюда – за три сезона Огонек лишь трижды видел их. И не наблюдал страха среди лесных дикарей – словно облако летело по небу, облако, которое можно было поманить за собой или попросту не обращать на него внимания. «Перья» были весьма любопытны. Кружились над котловиной, порой спускаясь почти к самым краям ее.

Глядя на парящие полупрозрачные силуэты, Огонек вспоминал пчел – если люди начинали кричать, махать руками, пытаться отогнать или убить жужжащее насекомое, те сердились и жалили больно. Но опытные – умели доставать мед из глубоких дупел… и ни одного укуса не было на их коже.

Страх, вспоминал Огонек. «Перья» иные, чем тот, кто говорил – не показывай страха. С ними нужно уметь обращаться. Но и с тем – тоже…

И бегущие по земле огни – мальчик видел их часто, особенно перед грозой – не вызывали у дикарей особого опасения.

– От них может загореться лес! – пытался подросток втолковать Седому, но тот, с трудом уловив тревоги мальчишки, дал понять – не беспокойся.

Огненные шарики и впрямь порой поджигали траву – но либо сами гасили это пламя, либо не мешали это сделать дикарям. Те заметно опасались огня, но последствия визита «шариков» убирали на диво ловко. После огненных гостей на траве и земле оставались причудливые узоры – кольца, одиночные и соединенные сложной вязью, будто прихоть-игра неведомого могущественного существа.

А еще Огонек с удивлением понял, что все члены племени дикарей связаны между собой непонятными нитями. Они знали, где искать того или другого – даже не читая следов; они тревожились, когда кому-то из них грозила опасность; они предвидели не только погоду, но и нашествие хищников, например – или приход чужаков. И о том, что приближаются хору, они знали заранее.

Слишком глупые, считал Огонек. Но порой завидовал им – ему бы такую чувствительность… И при всей несомненной дикости рууна – огни тин и «перья» не трогали их… Может, брезгливость тому виной?

Порой и сам начинал чувствовать – вот скоро тот или иной из членов племени пойдет на тот или иной конец котловины… впрочем, озарения эти не радовали – толку от них было мало, и жизнь они не скрашивали ничуть.

В стойбище было грязно.

Часто он уходил и валялся на траве, среди зарослей высоких цветов с мелкими розовыми головками и сладким соком стеблей.

Порой, откидывая за спину тяжелую неряшливую косу, жалел – нечем ее отрезать… и как следует вымыть, расчесать тем более нечем.

Он привык говорить сам с собой. Живя с эльо, все больше молчал… а после южан отчаянно нуждался в обществе. Но дикари на роль собеседников подходили мало.

Страхи уходили – к южному язычку пламени обращался уже по привычке, и даже сам отдавал себе в этом отчет. Но отказаться от этой привычки не хотел. Призрачная, ненужная связь – но связь ведь… вот только с чем?

Впервые Огонек ощутил жжение в ладонях и головокружение, когда приблизился к телу умирающей женщины, если можно было так назвать это существо. Наверное, она была даже молода – дикари жили недолго; но внешне напоминала старуху. Это она дала Огоньку луковицу в его первый день здесь. И сейчас полукровка опустился на землю возле дикарки, борясь с тошнотой и слабостью, взявшимися непонятно откуда, и тронул женщину за холодную руку. Голова кружилась еще сильней, перед глазами плыли огненные полосы. И очень хотелось помочь – он отгонял полосы, как мошкару, шепча беззвучно самому непонятное.

Очнулся, когда его оттащили от женщины – она спала, и дыхание было ровным; на лице застыло умиротворенное выражение.

Огонька же оставили в стороне под кустом, и поглядывали с явным страхом. Почти сутки понадобилось ему, чтобы понять – он сумел вылечить эту женщину… правда, она не стала совсем здоровой, часто кашляла и задыхалась, но жила.

Второй раз Огонек испытал удивление, граничащее с испугом, когда подобрал раненого детеныша йука – и остановил кровь, льющуюся из его задней ноги. Рыжебровый, вожак дикарей, отобрал детеныша и убил; Огонек отказался есть его мясо, а ночью долго не мог заснуть, опасаясь поверить и все же мысленно возвращаясь с этим двум случаям. Кажется, я могу лечить, сказал он себе неуверенно, когда уже наступало утро.

Долго бродил по росе, ежась от холода, и повторял себе, осторожно, словно боясь спугнуть: кажется, я могу…

Глава 15

Астала

Солнечный луч скользнул по лицу, тепло – как прикосновение невесомой пряди. Къятта проснулся давно, но лень было открывать глаза. Улыбнулся, провел по щеке пальцами, словно пытаясь поймать кусочек тепла. Лень… не свойственно испытывать ее, но как приятно хоть иногда. После недавних дождей трава и листья радостно тянутся к солнцу, не зная, что скоро оно примется жечь их, а ласковый пока ветер – засыпать мелкой горячей пылью. Проще жить одним днем.

А вот у него – не получалось.

Сестричка, как водится, принесла новости в дом… птица-пересмешник, а не танцовщица.

Сел, обхватив колено рукой. Задумался. Не отличался богатым воображением, но на сей раз и представлять ничего особо не требовалось. Шесть или семь, сколько их было там? – детишек из трех Родов. Детишки… брату и этому Шинку Икиари шестнадцать уже сравнялось, а все равно.

Хорошо знал Шинку. Узкое лицо с выступающими скулами, черные глаза – в них и огонь-то едва отражается, словно из обсидиана выточили. Высокий, тонкий, как плеть лианы, но жилистый. Не просто дитя сильного Рода – он и сам по себе будет многого стоить. Мысленно видел, как тот держался там, у реки – не то чтобы вызывающе, просто слишком уверенно. А Кайе… не понять, что и когда он сочтет вызовом. Энихи – сытый – позволяет лани пастись перед самым носом, но попробуй другой хищник зайти на его территорию!

Ладно ума хватило не вызывать на поединок. Хоть и рано им еще – в круг, все же дело нешуточное.

Перед внутренним взором покачивались блики на зелени, а где-то далеко внизу пена ворочалась, создавали завесу брызги – водопад на реке Читери. Если в рост человека мерить, пожалуй, все пятнадцать будет? И – виделось, как братишка за руку подтащил Шинку к водопаду, веля – прыгай! И – тот с кривой, неуверенной улыбкой отступает назад. А зачинщик вскидывает руки и черной скопой срывается вниз…

Он выплыл. Весь в синяках и ссадинах, выбрался на берег, и подошел к застывшим на берегу сверстникам. И под его ударом Шинку упал наземь и не посмел поднять головы.

Солнечный луч стек с подушки на покрывало. Молодой человек поднялся, плеснул на лицо водой. Направился в комнаты младшего – вчера не успели поговорить, так оно и к лучшему. Утром мальчишка обычно покладистый. И чему удивляться – мечется во сне, разве что не кричит, еще бы к утру не быть вымотанным. Он, такой чуткий, ныне просыпается не всегда, если войти. А если коснуться, в очередной раз хмурясь, сознавая, насколько горячей стало тело – тянется, словно цветок к воде, дышать начинает ровней. Что уж ему сниться, никогда не скажет – да и вряд ли он видит сны. Просто – огонь.

Черный зверь лежал возле занавеса – Къятта едва не споткнулся о неподвижного хищника. Тот не огрызнулся, только лениво повернул голову и посмотрел.

Опуститься рядом, и гладить черную шелковистую шерсть, почесывать за ушами… такой домашний, такой безобидный…

Шагнул в комнату мимо энихи, из шкатулки достал орех тору с горьким, едким запахом, поднес к носу дикой кошки. Зверь зашипел, обнажая длинные клыки – и перекинулся в человека. Смотря все еще ошарашено, не воспротивился властной руке, которая скользнула по плечу, по шее, по щеке. Ласка, не доставшаяся зверю.

– Зачем, сколько можно? – негромкий голос, в котором суровости нет. – Ты слишком часто становишься им… так разучишься и говорить.

– Я не могу. Не могу… – отстранился, провел рукой по лицу, словно стирая след от чужого прикосновения. – Трудно…

– Не стану упрекать тебя в сотый раз. Только не жалуйся на то, что сделал сам.

– Я не… жалуюсь, – прерывисто вдохнул. Лицо напряглось – больно. Жжет изнутри.

Къятта уже не в сотый, а в тысячный раз пожалел, что не разрезал того полукровку на мелкие кусочки. Каждое дитя Юга, обладающее Силой, открывает для себя дверь. А для брата она всегда была открыта – напротив, приходилось придерживать створку, чтобы не давать пламени изливаться безумно. Оставалось надеяться – он не полностью сжег эту дверь, и заодно стенки.

Прижал его к плечу, подержал немного – тот не пытался отстраниться. Устал…

– Ну хорошо. Скажи, зверек, зачем тебе снова понадобилось отстаивать свое право первенства? Зачем тебе это – здесь? На любом углу?

– На любом? – от удивления черты совсем детскими стали. – Но не может быть двух равных рядом. Подчиняется либо тот, либо другой.

– Зачем тебе сдалось подчинение Шинку?

– Я слабее, если принимаю его как вожака. Это все бы увидели.

– Это Астала. Не лес. Тут… свои ступени, кто выше, кто ниже. Ты и так стоишь высоко. Род Тайау выше Рода Икиари.

Встретив полный непонимания взгляд, усмехнулся, привычным за много лет жестом взлохматил младшему волосы. Отросли… скоро опять возьмется за нож.

– Несколько дней я никуда тебя не пущу. Будешь подле меня. Человеком.

Не только ради него самого – ради спокойствия всей Асталы. В этот сезон Къятта наконец-то решил, кого введет в свой дом.

Сам он долго засматривался на Алани из Рода Икиари – совсем еще юная, она была сильной, бесстрашной, словно мальчишка, любила охоту и могла усмирять диких грис – для развлечения, в Астале хватало прирученных.

Не слишком красивая, она запоминалась сразу – дерзким взглядом, манерой откидывать за спину по-мужски заплетенную косу, уверенным широким шагом.

Но, хоть и чувствовал склонность к этой отчаянной девчонке, понимал – не будет им жизни вместе. А уж братишка и вовсе не уживется под одной крышей с такой своевольной особой. Так что выбор свой остановил на девушке из Рода Тиахиу – из семьи, почти отпавшей от основного ствола. Улиши – так ее звали – была поистине хороша собой, и, хоть подобная красота никогда не затмевала ему рассудок, все же остаться нечувствительным к чарам Улиши было невозможно. Запястья ее, щиколотки и талия были невероятно тонки, походка дразнящей, а длинные узкие глаза черны, словно спелые ягоды терновника. Жадная до любовных игр, словно самка ихи в период Нового Цветения, она умела привлекать к себе мужчин. Кажется, и каменные изваяния поворачивались вслед ей, сглатывая слюну.

Она не вскрикнула, когда проворные пальцы накалывали знак на ее плече, только улыбалась призывно. Даже напиток – сладкий чуэй с молотым перцем – она пила так, словно в чаше было долгожданное любовное зелье.

Почти ничего не ела – хоть приготовили много птицы, в основном диких уток с различными овощами. Птица – мяса не нужно, чтобы легкой была совместная жизнь, крылатой.

– Вспорхнула и улетела, – бурчал один из гостей.

Къятта поглядывал на избранницу часто – чаще, чем хотел бы. Подарил ей ожерелье – золотой солнечный диск в окружении сапфировых звезд, как небо.

А Улиши танцевала со змеями. Черное и оранжево-полосатое, змеиные тела обвивались вокруг нее, пасти разевались, показывая ядовитые зубы, тонкие язычки трепетали, и холодное, еле различимое шипение сопровождало танец.

Младший сказал, непривычно для себя задумчиво:

– Почему отец взял в дом девчонку с улицы? Что заставило? Но она дала троих сильных детей Роду. А можно выбирать из множества, и выбрать, но все это будет не то… как Улиши.

А Улиши смеялась, показывая ровные белые зубы, и смотрели злыми гранатовыми глазками, сверкали змеи золотые в ее высокой пышной прическе.

Первые несколько дней Къятта не покидал покоев своей избранницы. А после дал понять – если та понесет ребенка и появится хоть тень сомнения, что дитя не его, Улиши отправится в яму, полную сколопендр и скорпионов.

И плевать на Род Тиахиу – впрочем, они одобрят такое решение.

Кайе отнесся к новому члену семьи на редкость спокойно. Но не дружески. Угрюмо склоняя голову, проходил мимо избранницы Къятты, и Улиши впустую тратила улыбки, пытаясь покорить и его. Синие глаза темнели, становились мрачными, но он не отвечал юной женщине на приветствия и вообще едва ли обменялся десятком слов.

Киаль с любопытством следила за усилиями младшего брата приспособиться к чужому человеку. На всякий случай предупредила Улиши: не заходи на его часть дома. А сама, осчастливленная празднеством, лукаво спросила младшего брата неделю спустя, когда тот был настроен совсем благодушно – в последнее время счастье необычайное:

– А тебе из девушек Асталы никто не по сердцу?

– Многие хороши, – рассмеялся. – Жаль, не все доступны.

– Если бы ты дал себе труд думать о девушке, а не о себе…

– Зачем? Если какая-то недостижима, хватает других. Хотя… – глаза мечтательно поднялись к потолку. – Слабые – не интересны, но есть и…

– И думать не смей! – резко встала Киаль. – Девушки Восьми Родов для тебя запретны!

– Семи.

– Семи… Если тронешь какую – много крови будет в Астале!

– Дура ты, – насмешливо прищурился, гладя рукой золотистую шкуру. – Возьми я кого из собственных дальних сестричек, думаешь, будет проще? Да мне дед оторвет все, что отрывается. Совет собирать не потребуется. Род должен быть одним целым, тебе не твердили этого, что ли?

– Твердили… – девушка повернулась и начала сыпать зерна птицам. – Я совсем перестала понимать, что ты думаешь на самом деле. Ты бываешь… таким хорошим. Но редко.

– А что есть хороший? Тот, кого можно вести на тонкой цепочке и гладить против шерсти?

– Я не знаю, – растерялась Киаль.

– Спроси Къятту, – он тоже поднялся, в упор поглядел на сестру. Самую чуточку выше, глаза угрюмые, а черты сейчас никто не назовет мягкими – и весь натянут, словно кожа на барабане. – А если он не объяснит, знай – для себя я достаточно хорош!

Влажные листья поникли под тяжестью воздуха перед грозой. Но пока гром лишь невнятно бурчал вдалеке.

На сей раз способность воспринимать сразу все – запахи, ощущения, звуки – изменила оборотню. Огромные ароматные цветы с алыми лепестками росли вдоль дороги, и лишь их замечал юноша. Он торопился к золотистому дому на пригорке, понимая сейчас только одно – куда и зачем идет.

Резко выдохнул, увидев сильную женскую фигуру возле фонтана, на небольшой площадке – Шиталь, одетая в белое, набирала воду в медный кувшин. Блики, игравшие на украшенной чеканкой поверхности, резали глаза.

Сперва не понял, зачем она здесь с кувшином. Потом увидел, как Шиталь подошла к живой изгороди, нагнулась – и пролила струйку из горла кувшина на черный ирис, невесть как занесенный в сердце Асталы. Ирисы любят воду…

Заросли таких же цветов – там, на стремнине, где много весен назад опрокинулась лодка… От воспоминаний стало еще хуже – и он окликнул женщину. Голос прозвучал слишком резко среди журчащей воды и цветов.

– Аши, – произнесла-пропела она, ничуть не удивленная. И не обрадованная. Спокойно и равнодушно проговорила, кивнула приветливо – и неторопливо пошла назад к фонтану, бесшумная и гибкая.

– Шамарайна аката чаина, – прошептал юноша, и швырнул вслед ей обломок янтарного браслета – чужого, своего пока не было. Каменное полукружье перелетело через голову Шиталь и упало к ее ногам. Ненужный жест, лишний совсем… хватило бы слов.

Женщина тронула обломок пальцами ноги, повернула голову; нахмурилась, потом улыбнулась.

– Чей он?

– Неважно. Это мое право.

– Верно…

Члены Сильнейших Родов, не достигшие возраста круга, могли воспользоваться и чужими камнями… браслетами умерших родственников.

– Ты бросаешь мне вызов?

Уголки губ айо-оборотня приподнялись, точно зверь обнажил клыки.

– Зачем? – спокойно поинтересовалась Шиталь, ставя на землю кувшин. – Тевееррика пала из-за того, что Сильнейшие начали драться за право первенства…

Спокойствие женщины подстегнуло хуже открытого пренебрежения, случись таковое. Сверкнули зубы в яростной, полузвериной улыбке:

– А город наш – гнилое болото! Миримся друг с другом и северными крысами…

– И ты полагаешь, лучше перебить всех?

– Кто-то останется.

– Ты?

– Может быть! – он смеялся в открытую, а потом прогнулся назад – и на месте юноши возник оскаливший морду зверь, сияющий черной шерстью под солнечными лучами.

– Что же… – Шиталь тоже изогнулась – и приняла облик огромной белой волчицы-итара, лохматой, с глазами цвета янтаря. Не сдержала вздоха. Прошло то время, когда Кайе мог послушать ее. И ведь, не одолей ее сердце ревность к более молодому и сильному, она могла бы приручить звереныша. Поздно…

Энихи прыгнул – волчица ушла вбок. Она была немногим меньше черного зверя. Энихи метнулся к ней, полный молодой силы и ярости. Более гибкий, чем волчица-Шиталь, он задел когтями белоснежный бок – показалась кровь. Но волчица вновь ускользнула. И снова… Она описывала круги по площадке, хотя была ранена. Понимала – энихи тяжелее, он может взять массой, если ухватит ее. А вот кружить на одном месте энихи не приспособлен. И опять прыгнул черный… он знал, что Шиталь недолго осталось держаться.