Текст книги "Сильнейшие"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

Их и вправду никто не задерживал – грис привязана была снаружи; Чинья выпросила ее у Киаль под предлогом нужды в перевозке. А через ограду девушки перебрались легко, хоть и пришлось исцарапаться. Воины-синта охраняли дом, но им не пришло в голову обратить внимание на короткий, едва уловимый шорох в кустах. Если вор и завелся в Астале, сюда он не полезет точно.

Вскорости девушки были на дороге, ведущей за город. Пусто – и слабые блики лежат на дорожных плитах. Клочковатые облака выглядели чудовищами, вышедшими на охоту в небесных просторах.

– Давай, – сказала Чинья, вытаскивая из мешка клещи и нож.

Серебро браслета долго не поддавалось, но наконец Чинья, вконец рассерженная на кусок металла, освободила от него руку северянки.

Сила зашуршала, облегченно разворачивая невидимые крылья.

– Послушай, – Этле придержала повод грис, – Я очень прошу – идем со мной!

– Нет, – Замотала головой Чинья.

– Ну пожалуйста! Пойми, тебе нельзя обратно!

– Я… понимаю, что тебе страшно одной…

– Мне страшно. И тебе страшно, поэтому и не хочешь, – Этле наклонилась к ней: – Но ведь узнают!

– У меня мать…

– Думаешь, ей будет легче, если тебя убьют?

Чинья побледнела, потом залилась темным румянцем и опустила голову.

– Ну ты просто дура! – не выдержала северянка. – Надеешься, тебя пожалеют там?

– Мне незачем идти с тобой. Тут моя земля.

– Прощай тогда, – чрезмерно сухо сказала Этле, украдкой оглядываясь на лес. – Благодарю за помощь – если представится случай, я обязательно окажу тебе ответную услугу. – С громким протяжным криком пролетела сова; девушка вздрогнула, торопливо сунула руку за пазуху: – Вот, возьми на память… – Протянула маленький диск, бронзовый, с позолоченными краями – на нем танцевала чеканная фигурка женщины с цветами в руках, в уборе из перьев.

Чинья приняла дар и некоторое время смотрела вслед невольной подруге. Потом довольная улыбка тронула ее губы – северянка не понимает ничего. А Чинья – будет, как прежде, значима в доме Тайау.

Это утро показалось прохладным – против обычного. Айтли проснулся очень рано, когда небо едва начинало светлеть, и лежал, глядя в потолок. Когда стало совсем светло, понял, что уже не уснет, и потянулся за одеждой. Услышал голоса.

– Если вы не устережете и его, – говорили снаружи, у изгороди, – То я даже не берусь сказать, что с вами будет.

– Но, али… – прозвучало громко, и перешло в невнятные оправдания. Айтли напрасно напрягал слух.

– Мне плевать, откуда она сбежала. Хоть из самой Бездны. Стерегите мальчишку!

Айтли вскочил и высунулся в окно, рискуя застрять, успел увидеть мелькнувшую на дорожке высокую плотную фигуру. Кажется, видел этого человека раньше…

Отступил назад. Сел. Вновь поднялся, шагнул к окну, кликнул стражников.

– Чего тебе? – прозвучало довольно злобно.

– Что с моей сестрой?

– Заткнись и сиди тихо. Из-за вас… – дальнейшего он не понял наполовину, южные ругательства были, пожалуй, богаче северных. Высказав все, что было на сердце, стражник вернулся к себе.

Айтли сел на пол, бездумно царапая ножку кровати. Этле. Что-то случилось? Всегда были одним целым… Радость, что сестра сумела сбежать, сменялась ужасом – одна, как она доберется до поселений? И… как ее встретят дома? Хмурое худое лицо Белой Цапли предстало перед глазами. И Лачи, ровный тягучий голос… А ведь Этле могут вернуть. Или ей вечно прятаться? На севере – невозможно.

Она мчалась по лесу испуганной ланкой, росчерком светлым, капелькой, что срывается с неба, когда ворон ночи гонится за ней, разинув клюв. Лоскутья страха оставались висеть на ветвях – ее страха, того, что испытывала и того, что она создала для людей – для погони.

Об одном позабыла – не только люди были ее врагами.

Погоня, горячие тени – опоздали, не вовремя спохватились: она выиграла у них целые сутки. Но те, что шли по ее следу, знали, как искать одинокую светлую капельку, и если сбивались с верной тропы, не сбивался один – летящий между стволами, сквозь сплетения веток черный тяжелый зверь.

Сильное тело не хотело сдаваться усталости; хотя грис могли бежать быстрее его, не умели лавировать в зарослях, мгновенно меняя направление.

– Она уже в Уми, наверное, – выдохнул один их охотников, когда остановились для короткого отдыха.

– Нет. Прямые дороги для девчонки закрыты, обходных северянка не знает. Чинья сказала ей только самое общее – сама вряд ли покидала Асталу.

Прерывистое дыхание, и юноша поднимается с земли, на которой мигом раньше стоял черный массивный зверь. Не хочет оставаться на месте, хоть и вымотался изрядно.

– Погоди, – Къятта прикрывает глаза, кладет руку ему на плечо. Остальные тоже устали… но уж лучше свалиться потом, чем проклинать себя за глупость и лень. Остальные ждут, что он скажет – отдыхать или снова нестись, будто одержимые нихалли.

– Вперед.

У поворота к небольшому озеру сжалился-таки над спутниками, разрешил разбить лагерь. Судя по едва уловимому следу в воздухе и редким отпечаткам копыт грис, Этле не смогла вовремя миновать озеро и теперь вынуждена будет его обходить. А дороги тут нет – одно название, старая звериная тропа.

– Я разведаю, чтобы не потерять след, – вызвался младший брат. В глазах – ярость напополам с азартом.

– Иди, зверушка, – Къятта не сумел сдержать вздоха. Сейчас его точно не остановишь… он скорее утопится в озере, чем останется сидеть, сложа руки.

– Я тоже! – вскочил самый молодой из охотников. Къятта кивнул – идите оба…

Юноша-синта ловко проскальзывал среди лиан и лап колючего кустарника, гордый выносливостью своей – впереди был только черный энихи, которого тоже гнала вперед сила юности. На сей раз они двигались быстро, однако не столь стремительно, как раньше – и, увлекшись погоней, заходили все дальше, позабыв, что намеревались только разведать путь.

Энихи-оборотень миновал брошенную Этле завесу – он просто не понял, что это такое, она ставилась не на зверя, а на охотника. Но юноша-синта в летел в детище северянки-уканэ с разбегу.

Ужас упал на него клейким пологом, сетью гигантского паука – юноша вскрикнул, рванулся назад, снова жалобно закричал, запутавшись в невидимой сети – и, углядев в зарослях перед собой сверкнувшие алым глаза, исхитрился порвать паутину. Перекатился по земле вбок, слыша дыхание огромного зверя, со всей силы швырнул два дротика в мохнатое тело чудовища.

Полный боли вопль был последним, что он услышал – умирающий зверь успел-таки прыгнуть.

Девушка поцеловала голубя перед тем, как разжать руки. Письмо – клочок тонкой кожи – надежно привязано к лапке. Жаль, только два голубя у нее, два остались у брата.

Голубь описал полукруг над головой девушки и легко устремился на север.

Этле поглядела на озеро, по берегу которого ехала уже долго, задумалась – как наяву представила, что на край каменного карниза садится птица, воркует, важно вышагивая туда и сюда. Руки человека снимают с ее лапки крохотный сверток…

А что потом?

Правдой ли были слова южан о замыслах дяди и прочих? Или она совершила глупость?

При мысли об этом холодная змейка проползла по сердце, лизнула его раздвоенным язычком. Тогда Айтли… но нет же, единственного оставшегося заложника они будут беречь.

Через день Этле отправит второго голубя. А сама тем временем доберется до Уми… путь нарисован, провизии много, ни один зверь не тронет уканэ. И даже южане уйдут с ее тропы.

Этле потерла руку чуть выше запястья – привыкла к браслету, кажется порой, что не хватает чего-то. Если Киаль ничего не напутала, если дядя и вправду… то он остановится, не посмеет. Почему так легко думать худшее о родных? Почему поверила сразу?

Этле положила обе руки на седло фыркнувшей грис и так замерла, ловя невидимые паутинки леса, сплетая из них очередной полог-защиту. Легкий, как паутинный шелк, полог – силы надо беречь.

Снова кольнула мысль о брате, но девушка досадливо мотнула головой, прогоняя ее – сейчас надо подумать о защите. Оставшегося заложника будут стеречь, как одноглазый оберегает свой уцелевший глаз. Ты прости, сказала она беззвучно. Тебе трудно… но я постараюсь помочь нам обоим.

Когда раздались – один за другим – полные боли крики, за оружие схватились все, кинулись к лесу. Къятта был первым – и все же успел приказать двоим: оставайтесь и ждите. Он и зверя заметил первым, и подал знак остальным – замрите; а сам кинулся вперед.

Им недолго пришлось бежать – скоро они услышали шорох папоротника; ветки ломались под тяжестью зверя. Энихи приплелся к лагерю, орошая кровью траву. Возле лопатки торчал обломанный дротик, и рана была на боку. Лег возле ног старшего, прижал уши, дрожа, глаза испуганные.

– Успокойся, малыш, – прошептал молодой человек, проводя рукой по густому меху, – Все хорошо.

Если бы. Дротик зазубренный… у самого позвоночника. Если неправильно повернуть, мальчишка навсегда потеряет способность двигаться. А целителя энихи не подпустит…

– Все хорошо, не бойся, – шептал, гладя по голове, почесывая за ушами огромную кошку, а пальцы другой руки осторожно нащупывали, как именно повернут дротик; прикидывал, как его вытащить. Больше никого в мире не существовало.

Зверь тихо застонал – мягкий глубокий звук, похож на мяуканье. Страшно ему, чувствует – плохая рана. С человеком было бы проще, но ему сейчас нельзя перекидываться, погибнет наверняка.

Но – и хищник понимает, терпит. Пришлось делать разрезы – шкура энихи прочная, шерсть густая. Но просто так не достать острие. Очень ласково говорил с ним – когда братишка в человечьем обличье, такого нельзя позволить: невесть что о себе возомнит, или попросту разозлится. Слова, которые, пожалуй, ни разу в жизни не произнес, просились с языка сами.

Осторожно потянул дротик, молясь Бездне, чтоб не обломился острый зубец.

Едва заметил, что мимо пронесли тело юноши-синта. Кусочком сознания испытал сожаление – совсем молодой… хоть и не в меру горячий был. Нетрудно сообразить, что произошло – северянка уже не один полог соорудила, прикрывая побег. Перевел все внимание на прерывисто дышащую огромную кошку.

Некоторое время энихи лежал неподвижно. Кровь стекала по черной шерсти – ладно хоть тонкой струйкой, не фонтанчиками.

– Перекидывайся! – мягко, но нетерпеливо проговорил старший. Вздрогнули уши зверя, но сам он не шевельнулся.

– Ты слышишь меня. Давай. Сейчас.

Огромная кошка вздыбила короткую гриву, приподнялась, припала на передние лапы, сжалась, готовясь к прыжку. Судорога прошла по телу – и через миг оно было уже человеческим.

Кайе оперся на руку, согнув ее в локте – лицо исказилось от боли. Опустил голову. Старший поддержал его.

– Я скоро стану прежним, – проговорил юноша, нe поднимая лица.

– Конечно. Пробуй подняться, я помогу.

– Я скоро уже… правда!

Вскинул глаза – темные, большие – просящие. У старшего холодок по спине пополз. Хотел что-то сказать, но проглотил слово, не успев открыть рот. Вот как ты все понимаешь, зверек. Не буду разубеждать. Не стоит.

– Идем. Недолго. Держись за меня.

– Нет, я… сам, – отстранил руку, словно каменный весь. Больно – а боится дернуться, показать эту боль. Нет, не ее – слабость. Не только старшему – себе самому.

– Идем, не глупи, – поддержал, чувствуя напряженные мышцы. Кровь потекла сильнее.

Синта-охотники наскоро соорудили шалаш, накидали внутрь мягких веток.

Довел до шалаша – навстречу уже спешил единственный умеющий лечить; он помог лечь, осторожно принялся осматривать раны. Та, что на боку, оказалась простым разрезом, только крови много. Вторая куда серьезней – глубокая.

Целитель встретился взглядом с Къяттой, и тот поднялся:

– Сейчас ты будешь спать. А потом я за тобой приду. – Къятта разговаривал нарочито спокойным тоном, словно с ребенком… или животным. Сейчас иначе нельзя.

Еще раз взглянул – лицо почти полностью скрыто в изготовленной наскоро подушке, короткая густая прядь на щеке – и вышел.

Над головой сплетались ветви – совсем как в стенах шалаша, только тут сквозь них проглядывало синее-синее, темное небо.

«Он испугался остаться калекой… звери убивают ненужных. Даже вожаков. А он…» – встряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. Заодно спугнул вечернего мотылька, вившегося возле щеки.

Обратился к угрюмым охотникам:

– Хватит. Возвращаемся.

Велел отдыхать пару часов, потом быть готовыми. Наблюдая, как собираются в путь, сам не прикоснулся ни к чему. Прислушивался – не донесется ли звук из шалаша? Остаться тут на ночь – может, и стоило бы. Мальчишке станет получше… если станет. Целитель не больно умелый, Къятта набирал загонщиков, а не лекарей. Наконец решил – да, едем сейчас. Никому из синта его сомнения не были ведомы.

Зашел в шалаш, осторожно провел рукой по щеке младшего. Тот вздрогнул во сне, вызванном зельем, и не сразу открыл глаза.

– Мм?

– Скоро отправимся в путь. – Как чувствует себя, не стал спрашивать. Травы смягчили боль, пока не шевелится, все не так плохо. А потом… видно все, что уж тут спрашивать. Если не можешь помочь – молчи.

Мы не сможем ехать вдвоем на одной грис, думал Къятта. Он уже не ребенок – животное просто не выдержит, разве совсем недолго. А сам… хорошие целители дома, в Астале. Да и они… Услышал, что младший что-то говорит полушепотом, склонился к юноше. Тот вновь шевельнул губами:

– Я доеду. Смогу. Лучше сразу… потом сделай, что нужно.

– Ты прав. – Неохотно сказал. Если рана воспалится, он просто умрет в лесу. А скорый путь домой, пусть не такой бешеный – должен выдержать. Он постарается.

– Ты прав, – повторил очень зло.

Что ж… вожак тот, кто сильнее. Но подле вожака слабый стоять не будет. Мальчишка скорее вывернет себя наизнанку, но не покажет слабости.

Охота закончилась, и Къятта дорого дал бы, чтобы ее не было вовсе. Он не сомневался, что северянка погибнет, в чаще или от рук своих же – и наплевать было на нее. Дорога обратно показалась очень короткой – а ведь ехали медленнее. Младший сам торопил – быстрее… не ради целителя. Его приходилось привязывать ремнями к седлу – иначе упал бы.

– Надоело так… я же не груз, – едва слышно сказал, единственное за все время пути. Да, недолгим путь показался, но вымотал как никогда. Когда миновали первые поселения, Къятта испытал облегчение и радость – а уж когда показались окраины города… Хорошо хоть дом стоял с этой стороны – не пришлось ни объезжать город по дуге, ни появляться у всех на виду.

Передал младшего на попечение служанок матери, а сам не мог найти себе места. Мальчишка скоро поправится… а потом-то что?

Пытался найти успокоение рядом с Улиши, забыться, благо тело ее – сладкий мед и хмельное питье, и она рада была возвращению избранника… но все равно внутренним взором видел глаза – растерянные, испуганные, просящие – полные готовности умереть. И не просто готовности… сам он – убил бы?

Что-то хрустнуло.

– Ай! – вскрикнула Улиши, и Къятта отшвырнул ее, не обращая внимания на слезы, катящиеся по щекам молодой женщины, на неестественно выгнутую руку, которую она держала на весу. Сломалась, отрешенно подумал он. Какие хрупкие кости – теперь неделю как минимум до нее не дотронуться…

– Что ты? Зачем? Помоги мне! – плакала она.

– Замолчи, самка ихи! – Поднялся, не глядя на нее, откинул назад тяжелые волосы, шагнул к дверному пологу. Бросил на женщину косой взгляд, кликнул слугу, велел привести целителя.

Пошел прочь от нее.

Куда? – думал, шагая по коридору. Младший скоро поправится… но страшнее всего сейчас оказаться с ним рядом, и снова… быть вожаком. Или позволить ему бросить вызов.

Дым шеили… темный напиток айка. Не помогало ничего. А может, и помогало, кто знает, как было бы без всего этого. Огромная золотая луна ползла по небу, задевая верхушки деревьев, отчего те качались, и подрагивала сама. Огромная – а ведь должна идти на ущерб. Сгинь, сказал он луне, и та послушалась, пропала за деревом. Это насмешило, но ненадолго. Он встал и не отходил от окна, надеясь, что ветерок унесет неприятные мысли. Но они крутились вокруг, свисали со стен и потолка паутиной.

Ты нужен мне, малыш. Я и сам не знал, насколько. Неважно, сила в тебе или слабость – даже стань ты калекой, я любил бы тебя. Но ты не поверишь.

Чинья не думала, что он станет с ней разговаривать. Когда Къятта пришел, только забилась в угол, поскуливая, словно едва родившийся зверек.

– Он едва не погиб, – сказал Къятта, останавливаясь возле девушки.

Поскуливание оборвалось полувсхлипом-полувизгом, Чинья втянула голову в плечи и замерла.

Но тот сказал неожиданно мягко, без тени насмешки:

– Я благодарен тебе. С твоей помощью он стал почти прежним… не знаю, надолго ли.

Присел рядом с ней, положил пальцы на запястье Чиньи, будто хотел сосчитать удары ее сердца.

– Скажи, почему северянка сделала эту глупость?

Из горла девушки вырвалось нечто нечленораздельное, и она замотала головой. Къятта продолжал, настойчиво, добиваясь чего-то непонятного Чинье:

– Она оставила своего брата. На что рассчитывала? Или они были в ссоре?

Но Чинья только мотала головой и вздрагивала. Со вздохом южанин поднялся. Почти с жалостью взглянул на девчонку и вышел.

Отыскать виновницу побега северянки труда не составило – покаянно пришел сосед Чиньи, рассказав, что он рисовал карту, служанки припомнили, как девчонка сновала туда-сюда, собирая припасы. И грис она выпросила, и сейчас диву давались, что никто не заподозрил неладного. Да и сама она даже слова не сказала в собственную защиту – в домике матери сидела, как в норке, пока за женщинами не пришли. До последнего, кажется, не верила, что все это – всерьез.

Киаль испытывала не злость – обиду.

– Мы же все дали ей! – горько и недоуменно говорила каждому родичу. – Им обоим!

– Да замолчи ты! – сказал наконец Къятта.

На сей раз под этой крышей собрались не только домочадцы Ахатты – все взрослые, принадлежащие Роду – те, кто пожелал придти. А пожелали почти все. Случай неслыханный – среди «своих», взятых под руку Рода, встречались нарушители закона, но никто и никогда не предавал покровителей – да еще тех, о милости которых просил совсем недавно. Что Чинья умрет, и речи не шло – само собой. Кроме матери, у нее не было родственников – жаль. Осталось решить, как именно умрут обе – даже мать должна получить нелегкую смерть. За то, что вырастила такую дочь, что позволила ей, не уследила… Одна из женщин предложила вывести их в круг и убить там – пусть видят все. В круге нельзя сделать смерть очень медленной, возразили ей. А эти – особенно Чинья, мать еще куда ни шло – заслужили смерти не только жестокой, но и весьма долгой.

Неожиданно старший внук Ахатты сказал: нет. Ни круга, ничего такого не будет. В конце концов, она моя полностью, и решение приму – я. И, сквозь зубы, ожидая возражений, обронил: мать Чиньи будет жить. Будет работать где-нибудь на окраине, и это все. Взгляд его – светло-желтый – был сейчас таким же яростным, как у младшего, когда тот отстаивал свою собственность. И возражений так и не прозвучало.

К подножью Хранительницы Чинью привел вечером – один, без синта или иных сопровождающих. Та безучастно шла рядом, бежать не пыталась. На полдороги остановился, развернул ее к себе, спросил, глядя в глаза:

– Зачем ты вернулась?

Та опустила лицо и помотала головой. Тяжелые кольца волос будто клонили голову к земле – так и шла дальше, не поднимая лица. На ступенях их уже ожидали служители, готовые принять девушку. Он отдал приказ одному из них, и тот повиновался; скоро вернулся с чашей, подал Къятте, не в силах согнать с лица удивление. Тот не обратил внимания на служителя – хоть бы тот явился синий в полосочку, все равно. Смотрел только на Чинью.

– Пей! – протянул ей чашу. Девушка протянула руку, но та задрожала – не удержит. Тогда он прислонил чашу к ее губам. Чинья едва не захлебнулась, делая глоток – спазмом пережатое горло не принимало питье; но второй глоток вышел легче, и скоро она уже пила покорно, из чужих рук, будто собственные ее не были свободны. Потом подняла голову, вытерла случайную каплю над верхней губой. Огляделась – зрачки больше радужки. Еще ближе придвинулась к единственному знакомому здесь человеку.

Служители стояли рядом, одинаковые в черно-белых длинных одеждах с вытканными на подоле языками пламени. А Чинья вцепилась в его запястье, намертво; пальцы можно разжать, но зачем? Глаза девушки, уже замутненные дурманящим напитком, смотрели в небо. Она почти не дрожала – только изредка крупная судорога сводила тело… и оно тут же расслаблялось. Скоро Чинья совсем успокоится – велика власть айка.

– Пошли, – потянул ее за собой. Вверх по ступеням.

Вечер пришел слишком быстро. Рваные, неприятные облака грязно-бурого цвета, теплый ветер, пахнущий болотными испарениями…

Держал на ладони бронзовый кругляшок. Танцующая фигурка, радостно вскинутые руки, перья на голове. Орнамент из птиц по краям. На подвеске была только пыль – кровь не попала. И не пострадал вычурный чеканный узор.

И цепочка легко порвалась под пальцами, когда нагнулся снять украшение с шеи мертвой.

Пусто вокруг, и на стене чужого дома солнечное пятно.

Он видел эту подвеску у северянки. Недорогая, таким не расплатиться за помощь. Значит, та подарила новообретенной подруге… трогательный жест, ничего не скажешь. Вот тебе на память безделица… пока ты жива. Едва не ударил подвеской о стену, с силой – чтобы искалечить фигурку-танцовщицу. Едва удержался… вдохнул глубоко. Такие выходки больше пристали младшему. Но тот еще не поднялся с постели, хоть и вне всякой опасности. Зашагал быстро – к Дому Светил, к маленькому пристрою его.

Стражники-синта, двое, скрестили было копья при виде приближающейся фигуры, но узнали, и он вошел беспрепятственно. Живая изгородь… розы цвели, приторно-сладко, нежно. А северный мальчишка прячется в каменный короб, наружу выходит лишь ночью. Эсса… акольи, крадущиеся по ночам, трусливые, злобные. Акольи боятся дневного света и воют громко только собравшись стаей.

Чувствовал – мышцы лица неподвижны, будто не лицо, а маска из твердого дерева. Нехорошая маска… при виде ее северянин вскочил. Къятта не стал приближаться к нему – акольи стоит держать на расстоянии хлыста, они даже стрелы не заслуживают.

– На! – швырнул на покрывало подвеску.

Айтли не успел испугаться – южане двигались слишком быстро, не сразу сообразишь, что зачем. К тому же червячок навроде орехового ворочался, жевал сердце беззубыми челюстями. Когда гость вскинул руку, Айтли только моргнул удивлено. А потом заметил подвеску – бронзовая, веселая, смуглое солнышко на покрывале. У юноши вмиг все замерзло внутри.

– Этле… – едва шевельнулись губы.

Южанин повернулся к выходу, черная коса дернулась ядовитой змеей.

– Стой! – шепотом, но таким – будто отчаянный вопль. – Что с ней?

– Не знаю, – вышел, не оборачиваясь, только золотое кольцо у основания косы блеснуло напоследок невыносимо ярко.

Сердце подсказывало – жива. Но подвеска – откуда?! Айтли рванулся следом, в коридоре было уже пусто; северянин выбежал на ступеньки, увидел мелькнувший силуэт у живой изгороди – через миг плети дикой розы скрыли южанина. Юноша побежал следом, едва не натолкнулся грудью на древко копья, выставленного одним из синта. Опомнился.

 
«Крылья мои слабеют,
Вижу солнечный дом, там рады каждому гостю.
Далеко земля остается —
Только белый цветок растет у порога,
Только золота зерна плывут по воде…»