Текст книги "Сильнейшие"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц)

Солнце било сквозь прихотливую резную листву, а рядом, в темных сырых закутках, таилась бесчисленная яркая смерть. Смертоносным было многое – и невинные с виду пятнистые ящерицы, и огромные жесткие сколопендры, и змеи – тонкая быстрая тахилика и туалью, неповоротливый с виду.

По ночам лес просыпался, казалось, и наполнялся множеством голосов – от щебета и чириканья до хриплого рева. Соль жалась к Тахи, да и молодая пара северян старалась держаться к нему поближе, а он улыбался краешками губ – он знал эти голоса и любил их.

Помогал Соль найти нужные коренья и травы, лечить ее синяки и ссадины. Чуть свысока распоряжался Утэнной и особенно Къяли – тот, ломкий, похожий на подростка, отмалчивался и подчинялся беспрекословно.

Порой леса сменяла равнина с высокой злой травой, режущей незащищенное тело, – идти сквозь нее было сущим мучением. Там, где трава не росла, простирались каменистые пустоши.

– Успеть до времени дождей, – говорил Тахи, и подгонял своих спутников.

Солнце стояло уже совсем высоко. Жаркий воздух колыхался, струился, словно людей заключили внутрь одного из так любимых северянами кристаллов. Соль вытерла лицо веткой папоротника – больше ничего подходящего не попалось. Вопросительно поглядела на Тахи – она неважно умела определять направление, но в течение многих дней солнце вставало и садилось по ее правую руку. Шли напрямик, и расстояние между ними и землей южан сокращалось.

– Мы идем на юг… зачем? – спросила Соль, убирая с лица паутину и стряхивая ее наземь. – Мы уже близко к Астале…

– Не близко. Но и не так далеко. Скоро мы остановимся, мое солнце. Я хорошо знаю те места – спокойно, красиво. – Тахи улыбался. Как же она любила эту улыбку!

– Места близ границы Асталы спокойны. Когда-то неподалеку там был небольшой город, но леса поглотили его. Остались развалины… камни одни. Башня полуразрушенная…

– Мы поселимся там?

– Ни за что. В камнях уютно лишь северянам и летучим мышам, а мы… – смолк, немного смущенно поправился: – Жить на чужих развалинах – счастья не знать.

А потом впереди в очередной раз блеснула светлая серебристая полоса, только очень широкая на сей раз, пахнуло прохладной свежестью. Птицы вспорхнули при их приближении, захлопали крыльями – столько было птиц, что на миг заложило уши.

Тахи оглянулся на спутников – зубы сверкнули в улыбке, моложе стало лицо:

– Это река Иска.

Глава 3

Лес близ реки Иска

Колючие ветви покачивались, когда человек задевал их, идя по тропинке. Привычно избегая шипов, он передвигался быстро, неровным шагом.

Проще было бы вырубить весь кустарник-чиуни, но чем-то к душе пришлись человеку сердитые побеги.

Высокий, сутуловатый, с нездоровым цветом лица, он шагал вперед легко, порою словно с трудом удерживая равновесие. Плеть древесной лианы напоминал он, нелепо обряженную в широкую груботканую одежду простого покроя.

Заслышав далекий перестук копыт и смех, человек нахмурился, отчего лицо пошло мелкими морщинками, придававшими чертам немного безумное выражение.

– Южане, – пробормотал он, и глаза блеснули – но тут же снова как пылью припорошило взгляд.

– Они пока не узнали, что ты живешь здесь, эльо. И все же опасно… – голос, раздавшийся сзади, явно не в первый раз произносил эти слова; прервался – послышался вздох, и за ним: – А там, на дороге, послы из Асталы, похоже. Слишком нарядные для простого отряда. – Из зарослей показался второй человек, коренастый, старавшийся держаться подальше от первого. Всем видом своим он напоминал скорее слугу, а не равного.

– Послы чего? Мира или вражды? Чем заняты, те, в Тейит? А эти, южане… – человек в балахоне говорил сам с собой. – Они не знают про нас. Башня стоит далеко от дороги… проезжают здесь, будто имеют право. Думают, здесь развалины.

Пальцы перетирали лучинку, отщипывали крошечные кусочки дерева.

– Южане – ядовитые сколопендры. Яркие, наглые…с хрустким панцирем. Нет, я не хочу иметь с ними дела, – говорил человек быстро, вроде бесцветно, только пальцы выдавали его возбуждение.

– Эльо, тебе не нужно иметь с ними дела – они проедут стороной, – начал было слуга, и замолк.

Сильнейший ушел в свои мысли – слуга не осмелился беспокоить, и отошел было, но хозяин позвал его, улыбаясь по-младенчески, бессмысленно и беззащитно.

– Я слышал тебя. Да, да, стороной, – дернул головой, – Прямо в объятья Тииу.

– Эльо, что ты задумал? Что-то во вред южанам? Но это опасно! – Слуга невольно понизил голос.

– Сколопендры опасны… Если она ползет слишком близко, ее надо убить. – В пальцах человека в сером балахоне беззвучно переломилась лучинка.

– Если использовать Силу… они почуют нас.

– У вас и у меня есть руки! – Он мечтательно вскинул глаза: – А наверху есть камни…

Внезапно словно очнувшись, приказал:

– Позови остальных. Огонь засыпают землей. Эти южане вряд ли обидятся, если их пламя погребут под собой валуны, – и заливисто, высоко рассмеялся.

Яркие даже в дорожной одежде и почти без золотых украшений, южане продвигались вперед вереницей по двое. Словно хищники во множестве шли по тропе, неведомо почему не стремясь вцепиться друг другу в глотку.

Теплые запахи прелых листьев, цветов, пробивающихся из-под прошлогодней зелени, влажный воздух пробуждали лень почти у всего живого, кроме больных и голодных.

Чуть позвякивали наборные уздечки грис, сами верховые животные испуганно косили по сторонам, а в их шелковистой шерсти играли оранжевые блики заката. А всадники не остерегались ничего – так едут хозяева, знающие, что никто не осмелится перейти им дорогу.

Лишь один южанин, чью косу украшала подвеска в виде причудливой рыбы, оглядывался то и дело, пытался расслышать каждый шорох и распробовать слабый ветер на вкус.

– Къонна, ты словно на дикобраза сел, – поравнялся с ним другой южанин, помоложе, с приветливым лицом.

– Сижу я на грис, али. Только и у них есть чему поучиться, даром что пугливые скотины. Они чуют чужого…

– А! – младший из послов, Уатта Тайау, беспечно махнул рукой. – Они готовы верещать от страха, если им горный кролик дорогу перебежит. Может, здесь хищник прошел, или дикарь-норрек. А может, им не нравится, что тени от деревьев шевелятся. Мало ли.

Его серьги зазвенели столь же беспечно, и Къонне показалось, что золотой знак на плече тоже слегка звенит.

– Торопишься в Асталу? – спросил Къонна, находя объяснение подобному легкомыслию.

– Я скучаю по детям, – со смехом пожаловался Уатта. – Даже по младенцу. А ведь несносное существо! Только умеет – орать!

– Зато старший хорош, – задумчиво проговорил Къонна, ловя на себе взгляд второго посла, из второго по силе Рода после Тайау. – Мне бы такого сына…

Уатта покосился на него – сам говорил подобное Тахи. Но думать о Тахи не стоит. А ведь считал его другом…

Но постепенно хорошее расположение духа вернулось к младшему послу – больно хорошо пели птицы и воздух пах медом.

– Голова горного медведя! – Уатта запрокинул лицо, рассмеялся, указывая на вершину скалы. Каменная глыба в самом деле походила на сумрачного серого хищника, грозу гор.

– Бедняга – и кто обратил его в камень? – со смехом подхватил другой южанин, и смех волной прошел по всему отряду.

Тропа была широка – по две грис теперь совсем свободно бежали рядом. Вечерний свет разбивался об ожерелья всадников, и так же разбился строй, когда на людей посыпались камни.

Визги испуганных, раненых грис и человеческие крики заполнили ущелье. А потом камнепад прекратился, и птицы снова запели.

Часть дороги была засыпана – из-под камней виднелся кусок полосатой одежды. Относительно невредимый Къонна оглянулся в поисках Уатты Тайау, и сразу нашел его. Тот лежал возле огромного валуна, на котором мох нарисовал причудливую гримасу. Къонна дохромал до Уатты, приподнял его голову. Лицо младшего посла было разбито, рот весь в крови. Уатта попытался что-то сказать, но умер на полувздохе.

Араханна Арайа, старший посол юга, стянул с головы платок, приложил к плечу, закрывая рану. Двое южан, не задетые камнепадом, кинулись было наверх – но Сильнейший велел им остаться на месте.

– Мы не знаем, что там, – прибавил он. – Воля стихии, или же человека. Лезть в гору опасно. Займитесь пострадавшими.

Люди из свиты повиновались, стали осматривать раненых. Къонна так и не отходил от Уатты, и отмахнулся от попыток помочь ему самому.

– Это ничья земля, – хмуро сказал он. – Нам будет тяжело обвинить эсса…

– Мы не можем их обвинить, – оборвал его речь Араханна.

Один из оставшихся невредимыми южан вытер лоб и прошептал второму:

– Единственный сын Ахатты Тайау погиб… и посол даже не хочет мести виновным!

– Еще бы, – так же тихо отозвался второй.

Астала Четыре года спустя

– Кайе, ты где? – голос молодой женщины походил на журчание. Вот и она сама появилась – черноволосая, золотой обруч держит волосы, на обруче извивается золотая змея с хохолком из чеканных перьев и глазами дымчатого хрусталя.

Мальчик четырех весен от роду сидел на дорожке, размазывая слезы по лицу.

– Сын…

– Уходи!! Все уходите!! – завизжал он, и мать увидела рядом с ним что-то черное, обугленное. Недавно… только что это было веселой земляной белкой.

Мать нагнулась, взяла малыша на руки – тот пробовал отбиваться, но в конце концов разрыдался, уткнувшись носом в ее плечо. Женщина унесла ребенка из сада.

Комната была очень просторной и светлой – две пятнистых шкуры на полу, белый камень стен, яркие глиняные игрушки грудой свалены в углу. Одна откатилась от общей кучи – голова человека с выпученными глазами, вроде свирепая, а на деле смешная. Солнечные блики резвились на шкурах – это за оконным проемом качались перистые листья, создавая игру света и тени.

Опустив мальчика на дорогое тканое покрывало, женщина отошла и кивнула немолодой няньке-служанке – мол, твой черед заниматься им.

– Возьми, – та протянула малышу сочный плод тамаль, оранжево-красный шар. Мальчишка зашипел, чуть склонив голову к плечу, дернулся в сторону от руки. Служанка судорожно сглотнула, продолжая улыбаться словно приклеенной улыбкой.

– Ала, – беспомощно оглянувшись, служанка обратилась к матери мальчика. – Может, я лучше пойду? Ты его хоть на руки можешь взять, а я… Он же только больше злится.

– Он своего зверька потерял, – вздохнула мать. – Малыш, я принесу тебе новую белку.

– Не хочу ничего! – выпалил мальчик, зло сверкнув большим глазами. Слезы его уже высохли, а пальцы комкали покрывало, словно он безотчетно старался выместить горе на чем-нибудь подходящем – так, как умел.

– Тебе нужно поесть и лечь спать, – мать, Натиу, и впрямь хотела было отослать служанку, но взглянула на нее и сына нерешительно – и велела остаться.

– Накорми и уложи его. А я… мне пора.

– Ала, я не могу, – взмолилась служанка. – Я его боюсь. Сегодня белку, завтра меня…

– Прекрати! – Натиу сдвинула высокие брови. – Ты несешь чепуху!

– Ала, ну хоть на кухню меня отправь, хоть стойла грис чистить – я не могу!

– Ты будешь наказана, Киши!

– Ала, я не могу! Ну, взгляни на него сейчас!

Натиу вздохнула:

– Я наполню курильницу дымом маковых головок, и он уснет. Позаботься об остальном.

Туман стелется над горами, сползает в долину. Именно так, не наоборот; туман – это облака или дым пробужденных вулканов. Туман окутывает Асталу плотным покрывалом, плотным, но полупрозрачным, словно паутинная ткань, та, которую делают из нитей золотых пауков. И сами эти пауки сидят на развесистом кружеве, ловят туман и выжимают из него капельки. Потом торгуются с небом и продают ему плоды труда своего; небо делает из капелек росу и драгоценные камни.

Земля тоже создает самоцветы, но непрозрачные, тяжелые на вид. А вода и огонь – не умеют. Слишком весела и непостоянна вода, слишком жаден до жизни огонь.

Сейчас, в туман, пастухи сидят у огня, земледельцы закрылись в домах, а в лесу и на открытом пространстве воют ихи и волки-итара.

А дома в самой Астале, не на окраинах, разные. Самые богатые целиком каменные, просторные. Надежны их стены. Только некого бояться их обитателям.

Ребенок и не боится. Перекатился с боку на бок на плотной льняной простыне. Лен – дорогая ткань, много дороже, чем шерсть. Чуть застонал во сне, запрокинул подбородок – снилось неприятное.

– Тшш… – ухоженная рука провела по лбу, отгоняя тяжесть сна. Ребенок заулыбался. Округлые черты, ямочка на подбородке, ресницы короткие и очень густые. На большом пальце алеет отметинка от беличьих зубов – укусила. Не повезло зверюшке…

– Так он точно сгорит. Какая-то белка… глупо.

Слова принадлежали средних лет человеку – лицо того было узким, а взгляд колючим. Волосы покрывал полосатый платок, а на плечах и груди лежало широкое ожерелье из золотой тесьмы и разноцветных опалов.

– Жаль, но уж лучше он, – откликнулся совсем еще юный голос. – Он слишком для нас опасен.

– В первую очередь для себя. Ты не видел еще, как бывает – сердце становится углем. Оберегай его, Къятта – ты хорошо умеешь управлять собой, а он тебе верит.

Смуглый подросток с резкими чертами помедлил – и чуть поклонился:

– Да, дедушка. Я буду. Я люблю своего брата.

– Мы все – дети огня. Но он… вот уж кто заслужил это прозвище.

– Ну, почему же так? – усмехнулся подросток. – Например, «хвостатик» ему тоже бы подошло.

– Прекрати! – спокойно одернул его дед. – Еще непонятно, станет ли он человеком. Лучше побольше узнай о повадках энихи. Будет проще укротить его огонь. Я скоро стану стариком, а вот ты… Ты все понял?

Къятта еще раз чуть наклонил голову – звякнули звенья подвески, украшавшей длинные волосы; потом направился к дверному проему. В коридоре едва не споткнулся о крохотного медвежонка – забава сестры, когда только научится следить за своим зверьем! Отпихнул детеныша ногой, не обратив внимания на жалобное повизгивание. Слуги получат свое; совсем распустились. А дед позволяет.

Вернувшись к себе, растянулся на сшитых вместе шкурах пятнистых ихи – мягкий ковер, приятно лежать на нем. С наслаждением выпил холодный чи из молока грис.

Думал о словах деда. Ахатте Тайау некогда вплотную следить за домом, и годы… получить в собственные руки зажженный факел заманчиво. У Кайе нрав не подарок, но Къятта справляется и с дикими животными.

А ребенок хорош – Къятта никому не признался бы, с каким удовольствием смотрит на это несносное существо. Подвижный – ни мига не посидит спокойно, даже когда спит, словно летит куда-то. И отчаянный. И глазищи огромные, дикие, а вся фигурка показывает – я центр мироздания. Вам же будет хуже, если перечить посмеете.

Къятта расхохотался, представив того, кто по неосторожности попробует снисходительно отнестись к малышу. Ах, бедняга!

И впрямь жаль, если братишка погибнет.

«Мне не в тягость будет опекать мальчишку. Я это сделаю».

И он честно исполнял свое обещание. Много-много лун.

На стенах сколопендры расположились кольцом, и пауки – золотые. Между ними беспечные языки огня отплясывали так, как пляшут на грани жизни и смерти, под действием зелья. Огонь в крови у южан, а мастер передал суть этого пламени на мозаике и фресках.

Семнадцать весен – юность ушла, утекла дождевой водой; Къятте семнадцать весен. Он может выходить в круг – тело достаточно сильное, чтобы выстоять. А если кто не успел стать по-настоящему взрослым, что ж, таков закон – выживают сильнейшие.

Прощаясь с юностью, простые жители приносят дары в Дом Солнца; отпрыски сильнейших родов получают браслеты из разных камней, под стать собственной сути.

На севере придают камням большое значение. На севере взывают к Мейо Алей, используя силу камня. На юге – нет, южане и без того сильны. И золото, столь необходимое северянам, носят лишь в качестве украшений. А браслеты… Старинная традиция, красивая, но бесполезная ныне – впрочем, так хорошо сохраненное в памяти вряд ли может быть бесполезным, говорят многие старики. Порой их стоит послушать.

В Доме Звезд проходит обряд – только Сильнейшие допускаются сюда, и избранные звездами служители. Высок потолок Дома, черен – и украшен самоцветами и слюдой. Масляные лампы искусно закреплены у основания купола-потолка; огонь бросает блики вниз и наверх, и оживает рукотворное небо, мечутся по нему тени созвездий. Вот ихи – гибкий, подвижный, злой. Вот змея-тахилика, свернулась, готовая укусить собственный хвост. Рядом птица-ольате, раскинула крылья, кончиками маховых перьев почти задевает испуганно напрягшегося олененка. Потолок и стены не давят, хоть темны и массивны. Красиво в Доме Звезд – словно сам летишь к черному небу, и небесные жители говорят с тобой.

Запахи кедровой смолы и цветов с легкой примесью дыма шеили – голова слегка кружится. Хочется выделить из остальных и без конца вдыхать терпкий холодноватый аромат, от которого сердце раскрывается, словно бутон, и все ощущения становятся четче. И дышит пол под ногами…

А всегда молчаливые служители, да и все, кто собрался в зале, не имеют значения. Только ты, небо искусственное, ожившее под руками мастеров – и блики огня.

Къятта протягивает ладонь, и в нее ложится знак – браслет из обсидиана, непроницаемо-черный. Удовлетворенная улыбка. Длинная одежда без рукавов, цвета темной бронзы, подчеркивает резкость черт. Линии татуировки золотом переливаются на смуглой коже.

Рядом стоит уже получившая браслет некрасивая девушка – Имма Инау. Не так давно она заявила, что не собирается покидать Род, и теперь паук Инау шевелил лапками на ее плече.

Кому какой камень выпадет, заранее не знают. Ей надели на руку браслет из коричневого нефрита. Закрытый камень, трудно понять, что он говорит о владельце. А черный, доставшийся Къятте – цвет неудержимой страсти, цвет безмерной гордости. Хороший знак для Сильнейших.

Мальчик восьми весен от роду чуть не подпрыгивает на древнем каменном, украшенном грубой резьбой сиденьи. Сестренка рядом еле удерживает брата за локоть.

– Кайе…сиди тихо! Ты же мешаешь всем!

Но он, похожий на уголек – маленький и горячий, откидывает ее руки:

– Отстань! Не мешай сама!

Юноша в длинной светло-алой одежде подходит к его старшему из братьев Тайау, становится на расстоянии шага.

– И что это за камень, дай гляну. А… – равнодушно отвел глаза, словно дротик, бросил усмешку. – Ну, черный. Гордишься?

– Не твое дело.

– Обсидиан – это застывший огонь. Мертвый. Об этом не думают почему-то… Ну, носи, гордись! – рассмеялся совсем по-девичьи.

Кайе застыл, прислушиваясь. Ийа, ровесник Къятты – и главный недруг. Он тоже силен, и отчаянно завидует Роду Тайау – такое знал мальчик. Ийа месяц как получил свой браслет – янтарный, браслет Огня.

– Мертвый? – Къятта скривил губы презрительно, оглядел соперника с ног до головы. – Да полно, ты что ли – огненная душа?

«Ты что ли? С девичьим лицом и голосом-флейтой?» – прозвенело невысказанное в ушах младшего. Ийа чуть склонил голову набок, равнодушно глядя из-под ресниц.

Зашипев от невольной злобы, Кайе услышал еще:

– Ну-ну… Твой дед, конечно, достоин…Но Шиталь посильнее его. И ее, как ни странно, любят. После смерти твоего деда у вас будут серьезные соперники. Ты… – Ийа пренебрежительно вертит рукой в воздухе, – Ну… Пожалуй, парочку полудохлых ворон напугать можешь.

– Не тебе равняться со мной, сын лягушки!

– Посмотрим, как ты заквакаешь, когда эсса отхватят очередную землю – все из-за того, что ваш Род не умеет ее удержать! – рассмеялся легко, словно о приятном говорили.

– Ийа!!! – прозвенел голосок, – и колонна, возле которой стояли юноши, треснула и начала падать.

– Крыло рушится! – закричал кто-то. Къятта подхватил брата и отбежал в сторону. Их не задело – только облако пыли взметнулось, оседая на парадной одежде.

– Ты…что??

Ребенка трясло, он силился глотнуть воздух открытым ртом и не мог. Старший прижал его к себе.

– Шшш…Тише, тише! Не стоит оно! Подумаешь, Ийа – ничтожество. Зачем же ты это сделал?

Кайе умоляюще взглянул на брата.

– Я…не хотел.

Из глаз брызнули крупные слезы.

– Меня больше не пустят в Дом Звезд!

– Пустят… как только восстановят его левое крыло. – Уголок рта Къятты дернулся в усмешке. – Ничего страшного. Ты научишься.

– Не хочу! Не хочу…так!

Къятта держал его на руках, чуть покачивая. Странно было видеть на этом всегда резком, надменном лице что-то очень напоминавшее нежность. Мальчик обхватил его руками за шею.

– Я же люблю тебя! Как он посмел!

– Он просто дурак.

– Я могу убить его, если захочешь!

– Рановато. Зачем нам это сейчас? К тому же наши враги не они, а эсса.

Он кинул взгляд на младшего брата. Тот уже успокоился, прошла дрожь, дыхание было ровным – юноша чувствовал это даже на расстоянии, а уж сейчас – тем более.

– А ты вырасти, прежде чем расправляться с врагами тут.

– Они все будут делать, что я скажу!

– Разумеется, – в голосе Къятты звучало удовлетворение. – Ты будешь посильнее Шиталь…

– Я ее люблю. Она ласковая.

– Ну да. Мне она тоже нравится, – понадеялся, что малыш не заметит легкой неприязни в голосе – вне своего Рода Къятта не чувствовал симпатии ни к кому.

Ребенок уткнулся в его плечо и затих. Къятта быстро пошел в сторону дома – не то чтобы мальчишка выглядел нездоровым, но мало ли. Таких выходок за ним еще не водилось. Не каждый камень способен противостоять огню…

Приблизились к дому. Братишка дышал ровно и, похоже, заснул. Стоило Къятте сделать шаг на первую ступень лестницы, открыл один глаз и пробормотал нечто несвязное.

– Спи, чудище, – усмехнулся Къятта. Чудище качнуло головой и окончательно провалилось в сон. И, судя по довольному лицу, во сне видело нечто чрезвычайно приятное.

Юноша отдал брата подбежавшим служанкам, яростным взглядом давая понять – посмейте только разбудить!

Сам же направился к матери.

Натиу сидела, окруженная кувшинчиками и сухими травами. Смуглые руки мелькали – щепотку сюда, каплю отвара туда… На щеках и плечах Натиу был узор из темно-зеленых и золотых стеблей – словно на праздник собралась. Девушки постарались, рисуя.

– Что случилось? – вскочила она, едва завидев сына. Тревога ворвалась в комнату вместе с Къяттой, плотное душное марево, пронизанное ледяными иглами. Слабая уже – отголосок большего.

Къятта отмахнулся:

– Да, ты же уканэ… все время забываю. Чувствуешь.

– Что с моим сыном?

Къятта уселся в плетеное кресло, из-под ресниц поглядывая на съежившихся девушек-прислужниц.

– Интересно. А я тебе кто?

Натиу сделала шаг – выйти из комнаты, но Къятта остановил ее жестом:

– Не ходи. С ним все хорошо. Спит он.

Солнечные лучи скользнули по фигуре юноши – притворно-ленивая поза, сила, спрятанная под бронзовой кожей. Женщине показалось – зверь уселся возле дверного проема, полный намерения не выпускать ее.

– Зачем ты пришел? Приятно, когда я боюсь за него?

– Дед должен увидеть его первым. А ты… я пришел, чтобы ты не волновалась, – белые зубы сверкнули. – И чтобы не натворила лишнего. Твои способности малы, но так неудобны порой…

– Выйдите вон! – приказала Натиу девушкам, опомнившись. Убедившись, что не подслушивают, продолжила гневно:

– Как ты говоришь со мной?! Словно с последней из прислужниц! Да еще в присутствии ниже стоящих!

– Тут кто-то еще был? – насмешливо спросил юноша. – Я не заметил. А ты, видно, так до конца и не сумела войти в наш Род, мать моя. Ты не любишь правды.

– Правда – то, что ты оскорбляешь меня в присутствии низших!

– Полно, когда человек идет по глине, он не думает о том, что она пристанет к ногам – смыл, и все. А хочешь, дед выслушает тебя, твою жалобу, – он уже не усмехался – смеялся открыто.

– Вся беда в том, мать моя, что ты боишься нас. Меня и деда. И Кайе тоже, хоть он и малыш. Боялась моего отца, хоть и могла им вертеть – он любил тебя. Мне было девять весен, я помню. Ты до сих пор думаешь, как девчонка из бедных кварталов, которая вознеслась высоко – но чувствует страх в присутствии подлинных хозяев Асталы.

Он резко поднялся.

– После того, как дед посмотрит его, зайди к мальчишке.

Посмотрел на женщину с неожиданным сожалением:

– Если бы ты не боялась его… он любил бы тебя. Мог бы и сейчас еще… но ты себя не изменишь.

Натиу сделала протестующий жест, но Къятта не обратил на него внимания:

– Ты дала жизнь мне и ему. Этого достаточно, чтобы мы существовали, не мешая друг другу. У тебя еще есть Киаль. А он – мой.

– Он не ручной зверек, – Натиу провела рукой по лбу и щеке, позабыв про узоры: – Ахатта не позволит тебе…

Ответом ей стала качнувшаяся занавеска. Къятты в комнате уже не было.

Первым побуждением женщины было броситься проведать младшего сына, только ноги словно каменными сделались. С гневом и стыдом подумала Натиу, что Къятта прав – она боится своего старшего сына. А младшего? Нет, конечно же, нет.

Но все-таки хорошо, что есть, кому о нем позаботиться…

В это время Ахатта коснулся спящего ребенка, пытаясь почувствовать все его существо – не силой, как могли бы уканэ, а голосом родной крови.

– Спит. – Несколько удивленно проговорил дед, и Къятта отметил это удивление. – И приятное видит во сне. А должен был умереть.

– Ты слишком давно не держал его подле себя, – сдерживаемый смех задрожал в голосе юноши. – Я знаю о нем куда больше. Поверь, таньи, он только сильнее стал сегодня. Он не умрет.

Мальчишка, лежащий на черно-белом полосатом покрывале, улыбнулся во сне, перевернулся на спину, раскинув руки. Пальцы его дернулись, словно ребенок пытался выпустить когти.

– Охотится, – фыркнул Къятта. Дед позволил старшему внуку ощутить свое недовольство.

– Не заставляй напоминать – это не ручная белка. Оборотни, кана…Великая редкость. Родилось двое в одно время – хоть Шиталь ему в матери годится, все же их двое. И еще огонь его… пламя Тииу. А ведь еще так юн…

Къятта протянул руку к ребенку, взъерошил его короткие волосы. Тот досадливо отмахнулся, не просыпаясь.

– Еще бы соображал, когда перекидывается. Его черный энихи – просто бешеный зверь. И когда сменит облик, сам не знает, по-моему. – Къятта отошел от кровати. – Но не хочу применять Силу, чтобы его останавливать.

– Это правильно. Мальчик очень обидчив. Он может и не простить. Ему восемь. Пора обучать его…иному. Пусть учится на слабых. Если он не будет избавляться от накопленного огня, всем нам плохо придется. – Непонятно было, всерьез ли говорит дедушка. А вот это уже точно всерьез: – Он – наше сокровище…Его надо беречь. А не вынуждать причинять вред себе и нам всем. И будь осторожен с ним.

– С ним?! Да это ему стоит быть осторожным…Он, хоть и малыш, способен случайно снести мне голову.

– Вот и превосходно. Не то, что он способен оставить тебя без головы, – Ахатта не скрыл улыбку.

Къятта в упор взглянул на деда.

– Значит, он – наше оружие? Если сам себя не убьет. С его помощью мы сможем прижать северян.

– Он еще ребенок, – слегка укоризненно откликнулся дед. – Ему нужна любовь…

Ночью налетела гроза. Черно-фиолетовое небо, прорезанное разветвленными вспышками, нависало низко – хотело обрушиться, и казалось, что от него откалываются куски и с грохотом падают.

Не один Сильнейший с восхищением ловил запахи, полные влаги, и звуки грозы.

Къятта на террасе дома вскинул руки, принимая отблески молний и редкие капли. Порывы дикого ветра ударяли полуобнаженное тело, трепали незаплетенные волосы.

Юноша смеялся, пытаясь выпить этот ветер и эту грозу, дающие силу.

Вокруг была единственная красота, которую он понимал и желал каждым биением сердца.

…Гроза только приближалась к Астале, а город и окрестности уже притихли, словно пытаясь вжаться в землю, затеряться в траве – стать незаметными. Люди – кроме Сильнейших – боялись громкого голоса стихий. И являлась во снах, жила еще память о том, как гибли древние города под дождем огня и вспышками молний.

Полулежа на плетеной кушетке, другой юноша бросал миниатюрные дротики в нарисованного на деревянном щитке татхе. Медведь или волк – слишком обычно, а поохотиться на давно никем не виданного зверя казалось заманчивым. Мастер, рисовавший клыкастого хищника, и сам не был уверен, что изобразил татхе во всех подробностях.

Перевитые золотой тесьмой волосы юноши падали на спину, волнистые, сбрызнутые ароматным настоем. Беспечно вертел в пальцах очередной дротик перед тем, как отправить его точно в намеченное место. Ленивая нега в облике; но изящно вырезанные ноздри вздрагивали, чуя запах идущей грозы.

Пресытившись забавой – настоящий татхе был бы уже убит много раз – юноша поднялся, двигаясь легко и немного нарочито, как танцовщица. Открыл небольшой футляр, вытряхнул на ладонь сверкнувшую безделушку – стрекозу длиной в указательный палец. Подарок – стрекоза как живая, лучше живой, а на волосах Иммы будет смотреться еще нарядней.

Имма погружена в себя, но даже ее можно заставить рассмеяться; и подарок способен заставить ее щеки вспыхнуть темным румянцем.

Пожалуй, Ийа любил эту некрасивую девушку, подругу детства и дальнюю родственницу. Любил за непредсказуемость, за рвение, с которым она предавалась попыткам познать себя и окружающий мир. Порой сам бродил с ней по бедным кварталам, помогая выискивать бедняков с каплей Тииу в крови. Сам создавал для нее пауков и стрекоз из золотых нитей и тончайших листиков золота – твари живыми казались, вот-вот и взлетят, а то и укусят.

Любил, но не так, как тех, с кем желают разделить ложе. Имма была единственной, кому можно было доверять безраздельно. Она не умела выдавать тайны – слишком мало занимали ее чужие жизни. Смуглые пальцы находились в беспрестанном движении – словно на флейте играли, словно паук плел паутину. Искала частички неведомого, что могла – тянула к себе, что не могла – отмечала и шла за этим неведомым и в день, и в ночь, и в грозу, и в бешеный пыльный ветер.

Полюбовавшись стрекозой, вновь заключил ее в футляр из коры. Мастера-ювелиры Асталы были хороши, но Ийа из Рода Арайа не уступал им.

– Меня не жди! – улыбнулся он матери, скользнув мимо лентой танцовщицы. На всякий случай предупредил – властная женщина вряд ли вспомнит о сыне, разве что не увидит его дней пять. Но от матери зависит многое… правда, не самое важное. И – просто и приятно быть с людьми вежливым, особенно с низшими. Так забавно.

Дома членов одного Рода – в одном квартале, хоть и не рядом; других Сильнейших – в разных частях Асталы: не стоит мешать друг другу. Ийа мог бы взять грис, но предпочитал передвигаться пешком, особенно перед грозой – как следует надышаться ее влажным мятным запахом. К тому же до дома Инау было не так далеко.

– Хатлахена зовет тебя.

– Твой дядя? Хорошо! – Имма не заставила себя ждать. Слетела по ступеням террасы: – Ночью будет гроза!

– Она уже поет…

Едва уловимый рокот плыл над землей, пригибая траву.

Имма обрадовалась стрекозе, тут же закрепила ее в высокой прическе. Пришли, держась за руки, словно дети.

На веранде расположились, ожидая грозу, желанную гостью. Далекие вспышки молний предвещали – несладко придется Астале. Может, гроза пожелает забрать чью-то жизнь. Мало ли – убьет прикосновением или обрушит на голову человека сломанное дерево. Гроза сильна и красива, она имеет на это право. Черными были края неба, а сполохи далекие не касались лиц.