Текст книги "Сильнейшие"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)

Всадник в легкой золотистой одежде остановился на поляне неподалеку от стойбища. Один – юноша не боялся норреков. Вечерний свет скользил по шелковистым бокам молодой грис, по его длинным, заплетенным в косу волосам, по татуировке.

Боком, пригнув головы, несколько дикарей приблизились к нему. Къятта швырнул им две глиняные фигурки, изображающие детей – одинаковые. На лицах норрреков, невыразительных, отразилось облегчение – столь сильное, что было заметно южанину. Быстро, звериным движением кинулись они на стоянку и скоро приволокли два замотанных в шкуры свертка. Свертки попискивали и шевелились.

Къятта свистнул, пронзительно – из леса выбежала вторая грис, покрупнее, с черной вьющейся шерстью. Бросив свертки на спину ей, примотал ремнями и, вскочив в седло, умчался с поляны. Вторая грис следовала за ним.

Живой груз в собственный дом доставил легко – хотя девочки пытались вывернуться из шкур и ремней, издавали невнятные звуки, и, похоже, тряска на грис изрядно их измотала. Пусть скажут спасибо, посмеивался про себя Къятта – в племени дикарей близнецов опасались. Странно, что при рождении не убили. Может, готовили в жертву страшным хору-южанам? Вот он и забрал, и довольны все.

И братишке понравится, он любит все необычное – правда, и остывает быстро, но диковинок много, для него хватит, не жаль.

– Какие уродливые! – Мальчик с восторгом смотрел на девочек-близнецов. – И даже на людей похожи! Они умеют говорить?

– Если это можно назвать разговором, – Къятта стоял за плечом.

– Их нужно держать на привязи? Или можно приручить?

Мальчишка протянул руку к одной из скорчившихся в углу фигурок. Девочка дернулась назад, и Кайе стремительно убрал руку. Старший брат расхохотался:

– Боишься, откусит тебе пальцы?

– Нет! – Кайе было стыдно за свой непроизвольный жест. Разве не возился он с дикими зверьми? – Подними голову! – он шагнул к маленькому уродливому существу и заставил смотреть себе в лицо.

– Почему они все-таки похожи на человека? – с легким возмущением спросил у брата.

– У мира много странных шуток.

– Я назову их Таойэль и Амалини, – выпалил мальчишка имена двух из Пяти звезд.

– Ужасно, – Къятта не скрыл гримасы отвращения, – Давать красивые имена таким чудищам?

– Они мои, а я хочу так! Хоть имена у них будут красивыми, – добавил с неожиданной жалостью. И почесал испуганно молчащую девочку за ухом, словно зверушку.

– Смотри! Она скоро приручится!

Тридцать одну весну видела Натиу из рода Тайау, но выглядела много моложе. Красавицей никто бы ее не назвал, но в облике женщины было многое от ее имени – «мед». Полногрудая, полногубая, с мягкими движениями и мягким смехом.

Много весен прошло с того дня, как в бедном квартале увидел ее Уатта Тайау, и забрал в рощу неподалеку от Асталы, а несколько часов спустя привел в собственный дом и оставил там. И большее сделал он – добился, чтобы Натиу приняли в Род, хотя отец Уатты противился тому, не понимая одержимости простой девчонкой. Но сильной уканэ оказалась юная девушка, и Ахатта Тайау согласился с прихотью сына. Золотая татуировка украсила плечо девушки, и Натиу позволено было снять браслет из серебра, знак осторожности Сильнейших.

Натиу не любила Уатту, но лишь безумная стала бы отказываться от подобной судьбы – быть принятой в один из сильнейших Родов.

Двух сыновей родила Натиу, и оба не походили на нее. Старший удался не столько даже в отца, сколько в деда, а младший обликом был один в один черный энихи. Разве что мягкостью движений напоминал он мать, но жесты Натиу – медовая струя, а движения Кайе словно зверю принадлежали, не человеку.

И Киаль не походила на мать, скорее она напоминала птицу-ольате.

Натиу могла гордиться собой – разве не она внушала верность воинам-синта, принадлежащим Роду Тайау? Исподволь, по капельке помещала в сознание избранных уверенность в том, что только этому Роду стоит служить, и жизнь отдать, если что. Их всего десять – больше не разрешено, о большем Совет прознает – плохо придется Роду. Зато хороши! И Силой обладают умеренной.

А еще Натиу видела Сны.

Сон течет сквозь кожу, тело становится водой и течет сквозь сон. Ресницы отбрасывают лохматые тени. Ойоль, сновидица.

Много-много весен назад уканэ умели плавать по рекам снов, не тонуть в водопадах снов. Много-много весен никто этого не умеет. Редкие всплески – рыбка махнула хвостом, и вновь тишина.

Во сне опасней, чем наяву – так говорят.

Натиу любила сны. Училась быть ойоль. Не было учителя – брела сама, наощупь.

Порой сон показывал прошлое или будущее куда четче, нежели это могло сделать видение, вызванное дымом шеили. А в древности, говорят, могли сном менять другой сон, делать реальность иной. Убивать могли, говорят. Натиу не умела. Никто сейчас не умел.

Но она научилась рисовать перед собой двери… и заходить в них. И даже касаться того, что стояло за дверью. Долго училась, не жалела ни себя, ни зелий – а дорого обходились подобные зелья ей, тогда еще совсем девчонке. Здесь, в доме Тайау, нужды в средствах уже не испытывала.

Поначалу и не нужно было ничего – Сила сама хлынула в пробитую щель. Но…

Уже много месяцев сны сами не приходили. Готовила травы. Немного пожелтели белки глаз, руки подрагивали – но ей уже не для кого было оставаться красивой.

Къятта видел, и презрением дышала вся его фигура. Презрение вызывало страх, и мать съеживалась, когда мимо проходил старший сын – гибкий зверь скользил в травах, где рос ее сон.

Зверь этот мог вырвать травы с корнем.

Не делал этого – то ли из презрения, то ли из другого какого умысла.

Не из любви к матери.

Натиу спала, раскинувшись на синем шерстяном покрывале. Из шерсти белых грис покрывало, крашенное лепестками синих цветов. Дорогое – принимать дорогого гостя.

Находясь не здесь, Натиу шла по дороге, по серым камешкам, к своему сыну. Младшему.

Кайе сидел прямо на дорожке, зачерпывая камешки и высыпая их сквозь пальцы. Был он постарше, нежели сейчас. Значит, доживет, подумала Натиу. Кайе поднял голову – чья-то фигура показалась рядом. Темная. Не увидеть лица. Склонилась к мальчишке, руку протянула к плечу… Натиу испуганно вздрогнула – на плече сына не было знака Рода.

А тот, темный, стал перед ней, заслонил сидящего.

Женщина досадливо топнула ногой – не пускает сон, не дает рассмотреть.

Топнула – и дорожка распалась, под ней была пропасть.

– Спит. Как… личинка в коконе, – глуховатый негромкий голос. Молодой, но полный осознания собственной силы.

– Разбудишь ее? – ломкий, еще полудетский.

– Нет. Пусть… спит.

Къятта скользнул в дверной проем, прочь из покоев матери, подросток – троюродный брат – следом. На ходу спросил нерешительно:

– Может, попробовать разбудить? А если слишком много выпила она айка и сонной травы?

– Значит, одним человеком в роде Тайау будет меньше. Не самым ценным.

Голоса разносились свободно, отражаясь от стен – говорящим нечего было скрывать.

Нъенна, подросток тремя веснами младше, смуглый почти до черноты, угловатый и острый, устроился на полу. Троюродный брат Къятты, Нъенна пытался быть его точной копией, но смахивал больше на тень, повторяющую очертания искаженно.

– Тебе не жаль мать?

– Многие даже из лучших умирают, не в состоянии одолеть свой огонь. Подумаешь… Хуже другое. Каждого из Сильнейших сила ловит в капкан.

– Новость сказал! – кончик носа Нъенны дрогнул; так всегда бывало, когда подростку делалось смешно. – Все знают, что наша сила несет в себе нашу смерть.

– Разве я говорил о смерти? Умереть… не страшно. Страшно стать пленником собственной силы. Моя мать сны предпочитает действительности. Сестра может думать только о танце. Да и в других домах…

– А ты?

– Я не позволю Силе взять верх надо мной. Человек не она, а я.

– А как же твой дед?

– И у него есть… – Къятта осекся. – Есть, уж поверь.

– А младший твой? – чуть пренебрежительно спросил Нъенна, так, как и говорят подростки, желающие показать свою зрелость.

– И он… – глаза Къятты блеснули нехорошо. – Но я его удержу. Такие рождаются раз в сотню весен… И даже Тииу они не подвластны!

Люди сильных Родов поступали по-разному, развлекаясь. А Къятта никогда не приводил надолго в дом тех, кто на сей раз послужил забавой. Исключение было одно – в его крыле появились сразу юная девушка и мальчишка. Через несколько дней оба исчезли, и Кайе не интересовался, что с ними сталось.

Впрочем, без надобности особой не убивали даже Сильнейшие. Не Къятта, во всяком случае.

Но игрушки младшего брата – дело иное, сам еще ребенок. Да еще такие занятные…

Близнецы не рождались у юва – да и у норреков они были редкостью. Две дикие девочки прижились в Астале – по-человечьи они говорили совсем плохо, но тянули любопытные ручонки повсюду. Они пробыли в городе почти полгода. Как-то утром дед застал мальчишку насупленного и беспокойного сверх обычного. Одна из близняшек-зверушек лежала мертвая подле окна.

– Древний свиток порвала, дурочка, – сказал Кайе угрюмо. – Я не хотел ее убивать…

Другая девочка съежилась в углу, и смотрела затравленно.

– Уберите ее… Больно, когда она тут, – мальчишка отвернулся, вскарабкался на подоконник и выпрыгнул в сад.

Мысль вернуть девочку в племя была бы нелепой. А одна, без сестры-близняшки, дикарка не представляла собой никакой ценности. Уже через час в доме не осталось и следа пребывания Амалини и Таойэль.

К сезону дождей у мальчика уже была другая игрушка. Серебряные знаки на черном поле двигались, подчиняясь плавному качанию руки. Круг Неба, единственное, с чем могли управляться и уканэ, и айо. Говорили, в Тевееррике по нему могли точно узнать судьбу человека. Только на севере еще помнили, как им пользоваться, а на юге совсем забыли – так, детская забава. Сосредоточиться, как эсса, не могли южане. Разве что Имма Инау в совершенстве освоила, как повелевать серебряными рисунками – но и она не умела сложить из них совсем уж определенное.

Ахатта попробовал младшего внука хоть через Круг Неба к знанию приучить – мальчишка любит все новенькое. Тот и вправду увлекся, ненадолго, потом остыл.

Вот и сейчас – уселся в центре черного мраморного круга, ладонями поводил над полом, добиваясь плавного движения знаков. Плавные жесты давались ему без труда, странно при его-то порывистости. Кошка, говорил старший, порой проводя рукой ему по спине, словно ждал, что мальчишка замурлычет. Но мурлыкать тот не умел, только шипеть и фыркать.

– Скажи обо мне, – попросил вслух. Никак не мог усвоить, что серебряные знаки-жуки все равно не слышат, лишь ловят тепло кожи – и мысли.

Два знака сверкнули над полом, пересылая невесомые образы на кожу мальчишки. Всегда смеялся, как от щекотки, когда на груди или на руке загорался такой вот знак. Выпало:айамару – огонь, и шука – зверь.

– Было бы новое, – разочарованно протянул мальчишка. Почудился голос старшего – а чего ты хотел? Кайе поднялся было, но тут сверкнул еще один знак, разлился под кожей – тали, жертва.

– Ну! – вскочил мальчишка, с отвращением стукнув себя по груди, словно желая смахнуть следы знака, уже невидимые. – Еще чего!

Последний знак напомнил, что на исходе луна, последний день – значит, пора к Башне, иначе можно и не успеть. В дверном проеме старший брат появился, поманил за собой.

Башня пела по вечерам. Если прильнуть ухом к старым ее бокам, можно было услышать низкий гортанный голос. А если коснуться пальцами – ощутить дыхание. Древняя, построенная на крови, она хранила Асталу и пела для нее, жила для нее.

В эту луну человека для Башни выбирал один из Кауки. Привез кого-то с окраин. Как обычно, привез на закате, и скинули дар с высоты ее. Кровь у подножия Башни сама впитывалась в камни, оставалось только тело убрать.

Мальчишка сидел на мягкой траве, смотрел на Хранительницу с преклонением, несвойственным ему совершенно. На служителей, спешивших к телу, внимания не обратил никакого. Тысячу раз поднимался на самый верх по нешироким ступеням, тысячу раз ловил ветер на вершине ее. Чудо Асталы, любовь Асталы… она прекрасна.

Вспомнил про дикарей – поморщился. Видел как-то, как одного из них убили в честь хору, так они называют южан. Грубо и некрасиво убили, а главное – бессмысленно. Потянул Къятту за руку, спросил требовательно:

– Почему они приносят нам жертвы? Норреки?

– Это дикари. Животные.

– Ну, пусть плоды… камни и перья, но зачем лишать жизни своих? Если бы нам была нужна смерть, мы бы сами убили.

– Нашел, о ком думать! Они верят, что каждый из нас способен уничтожить всю их деревню… что не так далеко от истины, и считают, что, проливая кровь своих, умилостивят нас. А вот это совсем далеко.

– Звери не делают так, – мальчик поднял серьезные, потемневшие глаза на брата, – А они – могут. Просто так.

– Не просто так. Они оберегают свой народ. По глупому, по-дикарски.

Мальчик молчал, прислушиваясь к пению Хранительницы. Потом спросил:

– Скажи, ты любишь меня, Къятта?

– Конечно. С чего это ты?

– Ты с таким презрением говоришь обо всех… даже о Сильных. А я – что я для тебя значу?

– Да ты что, Кайе?! – тот сел на траву рядом с ним. – С кем ты себя равняешь?? Ты не заболел?

– Ты любишь меня – или ценишь мою Силу?

– Вы неразрывны.

– Я знаю, и все же… Если бы вдруг я лишился ее…

– Тогда я просто оберегал бы тебя.

Мальчишка обвил руками его шею, спрятал лицо на груди.

– Не оставляй меня никогда. У меня больше никого нет.

Старший брат осторожно расцепил его руки, чуть отстранил, поднял за подбородок лицо мальчика:

– Есть дед, сестра и мать. Этого мало?

– Мне – мало. Дедушка такой строгий всегда, Киаль знать ничего не хочет кроме своих танцев, птиц и цветов. Она просто глупая. Если бы я родился птичкой, она бы меня обожала. Но я… не птичка совсем. А мать гордится тем, что она принадлежит к Роду Тайау, и все…

Къятта не мог сдержать улыбки, слыша такие заключения от мальчика, не достигшего еще начала созревания.

– Если бы ты думал почаще, – пробормотал он. И добавил, стараясь донести до младшего весь смысл слов: – Ты можешь считать близких глупыми или слабыми, но помни – свой Род защищают всегда.

Глава 4

Астала

Шиталь нравились беседы с Ахаттой Тайау. Она с удовольствием входила гостьей в его дом, и порой принимала у себя, хотя глава Совета не слишком любил посещать чужие дома. Да, с ним приятно было беседовать – он не обрывал и самую безумную чью-то речь без нужды, мягко обращался даже с уборщиком мусора. Редкость среди южан… Смерть единственного сына никак не отразилась на нем, и годы не коснулись этого высокого мужчины.

Шиталь понимала – хоть она и сильна, ей никогда не возглавить Совет, ее Род давно уже был слабым. И все же – она вторая после Ахатты, хоть по сути и превосходит его. Даже его внук уступает женщине.

Шиталь было чем гордиться – своими способностями она вытянула Род Анамара из числа тех, на которые махнули рукой.

Приятные мысли сменились не слишком приятными, и Шиталь нахмурилась. Внук… у Ахатты их два. Кем вырастет Кайе Тайау? Ахатта отнюдь не глуп, он не слишком-то балует мальчика. Это означало бы потерять мощное оружие… возможно, позволить мальчику погибнуть. И ведь не свяжешь Кайе ничем. Даже уканэ… в Астале есть пара способных на такое, но Ахатта не позволит. И правильно – никто не может сказать, что произойдет, если попытка окажется неудачной. При том вряд ли дед любит его… впрочем, почему бы и нет? Забавный малыш.

Когда он вырастет, Шиталь будет еще довольно молода… но точно потеряет право быть первой.

Подняла к лицу бронзовое звонкое зеркало, всмотрелась в отражение. Къятта с недавних пор посматривает в ее сторону – у них разница десять весен, но Шиталь выглядит совсем девушкой. Кровь кана-оборотней течет по жилам, не давая стареть. Почему бы и нет? Со многими другими не задумалась бы, использовав связь во благо себе и своему Роду, но Къятта внушал некоторые опасения. К тому же использовать внука Ахатты…

Она покачала головой. Лучше и не пытаться. Вздохнула, потерла виски. Къятта – резкие черты, взгляд высокомерный, презрительный изгиб рта…

Но просто так – почему нет? Эта связь ни к чему не обязывает.

А ребенка не будет точно – он не нужен обоим. Не то что некоторым, которые хотели бы так привязать к себе молодую женщину, Шиталь Анамара.

Да, ребенок, подумала Шиталь. Другой. Маленькая черная зверушка Тайау… Он тянется к старшей – стоит потрепать его по волосам, расцветает. Вот кого точно стоит приручить, тем более что занятие это приятное.

Роса еще лежала повсюду, но дымчатое небо, серо-сиреневое, уже казалось жарким. Шиталь шла по дорожке к ступеням террасы, улыбаясь собственным мыслям. Крошечные разноцветные камешки похрустывали, и птичьи голоса сливались со стрекотанием огромных цикад, и вода не то шуршала, не то журчала, падая на красный гранит фонтана.

Мальчик ждал ее, устроившись на каменной петле – женщина чуть не прошла мимо, задумавшись.

– Эй!

– Аши, – обернулась Шиталь, и мальчишка спрыгнул, подбежал к ней, протягивая руки. Бесконечным обожанием светилась вся фигурка его, и больше всего он походил на звереныша, виляющего хвостом так, будто их три. Да он и был наполовину зверенышем.

– Ты красивая, – он оглядел ее всю, от босых ног до высокой сильной шеи, на которой сейчас не было ни одного украшения. Розоватое полотно юбки то распахивалось, то снова сходилось, образуя складчатый кокон.

– Тебя не хватятся? – на всякий случай спросила Шиталь.

– Еще чего! – слегка возмущено он вскинул руку, словно заранее готовясь доказывать свое право на самостоятельность. – Все здесь – мой дом!

– Тогда побежали, – засмеялась она, и прыгнула вперед неестественным для человека движением, и через пару ударов сердца уже мчалась вперед в обличье громадной волчицы, белой, словно из облака сделанной.

Следом за ней понесся черный энихи, подросток, лишенный короткой гривы взрослого зверя. Он норовил догнать волчицу, коснуться ее боком или мордой, или перескочить через ее хребет – но белая уворачивалась, сбивая с толку зверя-подростка.

Двое неслись по заросшим зеленью спящим улочкам. Если кто и видел зверей, не успел позвать домочадцев, как двое уже скрывались. Через бедные кварталы не побежали звери – там просыпались рано, а кто-то не спал и всю ночь.

Направлялись за пределы города, мимо полей, к лесу, к обрывам реки Читери.

Два часа сумасшедшего бега с редкими остановками, когда, тяжело дыша, звери стояли на расстоянии руки и смотрели глаза в глаза – желтые с оранжевым волчьи и синие, неправильного цвета для зверя-энихи.

Ветер обрушился на них, принявших человеческий облик, когда двое стали на обрыве реки. Душный и плотный ветер трепал короткие широкие штаны и юбку, словно не только одежду хотел сорвать с людей, но и саму плоть.

– О! – задохнулся мальчишка, раскидывая руки и обнимая ветер.

А Шиталь скинула все, что было на ней, и прыгнула в реку.

– Догоняй, аши!

Спохватившись, мальчишка бросился вслед за ней прямо в одежде. Шиталь плыла быстро, размашистыми сильными гребками рассекая заметно прохладную воду, и мальчишка, как ни старался, догнать женщину не мог. Холодная скользкая рыба задела ногу; он дернулся и отстал окончательно. Шиталь повернула к берегу.

Развернулась к мальчишке, нырнула, проплыла снизу – и мгновение спустя была уже на берегу.

Глотая ртом воздух, мальчик выбрался из воды вслед за ней, встряхнув волосами, словно энихи отряхивал воду. Повалился на песок рядом, перекатился, оказавшись возле Шиталь. Та смеялась – самую малость уставшая, с короткими мокрыми волосами и прилипшими к телу бесчисленными золотыми песчинками. Сосны качали ветками неподалеку.

Лежа, мальчишка поднял голову:

– Ты красивей всех! Когда я стану взрослым, примешь меня?

– Аши, я старше твоего брата, – улыбнулась Шиталь.

– Все равно! Примешь?

– Да, – Шиталь коснулась губами его щеки. – Если не передумаешь, – легко рассмеялась.

Дом Шиталь располагался на небольшом возвышении, и Кайе считал, что правильно это – солнце должно сиять свысока, а разве Шиталь не была для него солнцем?

Золотистый, просторный дом, как у всех Сильнейших. Несколько каменных строений, соединенных садом и террасами. В гостях у волчицы-оборотня был – словно у себя, как и повсюду, впрочем. Но здешнее все имело привкус сказки, медовой, текучей, в которую хочется погружаться с головой и не выныривать никогда.

Он сворачивался на шкуре или прямо на полу довольным котенком, хоть и в человечьем обличье, ладонями пытался накрыть блики света, скользящие пятнышки, смеялся и сердился, когда это упорно не удавалось – хоть и понимал, что никогда не удастся.

Им нельзя не залюбоваться, думала Шиталь. Хочется держать его подле себя, питаться его беспечностью и безудержностью, как растения питаются солнечным светом. Черты еще детски округлые, не разобрать, каким вырастет – да и неважно, какие они: будь он уродлив, все равно лучше многих. Слишком живой… нельзя не залюбоваться живым язычком пламени. Ни мига не посидит неподвижно; даже если спокоен внешне, под кожей пульсирует горячая кровь, и тело напряжено – вскочить, и горло – засмеяться, крикнуть…

– Я приду завтра! Мы побежим снова на реку, да?

– Иди! – чуть приподняла его – сильная, опустила на гладкий пол. Взъерошила и без того непослушные волосы: – Если захочешь – всегда!

И он умчался, раскинув руки, словно хотел поймать весь мир и унести с собой. Шиталь залпом выпила чашку воды, задумалась – но не сдержала улыбки. Кем бы он ни был… такое дитя.

Дар или проклятие Рода Тайау, а то и всей Асталы.

Звонкие голоса раздавались из-за поворота одной из улочек. Кайе пробежал несколько шагов и остановился. На маленькой площадке шестеро детей играли в мяч – встрепанные, пыльные, смеющиеся. Мальчика заметили, стихли, рассматривая. Потом одна девочка улыбнулась ему и сделала приглашающий знак. Одеты все были в штаны, даже девочки – удобнее для игры, чем запашные юбки; на девочках кофточки-челле. Кайе подошел к детям, всматриваясь в лица. Дети почуяли в новичке вожака, настроенного благожелательно.

– Иди на нашу половину, – позвал один мальчик.

И вскрикнул другой. Пальцем показал на золотой знак, украшающий плечо. Дети застыли, не смея пошевелиться.

Кайе скривился презрительно, шагнул к девочке, державшей мяч. Взглянул в упор. Она была красива – смуглая почти до черноты, тугие кольца волос. Прижимала к себе мяч, словно пыталась спрятаться за ним.

– Дай, – приказал.

Девочка дрожащей рукой протянула войлочный шар, оплетенный тонкой веревкой.

Кайе зло усмехнулся и с разворота швырнул мяч в щиток, намеренно сильно, снеся его со стойки.

Повернулся и пошел прочь.

Астала была – для Сильнейших. Астала была его. Одиннадцать весен прожил, и никто не вставал на пути. Но дома всегда тесно мальчишке, даже если дом – много-много тысяч шагов протяженностью.

Когда новый перевал открыли в горах и Къятта собрался к нему – не просился, просто сказал: я тоже поеду. Услышав «нет», отмахнулся. Как это нет? Не бывает такого слова.

– Я хочу в горы. По-настоящему. И к морю…

– Отстань.

Мальчишка разозлился, как и следовало ожидать, влез на дерево и просидел на ветке полдня – домочадцы так хорошо себя чувствовали, пока он торчал на вершине у всех на виду и далеко ото всех. Потом слез и начал собираться в дорогу. Янтарные глаза старшего наблюдали за ним, внимательно – так ястреб следит за тенями добычи в поле.

– Так просто – попроси, постарайся уговорить, разве не затем язык тебе дан? – сказала Киаль.

Не понял ее. Уговаривать – это как, и зачем? Проще бежать следом за грис, раз уж захотелось.

– Посади его под замок, – нажаловалась деду Киаль.

– Это еще к чему?

– Къятта его брать не хочет, так он все равно сбежит. Моря ему захотелось! А Къятта говорит, что не станут спускаться к морю, до верхней точки дойдут, и обратно, а то и меньше, если для грис тяжело подниматься.

Дед потрепал внучку по подбородку и велел быть свободной. А вечером долго смеялся – у мальчишки, похоже, было чутье на ябедников, и Киаль обнаружила здоровенную сколопендру у себя под подушкой. И ведь как-то прокрался мимо служанок!

Паршивца внука ждало серьезное наказание – едва ли не впервые в жизни. Соображать надо, ядовитую многоножку подкладывать! Это у него кровь такая, что все укусы нипочем, кроме разве что особо опасных змей. А девочка могла заболеть серьезно. Ахатта задумался, что бы с ним сделать такое – боль перенесет не пикнув, ограничить его в чем – еще больше взбесится, и Киаль тогда совсем несладко придется.

В конце концов позвал к себе взъерошенное сокровище и объяснил, что оно могло лишиться сестры из-за собственной дурости. Ласково так. Чуть преувеличив, но почти незаметно – сколопендры и впрямь опасны, а Киаль девочка хрупкая. Сокровище кусало губы, сверкая исподлобья синими глазищами, а потом внучка нашла у себя на подушке розовую водяную лилию.

– Поедет со мной, – сказал Къятта.

– Не стоит. Словно поощрение ему, – отрезал дед.

– Да брось, – молодой человек лениво смотрел на облака. Тоже оборотни… как братишка. – Если не возьму, он тут никому жизни не даст. Нужны тебе лишние хлопоты? И ему пора ума набираться.

Путь, занявший около десяти дней по лесам и открытой местности, показался недолгим – лишь одна ночь выдалась не слишком спокойной. На ровном плато, где заночевали, были словно сверху огромной рукой рассыпаны стоячие камни – круглые и длинные, высотой в рост человека. Может, небесный гигант ожерелье порвал.

– Камни… – протянул Нъенна, обозревая плато. – И движутся наверняка. Следы – заметили?

Бороздки – скорее, дорожки углубленные – были отчетливо видны, словно большая тяжелая улитка ползала туда и сюда.

– Камни… движутся? – глаза мальчишки приобрели сходство с колесами.

– По всей Лиме есть такие камни. Опасных – мало.

– Опасных?

– Могут убить во сне, если лечь рядом. Проедет по тебе, словно по ровному месту.

– Чушь! – покривился мальчишка. – Любой проснется!

– Отчего-то не просыпаются…

Кайе представил, как через него спящего переползает огромный валун, и движется дальше, оставляя кровавую лепешку – и мальчика передернуло. Умереть в бою, или сгореть в собственном пламени – к такому можно только стремиться, но быть раздавленным тупым камнем… это уж чересчур.

– Но как? Почему они ползают?

– А как движется статуя Грома? – ухмыльнулся, заметив, что глаза брата стали еще больше.

– Никто не помнит, изготовили ее еще по ту сторону Восточного хребта, или здесь. Видят и северяне тоже… Золотая, в половинный рост человека – и человека изображает. В головном уборе древнего жреца, таком – раскрытым цветочным венчиком.

– А почему гром?

– Написано. Мастер посвятил ее Грому – верно, она в Доме Земли стояла. Старая, судя по виду – мастера сейчас работают иначе. Ее видят разные люди то здесь, то там. И в тех местах, где ее точно быть не могло.

– Может, таскает кто! – чуть свысока сказал Кайе.

– Золотую? Тяжеловато для простой забавы.

– А почему я не знал о ней? – возмущение в голосе мешалось с обидой.

– А ты не стремишься узнать. Мог бы и старые свитки прочесть, и расспросить старших.

Мальчишка отмахнулся только, отвернулся и замотался с головой в тонкое тканое одеяло; но старший знал, видел прекрасно, что Кайе не спит. И мало того – время от времени край одеяла откидывался, открывая окошко для любопытного и настороженного глаза. В жизни не признается ведь, что не по себе…

Только когда небо стало розоветь, мальчик заснул по-настоящему, успокоенный.

К вечеру следующего темные сгорбленные фигурки замелькали между камней. Нечесаные, низколобые, они боялись приблизиться – но приближались, с каждым мигом смелея.

– Норреки… – презрительно сказал Къятта, пальцем погладив рукоять метательного ножа. Младший брат сразу вскинулся – как же, еще не забыл своих дикарок-близнецов.

– Хотят напасть, дурачье. Ну, пусть пробуют…

– А огня они не боятся? – подал голос один из спутников.

– Нет.

– А если пламя направить на них?

– Не выйдет – сухая трава, сами пожар не удержим.

Дикари осторожно смыкали кольцо. Слишком далеко для удара чекели, но достаточно для броска булыжника.

На лице мальчика не было и намека на страх – лишь интерес. Дикие звери хотят напасть на них. Будет здорово показать им, кто на самом деле хозяин Лимы!

– Держись подле меня. Не смей перекидываться, – сквозь зубы сказал Къятта, видя загоревшиеся глаза ребенка.

– Почему? – обиженно вскинулся брат.

– Слишком долго потом придется лечить своих же от когтей энихи.

– Да я..! – начал было мальчишка, но умолк, кусая нижнюю губу.

– Тебе в радость побегать и побить хвостом по бокам, – Къятта отстранил брата и помахал Нъенне.

– Надо всем двинуться к одной стороне. Так мы достанем их, а камни сзади не долетят. А пока стойте кольцом. Пусть приблизятся.

Нъенна кивнул – молодой человек чувствовал его страх. Дикарей было много… десятка четыре. Къятта может защититься от каменного града, поставив невидимый щит, но щитом можно закрыть самое большее двоих. И нет сомнений, кого он закроет. Если этот «кто-то» усидит на месте. А щит Нъенны куда слабее… остальные почти не в счет. Кусая губы, юноша смотрел на крадущихся дикарей – движения их обретали все большую уверенность.

– Они никогда не встречали юва, – сказал Хлау.

Его первым ударил камень – сзади. Южанин сдержал крик – а дикари осмелели, видя, что незнакомцы не сопротивляются. Град камней обрушился со всех сторон.

Къятта с невеликой помощью Нъенны удерживал камни, позволяя им лишь коснуться кожи, не причинив вреда. Но совсем отгораживаться от них не стал… правильно, понял Нъенна. Дикарей много, перебьют остальных – и Къятте с мальчишкой не прорваться. Выбрав сторону, где норреки держались кучно, отделенные от остальных, Къятта обронил, словно отдавая приказ собственной грис:

– Вперед.

Южане в три прыжка преодолели расстояние, отделявшее от дикарей; сверкнули молнии чекели и дротики. Дикари на другой стороне не успели понять, что происходит, лишь двое наиболее сообразительных кинулись напасть сзади, пока чужаки заняты.

Кайе оглянулся – и метнулся туда.

Видя несущегося на них мальчишку, двое дикарей одновременно бросили увесистые камни. Кайе легко увернулся. Правый норрек замахнулся дубиной, перекинув ее из левой руки в другую. Крик Къятты и обоих норреков прозвучали одновременно. Правый упал с дротиком Къятты во лбу, левый, завывая, катался по земле, пытаясь унять боль от огромного ожога на плече.

Къятта и остальные стояли среди тел. Между ними и живыми дикарями нахохлилась мальчишечья фигурка.

– Идиот, – негромко проговорил старший из Тайау. – Даже убить врага толком не способен. Только детишек-игрушек.

Норреки молча смотрели на страшных чужаков, не решаясь вновь нападать. Потом один из них бросил камень в мальчишку. Булыжник попал по ноге, сильно; Кайе упал на одно колено, и словно факелом вспыхнул – ближайший дикарь с воплем схватился за лицо.