Текст книги "Избранное"

Автор книги: Шон О'Фаолейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

ЗНАТНЫЙ ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЕЦ И ШКОЛЬНЫЙ УЧИТЕЛЬ
©Перевод М. Миронова

Каждый раз, проходя с женой мимо ворот поместья Кэрьюзкорт и небольшого круглого домика привратника с зеркальным прудом перед ним, учитель Кеннеди повторял, что, став пенсионером, непременно снимет этот коттедж. Так он и сделал, выйдя наконец на пенсию. Ему было грустно, что жена не дожила до этого дня, но тем не менее он был счастлив, как китайский философ: с ним были его книги, его кошка, радовал и садик с четырьмя штамбовыми розами, шестью кустами крыжовника и единственной грушей.

Под рождество он простудился, да так, что чуть не отдал богу душу, и вот тогда-то, лежа в постели, он впервые заметил пятна сырости на стенах. Особенно он об этом не задумывался до февраля, но тут у него под ногой провалилась половица в парадной комнате, и, когда он ногу вытащил, подошва ботинка оказалась испачканной зеленой плесенью. Учитель надел шляпу и отправился на поиски Пэдди Маркэма, каменщика, которого и нашел на Главной улице в пивной Невилла, где тот обмазывал цементным раствором основание стены.

– Пэдди, – сказал он, – у меня работенка для тебя есть.

Пэдди был горбат и косоглаз и ростом едва доставал учителю до пояса. В одной руке он держал мастерок, а в другой поднос и, слушая, продолжал помешивать раствор кончиком мастерка. Наконец он сунул мастерок в раствор и поднял глаза на своего старого наставника.

– Не стану вас обманывать, господин учитель. Я с этим коттеджем, почитай, тридцать пять лет нянчусь. Я у людей не одну сотню фунтов вытянул – все старался сырость в нем извести. А он, – сказал Пэдди торжествующе, – так все и мокнет, будто на него и гроша ломаного не израсходовали. Уж я и гидроизоляцию пробовал, и водоотталкивающим составом его обрабатывал, и чем только не обмазывал фундамент: и «Плювексом», и «Супексом», и тем, и сем, и пятым, и десятым. А ему хоть бы хны! С тем же успехом можно попытаться Атлантический океан зацементировать. И учтите, – продолжал Пэдди ободрительным тоном, глядя на учителя, уставившегося горестным взглядом в его глуповатое лицо, – домик-то отличный. Хоть куда. Построен на совесть и прочен, как скала. Один только есть у него недостаток.

– Какой, хотелось бы знать?

– Вода из пруда, который у вас перед домом находится, просачивается сквозь фундамент. Вот погодите, господин учитель, вы еще увидите, как у вас в зале озеро будет плескаться, стоит только половицу приподнять.

– Ну что ж, – обрадовался учитель. – В таком случае нужно избавиться от пруда, только и всего.

Пэдди наставил на него глумливый кривой глаз.

– Как это? – спросил он.

– Откуда вода поступает в пруд?

Пэдди отступил слегка и посмотрел на него сбоку.

– Да вы что, смеетесь? Из большого озера, конечно, что перед домом в Кэрьюзкорте, – откуда еще? Будто сами не знаете. Вы что, не видели никогда эту поганую водомоину с деревянной плотиной у Бичмаунтского перекрестка? Там скапливается вся вода, нужная городу. Течет туда прямиком из реки Вилли по каналу, который господа Кэрью прорыли в незапамятные времена.

Учитель потеребил себе бороду.

– Значит, вода течет в озеро? А оттуда поступает в мой пруд? А из моего пруда бежит вдоль по улице мимо коттеджей? И уж оттуда…

Он замолчал, задержавшись взглядом на маленьком мальчике, который кидал камни в речушку, бежавшую посреди главной улицы городка, между двумя рядами домиков, обнесенных невысокими каменными оградами, и двумя шеренгами лип. Ребенок стоял на противоположной стороне улицы на тротуаре, возвышавшемся с той стороны над проезжей частью на три ступеньки. Учитель пригляделся к основанию стены, которую замазывал цементным раствором Пэдди.

– Выходит, ручей подтекает под все магазинчики по эту сторону улицы? Под все коттеджи?

– Вот именно! – ответил каменщик невозмутимо.

– Тогда для тебя у меня никакой работы нет. Совет графства должен наглухо заделать плотину у Бичмаунтского перекрестка.

И учитель пошел прочь вдоль по улице к себе в коттедж у пруда мимо домишек, каждый из которых имел свой собственный деревянный мостик. Там он уселся за стол и написал длинное письмо в совет графства, требуя закрыть плотину раз и навсегда.

– Но, дорогой мой Майкл, – со смехом сказал главный инженер графства, Корни Косгрейв, учителю, который в свое время обучал его письму в городской школе. – Сделав то, что вы от нас требуете, мы осушим озеро в Кэрьюзкорте, будь оно неладно.

– А почему бы и нет, Корнелиус? – спросил учитель невозмутимо.

– Но это же ихозеро!

– Так ли это, Корнелиус? – терпеливо спросил учитель. – А кто дал им право отводить воду для этого озера? Они спросили позволения у города Ратвилли? Они получили на это разрешение совета графства?

– Вы сами отлично знаете, – сказал Корни запальчиво, – что в те времена разрешения не принято было спрашивать. Вы прямо как маленький. Да если бы тогда и была такая организация, как совет графства, то онибы и были советом графства. А насчет того, чтобы спрашивать разрешения у города, так они этот чертов город сами построили, сами им владели и управляли.

– А теперь они им тоже владеют, Корнелиус? – спросил учитель, сверкая на своего бывшего ученика глазами, как Моисей на погрешившего против веры израильтянина. – И это все, что наша бесценная свобода принесла нам?.. Ты… – гнул свое учитель голосом библейского пророка, – одним из первых взялся за оружие во имя свободы и независимости своей страны… Ты сражался…

Корни взял учителя за локоть.

– Господин учитель, не приплетайте к этому делу политику. Дай вам волю, так вы без политики шагу не дадите ступить. Тут не политический вопрос, а юридический.

– И для кого же существует закон в Ирландии? – в ярости спросил учитель. – Для ирландцев или для кого другого?

– Закон, – ответил Корнелиус, раскинув руки во всю ширь, будто хотел отбросить от себя это дело как можно дальше, – существует для всех! Для богатых и бедных. Знатных и простых. Христиан и иудеев. Молодых и старых. Мужчин и женщин. Без малейших классовых и религиозных различий.

Учитель улыбнулся, глядя на ученика. Затем с таким видом, будто прячет за спиной розгу и собирается сказать: «А ну-ка назови мне столицу Аракана», произнес:

– А ну-ка, Корнелиус, скажи мне, что говорит в данном случае закон?

– Это уж суд решит.

Тут учитель так взревел, что Корни по старой памяти заслонился от него рукой.

– Вот как! – воскликнул учитель. – По-твоему, значит, мне следует обратиться прямо в суд, в обход совета графства?

Корни понял, что дал маху.

– Ну зачем же так. Не ловите меня на слове. Откуда мне знать, какое решение примет совет?

– Ты отлично знаешь какое! Будто ты еще не решил, что им следует делать!

Корни снова взял учителя за локоть и заговорил голосом нежным, как свирель.

– Послушайте, господин Кеннеди, – (старик не мог не отметить переход от «дорогого моего Майкла» к «господину учителю» и от «господина учителя» к «господину Кеннеди», по мере того как тон становился все более благожелательным), – мы с вами давнишние товарищи по оружию. Вы были ирландским подпольщиком и сыном ирландского подпольщика. Вы первый открыли мне глаза на настоящее положение дел общественно-политической жизни страны. Как вы преподавали нам ирландскую историю! Просто чудо! Положительно чудо! Известно вам и то, что я стопроцентный ирландец. Вы меня знаете. Я вас знаю. Мы с вами говорим на одном языке. Но о чем вы забываете, как забывают и многие другие, – и я говорю это отнюдь не в укор, а с величайшим к вам уважением, – ирландский народ не может бесконечно помнить старые обиды. Как вы знаете, существует такое понятие, как fait accompli [74]74
  Свершившийся факт (франц.).


[Закрыть]– Он хлопнул учителя по плечу, как будто бы он, архитектор, был в прошлом преподавателем, а тот его учеником. – Я не раз слышал о людях, желающих повернуть вспять стрелку часов, но впервые встречаю человека, желающего повернуть вспять реку.

Учитель с досадой слушал его раскатистый смех.

– Если я вас правильно понимаю, мистер Косгрейв, вы хотите сказать, что не способны ради здоровья обитателей своего родного города перегородить жалкий ручеек, не шире собачьего.

– Дорогой мой, дайте мне одного человека с лопатой, и я сделаю это для вас за пять минут.

– Так почему же вы этого не делаете?

– Потому, черт подери, что некоторые люди имеют некоторые права. Только поэтому.

– А не потому ли, что кое-кто испытывает робость перед некоторыми людьми? Не потому ли?

Корни залился краской и схватился за шляпу.

– Я незамедлительно доложу обо всем совету графства, – сказал он холодно. В дверях он приостановился. – Ну и вздорный же у вас характер, черт бы вас побрал! Каким были, таким и остались.

– Да! – закричал ему вслед учитель. – Только вот недодал тебе розгами по заднице, когда возможность имел.

Дверца автомобиля и дверь коттеджа грохнули одновременно.

За одну неделю вопрос учительского пруда взбаламутил весь городок. Стоило детской кепке слететь в речку посередине улицы или ребенку промочить ножки возле своего дома, стоило какой-нибудь женщине раз чихнуть или старику, за всю жизнь палец о палец не ударившему, пожаловаться на ревматизм, кто-нибудь тотчас же начинал поносить речку. А то и вставал в соответствующую позу и восклицал:

– Вот за что, выходит, мы кровь проливали!

С речкой связывалось, или – при желании – могло быть связано, все в жизни города. Когда поднялась цена на уголь, кто-то из жителей изрек. – Леса-то у нас сколько угодно, да только весь он помещичий. По справедливости его бы неимущим раздать, да где там! Ничего они нам для согрева, кроме воды своей поганой, никогда не пожаловали.

Виноватой оказалась не только семья Кэрью, но и их родня по всему графству: Юстасы, Бродрики, Конноли и Саттоны, так что создалось, как выразился один из представителей оппозиции, впечатление, что у речки притоков никак не меньше, чем у Ганга. А тут еще объявился вдруг ветеран, поведавший всей пивной, что встретил как-то раз в Бирме англичанина, который сказал: «Ратвилли? Да это не тот ли городок, где посреди улицы река течет?»

Стуча кулаком по стойке, этот поскитавшийся по свету солдат орал:

– Что же мы? Ухлопаем реку, которая нас на весь мир прославила?

– Согласен, – сказал местный доктор, сидя в баре гостиницы «Ирландия», – в идеале ручей следует загнать под землю. Но вы сами отлично понимаете, что стоит это сделать, и жители начнут вываливать отбросы прямо на улицу. Если же ручей просто перекрыть в верховье, дома лишатся проточной воды. Как же тогда люди будут белье свое стирать?

Против этого ни у кого не нашлось возражения, только городской ветеринар подмигнул, глядя в потолок. Ни для кого не было секретом, что доктор пользует семейство Кэрью.

– С эстетической точки зрения, – сказал банковский служащий, – осушить эту речку было бы очень жаль. Это очаровательная примета города. Конечно, нельзя отрицать, что летом она слегка пованивает, однако…

– Если я не ошибаюсь, – сказал один из жителей городка, социалист в душе, – свои деньги Кэрью держат у вас в банке?

– Ага! – вскинулся банковский служащий. – Слушайте! Слушайте! Вот он, голос Москвы! Сами вы, однако, ничего не имеете против того, что ваша сестрица служит у Кэрью горничной?

– Великолепный образец пут феодализма! – воскликнул социалист.

– Да какого черта вы тут канитель разводите? – сказал Джон Джо Салливан, хозяин гаража, который в свое время, тридцать два года назад, еще стройным юношей с пышной шевелюрой командовал подразделением в Ирландской республиканской армии. – Отчего бы нам всем не собраться как-нибудь ночью и не решить этот окаянный вопрос – подсунуть бы под плотину одну шашку динамита, и дело с концом!

– Действительно, почему бы, Джон Джо, тебе этим не заняться? – улыбнулся начальник полиции, который был у Джона Джо адъютантом в то доброе старое время, когда любой вопрос решался при помощи шашки динамита.

– Потому что я тебе, сукин ты сын, не верю ни на грош, – огрызнулся Джон Джо.

– А ведь было время, Джон Джо, когда ты рискнул бы не задумываясь, – небрежно сказал начальник полиции, утопавший в своем кресле. И прибавил будто без всякой задней мысли: – Свой новый «хамбер» Кэрью никак через тебя покупает?

Получалось, что учитель окружен единомышленниками.

Тем более он был ошарашен, получив неделю спустя письмо от Корни Косгрейва, гласившее: «Поскольку нами получен прилагаемый документ, принять какие-либо меры по этому делу не представляется возможным до следующего заседания совета графства». Документом оказалась «Петиция», призывающая сберечь ручей во что бы то ни стало, под которой подписалось двести семьдесят девять жителей Ратвилли из общего числа триста девяносто пять. Дочитав до конца список фамилий, учитель швырнул документ на пол и обругал трусами, врунами и холуями всех огулом обитателей городка вплоть до седьмого колена, без различия возраста и пола.

Не то чтобы он не представлял себе в мельчайших подробностях нажима, которому подвергся каждый подписавшийся. Первым на листе стояло имя Пэдди Маркэма: брат Пэдди работал на лесопилке, принадлежащей Кэрью. Свои подписи поставили все до одного лавочники: это означало, что Кэрью у них в долгу как в шелку, а кто не знает, как следует обращаться с должниками, – ублажай их, как можешь, а то они и вовсе оставят тебя с носом. Изучая список, он обнаружил только две подписи, которые никак не могли быть получены под нажимом: это были фамилии двух старух, которые – если ему не изменяла память – скончались и были похоронены не менее чем за три года до настоящих событий. Увидев эти две подписи, учитель стал поносить Ратвилли с еще большей яростью.

– О господи! – проскрежетал он. – Все, чему мы научили Кэрью, – это как нас же самих в дураках оставлять.

До следующего заседания совета оставалось три недели. Весь этот срок, ни дня не пропустив, он истратил на вербовку сторонников среди членов совета. Не было человека, который отказал бы ему в поддержке. Ни один ее не обещал. Особенно бесило учителя, когда кто-нибудь из подписавших «Петицию» останавливал его на улице и начинал превозносить его усилия в затеянной борьбе.

– Но, – холодно говорил он в таких случаях, – ведь под «Петицией» стоит ваше имя, а что написано пером…

На что получал приблизительно такой ответ:

– Да бросьте, господин учитель! Какое это может иметь значение? Понятно, я сказал им, пусть себе ставят мое имя на этой бумажонке, если им так хочется. Но уверяю вас, господин учитель, что я с вами на все сто.Надо же нам наконец избавиться от этого ручья. Он же городу здоровья стоит. Не отступайте, господин учитель! Мы с вами и будем драться до последнего патрона.

На следующем заседании учитель занял место в заднем ряду. К его несказанной радости, сразу же поднялся один человек, чтобы поддержать его. Это был член совета по вопросам трудоустройства.

– Господин председатель, – сказал этот трудовик, – я счел бы чрезвычайно прогрессивным всякое мероприятие, которое, помимо предоставления столь нужных рабочих мест и в деревне и в городе, послужило бы также здоровью трудящихся и улучшению их санитарных условий, и таковым, естественно, явились бы работы по ликвидации вредоносного ручья, протекающего по Главной улице. Помимо всего прочего, и улица станет шире.

– Верно! – вставил член совета, занимавшийся вопросами налогообложения. – По крайней мере безработным будет где ставить свои машины.

– Недостойный выпад, – вскричал трудовик, – однако, принимая во внимание, кем это сказано, удивляться не приходится!

– Ваш брат родной, – выкрикнул специалист по налогам, – подписал просьбу сохранить ручей!

– Мой брат, – взревел трудовик, – такой же ирландец, как и все в этом зале! И никогда не был судим за то, что держит свою пивную открытой дольше установленного часа.

– О да! И, надо полагать, за незаконный лов форели тоже? – не остался в долгу специалист по налогам.

Председатель битых три минуты колотил по столу, пока два вышеупомянутых оратора обменивались любезностями, то есть вспоминали все новые подробности из истории своих семейств с 1810 года по 1952-й включительно.

– Позвольте осведомиться, – сказал он, когда порядок был наконец восстановлен, – куда денутся сточные воды, если мы ликвидируем ручей?

– В этом-то, господин председатель, – ответил трудовик, – все дело и есть. Давно пора привести канализационную систему в нашем городе в должный порядок…

– Ага! – выкрикнул член совета по вопросам сельского хозяйства. – Теперь все ясно! У вас же дядя подрядчик!

На этот раз председательствующему понадобилось уже пять минут на восстановление порядка. Он предоставил слово Джону Джо Салливану, который, как все знали, собирался выставить на следующих выборах свою кандидатуру в нижнюю палату парламента.

– По-моему, господин председатель, – сказал Джон Джо, – мне нет надобности извиняться за то, что я собираюсь здесь сказать. По-моему, мне нет надобности похваляться. У меня нет ни желания, ни надобности хвастать своими заслугами перед государством и говорить о тех давно прошедших временах, когда Ирландия возжгла факел, воссиявший на весь мир. Как бы то ни было, сегодня мы имеем – благодарение богу – свободную страну (за исключением, спешу добавить, шести северных графств), где каждому человеку гарантированы права в соответствии со свободно принятой конституцией, утвержденной как церковью, так и государством. К тому же мы живем в стране, где человек, если у него возникает сомнение относительно своих прав, волен обратиться в суд, и там любые мелкие разногласия будут разрешены полюбовно и по совести. Наш народ, – разливался он, – прославил себя и наш маленький, но горячо любимый остров своей нескончаемой, веками длившейся борьбой за свободу и за христианскую веру. В настоящие дни, господин председатель, дни, покрытые мраком и тревогой, когда призрак войны…

Сидевший в заднем ряду учитель поднялся и вышел так тихо, что никто и не заметил. По дороге домой он готов был восхищаться Кэрью. Находясь в абсолютном меньшинстве – один против четырехсот, – он тем не менее умудрялся держать быдло под пятой.

На следующее утро он отправился в Лимерик к адвокату. Тот выслушал его терпеливо. И сказал печальным, усталым голосом человека, которому до смерти надоели все тяжбы:

– Боюсь, мистер Кеннеди, что ваше дело верное. К моему глубокому сожалению, правда на вашей стороне.

– Боитесь? Сожалеете? Как прикажете вас понимать?

– А так: вы возбудите судебное дело, а выиграть не выиграете. Я, мистер Кеннеди, знаю Кэрью. Он человек целеустремленный. Если вы выиграете дело в первой инстанции, он обжалует решение во второй и будет обжаловать во всех последующих, пока не разорит вас окончательно. А если вы каким-то чудом одолеете его в суде, он не успокоится, пока не выживет вас из города. Он будет биться с вами насмерть. И должен признаться, мистер Кеннеди, я не брошу в него камня.

Учитель встал со стула.

– Ничего себе разговорчики между адвокатом и клиентом. Вы на его стороне или на моей?

– Сядьте и выслушайте меня. Я не на его стороне. Но я могу представить себя на его месте, и если бы вы могли сделать то же самое, то поняли бы, что на месте лорда Кэрью поступили бы так же, как он поступает с вами. Положа руку на сердце, мистер Кеннеди, если бы кто-то попробовал отобрать у вас нечто, чем вы и ваш род владели почти двести пятьдесят лет, то, что с самого детства видели каждый божий день, то, с чем были связаны все ваши воспоминания, а до того вашего отца и вашей матери и ваших предков в глубь веков на семь поколений, отобрать то, что вы очень, очень ценили бы, мистер Кеннеди, – неужели вы не стали бы бороться с таким человеком, пока у вас в кармане оставался хотя бы один ломаный грош?

Учитель всплеснул руками.

– Подобные разговоры неуместны и бессмысленны. Меня не интересуют гипотезы. Я не лорд Кэрью и не хочу быть лордом Кэрью. О лорде Кэрью мне ничего не известно, одно я знаю твердо: будь я лордом Кэрью и возымей я желание иметь озеро у себя перед домом, наверное, я не разрешил бы спускать из него грязную воду мимо домиков, которые стоят между въездом в мое поместье и церковью! – Старик наклонился над столом. Голос его зазвучал еще громче. – Если бы мне понадобилось озеро перед моимдомом, то неужели мне сошло бы с рук, когда бы я завернул к себе полреки? Они украли реку! – заорал он. – Они украли у нас реку, и если в нашей стране существует справедливость, то их должны заставить вернуть ее законному хозяину, то есть народу. Лорд Кэрью? Да как могу я быть… – Он презрительно захохотал. – Скажите, а вы знаете, – выговорил он с ненавистью, – что Кэрью натворили в Ратвилли во время восстания 1798 года? Знаете ли вы, что…

Адвокат устало слушал. Когда старик, дрожа и отдуваясь, откинулся наконец в кресле, он сказал:

– Отлично. Вас это, очевидно, сильно волнует. И, раз приняв решение, вы, безусловно, от него не отступитесь. Однако я вас предупреждаю, что это отнимет у вас слишком много сил. Бросили бы вы этот коттедж, куда лучше было бы.

– Нет, не брошу. Стоило моей покойной жене, царствие ей небесное, увидеть его двадцать пять лет тому назад, и она тут же захотела поселиться в нем. Я ухлопал большую часть своих сбережений на то, чтобы его обставить. Я люблю этот коттедж.

– Значит, быть посему.

Учитель несколько успокоился.

– Почему вы сказали, что дело у меня верное?

– Если вода портит чье-то имущество, кто-то должен за это отвечать.

– Отлично.

– Но необязательно Кэрью, имейте это в виду. Возможно, это будет совет графства.

– Но это же Кэрью, и я его прижму.

– Очень хорошо. А Кэрью прижмет совет.

– Каким образом?

Адвокат неопределенно развел руками.

По дороге домой в поезде старый учитель все вспоминал этот жест. Он напомнил ему тот момент во время обедни, когда священник поворачивается к молящимся, чтобы произнести «Dominus vobiscum» [75]75
  Господь с вами (лат.).


[Закрыть]. Он бормотал эти слова, глядя на мокрые поля, прокатывающиеся за окном. Они то и дело приходили ему на ум и в последующие дни, когда, засиживаясь далеко за полночь, он писал письма с просьбой о содействии всем своим знакомым – включая шапочных, – которые занимали сколько-нибудь заметное положение. В эти дни, когда единственными звуками, которые достигали его ушей, были лишь шелест ивы за окном да шуршанье шин изредка проносившихся через городок автомобилей, ему начинало казаться, что его страстное желание продолжать жить в коттедже неразрывно связано с мечтой покойной жены стать его хозяйкой и что слова «Dominus vobiscum» слала ему она в ободрение. И тут он хватал новый листок бумаги и начинал строчить еще одно длинное возмущенное письмо члену парламента, священнику, епископу. Он написал даже президенту Ирландии. Ни на одно из этих писем он так и не получил ответа.

Юристы писали и того больше. Его адвокат процитировал в своем послании совету законодательный акт времен короля Иоанна о пользовании водными путями, принадлежащими короне. Адвокат совета парировал, что озеро со всеми своими речками является личной собственностью лорда Кэрью. Адвокат учителя воспользовался этим заявлением, выступая против адвокатов Кэрью. Адвокаты Кэрью ответили, что они признают ответственность своего доверителя по отношению к озеру, что же касается ручья, то, покинув пределы поместья, он сразу же становится достоянием жителей Ратвилли. Так они пререкались всю зиму.

И вот однажды в апреле в словах «Dominus vobiscum» учителю послышался совсем иной смысл. Бормоча их, он глянул в окно и увидел радугу, которая, будто выпрыгнув из его пруда и прочертив небо, уперлась другим концом в шпиль на Церковной Горке, одновременно услышал голос жены, говорившей – как она часто говаривала: «И что ты, Патрик, вечно на церковь ропщешь? Она же единственная наша заступница!» Он взял шляпу и палку и отправился вниз, в центр городка, а затем поднялся на Церковную Горку к дому настоятеля. С трудом одолел крутую лестницу. Громко отдуваясь, дернул фарфоровую ручку звонка и спросил экономку, дома ли монсеньер. Она проводила его в маленькую боковую гостиную и попросила обождать.

Стоя у окна и глядя сквозь полуопущенную соломенную штору на закопченные, крытые тростником крыши, он увидел то, чего сперва не заметил, – большой автомобиль Кэрью.

В тот же момент до него через вестибюль донеслись приглушенные голоса и чей-то смех. Он чуть приоткрыл дверь. Смеялся настоятель, негромко и учтиво. Учитель ясно представил себе изящного невысокого настоятеля, его белые волосы и розовые щечки, порхающие руки и красные блики, игравшие на облачении. Он почувствовал, как сердце толкнулось в грудную клетку. Кровь бросилась в голову. Он пересек вестибюль и распахнул дверь гостиной. Там находился лорд Кэрью, высокий, с длинным и каким-то смытым лицом, на котором бродила улыбка, напротив него, по другую сторону покрытого плюшевой скатертью стола, сидел, положив розоватую ручку на большую топографическую карту, настоятель. Учитель грохнул по столу палкой так, что разлетелись бумаги.

– Так я и знал, – прошептал старик, переводя воспаленный взгляд с одного изумленного лица на другое. – Сорок пять лет, – сказал он задыхаясь, – учил я детей в этом городе, и моя бедная жена вместе со мной. Я служил вам, – он нацелил трясущуюся палку на настоятеля, – с тех самых пор, как мальчиком прислуживал в церкви, а теперь вы плетете заговор против меня. И с кем – с аристократией!

Настоятель поднялся, всплескивая ладошками.

– Я надеялся, что церковь будет на моей стороне и на стороне моей бедной жены. Но церковь против нас! Как была и в прошлом. Против ирландских революционеров. Против повстанцев 1848 года! Против Парнелла! Против ирландского национального движения. В борьбе за республику…

Тут он рухнул на пол. Приведя учителя в чувство, они повели его, поддерживая с обеих сторон под руки, на крыльцо, помогли спуститься с лестницы и усадили в машину Кэрью. Крики увлеченных игрой детей ни на минуту не прекращались.

По дороге Кэрью вспомнил, что старик живет один, и, вместо того чтобы притормозить у домика привратника, свернул по аллее к парадному подъезду. Лакей, услышавший приближение машины, уже ждал, чтобы открыть дверцу автомобиля. К этому времени учитель окончательно пришел в себя. Он взглянул на лакея – своего бывшего ученика, некоего Тимси Туми, – сообразил, где находится, и с видом оскорбленного достоинства вылез из машины.

– Вам неплохо бы выпить рюмку коньяку, мистер Кеннеди, – сказал Кэрью и кивнул Тимси.

– Мне ничего от вас не нужно, кроме одного, – начал учитель заносчиво, – и это… – Он осекся.

Сквозь струящееся сияние, излучаемое блеснами, которыми была утыкана шапочка Кэрью, виднелась вытянутая в длину пылающая водная гладь в невысокой гранитной оправе. Она загоралась там, где ее поджигало солнце, уже садившееся между розовыми раковинами облаков и грядой пологих гор, сейчас, на холодном апрельском воздухе, отвердевших, как драгоценные камни. Ровное свечение озера нарушалось лишь в одном месте, на дальнем конце его, там, где росло несколько кипарисов, – темные отражения их плюмажей окунались в пламенеющий водоем, словно надеясь поддеть на острие еще немного света. Чуть пониже из пастей двух борющихся тритонов били вверх струи воды, скрещивались и падали с тихим плеском. Секунду-другую Кэрью следил за выражением глаз старика, за тем, как загорались в них, сменяя друг друга, изумление, восторг и ненависть.

– Да-с, мистер Кеннеди, вот оно, озеро, – причина всех зол. Насколько я понимаю, вы видите его в первый раз и, скорее всего, в последний.

Что-то в его тоне задержало внимание учителя, и он бросил на Кэрью быстрый взгляд.

– Я хочу сказать, – произнес Кэрью, и на вытянутом желтом лице его появилась кривая усмешка, – что озеро скоро осушат.

– Вы собираетесь закрыть плотину? – спросил учитель недоверчиво и снова посмотрел на воду, которая тем временем успела потемнеть и даже как будто похолодеть.

– Могу вам также сообщить, если вас это обрадует, что я продаю Кэрьюзкорт. Ордену монахинь-просветительниц. Наверное, должны хорошо преподавать. Так по крайней мере считает настоятель. Первое, что они собираются сделать, – это выпустить воду из озера. Не скажу, чтобы я был этим удивлен, потому что меня самого оно, можно сказать, в трубу выпустило.

И он стал объяснять, как плохо было озеро построено с самого начала: постоянно приходилось нанимать кого-то его опорожнять и ремонтировать дно, или бетонировать стенки, или чинить трубы, подающие воду в фонтаны, или углублять каналы, которые тянутся через весь город.

– Сестры собираются разбить сад в его котловине. Жаль, но… что поделаешь. Они не сиживали здесь, как я, летними вечерами, не смотрели на закаты.

Плеск фонтанов стал слышен отчетливей. Горы уже совсем потемнели, когда Тимси распахнул стеклянную дверь перед своим учителем.

– Сегодня ночью должно подморозить, – сказал Кэрью. – Пожалуйста, заходите. Столовой нам теперь служит холл. – Они с учителем поднялись по трем невысоким ступенькам в дом. Тимси подошел к ним с подносом. Оба взяли по рюмке.

– Я уже чуть ли не все комнаты в доме разорил, – сказал Кэрью. – Собираюсь продать все, кроме вот этих книг.

Они пересекли холл и подошли к большому книжному шкафу. Учитель заглянул в него с любопытством.

– Все больше ирландские, – сказал Кэрью. – Семейная хроника… Эти книги я сохраню.

– А где, – спросил учитель, впервые заговоривший после того, как спросил про плотину, – где вы поселитесь, лорд Кэрью?

Кэрью похлопал себя по груди.

– Мне уже недолго осталось. – Он залпом выпил свой коньяк. – Если позволите, я довезу вас до ворот?

Учитель ответил не сразу. Потом сказал:

– Благодарю вас. Буду премного обязан.

Они поехали в объезд озера. У дальнего конца его Кэрью притормозил машину на несколько секунд полюбоваться видом. В воде зелено отсвечивала одна звезда. Вдалеке из дверей холла на мгновенье вырвался клин света. На фоне догорающего заката строгие, прямые линии дома вырисовывались особенно четко.

– Отличный дом! – сказал учитель нехотя.

– Был, – отозвался Кэрью.

Они покатили по гравию к воротам, к коттеджу и к пруду.

– Спокойной ночи, мистер Кеннеди. Берегите себя.

– Спокойной ночи, лорд Кэрью. Я полагаю, сестрам понадобится и этот коттедж?

Кэрью пожал плечами, включил зажигание и уехал.

Когда огоньки машины исчезли из виду, учитель пошел к себе. В пруду, над которым, шелестя, склонялись ивы, тихо сияла звезда. Он долго стоял и смотрел на ее безмятежное отражение. Потом она начала меркнуть у него на глазах. В небе плыли облака. Звезда еще раз вспыхнула, ярче прежнего. И погасла.

Он вошел в дом и закрыл за собой дверь. Сидя у себя в кресле, он слышал, как нашептывает что-то ива, обращаясь к воде и к ограде. И как это он останется без своего пруда?