Текст книги "На рубеже веков. Дневник ректора"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 61 страниц)

Смотреть спектакль я стал с большим предубеждением, потому что не люблю спектаклей к датам, а ушел горячим поклонником и этой работы, и театра. Мне показалось, что напрасно вставили только письмо Пушкина, кажется, к Пущину о русском бунте и стихи Самойлова из его Пушкинского цикла. И то, и другое запоминается, но осмысляется, верно, только зрелым человеком в определенном контексте. Здесь мне показался некий протестующий национальный нажим.

Я уже чувствую, какая ожесточенная схватка намечается у нас в комиссии и по театру, и по литературе. Любовь Михайловна, наш новый секретарь, имеет на все свою точку зрения, и довольно тенденциозную. Она уже не согласилась со мной относительно скуки на калягинском спектакле «Лица», вспомнив лишь деталь оформления – пенсне. Я в ответ сказал, что меня тошнит, когда каждый театр ставит Чехова. И уверен, ставят не из чистой любви к нему, а из лености что-либо читать, из стремления «дополнить» конкурента», из мелкоинтеллигенского видения.

8 апреля, суббота. Поездка во Владимир, мимо Юрьевца и Лакинска. Когда ехали через Манежную площадь, Федя – он внимательный телезритель – вдруг рассказал мне один из фрагментов передачи о Ельцине, вернее, деталь. Мы с ним довольно много до этого говорили о Манеже, о том, что начали делать под ним торговый центр, чтобы закрыть площадь и лишить народ единственного места в Москве, где можно собираться. Это все понятно. Понятна эта инициатива Лужкова, который дал таким образом подзаработать Москве. Но, оказалось, по этому поводу был указ Ельцина. И значит, за все плачено из федерального кармана. Чтобы заведомо испортить площадь, раскошелился бюджет. Не мост построили где-нибудь в Самаре или Костроме, а торговый центр в перекормленной деньгами Москве, которая все это могла построить сама.

Уже с утра я понял, что за субботу и воскресенье мне не отойти, потому что для меня обязательна поездка с И. Сокологорской и Рене Фабром в Суздаль. А это труд невероятный и совершенно не компенсируется пейзажем, знаменитыми памятниками, знакомыми историями, а также обременительной казенной пищей, обычными разговорами.

На этот раз наши французские друзья не очень много говорили о Чечне, потому что тоже хватили демократии. В Университете произошла забастовка турок и африканцев, которые предпочитают учиться не 5 лет, как все, а 15–20. Немного это напоминает наших литовцев и молдаван, которые норовят также продлить московскую регистрацию хотя бы на год. Во время этой забастовки Рено вызывал полицию, но та как-то не очень охотно вовлекалась в дело, ибо не хотела огласки. Демократического решения здесь быть не могло, а силовые приемы демократия предпочитает прятать. Удовольствие во время поездки доставлял только гид – 26-летний парень, который окончил местный университет, историк, и хорошо знает не только английский, но и исторические реалии. Ему это интересно. И в этом смысле мне тоже – такая сгущенность времени сегодняшнего и прошлого на одном пятачке…

Из обычной моей добычи – это памятник Ленину, стоящий на монументе памятника Александру III, и памятник строителям-ярославцам, в народе называемым «У трех дураков», на постаменте, когда-то занимаемом скульптурой Сталина.

В Покров выехали по ул. Ленина, мне самому надо поподробнее написать историю Золотых ворот. Золотые ворота есть в Иерусалиме, в Киеве, были в Византии. По преданию, Господь снова должен войти в мир через Золотые ворота. В Иерусалиме они заложены камнем, на всякий случай.

Сейчас надо написать о том, что недостаточно времени для каких-то значительных мероприятий, когда ты в поездке или в гостях: слишком много сосредоточено на себе. Возникла в разговоре с французами мысль о Людовике XIV – что он совершенно неслучайно вдруг начал носить кружева, шелковые камзолы, бархат. Ему, видимо, надо было поднять производство… Во время строительства Версаля также было немало сделано научных и строительных открытий, а чтобы чего-то достигнуть, недостаточно только перемещения денег.

Вернулся ночью в Москву полуразбитый, и от Красных ворот поехал домой на метро.

9 апреля, воскресенье. Утром занимался оздоровительными мероприятиями и, кажется, перепарился. К вечеру добрался до студии «Человек», о которой так много говорили. Любовь Михайловна, со своим исключительным театральным видением, уже предупредила меня, что там будет нечто, и что из этой студии вышел не один знаменитый актер. Все это возможно: студия в центре, на Скатертном переулке, и руководит ею довольно известная Д. Рашковян – судя по описанию, – энергичная армянская дама. Есть и второе название: «Не привыкнешь – сдохнешь». Это модный современный жанр трагикомедии, общее впечатление традиционного для современной драматургии плоскостного видения: обязательный «ход», обязательное «решение» и некие приблизительные и условные персонажи. Автор С. Бодров, тот самый, который делал «Кавказского пленника», и который давно живет в Канаде. И еще некий Г. Слуцкий.

Я пишу об этом, чтобы было видно, что главный герой, естественно, некий безумно преуспевающий еврей, миллионер, взращенный в этих стенах, любящий Россию, но живущий все-таки там. Во время одного из своих залетов он познакомился с девушкой, которая в его апартаментах вымаривала клопов. Ну, и, естественно, любовная сцена… Православная девушка хочет теперь молиться за него, у которого дед и отец ходили в синагогу. Преуспевающий молодой человек улетает обратно к себе, в американские Палестины, а девушка остается со своим безумием. Это безумие – воплощено в некой второй девушке. Главная деталь интерьера – постель, на этот раз в виде огромного гамака.

Надо отметить, что в этой плоской драматургии актеры работают превосходно, почти в каждом спектакле, который я смотрел за последнее время, – актер синтетичный: он и эквилибрист, и фокусник, и драматический актер. Но хочется отметить, что в этих студиях на 50—100 человек – никто не говорит тем поставленным голосом, каким в свое время говорили в Малом театре. За этой бытовухой и за необязательностью текста уйдет высокое и условное голосовое искусство театра.

11 апреля, вторник. Мой собственный семинар, где обсуждали Даню Савельева. Потом – хозяйство, в котором не все в порядке. Потом – семинар Коржавина. Таня Бек, Олеся Николаева и Рейн объединили своих перед Наумом Моисеевичем. В последний раз я был на его семинаре лет 10 назад, где-то в дневнике у меня записано: «Как скудна была публика, человек десять, как скудны и неинтересны были вопросы и потерян интерес к поэзии»… Я было порадовался тому, что сидящая через одного от меня девочка старательно все записывала в большую тетрадь. Но потом оказалось, что она – просто дежурная «писица» семинарского дневника.

Как меня раздражают наши ребята, когда не записывают ничего, имея перед собой такой подбор людей! Со временем даже та необязательность, которую порой говорит Рейн, будет иметь бесценное значение. Где их дневники, из чего они будут делать потом свои мемуары?

Сейчас старательно переписываю кое-что из высказанного Коржавиным. Мне кажется, что он раздражен Америкой, в которой живет, по крайней мере, весьма критически относится к ее духовному миру. «Метод обучения путем дискуссий» он сам же и охарактеризовал: «обмен невежеством». «Все передовые взгляды сводятся к необязательствам». Коржавин о рассказе Тендрякова, в котором описан арест Манделя: «Он перепутал только одно: меня посадили в 49-м, а он перенес все на время борьбы с космополитизмом». Ну что ж, каждый расшифровывает, как хочет. Я расшифровываю это как стремление Тендрякова придать этому эпизоду некий антисемитский характер.

Д. Белинков: «Людям горных местностей свойственен идиотизм». Вроде бы за это он и сел. Хотел оболгать Сталина.

Еще высказывание Коржавина: «Интеллектуально догонять запад нам не надо». Но Коржавин расстроен тем, что поэты о стихах перестали говорить правдивые резкости: «Мы всегда говорили о стихах правду, а потом она куда-то исчезла».

Таня Бек привела высказывание Ахматовой о том, что в искусстве говорить неправду – подлость. Но заметила, что милая Ахматова обладала целым набором эвфемических скольжений об искусстве.

Коржавин предупреждал об эффекте эстрадного чтения. «Не доверяйте никаким успехам у зрителей в зале. Можно так наблатыкаться, что в любом зале снискать успех».

Вечером был на Юго-западе на «Калигуле» по Камю. Меня поражает любовь Беликовича к работе с текстом. Он всегда следит не только за тем, как и что актер играет, но и что он говорит. Калигулу играл блестящий молодой актер. Многое из самой пьесы я не понял, но это не обязательно, я понимал значительность текста и значительность происходящего. Когда-нибудь все это дозреет в душе.

12 апреля, среда. Утром ездил с Федей на дачу отвозить старый диван и посмотреть, что там делается. С прошлого года, когда рабочие доделывали верх, я там не был. Выехали в шесть утра и уже в час были на работе. На даче изумительно… Как прекрасна весна, как чудесен воздух, как свежо ощущение жизни. Жаль, конечно, что в прекрасном доме, который я выстроил, я никогда не буду жить. Как бы в нем можно было работать, мне очень нравятся огромные комнаты, которые я заставляю старой еще маминой мебелью. Может быть, это мне и нравится больше всего. Какая– то своеобразная попытка реставрировать в предметах детство. Одна дача новой жизни, квартира наших книг и носильных вещей и еще дача-музей воспоминаний о юности. Это соображение видимо искреннее, ибо и строить я ее принялся, пристраивая огромный дом из бруса к крошечному домику, построенному братом Юрием.

Накануне мне позвонили из «Олимпа» – есть сигналы моей новой книжки. К моему возвращению с дачи книжки уже были на столе. Чудесного темно фиолетового цвета обложка, несколько моих портретов. Нина Лошкарева, редактировавшая сборник, отобрала нужные вещи и сделала книжку прекрасной. Кроме традиционного для любого моего издания «Имитатора», поместили «Гладиатора», а также вошли «Гувернер» и рассказ и повесть – «Стоящая в дверях» и «Техника речи». Я вдруг начал замечать, что отдельные мои вещи только через несколько лет после их публикации начинают жить новой жизнью. Вот, скажем, А.И. Горшков мельком, как ни о чем особенно не значащем, сказал мне, что сейчас читает «Гувернера» с братом и сестрой итальянцами, которые учатся у нас и изучают русский язык – в дальнейшем эти ребята собираются специализироваться на туристском бизнесе. В книжке есть еще два раздела: мои очерки о деятелях искусства: Табаков, Ладынина, Тихонов и Глазунов и несколько критических отзывов обо мне, в том числе С. Чупринина и статья из «Независимой газеты». Мне особенно нравятся очерки о деятелях искусства, в них много мыслей, сказанных без аффектации.

Продиктовал вступление к рассказу С.П. Толкачева для «Литроссии». Не умею я писать просто, всегда что-нибудь неконкретное, об общем, а уж потом о предмете. Всегда меня подгоняет какая-нибудь идея.

«С легкой руки профессора Минералова возник удивительный, но обладающий весьма конкретным смыслом термин – писатели Литинститута. Именно так называлась одна из лекций профессора и доктора филологии, прочитанная в пекинском университете. Как ни странно, у термина есть серьезные обоснование. Если тезисно, то писателей-мастеров и преподавателей Литинститута объединяет не тематика и идеологическое единство, а качество самого текста при всем разнообразии его смысловых доминант. Нужны примеры! В. Гусев и М. Чудакова, М. Лобанов и А. Приставкин, С. Куняев и Р. Сеф, Ю. Кузнецов и Е. Рейн… К этой же школе, плотного многоемкого текста принадлежит и наша литинститутская молодежь: С. Казначеев, И. Болычев, А. Антонов, А. Панфилов, А. Лисунов. В наше время писатель уже не может не работать, мы, с легкой руки разыгравшейся демократии, добились того, о чем мечтали и что является традиционным для западной литературы. Писатель служит, писатель работает: преподаванием ли, чтением лекции, редактированием ли – писатель зарабатывает свой насущный хлеб. Зарабатывает на электрическую лампу, при свете которой он пишет по ночам то, без чего писатель не существует: свои ли стихи, свои ли переводы, свою ли прозу. Пишет прозу и Сергей Толкачев. Уже многие годы ведущий международные дела института в качестве проректора по международным делам и разбирающий со студентами зарубежную классическую литературу как преподаватель и кандидат филологических наук. Толкачев в свое время закончил воронежский университет, владеет английским, французским, испанским и немецкими языками. Учился Толкачев в Литинституте в семинаре профессора Михаила Петровича Лобанова. Отчасти и я считаю Толкачева своим учеником. Именно поэтому я и представляю сегодня читателям «Литературной России» его новый рассказ – «Пришелец» – я был первым его читателем и взял на себя смелость переслать рассказ главному редактору еженедельника.

С. Есин – ректор Литературного института им А.М.Горького».

С Зоей Михайловной определил квоты семинаров на следующий год. С.П. прав: надо брать испанскую группу и нацеливать ребят и руководителя на латино-американскую литературу. А значит, у нас опять возникает Паша Грушко.

Юра Кимлач восхищался своим шефом Костей Райкиным. Один раз тот, дескать, не поехал на открытие ресторана «Планета Голливуд», где ему был приготовлен дорогой подарок, второй раз махнул на один день за счет Аэрофлота в Америку, чтобы появиться со Стуруа – к дате начала репетиций «Гамлета». Выбывал Стуруа для театра. Юра все это выдает за самосожжение. Обычная жизнь артиста, ничего в этом нет для профессионала неожиданного и суперострого.

Сам Аркадий Райкин, оказывается, встречался с Брежневым три раза. В 39 году, когда тот был в Днепропетровске, потом показался у него на Малой земле, где вместе со своей бригадой прожил чуть ли не месяц. Потом они встретились в Молдавии, где Брежнев работал перед тем, как стать генсеком.

И когда молодой Райкин бросил «Современник» и переехал в Ленинград, где с театром у него не так все хорошо складывалось, – он упросил отца позвонить по телефону Брежневу. Вот так, в 15 минут, и решилось все с новым театром. Теперь сын у дела,

Еще раз вспоминаю «Оперу нищих» Брехта: бандиты на сцене и люди с мобильными телефонами в зале.

13 апреля, четверг. Продиктовал вступительную заметку о Паше Лукьянове для «ЛитРоссии». В этой статейке пузырится давняя моя обида на Юру Роговцова. Нашел место где сводить счеты! Но несправедливая обида держится долго. Юра хочет теперь в аспирантуру. Я, конечно, не унижусь до того, чтобы чинить ему какие-нибудь препятствия. Пойдет наверняка к кому-нибудь из моих недоброжелателей. Другое дело, что это лишь препровождение времени в Москве, ни ученым, ни преподавателем Юра не станет. Слишком уж велика мера собственного эгоизма! Но вот что я написал о Паше. И это все о Юре.

«Представляя читателям еженедельника своего ученика Павла Лукьянова, я хотел бы рассказать другую историю.

Недавно у меня защищал другой, старший, ученик свою прекрасную дипломную работу. В этой дипломной работе был один недостаток: наряду с главами блестящими, с главами-открытиями, были и главы проходные, главы огрехи. Я-то помню, как эти огрехи складывались, – иногда это были студенческие этюды, иногда летние задания. Но, тем не менее, все каким-то образом соединилось и вызрело, приобрело известную условную целостность, которая из-за обилия материала не дотягивала до целостности литературной. И тогда возник конфликт – сокращай. Но ведь профессора тоже конфликтуют с некоторой усталостью: ну, хочешь защищаться целиком, что и неэтично, и тебе невыгодно, – что ж, защищайся… И в результате собственной спесивости мальчик не получил диплом с отличием. А жаль.

Вообще с этим своеобразным студентом у меня в свое время было довольно много возни. Он поступил на заочное отделение, а я брал только на очное. Он попал в отбраковку – я вытащил его из кучи отказов, прочел, взял в свой семинар – заочника на очный семинар – потом перевел на очное отделение, может быть, не совсем имея на то право, потому что он официально – не житель России. Потом, представляя его первую публикацию в один из ежедневников, как-то, может быть, даже не очень деликатно, описал всю эту историю. Но ведь гений – всегда себя чувствует гением. Гений обиделся, кое-что сказал, упрекнул, но и я обиделся! Но я выработал в себе здоровое чувство не обращать внимания на легкие предательства учеников, я бы даже сказал, что это их долг. Внимания не обращаю, но сердце иногда саднит.

Но вернусь к ученику другому, к Павлу Лукьянову, которого я, собственно, и представляю сегодня читателям газеты. Он заочник и учится на втором курсе. Ах, как неясны и зыбки все наши критерии! Так же, как и понимание себя в молодости. Как быстры мы и самонадеянны!

Вот совсем недавно вышла моя книжка. В разделе «Критики о Есине» есть статья Сергея Чупринина, чуть ли не 20-летней давности. Это была огромная статья в «Литературной газете», которую тогда я проглядел мельком, она была, в общем, ЗА, и для меня являлась лишь неким знаком успеха. Зачем же особенно вчитываться! Они пишут про свое, а мы пишем про свое. А вот теперь, после чтения ее через 20 лет, я увидел – сколько там справедливого, и пожалел, что внимательно не прочел, а главное, не пережил сказанное тогда. От многих недостатков, на которые указал Чупринин, я избавился, но сколько же сил ушло на «изобретение велосипеда»!

Так вот, с Пашей Лукьяновым молодым студентом-прозаиком произошла почти точно та же история. Он достался мне после чтения нашего замечательного мастера, педагога и писателя, В.В. Орлова. Орлов колебался. У него во внутренней рецензии были и «плюс» и «минус». Он писал об излишней «залитературенности» мальчика, о том, что подчас его фраза растворяет в себе смысловую информацию автора до полного ее исчезновения. Был и вывод, довольно жесткий: «Автор человек пока излишне литературный».

Но Паша Лукьянов уже до этого год ходил ко мне на семинар. Ходил, как приклеенный, что-то находя в сюжетике наших семинарских диалогов. Он в то время учился на четвертом курсе Бауманского. На моих глазах защитил диплом, поступил в наш Литературный – я ведь тоже «взял его из милости», из-за того, что – а вдруг… И, Боже мой, как я бываю счастлив, когда вижу: Паша перемогает свою литературную образованность, образованность физика. Он мечтает, ему больше незачем заниматься абстрактными построениями, он берет сюжеты из собственной жизни, из происходящего, фантазии, сбывающегося… И в этом смысле показателен его рассказ-репортаж, который несколько вычурно назван. Он действительно не попал ко мне на день рождения, как узнает читатель, но я обычно зову на свой день рождения весь институт и трех-четырех студентов, робеющих и теряющихся в профессорской массе. Но это все вызывает размышления у нашей молодежи. А в данном случае, еще размышления, связанные с технологией новейшего времени, когда обман, жесткость и воровство становятся предметами быта, а не экзотики.

Понимаю теперь, что Паша Лукьянов будет писать дальше. Но это всегда бывает: на каком-то курсе у меня перестает болеть сердце за того или иного студента, я уже начинаю твердо верить в то, что получится. Моя миссия закончена. Я его поставил на рельсы, а дальше доедет сам, только на промежуточных станциях я должен дать отмашку.

С. Есин, ректор Литературного института им. А.М. Горького».

Надо обязательно написать большую статью о моих походах по театрам. Сделать это можно широко, с массой ассоциаций, с портретами членов комиссии и с нашими внутренними борениями. Но для кого? Валя очень помогла мне и вычитала главу «Болезнь» из романа о Ленине. Ошибок в главе тьма. Похоже, она немножко вчиталась в эту работу и сегодня сказала, «хотя нового там ничего нет, но новое – это боль за этого человека». Здесь, конечно, еще и сегодняшний поиск справедливости.

Занимаюсь строительством буфета в гостинице. Цирк селит своих артистов у нас, гостиничный бизнес в институте стал приобретать определенное значение, и нужны новые услуги и затраты. Буфет придется снаряжать, как бар и даже покупать туда бильярд.

14 апреля, пятница. Был мой племянник, полковник. Зарплату ему опять не платят, взял 500 рублей. Его приходы – это и социальный зондаж, и некоторое замаливание моих собственных грехов. Но хорошо, что у меня пока еще есть деньги. Помогаю я ему мало, а дети его все болеют.

Опять новые сложности с арендаторами. Теперь от четырех комнат отказывается «Машимпекс». Здесь есть два варианта: или навязать комнаты Орехову, или продлить общую квартиру ирландок на втором этаже. Я, наверное, пойду по этому пути.

Вечером с Валей ходили в Дом кинематографистов на новый боевик «Восток-Запад». Кино это культовое, поставил тот же режиссер, что и «Индокитай», но на этот раз в его новом фильме наша, «русская» основа. Дело все начинается в 1946 году, когда возвращаются в Россию старые эмигранты, и заканчивается после смерти Сталина. Муж-русский, жена-француженка и сын. Обращает на себя внимание и крайняя лживость картины. Как всегда и бывает у ловких людей, все здесь вроде правда и все здесь ложь. Естественно, КГБ, коммуналка, предательство, новая любовь, отдельные эпизоды, рассчитанные на просвещенного западного зрителя. Есть ложь, внутреннее неудобство и отсюда плохая игра актеров: и Меньшикова, и младшего Бодрова. Кстати, Бодров-старший, живущий уже несколько лет в Канаде и благополучный Рустам Ибрагимбеков – авторы сценария. Что тот, что другой сделали из «художественного антисоветизма» источник заработка. Для целых поколений, которые уже не знают советской жизни, они показали ее превратно. На мой взгляд, это довольно подло. Но, с другой стороны, та же самая интеллигенция по первой команде точно так же лживо и однотонно начала формировать в кино и в литературе видение царского времени. Здесь же, возвращаюсь к «Восток-Запад» и к нашим сценаристам, всегда внутренняя нелюбовь к России и привычные художественно отработанные болевые точки. Я иногда думаю, чего это они так крепко вгрызлись в КГБ, откуда такая уверенность при изображении всех этих сцен? Играющая в картине великую актрису Катрин Денев – какое-то чудовище. Позволь себе так сыграть Доронина, сколько было бы протестующего визга.

После Дома заехали в Институт, съели у Алика в кафе салат и выпили кофе. В это время в кафе играл Козлов. Валя всегда любила козловский простой джаз их молодости. Я так мало делаю что-либо для В.С., порадовался ее радости.

16 апреля, воскресенье. Еще в пятницу в Книжной лавке я купил несколько книг. Среди них «5 лет среди евреев и мидовцев» (sic!) Александра Бовина, книжку Попцова и статьи Вайля о литературе. На даче читал по переменке Бовина и Пруста. Предвкушаю, как в мае пойду вместе с Сокологорской в музей Пруста. Ну, мог ли я мечтать в детстве и юности об этом? Милая Саша Ильф, давшая мне в девятнадцать лет прочесть отсутствующего в библиотеках Пруста. Увлекают оба, но Пруст неожиданно для меня оказался очень политизирован. Вот тебе и чистая литература, под сенью девушек. Не чужд французский, мною так почитаемый классик и напряженно юдофильских мыслей. Как и любого полукровку, это его увлекает, уязвляет, он все время возвращается к теме крови, ищет какие-то свои ответы, как человек культуры, пишет так, потом, как участник племени, по-другому. Дело Дрейфуса, поделившее общество на дрейфусаров и антидрейфусаров, т. е. «патриотов» коснулось, оказывается, всех, и в том числе аристократические салоны, о которых пишет Пруст. Это было, а мы в своей писательской практике чего-то миндальничаем. Писатель не должен бояться современности, даже если эта современность затрагивает и евреев. Даст Бог, не съедят. Пруст пишет, вернее, его герои из высшего общества весьма смело говорят о деле Дрейфуса, и вспоминают первые сезоны русского балета. Самая современная для того времени корочка – Пруст упоминает имена и Нижинского, и Дягилева, и Бакста, почти газета. Что касается Бовина, то надо ему отдать должное: читается он с не меньшим интересом, чем рафинированный французский классик. И сам по себе он человек неглупый, в первую очередь чувствующий себя гражданином России, а уж потом евреем. Уже на 40 странице разрешилась одна загадка, над которой долго бились в 1992 и последующие годы и я, и другие советские писатели. Вот что пишет Бовин, помечая этот раздельчик словечком «кадры»:

«Получаю бумагу от заммининдел Г.Ф. Кунадзе. Рекомендует советником по культуре известного писателя А.Г. Алексина. Отклоняю рекомендацию. Однако она повторяется с добавлением того, что жена рекомендованного превосходно владеет английским языком.

Еще раз возражаю. Пишу о том, что мне нужны не просто «хорошие люди», а именно – специалисты. Прошу больше не поднимать вопрос об Алексине.

Больше не поднимали. Через некоторое время Алексин появился в Израиле, но не как российский дипломат, а как обычный репатриант, «оле хадаш» (новый, значит, олим). В своих интервью он объяснял выезд из России нападками и угрозами со стороны антисемитов». Конец цитаты.

Но каков наш пострел, наш упитанный, со всеми вечно целовавшийся до исступления Толечка. Сколько раз мы давали его по радио, откликались на каждый чих, завалили премиями. изданиями и гонорарами. Угрозы антисемитов! Это говорит любимец советской детворы, сотворивший благостный пряничный образ советского подростка. Это говорит любимец ЦК КПСС и второе лицо в Российском Союзе писателей. Это именно он, жертва русского антисемитизма многим русским писателям мешал своими чудовищными блатными тиражами, оттесняя их на обочину. Милый, слюнявый Толечка!

Оба дня, субботу и воскресенье, копался в огороде, и все же довольно много читал. Как не хочется что-либо писать, читал бы и читал. Но и в земле копался с удовольствием. Редиска выкинула уже два листа.

Рано приехал домой и еще успел сходить на коротенький концерт в Историческом музее. Потянуло меня, в первую очередь вновь отреставрированное здание. Собственно моя ранняя юность прошла в этом доме. Так важно было из наших тесных коммуналок попасть в другой быт, в иные объемы и увидеть частицу жизни, которая для нас как бы и не существовала. Теперь видно, что дистанция между этой несуществовавшей жизнью крохотная. В свое время зря большевики отказались от прошлого. Можно отказаться от настоящего, но от прошлого отказываться нельзя. Оно может создать духовный вакуум в настоящем. Концерт шел в Парадных сенях, с родословным деревом Романовых на потолке. Надо попозже прийти в музей и рассмотреть все это серьезно. Все получилось величественно. Но парадный вход со стороны Красной площади, через который вваливалась молодежь во времена моей юности, пока не открыт. В музее зато уже есть ресторан, салон по продаже сувениров. Публика на концерте сидела немолодая, тем более, что концерт был спонсорский, бесплатный. Исполнялся репертуар, который исчез с радио и телевидения и который поэтому любим и чуть ли не кажется новым: «Ария князя Игоря» из оперы Бородина; ария Шакловитого и сцена гадания Марфы из «Хованщины» Мусоргского; романс «Поле битвы» Гурилева; песня Любаши из «Царской невесты» Римского-Корсакова. Все это из обихода русского превратилось в культурный обиход патриотической части настроения. Пели Нина Слепкова и Анатолий Лошак. Артистам хлопали неимоверно. Но лучше всех была моя старая знакомая Лена Алхимова – «богиня пианизма». В конце концерта, сложив ладони рупором, я выкрикнул: «Браво, богиня!» Лена услышала. Русская музыка действует на меня каким-то оживляющим образом. Хотя русские и вообще слишком много поют о Руси, о страданиях и прочем.

Позвонил Вите Матизену. Он разругал в газете новый фильм Анатолия Гребнева. Этого никто из критиков никогда прежде делать не осмеливался. Покусился на священную корову. Это надо поощрять.

18 апреля, вторник. Провел семинар и провел кафедру, после этого поехал на встречу с писателями Приднестровья и оттуда домой: должны были привезти кухню, которую я заказал еще месяц назад. Обсуждали Сережу Самсонова, пишет он замечательно, как отменно поставлена рука, теперь бы только собственного характера и собственных мыслей.

Иногда мне начинает казаться, что я хожу в Союз к своему другу Пулатову на всякие мероприятия, чтобы поесть бутербродов с замечательной селедкой. Где только милые пулатовские женщины ее покупают и как замечательно чистят и режут. На этой встрече были приднепровские писатели и председатель Верховного Совета республики Приднестровья Григорий Семенович В(?). Он очень толково объяснил причину и начало конфликта и с исторической, и с культурной точки зрения. Молдавия вышла из состава СССР до Беловежских соглашений: Прибалтика и Молдавия. Молдава объявила молдавский язык государственным, ввела латиницу. Таким образом, все Приднестровье стало неграмотным. Надо не забывать, что молдаване-то, кроме Приднестровья, где была автономная республика Молдавия, двадцать лет с 1918 по 1940 были под румынами. То есть почти ассимилировались. Но Г.В. говорил, что молдаване с разных берегов Днестра – это генетически разные молдаване. Левобережные всю жизнь жили с русскими, у них уже российский менталитет. Показали карту. Я сразу смекнул, из-за чего идут такие ожесточенные бои. У Молдавии выхода к морю, практически, нет. Если Приднестровье отсоединится, то метрополии платить придется за каждый килограмм транзитного груза.

В МСПС хорошо найдена форма творческих встреч. Это отдельные выступления во время застолья. Вел все это, как всегда достаточно изящно, Валентин Васильевич Сорокин. Мне пришлось тоже сказать несколько слов. Я говорил о влиянии ненавидимой России и русского языка на культуру стран, когда-то входивших в состав СССР. Они стали свободными от России, но где их литература, кто их теперь знает?

Привезли кухню, вернее, кучу отдельных ящичков, дощечек, полочек, отдельно коробка с фурнитурой и электрооборудованием. Все новые извивы бытовой инженерии меня восхищают, сколько на все это потрачено изощренного человеческого ума, как все толково и изящно. На всякий случай я принялся отодвигать мебель, вычищать мусор под старыми шкафами и полками. Открылась бездна тараканов, несмотря на то, что я веду с ними непрекращающуюся войну много месяцев. Возник некий литературный план – роман «битва с тараканами». Тараканы в сознании, тараканы в собственной жизни. Тараканы живут даже во внутренностях, под крышкой посудомоечной машины.

Поздно звонил Володя Мирнев, приглашал на конференцию по Набокову с докладом Мулярчика. Проговорил и привычный для многих современных писателей тезис об излишнем внимании к Вал. Распутину. Я позволил себе с ним не согласиться. Распутин – выдающийся писатель, а у выдающегося писателя все так просто, что, кажется, может каждый. Во всех подобных писательских разговорах много обычной зависти.