Текст книги "На рубеже веков. Дневник ректора"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 61 страниц)

Сейчас идет трансляция из Думы – югославские события. Вот депутат Астраханкина говорит: «Разговаривая о псевдорусском фашизме, вскормили фашизм американский».

К теме: проезжая мимо американского посольства в театр, увидел: густая толпа, окруженная милицией и ОМОНом. Вся стена, вплоть до четвертого этажа, разукрашена «взрывами» пузырьков с чернилами и пакетов с куриными яйцами. Но какие молодцы: отдельные «взрывы» долетали и до пятого этажа.

Утром говорил с Борей Поюровским. Он, как всегда, довольно театрально рассказывал о последних событиях. Два дня назад у киноконцертного театра «Россия» открывали «звезду Андрея Миронова». Поюровский, с его слов, обзвонил старых товарищей Миронова: Горина, Державина, Ширвиндта. Все поклялись прийти – и вдруг накануне ночью, когда все билеты были распроданы, один за другим все дружно стали отказываться. Я, долго разговаривая с Борей, не мог понять, почему же эти ребята не пришли. «Из зависти, ведь открывают мироновскую «звезду», а не их». Но в рассказе Поюровского был и еще эпизод. На концерт пришла «дружившая и с Мироновой, и с Менакером» Наина Ельцина. Между ней и Поюровским произошел такой разговор: «А состоится ли прием?» – «Прием не состоится, потому что это очень дорого». Наина Иосифовна подзывает какого-то своего человека. «Дайте ему или продиктуйте список приглашенных на мероприятие». Кончилось все, как в сказке. «После окончания концерта, – былинно продолжал Боря, – такой был накрыт стол…» Комментария у меня к этому нет.

29 марта, понедельник.

Утром, как и было назначено, позвонили ребята с Лубянки. По виду они несколько напоминают тех же молодцов: рост, плечи, энергия. Cpaзy же сказали, что если прежние «быки» появятся, то чтобы я давал им их мобильный телефон – они разберутся с ними бесплатно. Подчеркнули, что это какая-то самодеятельность, корни которой растут из нашего коллектива. Сказали также, что обычно бандиты к искусству относятся снисходительно. А деятели искусства – тут мoй собеседник улыбнулся, – чтобы «изучать жизнь», иногда даже дружат с бандитами. Так вот, например, Михаил Александрович Ульянов был дружен с держателем общака Павлом Цирулем… При прощании обменялись карточками. Я читаю: Леонид Александрович, кандидат наук. Одновременно мне посоветовали взять какую-нибудь, в добавление к Лыгареву, серьезную охрану, которая будет заниматься любыми нашими проблемами. Я решил, что это необходимо. По мере того как денег в институте будет все больше, подобные «наезды» участятся.

30 марта, вторник. Маленький материал для «Труда»:

«Конечно, ни о чем другом, как о Сербии (даже о новом для телевидения фильме Альмадовера или переменчивом, как ветер мая, Киселеве), писать невозможно. Но попробую и о Сербии в новом ракурсе: связь телевидения и жизни. Очень, конечно, огорчился, когда по стенам американского посольства шарахнули – это по телевидению – из автомата, а пытались даже из гранатомета. Но вот, проезжая по Садовому кольцу на машине в субботу (это из жизни), не просто обратил внимание на боевые следы чернильниц и яичных пакетов на стенах амбассадии, но и заметил, что некоторые «разрывы» оставили свои следы аж выше четвертого этажа. А нас еще пытаются взять шантажом или бескормицей. О русское «размахнись рука…» ! Из других отечественных наблюдений отмечу плакатик, который в эти же дни появился у нас в институте. «Убей янки в своей душе». Это что, прекратилась любовь народа к «ножкам Буша» и сладкой, как торт, Америке?

Если и прекратилась, то только в жизни. Посмотрите на телевидении Гайдара, Чубайса, Немцова, этих веселых и сытых ребят. Любовь продолжается. Что касается плакатика, то, дабы не множить нелюбовь, я собственноручно его снял. Несмотря ни на что, я все еще являюсь противником смертной казни, даже в душе».

На семинаре обсуждали Рустема Фесака. Но перед этим долго говорили о Сербии, о выступлении москвичей возле посольства. Я постарался всю беседу свести к наблюдательности, к анализу общего наблюдения. Ребята оживились. Один сказал, что 10 % приходили из-за сочувствия к сербам, а 90 % гнала сюда ненависть к американцам. Было много других живых деталей, о которых я уже забыл.

Очень трогательно поступил Рекемчук: он нашел каких-то людей и договорился с ними. Которые могут решить мою проблему с «наездом».

Дома с восхищением читаю роман Олега Стрижака «Мальчик». Чувство зависти к очень высокому полету.

31 марта, среда.

С утра немного занимался Лениным, ночью дочитал «Мальчика» и, конечно, был восхищен самим фактом, что в наше время кто-то подобные вещи делает, а кто-то читает. К 15 часам ездил на юбилей Бондарева в Союз к Пулатову. Подарил от института дорогой квасник, прекрасный адрес и сказал несколько слов, которыми был доволен.

Сегодня приезжала на работу О. В. Я ее не вызывал, но в конце дня она нашла меня и сказала, что наконец и к ней пришли. Она, бедная беременная девочка, открыла дверь в девять часов вечера на слово «телеграмма», произнесенное мужским голосом. С нее попросили 4 тысячи. Во время короткого разговора наверху, на балюстраде (О. В. вытащила меня с защиты дипломов), она все время кружила вокруг того, что если бы мы, все трое, ребятам заплатили, то все было бы хорошо. Даже и такое, будто бы ее, ребята сказали, вот ее одну они готовы вытащить, а троих – без денег трудно. Я сказал: «Ну, пусть тебя вытаскивают – одну! А телефон, который я тебе дал, «бандюкам» передала?» – «Передала». И дал совет, почти приказание: немедленно пиши заявление в милицию. А также попросил ее дать словесный портрет гонца к ней. Это был какой-то новый «тип», а не из тех, что были раньше у нее в кабинете. Закрывая дверь, она сказала, что ничего не будет писать. А потом, когда мы расстались, я нашел Лыгарева и сказал ему: найди О. В., пусть даст словесный портрет и напишет заявление в милицию. Внешние признаки говорят, конечно, не в ее пользу, но я продолжаю ее любить и не хочу верить в то, что эти пахнущие кровью шалости связаны с ее неприязнью к Дмитрию Николаевичу.

1 апреля, четверг.

Утром ездил в общежитие, а в пять часов возил целый автобус ребят из своего семинара на «Сибирского цирюльника» в кинотеатр «Кунцево». Здесь управляется подруга B. C. – Дарико, и, значит, ребята попали в кино бесплатно. Говорить о фильме не хочется, картина сделана по всем правилам американского кино; то есть произведение скорее рассудочное, нежели эмоциональное. Оно не оплодотворено большой идеей, а только конъюнктурой и видимостью красоты. Вдобавок ко всему, и конъюнктура – любить американское – тоже передвинулась в связи с Сербией. В картине воплотились многие комплексы Никиты Сергеевича, в том числе и тоска по своей молодости и юнкерской жизни. Редкостный русский характер играет Ильин, вдруг что-то получилось у дочери самого Михалкова. И Меньшикова, и Джулию Ормонди все время воспринимаешь с некоторой натяжечкой – как здорово они притворяются молодыми! Тем не менее очень много находок, хотя многие из них заставляют вспоминать нечто уже виденное или подобное тому.

В общежитии стало почище. На целый ряд вещей (на новые туалеты, на переоборудованный третий этаж) я смотрю, как на нечто вполне заурядное. А сколько крови и жизни стоило мне все это в свое время! Наши студенты и новый душ на этажах, и теннисные залы воспринимают как что-то вполне заурядное. В одной из комнат студентов-заочников на потолке – сентенция, намалеванная сажей с двумя орфографическими ошибками: «На заочном учится не трудно, но стыдно». И любимая фраза нашего историка А. С. Орлова: «Я это внятно произнес?». Еще одна заочница-первокурсница из Златоуста пристала ко мне, чтобы я ее перевел на очное отделение. Ее аргументация такова: «Я из еврейской семьи, мои родители уезжают в Израиль, а я уезжать не хочу». Моя, значит, задача – нарушая закон, спасать еврейское чадо, которое захочет уехать лишь тогда, когда закончит институт. Но, с одной стороны, я действительно не могу перевести ее на очное отделение, а с другой стороны, во мне жива святая вера, что русский человек должен, ущемляя себя, бросить все и заняться этим еврейским ребенком. Но почему тогда я не взял на первый курс абитуриента, который стоял следующим за контрольной цифрой набора?

Утром же довольно серьезные размышления: ну как же Оленька, взрослая беременная женщина, в 10 часов вечера открывает дверь на слово «телеграмма»? «Мы, дескать, ожидаем смерти бабушки». Но вряд ли в доме у бабушки или окружающих ее в сей скорбный час есть адрес внучки, которая и года еще не живет в новой квартире. Уж скорее телеграмму пошлют родителям, которые живут рядом с дочкой. Я это на всякий случай записываю к тому, что за день или два до этого скромница Олечка рассказывает, что к ней приходили – один неизвестный парень – и тоже требовали делиться. Этому парню она и дала тот телефон ребят из ФСБ, который я ей передал. Какое счастье, что этот телефон я ей дал, для нее и для меня это возможность выйти из игры. «Крыши» между собой разобрались.

2 апреля, пятница.

Кажется, заканчивается эпопея с установкой памятного знака Даниилу Андрееву на флигеле во дворе института. Он здесь учился, и никакого другого места в Москве, где хоть как бы можно было обозначить эту жизнь, нет. Конечно, вся эта затея началась, когда меня не было в институте, – по просьбе С. Б. Джимбинова. Ученый совет дал согласие. Видимо, это сказалось на тексте моего письма в мэрию.

Мэру г. Москвы

Ю. М. Лужкову

Глубокоуважаемый Юрий Михайлович!

Вместе с этим письмом Вы получите еще целую папку бумаг, где наши «творцы», вернее – Ваши творцы, как Вы их любите называть (но, правда, творцы по части литературы, а не по части эстрады и песен), просят, ходатайствуют о разрешении установить памятный знак, посвященный выдающемуся поэту и мыслителю Даниилу Андрееву.

Этот памятный знак предполагается установить во дворе Литинститута (не на фасаде). Конечно, здание нашего института, при желании, можно было бы до второго этажа украсить мемориальными досками и памятными знаками: через эти замечательные дворы и флигели барской усадьбы Яковлевых прошел целый ряд выдающихся деятелей русской культуры. Но так уж трагически стеклось, что Даниилу Андрееву, автору «Розы мира», больше в Москве такой знак поставить негде.

По зрелом размышлении, глубокоуважаемый Юрий Михайлович, я вместе с Ученым советом Литературного института ходатайствую об установлении подобного знака. Тем более что сам литинститутский двор с его маленьким парком в центре Москвы требует подобных литературных уточнений, намеков, «зарубок». У нас во дворе уже стоит памятник родившемуся в нашем доме Герцену. Я не думаю, что деятели великой русской культуры будут конфликтовать между собой.

С глубоким уважением к Вам, к Вашей замечательной деятельности —

Ректор Литературного института, писатель, лауреат премии г. Москвы

Сергей Есин.

Одна милая первокурсница вчера написала мне объяснительную записку о том, почему она не была в институте три дня. «Принимала участие в пикетировании американского посольства по случаю бомбардировки Америкой Югославии». Теперь два «газетных» соображения: «Завтра» напечатала огромный фоторепортаж об этом самом пикетировании – сплошь молодые лица. Здесь какой-то вызов власти и ее телевидению, показывающему во время любых антиправительственных демонстраций только лица стариков. Тем не менее война в Югославии продолжается. Вторая газетная новость – это коллективное письмо в защиту военного журналиста Пасько. Его теперь судят трибуналом за разглашение военной тайны. Уж сколько этих тайн разгласило наше высшее руководство! Среди подписавшихся в защиту Пасько все та же компания: Ковалев, Лихачев, Искандер и Толя Приставкин, которому было некогда заняться моим делом или хотя бы меня успокоить.

3 апреля, суббота.

Ездил в филиал Малого на спектакль по пьесе Э. Скриба и Е. Легуве «Тайны мадридского двора». Зрительный зал был в восторге. Роскошные декорации Э. Стенберга, постановка В. Бейлиса, моего старого знакомого и соседа по гаражу. Роскошные костюмы, грамотная, хотя и несколько холодноватая игра. Спектакль знаменит только одним: видимо, это типичный спектакль императорского Малого театра. Что-то вроде русского спектакля «Комеди Франсез». Ходил вместе с Барбарой и С. П. В антракте нас поили чаем с шоколадом. Интересно, что скажут о спектакле наши прелестные дамы?

4 апреля, воскресенье.

Продолжаю ходить на спектакли комиссии по премии «Москвы». Сегодня – «Мольер» в театре «Вишневый сад» у Вилькина. Это продолжение «костюмной» части театра, где театр – театр, а не сборище бомжей и хулиганов. На этот раз спектакль даже политический. Видимо, и лицемерие, и ханжество так универсальны, что я невольно подставил под термин и нашего Чубайса с лицом постника, и нашего Гайдара с физиономией святоши, и «кудрявого мальчика» Немцова. Все они подходят под то, что актеры делают в спектакле. Даже госпожа Пренель, мать Оргона (О. Широкова), мне чем-то (о покойниках ничего или только хорошее, прости меня Боже) напоминает покойную Г. В. Старовойтову. Та же экстатическая напористость. Вилькин еще очень ловко переориентировал явление королевского офицера в финале в издевательское. Это – просто призыв вспомнить речеобильного и словоумильного Ельцина. Все это прекрасно оформлено и сыграно в темпе.

Вчера вдруг раздался телефонный звонок. Некий «его знакомый Алексей» – это по словам секретаря – сообщил мне… в общем, все та же песня рэкета. Опять намеки на то, что надо делиться и с рекламы, и с обучения. Полное знакомство и с нашими делами, и с нашими планами. Только властное ощущение, что все у нас в полном порядке, хотя бы по этике, а не только по бумагам, придавало мне силы. Самое любопытное, что этот разговор происходил в приемной, полной людей. Я вышел в приемную и взял трубку секретаря, а не поднял свою в кабинете. В это же время шофер Миша при открытой двери в кабинет – он забирал сумку с продуктами (деньги на которые я давал утром Альберту Дмитриевичу) – слышал весь разговор. Перед этим мой референт Сережа пытался несколько раз соединить меня с неким «Алексеем», но номер срывался, и я вышел на третий раз в приемную. Выбор имени для «переговорщика» был довольно симптоматичен. Не Олечка ли так точно все рассчитала? Я в трубку довольно отчетливо и громко сказал, что денег в институте нет и не будет, потому что все у нас идет через кассу. И дальше уже на заводном оре закричал – что хоть стреляйте меня, но я ни с кем не поделюсь, потому что делиться не с чего и нечем. Интересно, конечно, и то, что намек о рекламе возник не случайно. Институтские знали о деньгах, которые были даны, но мало кто знал, что на всю эту сумму была куплена и оприходована, через бухгалтерию, техника. Знала, что в этом месте мы уязвимы, и Олечка.

В таком состоянии я уехал домой. Хорошо, что все, к дню рождения В.С. приготовил еще накануне, осталось расставить и накрыть стол.

5 апреля, понедельник.

Утром довольно удачно написал страничку шестой главы – в роман. Материал чуть-чуть размялся, но пишется тяжело, зато интересно, как под пером формируется и герой и версия времени. В институтском смысле день был тяжелым. Бухгалтерия, а точнее – наша нехрупкая Людочка вовремя не сообщила арендаторам новые реквизиты, и деньги переслали не в тот банк. Удастся ли их теперь из этого банка выбить? Под конец дня звонил из министерства культуры некто Юрий Константинович. Опять речь идет о передаче куска института под музей и исследовательский центр Платонова. Я долго объяснял всю ситуацию, как я ее вижу и как уже не один раз описывал ее в прессе. Но Марии Андреевне Платоновой нужно место директора, а властям за любой счет отсветиться, что они радеют за культуру. Я не стал объяснять, что значение Платонова уже меняется, видимо, он писатель, который останется со своим временем. Бум Платонова был связан еще и с тем, что объективно своим массированно выброшенным в средства массовой информации творчеством он разрушал социализм. Вместе с Баклановым письмо подписала и Наталья Васильевна Корниенко. Особенно активен Бакланов. Так мне сказали собеседники из администрации президента. Но какова Наталья Васильевна, работает в институте и институту же гадит. Почему я эту ученую даму-совместительницу не освободил от работы в прошлом году? Я разнервничался сильнее, чем когда три недели назад мне звонили бандиты. Будем советовать открыть моим оппонентам такой центр в ИМЛИ. Площадей, которые они сдают, у них не меньше, чем у нас. А мы ограничимся памятной аудиторией.

По понедельникам я обычно пишу «рейтинг» – коротенький обзор телевизионных событий для «Труда».

«На политическом ТВ меня просто заворожила фраза «Человек, похожий на Скуратова». Мы все на кого-то похожи. Поэтому не мог, например, представить, что именно президент подписал указ, отстранивший генпрокурора от должности, когда всюду говорится о том, что генпрокурор готов назвать двадцать человек из высшего эшелона власти и управления, связанных с незаконными деньгами в швейцарских банках. Это сделал человек, похожий на президента. Не могу я, например, поверить, что именно руководитель ФСБ искренне обеспокоен безопасностью неких дам, жриц свободной любви, в то время, когда взрывают его собственную общественную приемную и каждый день кого-нибудь да убивают – это тоже человек похожий. Человек, похожий на нашего бывшего министра иностранных дел, распинался в cвoeй любви и ориентированности на Запад в передаче «Итоги». Да и самого Евгения Киселева тоже заменили на человека, похожего на Киселева. У настоящего Киселева хватило бы ума явно не лоббировать точку зрения президента Клинтона, который один в этой неразберихе «подобий» (словечко из ранней лирики Бор. Пастернака) был верен самому себе: ему было наплевать на чужую кровь и чужие страданья».

И последнее впечатление этого дня, от которого я не могу отделаться. Утром из окна машины в арке моста окружной железной дороги я видел несчастную собаку. Ей, видимо, ушибло или отдавило задние лапы. Она куда-то стремилась, держась, как акробат, на двух передних лапах и подняв над землей заднюю половину туловища. Это одна из самых кошмарных сцен, виденных мною в жизни.

6 anpeля, вторник.

Успел сегодня к выносу гроба с телом Феликса Чуева. Такой был добродушный, сильный и спокойный мужик. Кажется: и жил, и писал играючи. Не скрывал, что был сталинистом. Его книжка бесед с В. М. Молотовым стала бестселлером. Здесь покойному Молотову повезло больше, чем с племянником, неким Никоновым, который талантливо поддерживает сильных и постоянно меняет точку зрения. Народа на прощании с Феликсом было много. Ко мне подошла жена В. Ганичева и плача стала мне объяснять, что ничего не знала обо мне и моей жизни, а вот теперь прочла в «НМ» работу B. C…Я растрогался.

Вечером ходили с B. C. в «Дом кино». Такого поразительного столпотворения я не видел со времен начала перестройки. Показывали фильм «Влюбленный Шекспир», получивший 6 «оскаров». Фильм меня разочаровал, обычный голливудский замах. Немножко эпохи. Немножко литературоведения. Немножко сплетен, показали обнаженного Шекспира. Это тебе почище, чем «оральный секс Моники и Клинтона». Через час после начала фильма ушли.

Дома отчаянно поругались из-за непорядка и грязи на кухне, из-за того, когда идти гулять с собакой.

7 апреля, среда.

В «Труде» статья генерал-майора юстиции Юрия Баграева «Большая ложь о саперной лопатке». Я хорошо помню всю эту историю апреля 1989 года, послужившую в известной мере идеологической причиной распада Союза. Пресса озверело писала о том, как русские советские солдаты били саперными лопатками мирное население. «Оккупационные войска…» В центре этой кампании был Анатолий Собчак, ездивший от имени 1-го Съезда народных депутатов СССР расследовать события, мятеж в Грузии и действия армии. Собчак заявил, что армия в этих событиях действовала неоправданно жестко. Генерал рассказывает об истинном количестве погибших в этом происшествии и о «саперных лопатках». Их пустили в ход служащие одного из десантных подразделений – 59 человек – против озверевшей толпы. Приводится соотношение: 187 военнослужащих получили колотые и резаные ранения, а пострадавших среди населения было только 74. В связи с этим я вспомнил историю, рассказанную мне Юрой Изюмовым, в то время зам. гл. редактора «Литгазеты». Он рассказывал, как на снимках эти следы «саперных лопаток» появились после ретуши.

Среда – день защиты дипломов. Но до этого пришлось обедать с корейскими студентами. Это новички, и мне важно, чтобы они прижились. Кое в чем они ориентируются, например, что в литинституте к ним относятся внимательнее, и требуют более прочных знаний. Мне это приятно. Обедали в нашей институтской столовой. Закуска – овощи и мясо, вино и водка, которую пил Pехо, овощи, сок. Основным блюдом было мясо в горшочках. Во время обеда и разговора с ребятами я решил, что их обязательно надо привлекать к занятиям физкультурой. Сами ребята мне очень понравились, здоровые, без комплексов, веселые и открытые. Часто мы говорим «чурки», как это несправедливо.

Защищались наши переводчицы с финского языка и парень из Южной Кореи. Самое невероятное, что он перевел на корейский язык «Врагов» Горького. Оппонировал ему доктор Ким Pеxo, здесь были очень точные замечания, тем более что Рехо билингв. Это, наверное, один из самых первых переводов драматургии Горького непосредственно с русского. Рехо, как сложившуюся, но, правда, ныне разрушающуюся традицию, приводит обычай в Корее переводить Горького с английского или японского. Парень получил «с отличием», тем более что проявил такую немыслимую литературную отвагу.

Вечером ходил смотреть «Трехгрошовую оперу» в «Сатирикон». Мальчики на гардеробе приставали, чтобы все брали бинокли. В зале, как и прошлый раз, было полутемно, на открытой сцене стояли какие-то железные конструкции. Я мрачно пошутил, споткнувшись о приставной стул, пробираясь по залу: «Здесь надо не бинокль, а приборы ночного видения». Начался спектакль с оглушительного грохота, с взрывов петард – все это я не люблю. Но постепенно пристрастие к спектаклю рассеялось. По сути, я не знал пьесы, а она великолепна по своей простоте, по социальности замысла. Две бандитские «семьи», проститутки, вымогатели, гангстеры, полиция. Основные герои Мэкки Нож и Пантера Браун – предводитель гангстеров и полицейский – старинные армейские друзья. «Я, может быть, и не такой красавец, но я опытный грабитель». Один никогда не начинает ограбления, не предупредив другого, а второй – всегда готов выручить первого. Просто ощущение пьесы сегодняшнего дня. Бандиты во фраках так хотят походить на высший свет! Это не актеры, а герои сегодняшнего нашего телевидения: политики и министры, только что сменившие автомат на смокинг и бабочку. «Мы связаны с крупными представителями власти». В зале полно молодых людей чрезвычайной крутизны. Сидят они все на местах, которые по 150 рублей. Ловлю себя на ощущении, будто актеры на сцену выходят из зала. Реплики и реагаж соответственный. Такие же у них и дамы. Прически и повадки у проституток на сцене почти такие же, как у прелестниц из партера. Дамы на сцене говорят лучше, зал косноязычен до умопомрачения.

Мне впервые на сцене понравился Константин Райкин. Он играет очень весело и с немыслимым одесским шармом. «У нас все основано на взаимности». Очень хороша была и Наталья Вдовина, которую я заметил еще в так наскучившем мне «Гамлете». Прекрасная актриса и прекрасный мим. Впрочем, нынче актриса должна быть скорее акробатом.

По ходу спектакля в зал полетела пачка денег. Это оказались стодолларовые бумажки, отпечатанные на цветном ксероксе. «Купюра», упавшая мне на колени, с портретом Франклина, за номером АВ 14882825 L.

8 апреля, четверг.

Сегодня привезли из Литературного музея огромный портрет Горького – авторская копия художника Павла Корина. Каким-то немыслимым образом я сумел этот портрет выпросить. Повесим в актовом зале, на заочном отделении. Обсуждали со столяром Денисом вопрос о рамке. На портрете повреждения, придется вызывать реставратора.

Занимался торговлей – с «Продажей квартир», которые хотят съехать из института, заплатив вместо 500 тыс. рублей лишь 100 тыс. Ах, Паша Финкельбаум! Дочитываю «Мальчика» и начал Эмму Герштейн. Поразительны приводимые ею свидетельства обвинения в антисоветизме Пунина, мужа Ахматовой, Мандельштама и молодого Гумилева. Особенно это выразительно на фоне неистовства Надежды Мандельштам.

Сегодня звонили из издательства, моя старая знакомая Динара Робертовна Кандохсазова, – готовы напечатать, как я понял, все, что у меня есть. У меня впервые возникла мысль о дневниках: если сделать из них гипертекст, то все может получиться. Главное – выкроить время, бытовая жизнь захлестывает меня.

Обдумываю систему охраны в институте.

9 апреля, пятница.

Сначала о писателях.

По утрам я проезжаю на машине по Спиридоновке – бывшей улице Алексея Толстого. От Никитских ворот мимо особняка Рябушинского, особняка Горького, мимо дома, где жил Алексей Толстой, с блестящей полированной мемориальной доской, потом мимо крошечного скверика, в котором сравнительно недавно, ну, может быть лет пять назад, был установлен памятник Блоку.

Сегодня обратил внимание – на низком постаменте черной краской выведено: «Саша», «Катя» и еще какое-то имя. Это вопросы к школе, которая учит писать.

Портрет Горького все же решили повесить на заочке – над входом на лестницу. Денис обещал сделать плотную, гладкую раму. День прошел в разговорах с бухгалтерией. Все приходится перестраивать на новую систему учета: раздельный учет и налогообложение. Бухгалтерия готова выплатить государству лишние налоги, «подписано – и с плеч долой» – нежели думать. Они все напыжились: на нашего аудитора – Аллу Ивановну и Дмитрия Николае-вича, который ее привел. Но ведь совсем недавно Алла Ивановна спасла нам 170 тысяч, на которые мы отремонтировали туалеты в общежитии. Бандитские дела вроде бы пока закончились. У меня уже нет никакого сомнения, что все это – изнутри института, я бы сказал, изнутри хозяйственного корпуса. Я говорю с этими людьми, вижу их, но почему-то зла не имею. Ведь, скорее всего, своего они не добились: и меня пока не убили, и Дмитрия Николаевича не запугали. Конечно, действия могли произойти и покруче, но слишком уж эти господа и дамы засветились, а всей этой истории придан характер гласности.

Продолжаю читать прекрасные мемуары Эммы Герштейн. Здесь каждую страницу надо цитировать.

«О политической стороне дела. О моем положении он думать не хотел. Тогда я наконец заговорила о его поведении на следствии, чего я себе не позволила ни разу при встречах с Надей в Москве. Но перед лицом все увеличивающихся требований Мандельштамов я решила в конце концов поставить точку над «i». Ведь уверенность в друге должна быть взаимной. Осип Эмильевич начал мне объяснять: «Вы же сами понимаете – речь идет о том, что на допросе Мандельштам назвал Эмму Герштейн среди людей, которым он читал эпиграмму на Сталина; сама Герштейн в это время думала, что она почти единственный человек, который эту эпиграмму знает – что я больше никого назвать не мог. Не Ахматову же или Пастернака?..»

Мандельштамы в быту были люди очень эгоистичные, считавшиеся только со своими интересами.

Но какой финал у Герштейн в одной из глав! Мандельштам уже сидел.

«Ранней весной я пошла в Большой зал Консерватории, желая попасть на концерт заграничного гастролера. Билеты были распроданы. Я стояла у входа в надежде купить у кого-нибудь лишний билет. В празднично возбужденной толпе я неожиданно увидела Надю. Она стояла в берете и кожаной куртке. Только немножко похожая на себя. Нельзя было сказать, что она похудела. Нет, она как будто высохла и в таком виде окаменела. Кожа обтягивала ее лицо. Она говорила односложными неправильными фразами. Ее не интересовал заграничный виртуоз. Она хотела послушать музыку, «которую любил Ося». На афише значились его любимые вещи. Я ушла домой, чтобы не конкурировать с Надей в погоне за билетом. Я почувствовала, что если она останется одна, люди не пройдут мимо нее. Сухой блеск ее глаз был нестерпим».

Надо этот кусочек прочесть ребятам на семинаре.

11 апреля, воскресенье.

Ехал на трамвае по улице Вавилова. На пересечении с Профсоюзной новое огромное здание Сбербанка. Какая роскошь! Но это за счет недоданной даровой площади, которую раньше Москва строила для своих жителей.

12 апреля, понедельник.

С каждым разом все труднее писать еженедельные кусочки для «Труда». Исчерпывается все: и злость, и ненависть, и недоумение:

«События в Сербии, так подробно освещаемые нашим ТВ, показали русскому человеку истинное значение целого ряда мифов. Миф об американской демократии и защите прав человека. Все спикеры и министры иностранных дел обеспокоены судьбой трех американских солдат, попавших в югославский плен. Бомбардировки Белграда и Приштины на этом фоне отходят куда-то в сторону. А вопросы, отчего бегут албанцы: от так называемых этнических чисток или от бомбардировок НАТО? – кажутся несущественными. И чем было вызвано, коли оно имело место, противостояние югославских албанцев и сербов? Выяснилось также, что у нашего народа свой счет не только к американцам, но и к англичанам, и французам, и немцам. Здесь тоже рассеялись некоторые мифы. В трамвае за своей спиной я слышал под Пасху разговор двух старух. Они вспоминали войну, «колодцы, которые набивали» телами русских людей, вспоминали трудности, мучения, – память о которых еще не испарилась, и вдруг возник фантастический поворот сюжета: «Ракеты повернут и по Божьей воле полетят обратно в Америку, Германию, Англию и Францию». Все-таки мы воспитаны так, что если у каждого из нас не хватает силы, то за нас мстит провидение.

Что касается телевизионных подробностей, то запомнились две: Жириновский в Бутырской тюрьме, почти уверявший, что в тюрьме спокойней и слаще, чем на воле; и беспрецедентный отпор Примакова высшему должностному лицу России».

Весь день занимался зарплатой и охраной.

13 апреля, вторник.

Утром готовился к семинару. Текстов нет, и я решил сделать лекцию-семинар о письмах. Начал я это с разбора объяснительных записок ребят, опоздавших на семинар, который состоялся неделю назад. «Документ как художественное произведение», – показал, как через документ добиваться цели. Из иллюстраций: поворачивая каждый раз под иным углом – цитировал письма Боткина об Испании, письма Честерфилда, письма Суворова, привел письмо Пушкина к Вульфу. Говорил также о своих письмах к Гайдару и Сидорову об институте.