Текст книги "На рубеже веков. Дневник ректора"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 61 страниц)

Теперь для «Труда»:

«Смешно в эти дни писать о чем бы то ни было на телевидении кроме, как о выборах. Казалось надо признать, что выборы в настоящее время целиком в руках телевидения. Однако личный опыт Жириновского и Явлинского явно демонстрирует мстительный характер средств массовой информации. Пересолили друзья и с прогнозами относительно себя, любимых, и с мельканием на телеэкранах. По-человечески обоих жалко: как они посмотрят завтра в глаза тем людям, которых дурили? Впрочем, это особенность политиков – превращать химические элементы в Божью росу. Что касается конкретных эпизодов дня президентских выборов то лично меня поразил контраст между светской тусовкой на РТР с участием знаменитой поэтессы, читавшей свои политические стихи, и актрисой, вспоминавшей, как в свое время она голосовала за Ельцина в Бискайском заливе во время круиза. Я даже записал ее выраженьица: «болтались» в этом самом заливе и «люди в основном обеспеченные» – это о самих избирателях. Так вот, контрастом к этим бискайским воспоминаниям, дирижируемым неутомимым Молчановым, стал удивительный репортаж из разоренного колхоза «Тихий Дон», показанный по НТВ приблизительно в то же самое время. Телерепортер как бы и не скрывал, что и это демократия. Воистину у одних суп жидок, а у других жемчуг мелок. Ясно также, что бы и сколько бы ни обещали кандидаты в президенты, взять что-либо, чтобы отдать народу, будущий президент сможет, только вернув украденные деньги из-за рубежа или оттеснив олигархов от миски с нефтью, полезными ископаемыми и отобрав у них общенародную собственность».

22 марта, среда. Восстанавливаю день уже в пятницу и, как всегда бывает, вспоминаю самое главное: с заседания по защите дипломов меня сдернула необходимость ехать в Академию художеств и вручить диплом Гатчинского фестиваля Говорухину. Я убил сразу двух зайцев: еще и посмотрел его выставку, которую он развесил в залах. Это пейзажи, кстати, очень неплохо написанные,

Вообще, существует два Говорухина: один – неприятный демагог, который объясняет, как он сделал фильм и как ему мешали, какая у нас страна, который требует к себе внимания. И другой – художник. Я ведь люблю «Ворошиловского стрелка» именно за внутренний, сдержанный пафос. Картины Говорухина оказались, по любимому выражению В. Сорокина, – нежные, пейзажи – горная и центральная часть России.

Но вернусь ко второму «зайцу». И Говорухин, кстати, тоже своей выставкой убивал двух зайцев: к своей избирательной кампании приурочил открытие выставки. Был общий каталог, который мне не достался. Я успел вручить диплом, показал первый том Толстого и пообещал то, что и выполнил на следующий день – перевез сам приз – 90 томов классика в Думу. Удивительно, что Говорухин (это, наверное, действовал тот самый, любимый мною, глубинный) очень обрадовался 90 томам собрания, сказал, что давно об этом мечтал. Я его понимаю – я сам еще с университетских времен хочу иметь это собрание, но, видимо, раньше, чем мне исполнится 65 лет и Сережа Кондратов мне его преподнесет, – мечта не осуществится. А тогда уже некогда будет и читать.

Народу на выставке было – тьма, в том числе и именитого, но практически я обратил внимание только на Примакова, уже несколько малоподвижного. На фуршет, по своему обыкновению, я не остался. Мне это давно неинтересно. Но успел повидать Мишу Державина, который всю жизнь ровен и доброжелателен. Я посчитал: знаю его около 50 лет. С ним рядом стоял его племянник, такой немного чудаковатый парень, актер. Миша сказал, что это сын той самой знаменитой телевизионной «Авдотьи Никитишны». Как сходятся различные куски действительности!

На выставке пробыл 40 минут и вернулся на защиту дипломных работ. Меня эта защита увлекает все больше и больше. Я стараюсь уже просматривать тексты, а не только прослушивать оппонентов. У Железякина оказалось очень интересное стихотворение – «Маргинал», которым я завтра, наверное, воспользуюсь на другой защите, и проза, хотя и несколько манерная, но искренняя. Обратил внимание на него еще и потому, что парень заканчивает второй институт, по первому образованию он – военный физрук. Может быть, уговорю его поработать год-два у нас, или помогать Тычинину, или в охране. В институте надо своих держать как можно дольше.

23 марта, четверг. Уже сам ничего не успеваю для себя сделать, Мне бы часов 4–5, чтобы доделать главу о Троцком, которого я отчетливо себе представляю. Но вынужден все время читать то документы, то студентов. Сегодня, к защите переводчиков, с утра в библиотеке читал Медведева. Огромный, как и у Юры Роговцова, интересный, но без внутреннего отбора, без умения взять на себя ответственность, диплом. Это стихи и кусок романа Чарльза Буковского. Отчетливо представляю, что потянут на диплом с отличием, но переведено все значительно хуже, чем в «Глаголе», да и предисловие самого Кирилла Медведева предстает с некоторыми заимствованиями из Саши Шаталова. Скорее, больше понравились стихи. В прозе Медведев не справился с бесконечными соитиями, с описаниями любовных и половых актов, со всем тем, где русская литература начинает стыдиться себя. Нам это очень несвойственно. Сам по себе русский язык, который держит наш изощренный мат, – не держит в своем пространстве нецеломудренных описаний, где физиология должна бы сливаться с духом, физиология для нашего языка невыразительна и неинтересна. Здесь достаточно чеховского высказывания: «и он стал целовать ее лицо, плечи, грудь».

Я довольно удачно 15 минут проговорил на защите, потому что надо было дать знать кафедре, что переводчики – это не только как бы их собственное решение. Здесь должен быть уровень всего института, а не вежливый уровень оппонентов. Моя заинтересованность Кириллом была связана еще и с той немыслимой силой, с которой его отец внедрял мальчика к нам в институт после второго (кажется) курса МГУ, и с кучей мелких провинностей, среди которых главной была дисциплина и неявка на лекции, что характерно было для Кирилла до 5 курса. Мне отмщение. Аз воздам.

В самом конце защиты очень интересно выступил Сергей Петрович Толкачев и Барбара Кархофф. У С.П. были свои маленькие счеты с Верой Соловьевой, да и я сам отлично понимаю, в чем там дело. Они многие, эти мальчики и девочки, попробовав зарубежных харчей, начинают звонить в институт с просьбой остаться на лишних 2–4 месяца. Но я всегда понимал, что за одними студентами, уезжающими в командировку в Германию, идут следующие. Вере в свое время отказали. Естественно, приехав в Москву, она перестала здороваться с Толкачевым.

Все это, может быть, и мелочно. Но это лишь повод для того, чтобы внимательно посмотреть работу. А посмотрели – около 50 стилистических ошибок, много претензий, разные авторы переведены, как один (это мои выводы, я также просмотрел листы). Барбара обратила внимание на незнание целого ряда языковых немецких реалий. Отсюда – довольно крупные ошибки в немецкой части перевода, Мне потом Барбара сказала, что произошла встреча двух культур. Они, немцы, на своих защитах стремятся как можно больше сказать замечаний – а мы похвалить. Я постараюсь эту часть немецкой культуры перенять.

26 марта, воскресенье. Весь день читал семинарские работы, доделывал главу о Троцком, гулял с собакой, а вечером «взасос» начал смотреть процедуру избрания Путина. Собственно говоря, то, что я пишу сейчас, это добавление к рейтингу. Я его переписывать не буду, а от себя добавлю: как все это выглядело низко, как невероятно самоуверен Явлинский. Без малейшего чувства стыда переходит со стороны на сторону Жириновский. Что-то приговаривает глупый купидон Немцов. Но всех переигрывает гладкий и розовый Кириенко. Как он похож на Явлинского! Это ведь целый человеческий подход, – жить и паразитировать на разговоре! Всем кандидатам кто-то и что-то мешает, и никто всерьез не говорит о нищих и обездоленных людях, о том, что на обед детям часто заваривают отруби, о том, что пустеет земля и стоят заводы.

27 марта, понедельник. День театра. Вечером гремит «Золотая маска» в Малом. Говорят, что разгневанный Табаков покинул высокое собрание: что-то ему недодали. Но в воскресенье он звонил мне, мы очень мило поговорили о былом и его репертуаре. Особенность Лелика заключается в том, что его звонок что-то означает, – он просил, чтобы на два дня в общежитии поселили 40 человек Татарского молодежного театра – это гастроли проездом в Минск.

Я понимаю, сколько идет разговоров, как часто я не разрешаю житье даже собственным студентам с их безобразием, но здесь дело общекультурное, и, что бы ни происходило, это общекультурное российское пространство надо держать.

Выборы Путина состоялись, и сегодня я поймал себя на мысли, что воспринял это как данность, к которой надо приноравливаться и рассматривать на протяжении многих ближайших лет.

К телевизору совершенно не тянет. Но поздно вечером я с удовольствием слушал рассуждения Говорухина о Высоцком и театре на Таганке. Тут же ему помогал Любимов: интересна в нем, ну, как всегда, претензия, что советская власть ему чего-то не давала делать.

К 6 часам поехал на юбилей театра Сиренко. Они ставили «Кровавую свадьбу» Лорки. Меня всегда раздражала драматургия Лорки, поэтическая взвинченность и многозначительность. Садился на место и слушал первые диалоги с мыслью: ну, как бы все это вытерпеть и не заснуть. А потом все увлекло, возвысило, и 1 час 20 мин. прошли как одно мгновение. Сильно, мощно, духовно возвышенно, не знаю, как насчет испанцев, но в русле молодости, любви, воспоминаний, все было полно и совершенно. Я сказал бы: спектакль на чистом сливочном масле. Грандиозно сыграла мать – Светлана Мизери. И сколько таких не востребованных в России актрис!

В театр с собой брал Барбару и Сергея Петровича с матерью. Мать Сергея рассказала об ужасах провинциальной жизни. Она духовно очень сильная женщина. Но фантастически скромно, и я бы даже сказал бедно одета. У меня сердце обливается, кровью, когда я вижу людей в возрасте, которые живут неадекватно наработанному для общества и государства.

28 марта, вторник. Дневник писать надо, несмотря ни на какую усталость ежедневно. Даже отдиктованные на следующий день странички выглядят неживыми. Он требует вставок, добавлений и прояснения мыслей. И каждый день своей темы.

Традиционный день семинаров. Обсуждал Андрея Коротеева с его безукоризненной по стилю, но еще не имеющей собственного дыхания прозой. Вот появится ли оно, это неизвестно. Анне Кузнецовой все это нравится, но здесь общность глубинной душевной недостаточности. Проза – это еще и собственный характер, и настоящий ум. Проза Андрея почти дотягивает. Но это «почти» может никогда, как и бывает в искусстве, не возникнуть.

Тем не менее, семинары – это отдых. В присутствии бухгалтеров Кости и Ирины Николаевны имел перед семинаром изматывающий разговор с Шапиро по реструктуризации его долга. Еще до этого Володя Харлов спросил меня, не стал ли и я окончательно антисемитом. Становлюсь. Шапиро должен нам 100 тысяч. Пока он выигрывает что-то тысяч восемнадцать на долге «Агроторга». Я поставил ему довольно жесткие условия. Хотя, конечно, он хитрит и делает все, чтобы бессчетно заплатить как можно меньше. У меня возникает мысль о коммерческой мести.

Вечер. Смотрел по ТВ, как наша элита властно ластится к Путину. Этот, конечно, не устоит. Пока на сегодняшнем вручении каких-то трендов какой-то главный конструктор, имя которого я не расслышал, но имя которого обязательно найду и впишу, уже назвал Путина «Владимиром Красное солнышко». Неплохо. Все жду появления Марка Захарова. На НТВ Киселев злобно начинает кампанию оппозиции против нового президента. И, как всегда, ничего хорошего по поводу советского времени. Киселева я понимаю, он защищает только свои немыслимые доходы. Доходы всегда защищаются убежденно.

Прочел статью в «Труде» о немыслимых привилегиях для Ельцина-пенсионера. Это цена Путина за президентство. Он, конечно, не сдает своих, но это то, против чего я всегда буду протестовать. Здесь заведомая возможность нарушать должностным лицом закон. А почему под этот закон попадает жена и дочь? Здесь дорожка к ненаказуемой почти легальной коррупции. Уже появилась газетная заметка, что правша Путин тем не менее носит наручные часы на правой руке. Тут же сообщается, что наша элита тоже часы принялась носить на правой.

Поздно вечером звонил Вартанов. В редакции «не понимают» мою заметку. Что же здесь понимать, когда она написана с мыслью о переделе собственности. Здесь я не боюсь крови. Если собственность, которая принадлежала мне, попала бы в управление и приносила бы общий доход, на который жили бы медицина и образование, это одно. А она – просто украдена, вывезена за рубеж, и на этот доход живут какие-то темные люди, притворяющиеся порядочными. Собственно здесь два момента моего несогласия с властью.

29 марта, среда. Утром ездил на суд Миши Науменко. Это на Зоологической улице. Адвокаты говорят, что ему дадут лишь условно. В деле уже отсутствует пачка динамита, на револьвере и пакетике с героином никак не могут найти его собственных отпечатков пальцев. Ганна, мать Миши, рассказала, как этот самый героин и взрывчатку искали: сначала люди все это нашли в тех именно местах, в которые положили, а потом в комнату ввели телевизионщиков и собаку, которая все это должна была отыскать, а телевизионщики зафиксировать. Миша очень неуравновешенный парень, тюрьма не лучшим образом на него повлияла. В камере находилось до 70 человек. Спали валетом в три смены. Был разговор о суде и адвокатах. Милые адвокатессы ездят на «мерседесах». О суде не пишу. Вот с чего надо начинать всю реформу. Суд и медицина – вот что по-настоящему страшно. В нашей поликлинике нет гинеколога и нет рентгена. Суд отложили почти на месяц. Судья не хочет вести дело при съехавшихся с разных сторон корреспондентах, которые хотят поглядеть на сатаниста.

Читаю в «Иностранке» перевод Игоря Болычева Готфрида Бенна, его документальные эссе о жизни. И прекрасно переведено, и текст изумительный. Этот знаменитый писатель в 1933 году в Германии, когда оттуда уехали все прогрессивные писатели, остался. Для нашего времени это очень значительно, как некий исторический пример. «Художник – духовно утонченная личность, по природе своей аполитичная и настроенная против войны, – попадает в водоворот истории и как-то вынужден с ним бороться. Как быть? Определенного ответа на этот вопрос нет у художника ни для самого, ни для окружающих; его положение зыбко, неопределенно или – говоря одним словом, которое мне лично очень не нравится – трагично. Вот, скажем, заметки Гете о войне и сражениях, в которых ему доводилось участвовать, согреты настоящей теплотой: но это его личные впечатления, и он не мог предвидеть, какие гибельные перспективы открываются перед его потомками».

Бенн очень хорошо пишет о демократических песнях и о том, что либеральные декларации ничего не решают в истории. В истории все определяет только воля и решимость.

В Думе голосование по поводу законности первого указа Путина о неприкосновенности бывшего президента. «За» около 130 голосов, против – необходимых для того, чтобы подать в Конституционный суд, – 250. Либералы и Кириенко, так много говорившие об отмене депутатской неприкосновенности, здесь – за привилегии бывшему президенту. Пресса с радостью сообщает о том, что коммунисты потеряли контроль над Думой.

Я кожей чувствую, как мы возвращаемся в старое сталинско-советское время. Этого я не боюсь. Но время это будет без мелкого, но кровавого произвола.

30 марта, четверг. Неинтересная суетливая тусовка весь день. Приезжал Витя Симакин и Женя Луганский, у всех свои дела, потом бумаги. Жуткий обвалившийся на Тверском фасад, угроза, что могут возникнуть неприятности со столовой из-за новейших порядков, мысли о том, как надо делить новую премию, потом ученый совет. Перед советом Владимир Федорович Огнев – председатель Международного Литературного фонда, с которым всегда борются патриоты, вручал шесть стипендий нашим студентам и слушателям ВЛК. Спасибо. Это всеобщая страсть как-то примкнуть к регулярно действующему институту и процессу. Шесть этих стипендий ничего не решают, но создают приобщенность к общему делу.

Был Володя Бондаренко. Вызревает еще один сын, его надо устроить. Привез вырезки из газет с сочинениями ребенка, буду смотреть. Как всегда, привез и свою газету «День литературы». Этот номер посвящен Володе Личутину, его 60-летию, редакция (как дилетанты, а как не филологи) его очень любит за слово, которое мне кажется довольно искусственным. В газете приветственный стишок Ст. Куняева. Цитирую конец: «Слегка похож на домового, он у таежного огня, ворчливо, нудно и сурово перевоспитывал меня. Кричали гуси на болоте, и голос филина сквозь снег пророчил нашему Володе богатство, славу, долгий век…. У нас есть Сегень и Распутин, у нас есть Есин и Крупин, но вспомнишь – есть еще Личутин, и ахнешь – «ай да сукин сын!»

По утрам я все еще немного работаю над Лениным, подчитываю рукопись, думаю о том, как ее собрать, как расставить главы.

3 апреля, понедельник. Сначала занимался опозданиями студентов, с премиями коллективу, выколачиванием денег из ДИССа – фирмы-арендатора, всеобщим воровством, всеобщей хитростью, желанием обмануть, во что бы то ни стало бюджетное учреждение, выхватить свое.

Вечером поехал представлять нашего студента Сашу Коровкина, его пьесу «Король и капуста». Вишневская куда-то укатила и попросила меня заменить ее в этом представлении. А это значит – прочитать пьесу, обдумать ее, сидеть все время на нервах – ведь надо что-то сказать зрителям, найти интонацию.

Пьеса коммерческая, средняя, как и все пьесы сегодня, – плоская, однотонная, автор заранее знает – как посмешить и развлечь публику. Знает немудреные ходы, щекочет под мышками и в паху. «Народ ведь платит, смеяться хочет он» Такая ушлость молодых драматургов меня просто восхищает. Их уже целая плеяда. Сам Саша, очень милый и фактурный парень, перед этим зашел ко мне в институт, рассказал о себе. Он восемь лет работает у Дорониной, потом принялся писать. В каждом его слове и движении чувствуется энергия и воля, направленные на одно: пробиться! Большой, уверенный в себе, сытый парень. Отчасти я согласен с ним – старики неадекватны, не чувствуют иногда целого, не увязывают в узел разрозненные эпизоды.

Спектакль шел на Трубной, в театре Рейхельгауза, в рамках некой молодежной антрепризы. Я вышел на сцену, что-то говорил о носорогах, которых не молодых буйволов, и сел на место с надеждой, что все-таки пьеса понравится. Публика, внутренне нетребовательная, знала, на что пришла. Я уже давно заметил, что современные бурные аплодисменты быстро и без сожаления заканчиваются. Так исступленно, с неистовством начинаются и немедленно, как слезы ребенка, высыхают. Будто, кроме каких-то несильных впечатлений, публике нужна еще и физическая разрядка.

Принимали, повторяю, неплохо, но, чувствовалось, глубинного удовлетворения не было. Форсируемый, вызываемый грубостью смех очень принижает человека. Ушел со второго действия, хотя есть во мне некое постоянное детское стремление узнать, чем дело закончится. Самое обидное, что в эти самые часы в Консерватории шел большой концерт Ирины Константиновны Архиповой, посвященный ее 75-летию. И на этот концерт у меня был билет. А может быть, Инна Люциановна просто наколола меня, а сама отправилась в консерваторию?

«Короля и капусту» никак не сравнишь с горьковским «На дне» у В. Беликовича на Юго-Западе. Я был там в пятницу вместе с В.С. Знакомая пьеса и по сценографии, и по смыслу сверкнула своей современной огранкой. Будто выдутый прекрасным стеклодувом спектакль. В театре так важны мощь, социальный темперамент. Я думаю, зритель с большим удовольствием платит даже за неприятные, но искренние впечатления, если они крепко держатся за его нутро, нежели за поверхностный трагизм и смехачество.

Все воскресенье и субботу занимался хозяйством. Купил картошки, свеклы, сделал двухлитровую банку корейской моркови; прочитал вещи к семинару, закончил чтение Готфрида Бенна. Художественная, в том числе и иностранная, литература не читается совершенно, и совершенно перестала интересовать политика. Волнует только фасад институтского флигеля на Тверском, он обваливается со стороны театра имени Пушкина. Но за один только проект реставрации берут 300 тысяч рублей.

Горьковская пьеса «На дне» – пьеса знаковая для сегодняшней русской жизни. Но в начале века интеллигенция опрощалась, изучала это самое дно, сегодня с полным знанием сама ведет репортаж со дна жизни.

4 апреля, вторник. Утром семинар – короткие рассказы Чуркина и две повести Паши Быкова. У Паши в повести все те же «проблемы связанные с его половой жизнью» (это Ксения), а у Вадика – несгибаемый столп его чистоты и озаренности жизнью. Какой удивительно чистый и морально устойчивый мальчик. Я каждый раз удивляюсь чистоте и ясности наших ребят. Это при современном телевидении и примерах взрослых.

Вечером планировался некий перфоманс в Доме Кино по поводу Гатчинского фестивали. Составили план, напечатали календарь, подготовили пригласительные билеты. Одной из картин, которую предполагалось показать, была анимация Александра Петрова «Старик и море» Но тут случилось неожиданное: в США картине дали «Оскара», и весь наш вечер стали пристраиваться к петровским работам. Прощай, моя задумка пошире рассказать о Гатчинском фестивале, показать наших институтских бардов. Все это пришлось сокращать, так же как и сократить мое собственное выступление. Зал был набит битком, как в былые дни во время показа чего-нибудь зарубежно-скандального. Две картины, которые показали перед Петровым, – неравноценные. Еще ничего Ульяна Шилкина со своим небольшим фильмом, сделанным по рассказу Пелевина, но как выдержит публика «Чистый понедельник» другой ВГИКовской дебютантки? Картина очень безвкусная. Но девочку кто-то толкает. Действие рассказа Бунина перенесено в наши дни. Отвратительная и слюнявая жизнь новых русских. Смотришь – и задаешь вопросы: а откуда у тебя, молодечка, такое манто, а у тебя, молодец, такой уютный «мерседес»?

Моя в Доме Кино речь была короткой и информативной. Хлопали, скорее, потому, что я довольно быстро ушел со сцены, нежели оттого, что я говорил хорошо. В Доме Кино, я чувствую, меня, как и всех, с их точки зрения удачливых, людей карьеры, не любят. Но в одном я был хорош: в черном костюме и в черной косоворотке. Под русского боевика.

Потом в институте был еще вечер неугомонного Толи Дьяченко. Я успел и на это мероприятие. На этот раз на его музыку и стихи Цветаевой пели романсы солисты Большого театра. Удовольствие довольно изысканное, но народу маловато, а Дьяченко все же слишком много. Выглядело это приблизительно так: «Стихи Марины Цветаевой, музыка Анатолия Дьяченко» или «Стихи Федора Тютчева музыка Анатолия Дьяченко» О, эта страсть провинциала завоевать сразу весь мир. Ему бы родиться в девятнадцатом веке и стать универсальным деятелем украинской культуры. Леонардо да Винчи Подола в Киеве! Мне кажется, на характер Дьяченко сказалось то, как мы буквально вытащили его диссертацию.

Дописал Ленина, и стало пусто. Но сил браться за него еще раз, чистить и шлифовать нет. Скинуть бы рукопись в издательство!

5 апреля, среда. В три часа дня началась кафедра у Смирнова. Он в общем ведет дело очень неплохо. Обсуждали главу диссертации Марутиной и Леши Иванова. Выступал Паша Панкратов. Я давно обратил внимание на него еще по рецензированию дипломных работ. Но наибольшее впечатление на меня произвел следующий эпизод. Когда в середине заседания вошел Александр Иванович, то никто из сидящих молодых мужчин и дам не дернулся (а в этом случае можно было «дернуться» и дамам), чтобы уступить ему место. Любопытен был Борис Леонов, которого я всегда держал просто за остроумного человека в своем анализе литературной действительности. Владимир Павлович пытался вывести на авансцену Корниенко с ее отчетом о научной работе и сборником по Платоновской конференции, в которой участвовали все наши. Но на меня это не произвело впечатления, здесь еще неизвестно – кому все это выгодно. А вообще эта часть жизни уже пройдена и отрублена. Я никогда не забуду – сколько не самого доброго принесла мне эта дама. Но, слава Богу, она выглядит ничего и чувствует себя получше, В конце заседания я высказал довольно ехидное соображение, что кафедре пора бы взять некий отпуск, и чуть отставить, на пару лет, литературу русского зарубежья. Заканчивается век, именем которого названа кафедра, пора подводить итоги, убирать из курсов случайное, формулировать учебные и литературные уравнения. Пора по-настоящему наладить текучку. На институтском сленге так обозначается один из основных предметов – современная текущая литература. Я говорил о том, что мы сосредоточились в текучке не на литературном процессе, а на отдельных модных вещах, говорил, что надо координировать текущую литературу с кафедрой творчества: последняя всегда готова залатать те дыры, которые оставит после себя кафедра Смирнова. Все закончилось очень мирно. Потом праздновали решение ВАКа – присуждение кандидатских званий. Песни над Бронной из раскрытого окна носились часов до девяти.

К семи я поехал в Театр Олега Табакова, смотрел «На дне». Это уже третий спектакль по этой теме. Здесь играют «первачи»: сам Табаков, Фоменко, которого я постоянно вижу у Альберта Дмитриевича в кафе «форте», Безруков, Германова. Сюжет показался мне концептуально слабее, чем у Беликовича, хотя и поставил его великий Шапиро. Вход был привычный. Ряды кресел на сцене как бы повторяли ряды кресел и нумерацию зала – и те и другие – на дне… У каждого большого актера была своя выходная ария. Такое ощущение, что, играя, Табаков все время вспоминал знаменитого Грибова.

6 апреля, четверг. В Москву приехала Ирена Сокологорская и Рено Фабр. За обедом у нас в ресторане они рассказывали о забастовке у них в университете. Все та же проблема, как и у нас, условно назовем ее национально-демократическая. Милые выходцы из Северной Африки, пользуясь правом на «бесплатное образование», хотели бы учиться по десять и двадцать лет. Ах, как хорош милый и ухоженный Париж! Все, как и у нас: работать на стройке, в мясном магазине, как наш Раджабов, толкаться на рынке, но не на пыльной и каменистой родине. Французский вариант – учиться и убирать мусор по демпинговым ценам, воровать и торговать наркотиками. Какие-то французские проблемы с регистрацией, и отсюда – конфликт. В Париже целая кампания в поддержку Чечни. Мы, русские, понимаем как все несправедливо! На Чечню всем, конечно, наплевать, но русских, как значительных и сильных, очень не любят.

Стригся у татарина Игоря в парикмахерской на Ломоносовском. Я писал о нем раньше и писал о его удивительной для меня страсти к литературе. Я поражаюсь этим парнем, сколько он уже прочел, всерьез готовясь к поступлению в институт. Начал расспрашивать меня во время стрижки о «Повелителе мух». Я тут же вспомнил, что на недавнем госэкзамене переводчиков по английской словесности наша пятикурсница завалилась на том, что не читала этого романа. А им за пять лет надо было прочесть и рассказать всего тринадцать основных произведений английской современной литературы.

7 апреля, пятница. Вчера вечером отодвинул дверцы книжного шкафа в коридоре – и просто ахнул, сколько у меня прекрасных, непрочитанных или полузабытых книг. С любовью их перебирал и тут же вгрызся в Пруста, в нечитанный том «Содома и Гоморры». Целый час читал книгу и утром и сразу же заметил, что совершенно по-другому понимаю и книгу, и замысел автора, нежели двадцать лет назад. Насколько книга емче и богаче телевизора.

Тем не менее вечером влез в четвертую серию фильма о Ельцине. Больше всего меня раздражает сытое и самонадеянное лицо «молодого реформатора» Гайдара. Но и в них во всех: в Немцове, в Гайдаре, в Чубайсе – столько ненавистной правоты. Сколько же лет собираются они сидеть в первом ряду партера, управляя народом. Много показывали Чечни и путча, в том числе и расстрел Белого дома. По-прежнему здесь очень много неясного, большинство выступающих врут и история никогда не узнает правды, потому что она очень ничтожна, ирреальна и мелка для настоящей истории. Не верю я в любовь Ельцина к демократии, это властность кулака, чтобы его кулачиха ходила в трусиках по Парижу, которых ни у кого из деревенских баб больше нет. Никто никогда не поверит в эти истинные мелкие причины. Была пролита кровь, и расстрелян парламент из-за мельчайших личных побуждений. Из-за шелкового белья жен и любовниц, из-за дурацких буржуазных вилл во Флориде, из-за нелепых кирпичных «замков» в Подмосковье. Немцов рассказывает, как в самолете из Чечни они пили – не забыл – водку «Юрий Долгорукий».

На работе занимался открытием буфета в общежитии, потом ходил в детский театр «Волшебная лампа» на спектакль по «Капитанской дочке». Это на Сретенском бульваре. Маленький зал на 50 мест. Работают молодые актеры и куклы. Произвело это все на меня неизгладимое впечатление. Я никогда и не думал, что можно так в театре показать метель, встречу Гринева и Пугачева и многое прочего. Что, казалось бы лишь достояние прозы. Спектакль этот делал Владимир Штейн и художник Марина Грибанова. Сам Владимир Штейн в кресле-каталке, не ходит. Видимо – это семья. Очень трогательно художница вывозит на довольно неуютной каталке в зал своего мужа.

Гринева, и молодого и старого, играет прелестный молодой – ему лишь 26 лет – актер Аркадий Капатов. Здесь надо играть и с куклами, и выходить, как непосредственный актер. Как сказал режиссер, мальчик этот из актерской семьи, заканчивал горьковское театральное училище. Самый незабываемый образ спектакля – это Белогорская крепость. Она представлена в образе молодой женщины-актрисы со шляпой в виде пушки и с коромыслом, на котором как бы подвешены солдаты-инвалиды. Это надо увидеть. Во время метели «крепость» закрывается кисейным платком, а когда приходит Пугачев, накрывается черной шалью. Здесь также много всяких «добавок», например, переписка Вольтера и Екатерины. Конечно, для того чтобы адекватно воспринимать все аллюзии, надо много знать, почти все об этой эпохе, и тогда все и поймешь, а этим дети не располагают, но кто знает, в каком именно месте спектакля для ребенка может произойти «зацепление». Где с восторгом сойдется свое и предложенное художником? Каким образом развивался в этом возрасте я сам? А экскурсия в третьем или в четвертом классе в Третьяковку, которую проводила мать Марика Раца? И ребенку, и взрослому надо все говорить без поблажек, по возможности объясняя все, что только можно.