Текст книги "На рубеже веков. Дневник ректора"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 61 страниц)

В самом низу тоннеля в погребальной камере, прислоненной к одной стене, так что можно подойти и провести пальцем по спящим иероглифам, находится огромный гроб, высеченный из гранита. Гроб пуст, потому что прах истлел, а драгоценные предметы и золото были похищены захороненная грабителями вскоре после. Лаз, по которому они попали в тоннель, заделан кирпичом. «Навел», наверное, не боящийся мщенья богов какой-нибудь из неубитых строителей или кто-нибудь из охраны. Подкоп, видимо, велся издалека, но расчет был оглушительно верным – подземный лаз, как иголка в вену, попал точно в тоннель. Можно пофантазировать по поводу ужаса и алчности грабителей.

И все-таки самое удивительное не это. Посередине тоннеля, как раз перед входом в погребальную камеру, подсвеченные электричеством мерцают две исполненных гениальным художником фрески. На них стоят в ряд молодые женщины в шелковых одеждах и высоких прическах. Их лица тонки и прекрасны, как прекрасна их молодость, которая не стареет вот уже почти полторы тысячи лет. Конечно, фрески на левой стороне Нила, напротив Луксорского храма, тоже очень хороши своей определенностью и яркостью синих фоновых красок, но что-то они померкли у меня в воспоминаниях пред этой тайной вечно грустной молодости.

Вечером в гостинице нас кормили цзяоцзы – пельменями с различной начинкой, кажется, это сианьское спецалите. Премен было двадцать или двадцать пять: пельмени с креветками, пельмени с говядиной, пельмени с капустой и свининой, какие-то сладкие пельмени, все это нежное, сочное, в тонюсенькой шкурке, пельмени с курятиной были выполнены в виде цыплят. Существует около 170 сортов этих пельменей.

Вещи упакованы, завтра утром мы улетаем в Пекин, а послезавтра в Москву. Запретный город – жилище императоров, я, кажется, не увижу и в этот раз.

25 сентября, пятница. Пекин.

Запретный город я увидел, но это меня даже расстроило. Исполнение сокровенных желаний опасно и приводит к потере интереса к жизни. Мы прилетели из Сианя довольно рано и без особых осложнений. Я еще раз подивился порядку в пассажирских потоках и пропускной способности на китайских авиалиниях. Не успели мы подойти к багажному отделению, как наши чемоданы уже поползли по ленте транспортера. Город, естественно, забит пробками, и протиснуться до нашей гостиницы было не так легко. Снова огромные здания министерства культуры, Всекитайской ассоциации женщин, министерства иностранных дел. Но ощущение, что дух подлинного Китая так и не дался мне, на этот раз подступало все сильнее. Понять и постигнуть мы можем собственную жизнь, а во всех остальных случаях лишь наши личные формулы, с которыми, если мы чувствуем их внутренний артистизм, мы соглашаемся, а если нет, то говорим о неудаче познания. Но и собственная жизнь – лишь приснившийся сон. Разве не вчера, проезжая через площадь Тяньаньмынь, я почти отводил глаза – было страшно, а вдруг что-то произойдет. Тогда, тридцать лет назад, когда я летел во Вьетнам через Китай, в Пекине лежал снег и шла культурная революция. Какие там памятники истории и культуры! Привезли в посольство, свалили, а на следующий день отвезли на аэродром. Уже существовало главное впечатление от страны, которое подтвердилось и сейчас, так сказать, на земном уровне – я имею в виду поездку на машине из Сианя на Запад. Тогда на подлете к Пекину я посмотрел через иллюминатор за борт. Внизу были скаты зеленых холмов. Потрясло, что все эти скаты от макушки до подножья представляли земледельческие террасы, перемежаемые квадратами построек – земля на всех ее мыслимых уровнях была заселена. Если говорить коротко, то Лю, который еще недавно что-то темнил, когда в день прилета я говорил ему о Запретном городе, вдруг сам предложил не гипотетическую прогулку по городу в субботу до авиарейса, когда такая прогулка практически не могла бы состояться, а посвятить этому ближайшие часы, только сложив вещи в гостинице, не селясь пока в ней. Возможно, дело было в расчетном часе, который начинается во всех гостиницах с 12 дня, и он экономил на нас народные деньги.

До экскурсии мы, побросав распухшие чемоданы – целую адидасовскую сумку у меня занимают купленные лекарства, – пошли обедать. Час принятия пищи – святое для служивого китайца. Я помню, как, уезжая из Ханчжоу в шесть часов утра, милая сопровождавшая нас девушка Вэн повела нас на завтрак. Какую же полную тарелку жареной свинины, яичницы, кусков ветчины и всякой прочей не дамской, а плотной мужской снеди она себе навалила. На обед мы пошли в специализированный по пекинской утке ресторан. Все оказалось здесь по технологии из моего путеводителя. Легкая закуска, которая мне уже перестала нравиться – потянуло на своенину; после повар принес коричневую от жара утку – ее заливают через надрез на грудке соевым соусом и томят в специальной печи – и прямо на глазах эдаким большим косачем принялся ее строгать на мелкие соблазнительные кусочки. Из целой утки получается тарелка строганины, остатки не без мяса костей пойдут на коллективный бульон. В своей записной книжке я набросал фразу, которую цитирую: «Что там расслабленная игра Ростроповича, как ворон прилетающего на каждое российское несчастье, я видел, как в китайском ресторане повар нарезает утку по-пекински!»

И Тяньаньмынь, и сам Запретный город впечатляют, конечно, своими размерами. Меня лично поражает в этом ансамбле, что задуман он был правителями почти шестьсот лет назад целиком и сразу. Ансамбль зимнего дворца, Эрмитажа с его театром да вдобавок с Летним садом и лежащим напротив Михайловским замком – но сразу, не как плод сложившихся обстоятельств и желаний вереницы царей, а как некая разовая задумка. Передать и описать впечатление невозможно. А для меня все это еще и не лишено внутреннего человеческого содержания, потому что помню настольную книгу моей юности – мемуары Пу И, последнего императора Китая. Имена императрицы Ци Си и наложниц для меня не пустой звук. Утверждают, что главная идея дворца китайских императоров – заставить человека почувствовать себя песчинкой в бесконечных дворах между роскошными павильонами. Мне кажется, наоборот: императоры думали о своем величии, о реальном ощущении себя здесь, в центре Вселенной, в центре многих окружающих одну другой сфер. И первая из них была дворец. Господи, что же испытывал в реальности человек, молча, со свитой за спиной, переходящий из одного павильона в другой? Все чудеса дворца описывать не стану, это уже сделали за меня типографы, где искусство фотографа и типографское искусство заслоняют порой реальный предмет и его масштаб, тем более что я, отчаянно торгуясь, купил здесь альбом и хорошо помню фильм Бертолуччи – лучше не скажешь. Осмотреть дворец можно лишь за несколько дней. Даже официальная экскурсия разбивается на двое суток, сначала осматривается западная сторона, а потом восточная. Поразили огромные вызолоченные чаны, расставленные возле почти всех павильонов. Они для воды – это средневековая и дальнейших веков мера пожарной безопасности. А мы всегда протестуем против пожарного инспектора. В тронном зале я сразу узнал трон, на котором сидел маленький император из фильма Бертолуччи и где он спрятал свой шарик.

Китай навсегда останется для меня недосягаемым для познания. Всегда гордящийся тем, что я русский, впервые поймал себя на мысли, что хотел бы быть китайцем. В этом случае какой-то «китайский», непознаваемый остаток от мною здесь виденного оказался бы понятым. Что же это за цивилизация, способная после себя оставлять памятники, подобные гробнице какой-то коварной и беспощадной императрицы Цянь Лин, наверное, это жена Гаоцзуна. Это я опять возвращаюсь к виденному мною в провинциальном Китае. В комплекс этой гробницы, которая, кстати, кажется, еще не раскопана, хотя об этом говорил еще Го Можо, президент Китайской академии наук, входит огромная гора, на которую идет пешеходная тропа – это голова императрицы, шея – аллея каменных скульптур километра в два-три, две башни на двух соседних горах, расположенные как бы на одном уровне – это соски императрицы, а дальше на необозримое пространство простираются ее живот, ноги, и где-то покоится ее лоно. Уверен, что у китайцев для всего перечисленного есть свои определенные географические пункты или пунктики. Все это производит удивительное ощущение масштабов и простора, слияния с природой и ее силами. Рядом с этой величественной гробницей, состоящей из одних только символов. Невольно приходит мысль: природу не переплюнешь, китайцев не превзойдешь.

1 октября, четверг.

Еще 26 сентября, в субботу, поздно вечером возвратился в Москву. Поездка была тяжелая, в Пекине нагруженный самолет стоял два часа, в Новосибирске во время остановки из самолета не выпускали. Все делается для удобства не пассажиров, а сотрудников. Интересно, такая ли ситуация складывалась с рейсами в Париж, Франкфурт, Мадрид – огромное количество туристов и невероятное количество рейсов в Европу – как и рейсов в Москву. В Пекине определенно лишние часы на загрузке связаны с какими-то, скорее всего, левыми грузами – ведь самолет огромный, способный поднимать танки. Чтобы закончить эту тему, вспомню и другой эпизод. На следующий день, 27-го в воскресенье, в Шереметьево, когда сестра Таня улетала вместе с Татьяной Алексеевной в Париж и у них был перевес стоимостью в 240 долларов, то регистраторша, ничуть не стесняясь, взяла без квитанции с них 100 долларов и на багажных квитках написала «норма». А потом мы фантазируем, отчего бьются самолеты – от перегрузки. И размышляем, отчего наш «Аэрофлот» находится в таком прорыве. Да он разоряется по кусочку своими сотрудниками.

Сразу же по приезде узнал, что Таня и Татьяна Алексеевна продали отцовскую квартиру на Ленинском и навсегда уезжают во Францию. Стоит квартира 80 тысяч долларов, деньги они сумели сразу переправить на новую отчизну. Продали и дачу. К чувству некоторого недоумения: да как они смогут без родины, примешивается и сиротское чувство: я теперь один, и сердце дрожит. Но, в общем, обе мои родные девушки выбрали чужие удобства вместо своих родных трудностей. Бедный поседевший и сломавшийся в лагерях папа! Помню, как он просидел в приемной ректора университета Лумумбы десять часов, чтобы Таньку взяли туда. А Танька не успела институт закончить, как, наверное, все же по любви, с кошачьей грацией, но слоновьим упорством вышла за француза. Именно это, кажется, сделали, поставив целью, все девочки из ее группы. Зятя у меня зовут Марк.

Провожая ее в Шереметьево, я плакал: свидимся ли еще когда-либо? Мне от моей родни осталась целая квартира мебели с пианино, посуда, какие-то хозяйственные вещи и мой собственный гараж, который был оформлен на Татьяну Алексеевну. Все это, включая пианино, я перевожу в институт, теперь будем обставлять общежитие и институтскую гостиницу.

И еще две для меня значительные новости: вышла (и уже привезен тираж) книга В.К. Харченко и появился журнал «Юность» с первой главой моего Ленина. Сейчас очень занят следующей главой – Шушенским. Опять читаю недочитанное и поражаюсь упорным и ясным ленинским письмом.

Книга В.К. Харченко называется: «Писатель Сергей Есин: язык и стиль».

Все эти дни на фоне падения доллара и формирования нового правительства занимался хозяйством: надо ремонтировать крышу, сорванную новым ураганом на общежитии, и перестраивать читальный зал.

Владимира Константиновича Егорова назначили министром культуры. Это уже второй ректор ходит в министрах. Сегодня, встреченный мною Гусев сказал: «Следующим станешь ты». Фигушки.

2 октября, пятница.

Утром перевезли в институт пианино. Постепенно я начинаю осознавать, какое все-таки счастье, что Харченко написала обо мне книгу. Здесь огромное количество примеров для преподавателей и ученых. При всеобщей лености через эту книгу я скорее войду в научный оборот. Как замечательно ей удалось прочесть все, понять выгоду заниматься мною и понять меня. Она удивительным образом, ни капельки не льстя, умудрилась сказать обо мне то, что я сам трезво думаю о себе. Последнее я никому не говорю, потому что не поверят. Но я действительно чувствую в себе совпадение художника и ученого.

Вечером по телевидению известие: ушел в отставку Александр Асмолов – заместитель министра образования, который курировал среднюю школу. Предлогом для ухода он избрал приход в министерство «красного» министра высшего образования Филиппова. На самом деле, как я понимаю, это немыслимая боязнь независимого человека, нового министра, который довольно быстро может понять, что господин Асмолов своим «вариативным» образованием погубил русскую школу. Сегодня в интервью для журнала «VIP» я говорил, что гуманитарное образование, которое с помощью Асмолова в средней школе почти забыто, готовит из молодежи граждан, пробуждает чувство патриотизма. Асмолов тот человек, при котором наша школа стала учиться по учебникам Сороса. Вечером Сванидзе вцепился в это либеральное наваждение, пытаясь доказать на его примере откат страны от либерализма.

Получаю первые отзывы о своем Ленине: Самид сказал, что, как при чтении «Улиса», чувствуется значительность, но читать дальше нельзя, утомляет. Я-то, держащий в голове весь замысел, надеюсь на силу и читабельность «промежуточных» глав.

4 октября, воскресенье.

На даче в Обнинске привел все в порядок к зиме. Деревья, посаженные мною почти двадцать лет назад, в этом году не принесли урожая, в лучшем случае с десяток яблок, по-настоящему их надо выламывать, выкорчевывать и менять. Но безумно жалко. В связи с этим вспоминаю эпизод почти шестидесятилетней давности, сорок первый год. Мы в эвакуации в деревне, на родине мамы, и как, теперь понимаю, деревня плохо к эвакуированным, хотя и к своим, относилась: не было что поесть и зимой не было чем топить. Отчетливо помню, как мама в крутой мороз сама ездила на лошади с санями в лесничество за дровами. Она, крестьянка, рассказывала, что больше всего боялась, как бы лошадь не распряглась. А потом она от нужды и холода вспомнила, что у ее деда, бабушкиного отца, был единственный в деревне кирпичный дом и при нем сад, тяжелый, яблоневый. Дом, естественно, эвакуированной жене военнослужащего не отдали, живи в избе, а вот сад спилить разрешили. Чтобы не делиться с нею, единственной наследницей, ничем. Тогда же меня пронзила жалость по отношению к этим старым деревьям. Ну, как же, зачем, они так долго росли и так много видели. Деревья, как собаки и лошади, должны в покое доживать свой век, даже если они не в силах приносить пользу.

Прочел интересную повесть Лены Нестериной, которую она представляет как дипломную работу. Все в порядке и с художественными средствами, и со вкусом, и с наивностью писателя, хороши и местами очень точные мужские образы. Меня только волнует сам факт: поиск вшей. Женщинам-писательницам близок крутой натурализм. Возможно, здесь я что-то недопонимаю. Но для меня важно не то, что мы называем новым или устаревшим, а само, как раньше говорили, «непечатное».

По дороге с дачи домой купил десять литров подсолнечного масла и 25 килограммов картошки. В магазинах довольно пусто. Интересная особенность: западный маргарин процентов на двадцать стоит дороже нашего сливочного масла. У всех ощущение тревоги и голода. Мое поколение надвигающийся голод чувствует нутром.

В стране и в Москве идут выступления народа. Народ в открытую говорит о Ельцине как о камне на дороге.

7 октября, среда.

Вроде бы не хотел идти на работу, а заняться чтением и писанием пятой главы, но внезапно подумал: я не приеду, а все решат, что я со своим дружком Зюгановым где-нибудь на акции. Приехал на службу, копался с компьютером, подписывал кассовые книги. Я заметил, бухгалтерия почти специально дает мне подписывать кассовые ордера через два-три месяца после факта выплаты. Вся подозреваемая мною беда в наличке. Но наличка – это большая экономия средств, с нее почти всегда наш контрагент не платит налогов, а значит, мы даем ему денег на одну треть или в половину меньше. Выработал план: на каждого арендатора, на каждый вид деятельности заведу отдельный учет. В конечном счете, я хочу знать, сколько мы тратим на бензин и на машину. Пока наша кассир Светлана Михайловна, с которой мы разбирались с кассовыми документами, сказала, что шофер берет денег из кассы очень много и что наша бухгалтерша Ольга к нему благоволит.

Днем и вечером ТВ показывало – смотрел на работе – демонстрации. Они производят очень впечатляющий вид. Главный лозунг – «Ельцина в отставку». Народ, развращенный демократической демагогией, думает, что президента так же легко, как его выбрали, можно и отправить в отставку. Есть лозунги с требованием отдать Ельцина под суд. Отличительная черта этих выступлений – большое количество молодежи. И вторая особенность телевизионного показа: просто чувствуется, как телевидение хотело бы какого-нибудь инцидента, а еще лучше, как и в 93-м, какой-нибудь крови.

В конце телевизионного дня выступил старый ельцинский прихлебатель Олег Сысуев и сказал приблизительно такое: президент внимательно рассматривал текущие события и обратил внимание, что еще большое количество народа не вышло на манифестацию, а поэтому, дескать, он твердо решил ради этих не вышедших, а значит поддерживающих его граждан, оставаться на своем посту до 2000 года. Какая стыдоба!

Вечером остался и наконец-то посетил наш институтский театр «Теория неба». К моему удивлению, авангардная пьеса оказалась очень интересно поставленной. Впервые я воспринимал не пьесу слово за словом, а пьесу, скорее, как музыку, улавливал контуры, а уже потом доходил до смысла. Вся пьеса пронизана библейскими ассоциациями. Мне лично очень понравилось, а сидевший рядом со мной Алексей не понял в ней ничего. Ему только нравились герои с париками из цветной фольги. Ему бы скорее отвезти меня домой, погулять с собакой – и по своим девицам.

8 октября, четверг.

Открылась наша институтская конференция с пушкинскими словами в названии «Язык как материал словесности». Открывая, прочел полную цитату из нашего классика и, как всегда, поразился его прозорливости. В одной этой цитате и исторический путь языка, и путь его развития в будущем. В 1825 г. Пушкин опубликовал статью «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова», в которой писал: «Как материал словесности язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного, но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей».

Конференцию мы посвятили 75-летию со дня рождения Александра Ивановича Горшкова. Глядя на него, я думаю, что может быть, старость и не так страшна. Сколько светлого ума, сколько бодрости. В своем вступительном слове я остановился и на его жизненном пути.

Уровень конференции оказался чрезвычайно высок.

9 октября, пятница.

Утром пришел телерейтинг, который я написал для «Труда» в понедельник. То, что Анри Суренович Вартанов, который мне его заказывает и всегда редактирует, обрезал в моем фрагменте все, что связано с грязным участием НТВ в избирательной кампании президента, это понятно, он сам написал статью почти о том. Я могу понять и другую редактуру, но как они все оберегают доброе имя Швыдкого! Я чувствую, что, критикуя любое лицо еврейской национальности даже по самой, верхней принципиальнейшей планке, я невольно в их глазах становлюсь шовинистом. В этом рейтинге я хохотал над соображением Инина о долларе. Деятелю искусства в первую очередь надо защитить этот последний. Это его больше всего взволновало: куда денется мой долларишко.

Утро провел на конференции, которую, между прочим, я просидел всю от начала до конца. Я все время думал о небольшом приеме, которым должен был завершить все действие. К счастью, оказалась на месте пятилитровая бутылка «Смирновской водки», которую мне подарила Бобылева после своих госэкзаменов. Спасибо тебе, девочка, за твою бутылку, которую так лихо распили ведущие русисты страны. Был еще ящик сухого вина «Маркиз де Круи», который привез Илья Шапиро, и упаковка минералки, оставшаяся от тестирования. В этом отношении мой кабинет напоминает склад – телевизоры, магнитофоны, упаковки вина, стопки бумаги, компьютеры, принтеры и т. д. Я так боюсь, чтобы кто-нибудь это имущество не растащил. Еще несколько дней назад, глядя на зарешеченные окна кабинета проректора, я подумал: а не пора ли все эти решетки снимать? По нынешним меркам старые компьютеры и телевизоры уже не ценность. Но тут вчера с кафедры иностранных языков украли два магнитофона и срезали новый телефон. Это притом, что внизу у нас охранник.

10 октября, суббота.

С утра льет дождь, на дачу не поехал, хотя очень хотелось посетить Сопово, убрать, подышать воздухом на этой братниной фазенде. Все время вспоминаю своих родных. Во время утренней уборки позвонила Инна Макарова. С обычной своей детской прагматичной наивностью она вспомнила, что я познакомил на презентации ее книги в Доме кино с Владимиром Егоровым, и теперь спрашивает, как бы к министру подобраться. У Наташи Бондарчук есть какие-то проекты, связанные с Пушкиным, и какие-то проекты, связанные с ее дачным поселком в Одинцово. Для этого министр и нужен. Ну и шустрость. Я посоветовал пока к Егорову не обращаться, министр, дескать, только входит в должность, и ставить перед ним частные, свои личные вопросы просто нетактично. Приехавшая после диализа B.C. напомнила мне один свой телефонный разговор с Инной. Когда-то В. С., по настоянию Дубасова и Швыдкого, звонила ей с просьбой устроить кого-то из швыдковских родственников или его самого к Михаилу Перельману, ее мужу, на лечение. И вежливый откат, который за этим последовал. Швыдкой тогда еще не был заместителем министра. Отказ сопровождался сентенцией: «Конечно, деятелям культуры нужно помогать». Кстати, во всех публикациях, которыми сейчас полны наши газеты относительно Егорова, всех смущает, что Егоров был когда-то главным редактором журнала «Молодой коммунист». Журнал стоял на либеральных позициях. Все делают ударение на слове «коммунист». Никого не смущает, что Отто Лацис был редактором «Коммуниста». Выписываю одно из специфических высказываний. Это мнение Льва Разгона в «Коммерсанте». «Бьюсь об заклад, – пишет Разгон, – что это имя мало кому известно. От такого министра ничего хорошего в области культуры ждать не приходится. Министр культуры сам в первую очередь должен быть человеком высокой культуры, иметь обширные представления в области искусства. А Егоров в лучшем случае будет заниматься сельскими библиотеками. Впрочем, и на том спасибо. Но в состав кабинета Егоров вписывается идеально: когда я смотрю на министров правительства Примакова, мне кажется, что я помолодел на двадцать лет». Главный недостаток Егорова – что он из правительства Примакова, который в свою очередь назначил вице-премьером коммуниста Маслюкова.

11 октября, воскресенье.

Все-таки побывал в Сопове. Леша со своим приятелем Сережей очистили там весь участок. Полюбовался на работу Олега, который, как и всегда, специалист и художник. Сколько бы это ни стоило, пусть уж лучше дачу доделывает он. Удастся ли мне этой дачей воспользоваться и в ней пожить, но получается очень красиво.

На обратном пути, пока Леша вел машину, читал повесть Саши Родионова. Все это, конечно, очень интересно и оригинально, но местами его язык переходит в какую-то невнятицу с оттенком одессизмов.

12 октября, понедельник.

Утром написал письмо Илье Шапиро относительно снижения арендной платы и ездил в общежитие. Часть площади будем забирать в институт обратно. Выгоднее иметь собственный учебный бизнес, чем общаться с людьми торговыми.

Для «Труда»:

«Люди моего возраста давно уже поняли всю бесполезность политической возни на телеэкране и следят исключительно за нравственными поворотами ведущих телегероев. И в этом смысле прошедшая неделя принесла нам одно невероятное событие: Евгений Киселев наконец-то сдал Ельцина! Бессмысленно задавать вопросы, каким образом этот талантливый аналитик раньше не видел того, что видели менее образованные люди из оппозиции. Нетактично напоминать Киселеву и какую-то роскошную машину, подаренную последнему за великолепно проведенную в пользу немолодого президента кампанию. Сегодня он говорит о двух процентах опрошенных, которые проголосовали бы за нынешнего президента, если выборы состоялись бы в последнее воскресенье. А как, фигурально выражаясь, талантливо выкручивал нам руки перед выборами: «Голосуй, а то проиграешь!» Интересно, что есть определенный сорт людей, которые всегда работают без проигрыша. Сегодня кличка у них – политический телеобозреватель.

Другое примечательное событие – это первый день второго пятилетия на канале НТВ. День был отмечен прекрасным фильмом «Последние дни Френка Мухи» с великолепным актером Денисом Хоппером. Действие фильма происходит в среде мафиози и порнографов. Видимо, актуально».

13 октября, вторник.

День семинаров. Я начинаю страшиться своих мальчиков и до сих пор удивляюсь, почему они слушают меня с таким вниманием. Боже мой, как прекрасно, почти гениально стартуют. Сегодня утром на I курсе обсуждали Пака. Это свое собственное русское точное слово. Упорное стереоскопическое видение и собственный норов в прозе. А в четверг на «взрослом» семинаре обсудили дипломную работу Саши Родионова. Здесь все чрезвычайно значительно и объемно. И опять собственный, еще не виденный в литературе стиль и изображение. Единственное, что меня смущает, это «штучный» характер Сашиной прозы. Местами с грузинского акцента он переходит просто на неграмотную одесскую речь. Но как незлобива и воздушна его проза! Вдобавок ко всему с привкусом эпоса. Смущает меня также «обожествление» практически разбойников, не очень славной показана парикмахерская – русские женщины.

Во время семинара пришел Мартынов: звонила B.C. и сказала, что ей плохо. Чего я только не передумал, пока на машине ехал по Ленинскому проспекту: как страшно остаться, одному. Несмотря ни на что, подумал я, никогда я не мечтал о лучшей жене и не хотел бы сменить мою жену на другую. Без B.C. я не выживу.

Сегодня та же меня пронзила мысль, что, в сущности, мне жалко Ельцина. Не было, наверное, на земле человека, которого так мучила бы и эксплуатировала собственная семья.

16 октября, пятница.

Вчера прошел ученый совет, голосовали на должность – всего 38 человек. Ни одного голоса против не получила даже Мариэтта Омаровна. Это, вероятно, свидетельствует о климате в институте. Вечером тоже «приятное событие»: Строева, чью переменчивую и подхалимскую натуру я чувствовал всегда, с трибуны Федерального собрания практически обвинили в подхалимстве и угодничестве властям. Сам ведь из области «старых большевиков», но как я не люблю этих псевдосоветских мужичков, у которых одна только идеология: себе! и только один прием: обмануть ближнего и сподличать.

Ездил в министерство, отвозил дело З.М. Кочетковой на присвоение ей звания доцента. В министерстве довольно грустно – денег уже второй месяц не платят. Впрочем, в отделе, где присваиваются звания, деньги и не нужны, они смело могут открыть конфетную лавку. В книжной лавке за 18 рублей купил книгу о Михаиле Кузмине, о которой я уже слышал ранее, и повидался с Татьяной Павловной Митиль, которая, оказывается, не против, чтобы мы открыли какую-либо новую при институте специальность. В конце дня ввязался в суету вокруг покупки нового ксерокса для заочного отделения. Вот так день и прошел. Заходил еще к С.П. в отдел, поболтал там с каким-то гитисовским аспирантом Андреем. Интересно.

Нервничаю от проделок Алексея, который подвирает и исчезает, заставляя волноваться. Обычное человеческое, много придумывающее в своем воображении, волнение. В эти минуты прекрасно читается дурацкая книга Чернобровкина, которую он мне подарил. Таланта у него не прибавилось, но то, что он был отличником, чувствуется – все свои прибамбасы он расставляет филологически точно. Есть даже фразы, есть некоторое ощущение стиля, но нет ни стиля, ни текста. Один голо-коммерческий книжный базар. И темы-то выбраны конъюнктурно-убойные: вор в законе, воровство, драки, восточные единоборства, телевизионная порнуха, переведенная в словесный ряд, много сношений с женщинами – это Саша пишет холодно, как закоренелый онанист, но довольно верно, словно был и женщиной, и мужчиной, и этим самым лагерным пидером. Есть строки, посвященные мне и кое-кому еще из нашего института. Памятуя, что ничего доброго от учеников ждать нельзя, я с удовольствием перепечатываю эти, как Сашеньке кажется, инвективы: «Она сидела в компании молодых пропойц в свитерах или с цветастыми косынками на шее – местечковой богемы. Лишь один был в костюме и при галстуке, правда, в таком разноцветно-ярком, будто одолжил его у светофора. Потом я узнал, что это уездный гений, писатель Есик. Он занимал в Союзе писателей кресло, с которого раздавалась материальная помощь. Там, видимо, и были истоки его гениальности. Деньги злы, и раздают их козлы… Есик написал несколько, как я называю, «чукчанских» романов – что вижу, о том и пишу. А видит только себя, любимого. Его опусы можно объединить в один – расширенную автобиографию и назвать «Сага о Есике». Я считаю, что писатель начинается там, где заканчивается автобиография».

Второй отрывочек касается другого ректора. Видимо, Саша особенно не любит именно их.

«Носил он фельетоновскую фамилию Сидоров, звали его Евгений Юрьевич. Наверное, из-за фамилии мужик он был толковый, сговорчивый. Он успел переболеть романтизмом своей профессии, понял, что честным путем ничего в жизни не добьется… Обычно у мусоров обмен такой – он мне… – в рот, а я ему… – в жопу. Сидоров предложил сыграть почти на равных. Я беру на себя несколько его тухляков, а он договаривается с судьей на минимальный срок».

17 октября, суббота.

Навалилась какая-то неимоверная усталость, весь день провел в постели, почитывая работы студентов. Они все меня радуют: и Юра Роговцев, давший мне «Песнь акына» – очень интересные наблюдения, и Коля Эдельман с его повестью – произведением виртуозным по исполнению. Глядя на своих учеников, я думаю: неужели это я? И вынужден согласиться: не без моей помощи, по крайней мере это, как и у меня, усложненная, тугая и не очень глупая проза.