Текст книги "На рубеже веков. Дневник ректора"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 61 страниц)

Я дал себе на эстетические переживания лимит времени в два часа, потому что твердо решил побывать на приеме, устраиваемом Лебедем. Мысль у меня была такая: во-первых, нельзя, чтобы подумали, что я сума переметная и дружу сегодня с Лебедем, а завтра с Путиным. А во-вторых, всегда в глубине у меня соображения об институте, надо, чтобы любая власть его и ценила, и любила. Но, наверное, я приехал в Дом союзов зря. В половине десятого концерт уже закончился, и в фойе оставались только приглашенные на банкет люди. Тут же я встретил Валеру, с которым летал в Красноярск, Володю Полушина. Они оба, кажется, из администрации губернатора. Рядом с ними стояла и писательская команда: Володя Еременко, редактор «Литроссии», Арсений Ларионов, Валентин Сорокин и Петр Лукич Проскурин. Чуть поговорили, тут же мимо нас ледяной глыбой, затянутый в смокинг, с бабочкой на мощной шее, проскользнул губернатор со свитой, и все повалили вослед. Охрана у входа в банкетный зал тщательно все фиксировала и проверяла билеты. К моему удивлению, мы, как в старое время сказали бы – «группа писателей», замешкались и оказались в самом конце стола. Мы пили и ели, какие-то ребята – «на двадцать человек охраны одна бутылка водки и два бутерброда» – уносили от нас то блюдо с колбасой, то тарелки, рюмки и бутылки, говорили о чем-то своем, но я цепко заметил, что и ни у кого не было попытки перевести хотя бы Петра Лукича в заздравный губернаторский угол. Вот как интересно получается. Все совершенно самостоятельны. Всем никто не нужен, но все время апеллируют к писателю как к гаранту интеллектуального суверенитета, а вот когда писатель появляется, прихорашивается и сердце у него трепещет: вспомнили! – о нем забывают, и он пирует в лучшем случае с охраной, которая старается вырвать из-под него блюдо с полукопченой колбасой.

12 ноября, пятница. Это обычный кошмар конца года. Мое расписание: в половине двенадцатого встреча с китайской делегацией, в три переговоры с Ильей Шапиро по поводу неуплаты аренды, в пять приедет Сережа Шолохов с интервью для своей новой литературной передачи. Ой, как я не люблю говорить о литературе. Я за ней по-настоящему не слежу, мало ее читаю и не люблю строить из себя в этой области знатока. Обо всем этом писать грустно.

На переговоры взял как поддержку и свидетелей Людмилу Михайловну, Сергея Петровича, Сережу Лыгорева и Костю из бухгалтерии. Первое, что сделал Илья, увидев столь обширную делегацию, накричал на Костю, который неверно сделал бухгалтерскую сверку. Илья Геннадьевич принадлежит к типу наших арендаторов, которые все время начинают вспоминать кризис 17 августа, как будто бы институт жил и живет вне этого кризиса и должен помогать винному торговцу. И очень при этом гордится, что гасит все счета за телефонные переговоры, тем самым как бы включаясь в весь процесс высшего образования. Одна цифра, произнесенная им, вызывает уважение – 700 тысяч долларов, которые он выплатил институту с начала аренды. Но лучше бы их выплатило государство. Включив в арендную плату стоимость электричества и всех коммунальных услуг, в том числе и уборку мусора, мы тем самым кредитуем ведомство Ильи Геннадьевича.

Все грустно и мерзко. В Чечне идет полномасштабная война, делают до 100 боевых вылетов. Но все же мне кажется, здесь и с чеченской стороны не очень чисто. Я вспоминаю этих старых женщин перед телекамерой, которые поддерживали Дудаева и Мосхадова. Нужна железная работа, привычка к труду, а не привычка к несчастьям.

B. C., кажется, за ее книгу «Болезнь» дают государственную стипендию. Это, по-моему, для нее единственный проблеск за последние времена.

14 ноября, воскресенье. Выходные провел на даче. Топил баню, такое ощущение, что вернулись времена пяти-шестилетней давности, когда физически мне все было легко. Вечером позвонил Анри Суренович Вартанов, пришлось срочно садиться за «впечатления» для «Труда». Впечатления составились после двух часов просмотров с кнопки на кнопку.

«Как-нибудь обязательно поговорим о «битве компроматов», которую так не любят наши политики. Но обратили ли вы внимание, что есть ряд лиц, к которым никакой компромат вроде бы и не приклеивается? Во-первых, это, конечно, люди, далекие от денег, от собственности, а во-вторых, это люди особого нравственного склада. В этой связи хотелось бы напомнить о воскресном интервью Павла Павловича Бородина, начальника хозяйственного управления президента, которое он дал на шестом канале Станиславу Кучеру. Очень талантливо Павел Павлович довел до всеобщего сведения, что он очень честный, очень порядочный, очень знающий и очень энергичный руководитель. Был и еще ряд «очень». Мы даже узнали, какая у него зарплата – третья по величине в стране. Банкиры и прочие здесь не в счет. Банкиры не живут в одном подъезде с президентом. Обо всем другом, сокровенном, несмотря на крайнюю заинтересованность и иезуитский напор интервьюера, интервьюируемый так ничего и не сказал. Проявил здесь просто выдающиеся способности. Кое-что, на мой взгляд, правда, выдала телекамера, которая иногда, особенно на крупных планах, работает с убийственной беспощад-ностью.

Из телепотрясений – несколько эпизодов, которые можно поставить в ряд. Показали, как перед камерой заложнику отстреливали палец. Сначала один, а потом другой. Потом показали чеченского посланца во Франции, – хорошо одетого и отлично артикулирующего человека, показали несчастную чеченку-беженку, которая рассказала, как она страдала и от русских бомбежек, и от собственных боевиков, которые могли вломиться ночью в дом. Все эти люди говорили по-русски. Это потрясало. По-русски человек с маской на лице требовал у другого, который умолял родственников собрать деньги: «Вытяни палец, указательный покажи…» Потом звучал выстрел, потом крупным планом показали обрубок пальца с костью и кровь… Вспомнились в этот момент героические репортажи Елены Масюк».

Когда приехал с дачи домой, то у меня на автоответчике стояло известие: умер дядя Толя, брат моего покойного отца. Ему далеко за восемьдесят. Потом я узнал, что он сидел на стуле и внезапно и тихо умер. В свое время после ареста моего отца в 43-м году дядя Толя вставил в свою русскую фамилию лишнюю согласную букву и стал Ессиным. Я все это осмыслил потом: здесь и боязнь за себя, и боязнь за семью. В то время дядя Толя тоже работал прокурором, как и мой отец. Горько стало удивительно.

15 ноября, понедельник. Завтра начинается X съезд Союза писателей России, но сегодня, в четыре, объявлен пленум. Мне не очень понятно, пленум чего? Пленум еще не начавшегося съезда? На пленуме без особых сложностей выверяется список правления, так называемого совета «старейшин», секретариата и список президиума, который завтра будет предложен делегатам. Но, собственно, все делегаты уже сидят здесь, в зале. Есть сложности: на маленькой сцене можно разместить только 25 стульев – это максимум того, что может «вместить» президиум. Значит, могут оказаться недовольные. Делегаты все благостные, выдали суточные. И я получил 250 рублей. Впервые я обращаю внимание на прелесть формул: «Есть предложение согласиться…», «Давайте посоветуемся по списку правления». Мы со всем согласились. Когда читали списки, я понял, что если один раз попал, если вкусил, то это навсегда и всегда будет хотеться.

На пленуме вдруг внезапно вспыхнул вопрос о Славе Дегтеве. Это один из моих учеников еще по какому-то прибалтийскому семинару советской эпохи. Пишет он много и хлестко, за его писаниями и их горячностью чувствуется острейшее стремление пробиться. Не брезгует и инвективами. Лет пять назад он приезжал в Москву за поддержкой – получить в Воронеже, где он живет, какой-то домик, чтобы в нем устроить что-то вроде музея Платонова. Возле Платонова почему-то хотят жить все, это вроде бы еще не освоенная территория. Я тогда же сказал Славе, что из этого ничего не получится, министерство его не поддержит. Так оно и вышло, не поддержало. Здесь, на пленуме, попытка секретариата внести Дегтева в список правления внезапно вызвала отпор. Потом в кулуарах я спросил у Вани Евсеенко, в чем здесь дело, такой ли проказник этот мальчик. Я-то ведь вспомнил, как его всегда поддерживал Валерий Николаевич, даже дал – единственный – ему 10 баллов на конкурсе Пенне. Видимо, собирался запрячь его в свою тележку, но получилось все по-другому. Норовистый конек понес по своей дорожке. Цитирую вдогонку из интервью Славы Дегтева в «Литроссии» за конец октября. Он не только мой ученик по каким-то творческим семинарам, но и выпускник Литинститута. Его интервью названо довольно претенциозно «Один на льдине». Этот смелый полярник – сам Слава. Подразумевается, что льдина плавает в море дерьма. В известной мере это все свидетельствует о состоянии умов молодых и положении, с их точки зрения, в Союзе: «Вопрос. В одном своем заявлении вы сказали, что русские писатели-де сами себя загоняли в резервацию. Как это понимать? Ответ. Очень просто. О том писать нельзя, так-то вот тоже писать нельзя («не по-русски это!»), этого хвалить и любить нельзя, а того, наоборот, нужно непременно любить и хвалить. Мы приняли навязанные нам правила игры, играем черными, да еще с огромной форой (отдали ладью), и нам чуть что – сразу же меняют правила игры. Так мы не выиграем никогда. Сложилось мнение, и прежде всего в среде патриотов, что русский писатель должен быть обязательно неустроенным, жалким, бедным, больным, обиженным и униженным, лишним человеком, несчастным, сирым, бородатым. В драных штанах, непохмелённым, не должен забывать о гибели Земли Русской, то и дело поминая Бога, бесов, призывая Сергия Радонежского, Дмитрия Донского, Александра Невского. А я восхищаюсь Батыем, в войске которого было 80 процентов русских, какой бы национальности он сам ни был (я считаю, что был он казаком, а «Батый» – это «батька»). Перед конскими лавами которого трепетала вся Европа. В полках Сталина тоже было 80 процентов русских… Восхищаюсь Петром, который прорубил окно в Европу, именно «прорубил» – топором. Восхищаюсь Александром Третьим и Победоносцевым, который говорил: «Правее меня – только стенка». Хватит ныть. Пора создавать идеологию победы».

16 ноября, вторник. Впервые семинар, хотя я в Москве, идет без меня – будет вести Самид. Сегодня съезд писателей. Съезд, как и все съезды и собрания, с тщательно продуманным и отлаженным действием. Это было ясно уже по квоте, предложенной правлением: два делегата от писательской организации. Это означало, что будет представлен председатель правления и оргсекретарь. В каждой организации эти люди могли называться по-разному, но смысл един – люди, близкие к писательской власти и привыкшие к ней. Съезд, как и пять лет назад, проходил в тесноватом зале Союза на Комсомольском. Конечно, там было слишком скученно, раздевались по кабинетам, очередь в столовую была огромная. Сделано это все было небрежно специально, вопреки пожеланиям, именно в тесноте на Комсомольском, а не в большом зале ЦДЛ на Герцена. В ЦДЛ было бы слишком много народа, слишком много дотошных москвичей, которым некуда торопиться. Тем не менее эти суровые размышления не помешали мне с чувством величайшей радости встретить многих своих знакомых: крупных писателей, наших выпускников и даже своих учеников. Здесь были Ваня Евсеенко из Воронежа, Виктор Потанин из Кургана, Саша Бологов из Пскова. Многих я узнаю не сразу: меняется ракурс наблюдения, человек поворачивается – и вдруг: ба, да знакомое лицо. Вот так я не сразу узнал когда-то всесильного Олега Шестинского. Потом стало неловко, еще подумает, что я веду себя высокомерно. Но ведь еще ко всему у меня очень плохая память на лица.

Здесь же встретил я когда-то совсем молодого Роберта Балакшина. Теперь он возглавляет писательскую организацию в Вологде. Я ведь помню его еще по сыктывкарскому совещанию молодых писателей, чуть ли не пятнадцать лет назад. Он, кстати, подарил мне книжку. Прекрасно сделанное компилятивное – из исторических цитат – сочинение: «Россия – это сама жизнь. Свидетельства иностранных путешественников, дипломатов, политиков, мыслителей о нашей Родине». Уже заглянул, представляю, как буду сегодня перед сном наслаждаться, выискивая знакомых и перебирая цитаты.

Доклад Ганичева был продуман, он тщательно, как потом и докладывавший от имени ревизионной комиссии Числов, тщательно уходил от всех острых моментов, почти не привел никаких цифр расходов и доходов. Оба жаловались, что писательскую собственность увели, но оба, по существу, палец о палец не ударили, чтобы ее вернуть. У Валерия Николаевича в докладе еще был очень поверхностный и популистский взгляд на литературу. Видимо, почти как и я, не читает современных писателей.

После Ганичева все пошло как по накатанному. Речь В. Распутина о современном времени с интересной, хотя и знакомой стилистикой, с обновленными мыслями о современном читателе. Интересное наблюдение, что отсутствие читателя – это реакция народа на современные извращенные тексты с обилием смертей, с обилием плохих семей и всем в том же роде. Потом речь Вас. Иван. Белова о языке. Начал Василий Иванович с того, что предостерег от «чужебесия». Старинное словечко, но весьма точное. Кстати, Василий Иванович сделал мне еще до начала съезда удивительный подарок: старинный значок с портретом Горького и надписью «Литинститут». Ведь специально где-то отыскал на дне шкатулки, притащил из Вологды, чтобы подарить мне. Я был тронут этим его поступком и по привычке все интегрировать с интересом института сразу же решил заказать для своих студентов такой же. После классиков говорило еще много народа, не перечисляю конкретно, но в своей записной книжке сразу отметил: многие выступающие писатели хвастают книжками, которые выпускаются в их регионах, но это все лишь признаки жизни: у этих книг, написанных по старинке, – знаю это по опыту – нет настоящего и заинтересо-ванного читателя.

Наше дорогое писательское начальство на этот раз заполучило на съезд одно из первых лиц государства – Валентину Ивановну Матвиенко. Было немного жалко наблюдать за ней, когда она усаживалась в очень тесный президиум. Она произнесла какое-то довольно ладное приветственное слово, я бы даже сказал интересное, хотя и не запомнившееся, и довольно быстро, где-то с середины доклада Валерия Николаевича, ушла. Всегда слово выступающего в правительстве почти равно стоимости спичрайтера этого выступающего. Повинуясь какому-то инстинкту благодарности, я, сидящий почти у двери, тут же вышел за ней следом и успел подать ей пальто. Она меня прекрасно помнит, и мы перемолвились парой слов. Перед глазами у меня, естественно, какая-нибудь критическая ситуация в институте, и я вынужден буду обращаться к ней.

Первый скандал разразился, когда «гостья» съезда Абаева – распущенные по спине белые волосы, челка – надменно зачитала письмо Правления Союза российских писателей с предложением создать общий союз на началах ассоциации. «Была у лисы избушка ледяная, а у зайца лубяная» (?) Это и есть идея ассоциации. За этим, конечно, отчасти проартикулированный, стоял вопрос о собственности, стремление расквитаться с «узурпатором» Пулатовым и всем поживиться за счет чужой собственности. Вспомним, что СП России уже имел арендатором банк «Изумрудный», с которым расстались чуть ли не через перестрелку, а сейчас, я думаю, имеющийся в подвале под СП ресторан тоже находится с СП в сложных отношениях и наверняка платит не столько, сколько правление хотело бы. Мне-то вся ситуация ясна. Следующим на очереди не Переделкино, а Литературный институт. Ведет собрание Феликс Кузнецов, который уже в третий раз, дословно, рассказал историю с шолоховской рукописью. Я чувствую, что по каким-то соображениям Кузнецов лоббирует это предложение. Он даже зачитывает составленную, видимо, им самим резолюцию по этому вопросу. У меня сначала легкое недоумение, потом я тяну руку. Я сижу в третьем или в четвертом ряду, меня прекрасно видно. Кузнецов, старательно обводя глазами зал, меня не замечает. Я молча тяну руку уже минуты три. Не встаю, не кричу, молча тяну. Кузнецов ждет, когда я устану и махну на все рукой. В крошечном масштабе борьба воль. Наконец зал чего-то галдит, Кузнецов меня выкликает. «Феликс Феодосиевич, – елейным голосом обращаюсь я к председательствующему, – не затруднит ли вас напомнить мне, кто из кого вышел. Бывший Союз писателей РСФСР из Союза российских писателей или Союз российских писателей из Союза писателей РСФСР?» В этой аудитории идея ассоциации уже провалена. Недаром, когда я лениво собрался выступать и решил посоветоваться с Ал. Ивановичем, он сказал, что моя реплика стоит иного выступления. Потом это подтвердилось, несколько раз выступающие ссылались на меня. «Они вышли, ну пусть теперь повинятся и возвращаются». На этой фразе я схватываюсь с… Дальше мы схватились с этой самой красавицей. «Действительно, – говорю я, – а что нам мешает снова объединиться?». Но при этом объединении исчезают места секретарей, возможности на дачи в Переделкино, возможность писать письма Президенту по всяким спорным вопросам; «на Пулатова» написано свыше пятидесяти.

Второй скандал возник уже на пленуме правления, когда выбранный председателем Ганичев – я единственный из всего пленума был против открытого голосования – решил взять в сопредседатели Юрия Полякова. В одном из последних номеров «Литроссии» в аншлаге на обложке был напечатан список из четырех человек, которых писатели хотели бы видеть во главе Союза: Ю. Поляков, В. Ганичев, С. Есин и В. Маканин. Маканину, как и мне, это, естественно, по фигу. Валерий Николаевич решил хоть как-то скорректировать свое раздражение всеми троими и ввести хитреца Полякова в должность сопредседателя. Но обставил это такими приблизительно словами: ну, он парень неплохой, хотя и c несколько размытыми позициями, но может, и уже пообещал, достать денег, поэтому введем. Тут встал Сергей Лыкошин и сказал, что если Поляков войдет в число сопредседателей, то он, Лыкошин, снимает с себя полномочия рабочего секретаря. Сразу же взлетел на трибуну Поляков, чтобы ответить, дескать, что пока в Союзе будут такие чиновники, как Лыкошин, никакого толку не будет, рассказал, что Лыкошин молчал, а он, Поляков, через день после путча написал статью «Оппозиция умерла, да здравствует оппозиция!» Эта аргументация показалась мне мелкой и нескромной, но тем не менее началась перепалка. Я остро почувствовал, что еще несколько минут, еще несколько движений в сторону самолюбия, и Союз расколется. Я встал и очень аккуратно, заикаясь и косноязыча, попросил Ганичева извиниться перед Поляковым, форма, в которой он его представлял, была некорректной. Ганичев извинился, все стало покрываться временной пылью, углы сгладились, вопрос отнесли на следующий пленум, Лыкошин остался секретарствовать – пока без Полякова.

Голосовали, конечно, списком и открытым способом.

17 ноября, среда. Начнем, как и положено джентльменам, с утреннего чтения газет. Александр Архангельский в газете «Известия», в заметочке «Союз нерушимый» пишет о прошедшем съезде и о писателях. Содержание диктуется хозяевами наемника, хотя с некоторыми положениями можно и согласиться. Но какая из всего этого сочится ненависть, а к Литинституту – еще и зависть. Я всегда замечал, что поношение Литинститута всегда теснейшим образом связано со страстным желанием в нем работать. Итак, писатели. «Они давно расстались с романтическими иллюзиями конца 1970-х, поняли, что сравнительно безбедное и во всяком случае безответственное существование литератор может получить лишь в обмен на свободу творчества. И готовы идеологически приспособиться к любому властителю, который пообещает им сохранить литературную богадельню. Они протягивали хладеющие руки то к Черномырдину, главному специалисту по шолоховским рукописям, то к Путину, заманивая его на встречу с Литинститутом. Но все это случайные связи, а так хочется по-простому, по-бабьи прислониться к сильному мужскому плечу». Здесь можно, конечно, еще отметить у критика и комплекс перверсии. Но не мое это дело.

20 ноября, суббота. Утром видел через окно, с каким огромным трудом, поддерживаемая медсестрой, В. С. садилась в «газель» с красным крестом на борту – в «cкорую помощь». Утром же ходил для нее в аптеку за антибиотиками. Бесплатные лекарства – это то, что богатые еще не отобрали у бедных. Но уже подбираются, организовав получение их через аптечные киоски в поликлиниках. Но зато теперь уже без унижений их не получить. Раньше хоть и с натугой, но можно было что-то купить. Но цены на лекарства у нас давно, как на Западе. Мой бронхомунал, 10 таблеток, стоит 300 с лишним рублей. Ежедневно утром я глотаю таблетку стоимостью в 30 рублей. Это дорого даже мне, ректору прославленного столичного вуза.

21 ноября, воскресенье. Читал новую книгу Лидии Гинзбург. Здесь два подзаголовка, вернее, уточнения жанра: «Записные книжки», «Страшная книга». Читаю, наслаждаясь той свободой, с которой автор располагает материал. Женщина, конечно, ума поразительного, рано созревшая и четко обозначившая свою любовь и, пожалуй, страсть к литературе. Но литература по-другому и не делается. До страшного, обозначенного на суперобложке, я еще пока не дошел, но есть рассуждения и цитаты по еврейскому вопросу. Кстати, чрезвычайно актуальные и сегодня. Гинзбург писала еще в 1927 году, а практически, после отказа избиркома зарегистрировать якобы фашистский, а на самом деле просто русский «Спас», ничего не изменилось.

«У нас допускаются всяческие национальные чувства, за исключением великороссийских.

Даже еврейский национализм, разбитый революцией в лице сионистов и еврейских меньшевиков, начинает теперь возрождаться политикой нацменьшинств.

Внутри Союза Украина, Грузия фигурируют как Украина, Грузия, но Россия – слово, не одобренное цензурой, о ней всегда нужно помнить, что она РСФСР».

В этом смысле сегодняшний режим по существу ничего нового не внес.

По ТВ вдруг передали, что Валентина Ивановна Матвиенко попала в аварию. Она была в Пензе и возвращалась на автомобиле вместе с губернатором из музея М. Ю. Лермонтова. В этот момент на встречную полосу выскочил какой-то грузовичок. Да что же это получается, смерть легендарного Машерова из Белоруссии тоже произошла от внезапно появившегося на дороге грузовика. Я вспоминаю, как на гатчинском кинофестивале перед автобусом с актерами всегда шел милицейский автомобиль с мигалкой и сзади автобуса шел автомобиль, а тут едет вице-премьер и никакого ограждения. Как-то все нехорошо сходится. Мы, оказывается, все ни от чего не застрахованы.

С большим трудом наскребаю что-то для телевизионной заметочки в «Труде». Ничего они, эти заметочки, конечно, не отображают, но если я формулирую это ничто, значит многие люди моего возраста и привычек, не умеющие формулировать, думают так же. Интересно, что на прошедшем съезде писателей многие делегаты, в том числе и Виктор Лихоносов, подходили ко мне с тем, что следят за моей деятельностью по «Труду». Ну, предположим, действительно, романов вроде я сегодня и не пишу. Итак, очередная моя инвектива на время:

«Появляются новые мотивы, почему русские вновь должны овладеть Чечней. В одной из вечерних политических передач воскресенья было показано интервью с новой главой администрации Гудермесского района. Меня вообще на всех съемках из Чечни больше всего интересуют женщины, дети и молодые мужчины на дальнем плане. Я слежу, что завозят и сколько этим самым беженцам, разглядываю, во что одеты женщины, как устроены дома местного населения, какие в них газовые плиты и холодильники, сравниваю их с нашими сельскими домами. Я пытаюсь понять, что эти люди утверждали, когда другая администрация была в этих местах, и чем занимались эти молодые вежливые мужчины, и что говорили старые, да и молодые женщины, когда в их дома их сыновья, мужья и братья привозили обновы из дорогих бутиков и модных магазинов Москвы и Ростова. Я прикидываю во время телевизионных просмотров, в каких из этих домов в подпольях, в темных ямах могли сидеть пленные, которые ждали выкупа, или сидели рабы, которые обрабатывали огороды и месили бетон, паяли электронику, и таких домов я вроде не нахожу, как будто бы их и не было, и не нахожу людей с лицами работорговцев. Я с чувством глубокого удовлетворения узнаю, что открываются школы, которые были закрыты несколько лет, и что всегда в школах в Чечне преподавание шло с первого по последний класс на русском языке. В этом случае всегда выступают учительницы, у них культурная русская речь и приятные, как говорили раньше, туземные лица. И я был рад, что эти школы снабжены за счет Федерации учебниками, ручками, тетрадями. Я даже не злобствовал, что вот наши сельские школы этим не всегда снабжены. Но какой ужас, несмотря на все это, царит в этих местах и в жизни. Выступающая по телевизору немолодая женщина, глава Гудермесского района, сказала, что до 90 % этих симпатичных и живых детей больны скрытой или открытой формой туберкулеза. Станет ли это поколение поколением XXI века? Мы, русские, уже раз входили в Среднюю Азию для расширения своего имперского пространства, а победили там трахому и сифилис, мы в свое время в этих же горах победили тот же туберкулез. Наверное, и сейчас, зачищая одно село за другим и не штурмуя Грозный, мы вернем этот порабощенный собственными и чужими бандитами народ в лоно нормальной и достойной жизни, но вот справимся ли сегодня с туберкулезом? Возможно, что для местных условий это посильнее и поглубже, чем ВИЧ-инфекция для Тверской улицы у Моссовета».

22 ноября, понедельник. Лариса Васильевна, вдова Виктора Бочкова, передала мне книгу «Кострома». Книга вышла уже лет через восемь после смерти Виктора Николаевича. Нигде, конечно, о ней ни полслова. Прекрасная, полная, как и все, что он делал, книга. Тираж разлетелся в несколько месяцев, а для нашего времени он огромен. Если бы что-нибудь подобное вышло в любой провинциальной Оклахоме, об этом раструблено было бы по всем газетам. Вспомнил сразу Витю, наши прогулки по Костроме, его тихие речи, несуетные движения. А сколько он знал! Пожалуй, это первый человек из встреченных мною на жизненном пути, который так рано созрел. Кажется, ему давали выговор по комсомольской линии за то, что он как-то по-другому, чем все, трактовал или Евгения Онегина, или Татьяну Ларину. Лично мне такое открытое инакомыслие дано не было.

Вечером позвонил Ларисе, чтобы поблагодарить за книгу. Они с дочкой уже в Москве, поменяли квартиру, потому что в Костроме работу не найти. Дочка Вити уже закончила Сельскохозяйственную академию и сейчас в каком-то салоне торгует цветами. Так сказать – работа по специальности.

Утром был на лекции отца Филиппа (Филиппа Георгиевича Тараторкина). Он сын знаменитого актера, с которым я когда-то дружил. Это наш факультатив по основам православного катехизиса. Уже эта лекция разрушила мое представление, что я один, сам, самостоятельно могу постигнуть и суть религии, и суть пути к Богу. Из запомнившегося, он говорил о даре покаяния. Лекция была посвящена категориям пространства и времени в православном христианстве.

23 ноября, вторник. Очень интересно обсудили Володю Харченко. У него была повесть из жизни средневековья, здесь псы-рыцари, язычники, католики и православные, и современный рассказ. Дело и там, и теперь происходило на территории нынешней Эстонии. Он, видимо, родился в Эстонии, любит эти края, но потом его семью оттуда выжили. Вот этой болью и пронизано все повествование. Володя будет хорошим писателем, а главное, умным. Я в нем вижу много родственного со мною – исследовать жизнь не только образным, но и рациональным методом. К сожалению, пока он не выпишет свою Эстонию, не освободится от этой горечи, он не пойдет дальше.

24 ноября, среда. Днем был Александр Михайлович Науменко, я попросил Сашу зайти, чтобы поговорить о сыне. Попытки Саши как-то повлиять на его судьбу через свои знакомства и связи не удались. По вполне понятным причинам ФСБ, или кто-то иной, клеит мальчишке все, что только можно. Это пока единственный у них «реальный» террорист. Следователь молодой и, значит, честолюбивый, это чуть ли не первое его дело. Я тут же вспомнил о первом в своей жизни фельетоне, который мне «поручили» в молодые годы написать в «Московском комсомольце». Я ведь написал, а до сих пор мучаюсь отрыжкой совести. Но экспертиза тем не менее показала, что на всех трех «криминальных» предметах, которые изъяли у Миши, – пакетик с наркотиком, револьвер, бри-кет с динамитом – нет отпечатков его пальцев. Наверняка, страхуя себя, все это власти подложили. Есть и еще одна потрясающая деталь. По телевизору в свое время показали сам арест и для пущей убедительности высветили, как за поясом у Миши был засунут револьвер. Он был засунут – я это хорошо помню – рукояткой вправо. Это, конечно, прокол милиции. Миша – непереученный левша.

Опять была некоторая свара с Юрием Ивановичем Минераловым. Его «не– щедрость», когда дело касается присуждения кому-либо научного звания, поразительна. Он хотел бы остаться единственным доктором наук и профессором в мире. Но перед этой стычкой по поводу наших новых доцентов и профессоров по кафедре творчества, которых пора было бы представлять на звания, Юрий Иванович подарил мне конверт со стихотворением, посвященным мне. Это минераловский подарок ко дню моего рождения, который обстоятельства заставили обнародовать раньше времени. Стихотворение названо «Горки». О Горках Ленинских. Слово «Ленин» в нем не употребляется, но все удивительно возвышенно, точно, поэтично и пронизано сегодняшним настроением. Это разница между поэтом и просто неуживчивым человеком.

Меню «Smirnoff-ско-букеровского» праздничного обеда:

Холодная закуска – лососевая икра с блинами. Коктейль из камчатских крабов с коньячным соусом. Горячая закуска – грибы фолле в валоване со сметанным соусом. Шербет Smirnoff лимонный. Горячее блюдо – телятина «Орлов» с овощами, шампиньонами, черешневым соусом. Десерт «Романов» – маринованная в портвейне клубника и малина со сливками.

Сидел я на этот раз очень хорошо, близко к сцене. Безукоризнен во всей этой церемонии был Игорь Шайтанов: и умен, и занимателен, и даже красив. Он секретарь Комитета литературной премии. Хорошо говорил Константин Азадовский, который в этот раз был председателем жюри. Но жюри было странноватым. Ладно, помилуем Ольгу Седакову, она хоть пишет стихи, но абсолютно нелеп был пишущий актер Сергей Юрский и никчемен, кроме своих узких пристрастий, финн и профессор Пекка Персонен. Зачем, к чему? Лица всех присутствующих были смутно знакомы, но текстов ничьих я не помню. Вся эта публика не могла сойти за литературу без Вас. Белова, Вал. Распутина и старенького уже Пети Проскурина, как лишь вареная морковка, ломтики картошки и соленый огурец без куска мяса не могут сойти за полноценное второе блюдо. Даже Маканин не приехал на этот раз, не рассчитывая ни на что для себя беспроигрышное. Для того чтобы написать такой роман, как роман-лауреат Михаила Бутова «Свобода», кроме литературной ловкости и таланта, надо было обладать очень усидчивой задницей. «Новый мир», где роман был опубликован, последнее время после смены главного редактора не отличается хорошей прозой, все какое-то слюняво-текучее. Претензии на якобы стилистику. Прекрасно пел молодой парень из Большого театра Николай Басков. После него возникал образ органично счастливого человека. И безусловно подлинной была водка Smirnoff. За столом я сидел рядом с Наташей Ивановой и Игорем Зотовым. С Наташей мы наболтались. А Игорю я очень обязан за только что напечатанную в «Независимой» статью B. C. «Неперспективные больные». Что касается Малого Букера, то если мне не изменяет память, роман Маканина «Андеграунд» начинается с того, что герой читает Хайдеггера в переводе Владимира Бибихина. Вот этот Бибихин и выиграл Малого Букера.