Текст книги "На рубеже веков. Дневник ректора"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 61 страниц)

По ТВ Хакамада говорила о том, что пересмотр результатов приватизации – это конец стране или что-то в этом роде. С ее точки зрения, это так и есть. Но промышленность не двинулась, государство обеднело. Кто разбогател? Большинство народа нищие. Все выступающие по ящику еще ссылаются на то, что в нашей стране чистого и этически выверенного бизнеса быть не может. Отсюда силлогизм – все бизнесмены воры? Признайтесь, покайтесь, как вы требуете от коммунистов покаяния. Но как все испугались! Список: Хакамада, Немцов, Кох, Явлинский, Котляров. Все свои, семья. Я-то уверен, что это все еще только начало. Если Путин не попытается навести порядка и не пересажает основных жуликов, значит он не президент этой страны.

Звонил Саша Варламов из «Армады» – вроде они все берут, но договор заключат со мной и расплатятся только осенью. Мне лично позапрошлогодний дефолт обойдется в четыре тыс. долларов. «Армада» по старому договору заплатит мне не 5 тыс. долларов, как договаривались, а сегодня лишь тысячу. Интересные оплаты у издательства за редактуру – 100 рублей за печатный лист. Вот тут-то и начинается капитализм эпохи победившего империализма.

22 июня, четверг. С самого утра поехал в общежитие, проверить, как идет строительство и навести маленький шухер. Очень интересен был наш компьютерщик Роман Фролин, когда я поднял его в одних трусах в одиннадцать часов. Ах, Рома, Рома, сколько же ты на ночь выпил, голубчик, пива! Потом в институте с Костей подводили баланс всем нашим активам и задолженностям. Во время этого процесса замаячила маленькая победа: в понедельник ведомство Ильи Геннадьевича Шапиро переведет нам 400 тысяч рублей. Позвонили. Я люблю арендаторов, которые платят хотя бы долги, уже не говоря о тех, кто платит арендную плату регулярно.

Все эти дни держал в уме нашего адвоката Генри Резника и все понимал, что его отвратительную, демагогическую роль в процессе ярко сформулировать не смогу. Могу только сказать, ненавидит его весь советский народ от края и до края. Но вот прочел публицистику Саши Проханова. Это уж он умеет: «Вальяжно, с манерами провинциального актера, позировал перед воротами Бутырской тюрьмы адвокат всех миллионеров Резник. Веря в свою неотразимость, патетически восклицал: «Сбесившаяся стая, подмявшая под себя общество!..»

23 июня, пятница. Утром возил В.С. в институт гематологии на анализ, который назван торжественно «Парад гормонов». Еле успел к себе в институт, чтобы кассир уехал за стипендией. Федя в этот день повез корейцев в Загорск. Ничего, конечно, не читаю, мельком просмотрел «Новый мир». Кстати, два дня назад позвонили из редакции и принесли 150 экземпляров 5-го и 6-го номеров. Видимо, журнал не полностью расходится. Мы с В.П. Смирновым решили затырить эти экземпляры до осени, чтобы тогда на одном из курсов устроить занятие по текущей литературе – будет возможность раздать всем студиозусам по экземпляру.

В середине дня устроил заседание кафедры. Я хотел раздать авторам новую книжку о нашей теории, как-нибудь подвести итоги года, но внезапно получился интересный разговор о времени и о литературе. Выделяю две мысли: М.П. Лобанова о том, что вопросы модернизма, постмодернизма и реализма решаются лишь внутренним наполнением, лишь личностью автора. Он привел два таких примера: оду Державина на смерть жены и рассказ Платонова, где тоже переживания героя по поводу смерти жены. Протяжение – 200 лет, а боль общая и она до сих пор тревожит читателя. А я перед этим говорил, что, как в живописи, академическая студия и умение ее вести, так и реализм в слове позволяют и открывают дорогу к настоящему новаторству. В конце концов, В. Пелевин это ведь ученик того же Лобанова, реалиста с головы до ног. Выделю также и мысль А.Е. Рекемчука о новом поколении наших студентов. Это ребята по 17–18 лет, выросли они уже без комсомола и пионерии, а тем не менее в своей прозе не принимают именно этот наш сегодняшний мир. Кто их, спрашивается, научил, кто распропагандировал? Коммунисты? Комсомол? Они все как один пишут критическую прозу и ни одного сочувствующего всхлипа по поводу нынешних новых и богатых русских. Поколение не принимает страны в ее нынешнем состоянии.

Гусинскому прокуратура не разрешила выезд за границу, в Испанию. Он сетует, что впервые регулярность его встреч с семьей контролируется неким следователем Николаевым и Генпрокурором. Ведь неплохо устроился этот гибралтарец.

Вечером звонил Илья Кириллов и советовался: писать ли ему статью о вручении Распутину премии фонда Солженицына. Я объяснил ему свою точку зрения. Не позорься. При всем прочем, писатели очень крупные. Сам по себе выбор фонда очень точен. Напомнил, какой разнобой и какая разнополосица бывает когда «наши» дают премии «нашим». Очень часто эти «наши» по своим литературным достоинствам лежат ниже ватерлинии. В связи с этим вспомнил о попавшейся мне только что под руку статье еще тогда четверокурсника Олега Ефимова о «Затмении Марса». Ах, как мальчик хотел стать знаменитым, даже скандально, даже за счет человека, который спас его в свое время от выгона из института. Скорее ему повезло, что он эту статью не напечатал, нежели мне. Точно так же, как в свое время не повезло не мне, который промолчал, а Олегу Павлову, который написал и напечатал обо мне якобы скандальную статью. Бедные тщеславные ребята.

24 июня, суббота. Читаю рассказы студентов, которые обещал отобрать и снабдить предисловием для журнала «Мы». Предисловие я буду делать, базируясь на мысли Рекемчука. Много про наркоманию, много почти репортажного. Это не Берроуз, а скорее советская любовь к этнографии малых народов. Кроме моих, Славы Пака и Ксении Королевой хороша еще Ирина Щеглова, она ученица Рекемчука. У Марианны Карпенко с ее наркоманами все очень впрямую. В «Новом мире» наткнулся на статью Татьяны Касаткиной, размышляющей над прозой постмодернизма. Ссылаясь на прозу Петрушевской и Галковского, она вводит новый термин «говорение без сказывания».

26 июня, понедельник. Сегодня уже в час начали праздновать защиту докторской диссертации Александра Ивановича Зимина. Вот так, тихо, скромно, не беря никакого отпуска на написание диссертации, взял и написал. Каждым лишним доктором в институте я горжусь. У меня такое ощущение, что это моя личная заслуга и что лично я защитил очередную докторскую или кандидатскую диссертацию. Я полагаю, что личики у некоторых членов нашего Ученого совета вытянутся, когда я последний ученый совет в этом году начну с поздравления Зимина.

Второй, главной новостью этого дня стало известие из банка – пришли деньги на отпуск, конечно, не в полном, как нам нужно, объеме, но пришли. Все с приходом в стране нового руководства меняется, и уже все труднее становится говорить о своих личных выдающихся качествах при руководстве институтом, государство тоже начало шевелиться. Значит, разговоры об оживлении экономики не миф, не пропагандистская утка, лед тронулся.

Каким-то мистическим образом нашелся в Париже и оказался пересланным мне очечник с видом Марбурга. Этот очечник был подарок Барбары, которая окружила меня целой тучей мелких знаков внимания. Я дал Барбаре знать об этом несчастье, она уже прислала мне новый очечник, как две капли воды похожий на старый, но тут волшебным образом из Парижа прибывает потеря. Это рука Ирины Ивановны: или я забыл очечник у нее дома, или в машине, или в университете, но, во всяком случае, была проявлена наблюдательность и внимание ко мне. Я и люблю потери, ибо считаю, что малые несчастья берегут нас от больших, но к потере некоторых вещей отношусь с долей беспокойства, видя в этом некий предостерегающий знак.

По телевидению, по одному из каналов передали, что в Швейцарии начинается какой-то процесс по обвинению Мабетекса в отмывании денег и коррупции. Каким-то образом по этому процессу проходят обе дочери Б.Н. Ельцина и Черномырдин. Логически для меня это вполне естественно, я чувствую внутреннюю логику этих взяток, возникших при огромных госзаказах, но я никогда не думал, что западная демократия на это отважится. Сегодня же на ТВ возникло предложение резко повысить денежное довольствие чиновникам высших эшелонов. Как это правильно, скольких людей такая постановка вопроса спасла бы от соблазнов, которые диктует наше вороватое время. На жене одного моего знакомого чиновника увидел прелестный тяжелый браслет, стоящий целое состояние. Для меня не вызывает вопроса, как эта драгоценная вещь могла появиться.

Написал страницу для журнала «Мы», отдиктовал ее за пять минут, но сколько времени, оказывается, готовился.

Ничего не читаю, не думаю. Когда ехали с дачи, я вдруг в боковое зеркало увидел свою руку – тонкая износившаяся кожа, рука абсолютно старого человека. За взятку в 50 долларов ребята-шофера мне помогли сделать техосмотр.

27 июня, вторник. Утром шла аттестация первого курса, впечатление местами безрадостное. Особенно своеобразно выглядели студенты Ю. Кузнецова и переводчики. В институт еще много людей попадает потому, что здесь неблатное, потому что многие думают о себе, что они не гении и в институт не идут, а вот народ понахальней не остановишь. Я хочу быть строже, поступать, как в других вузах: несданный экзамен – в армию, на улицу но, а вдруг талант! И – либеральничаю.

Гусинскому опять не дали разрешения на выезд за границу. На это раз на экономический форум в Вену. Любыми путями, но выбраться из этой проклятой России и пересидеть. Из институтского: милый Лешенька забыл проконтролировать уплату за тепло за прошлый год, и только что мне принесли счет на 225 тысяч, который оказался внезапен, как летний снег – премия для коллектива. Я, видимо, плохой руководитель. Леша у меня уже занят собой, Дмитрий Николаевич занят собой сугубо. Вчера вечером он мне позвонил, что не может, как мы договаривались в среду, переезжать из нашей ведомственной гостиницы в купленную наконец-то квартиру, потому что идет ливень, а ему завтра уезжать читать лекции в Сибирь – на заработки. Гостиничный номер с его вещами, который мог бы войти в оборот, стоит. С опозданием, с многими сложностями вроде бы мы открываем в гостинице буфет.

28 июня, среда. Утром очередной тур аттестации. Перевел своих, Сашу Скудина и Пашу Быкова на заочку, а «итальянку» Лену Ищенко отчислил из института. Про первых двух я все знаю, – они просто не живут жизнью литературы, а у Лены, переводчицы с итальянского, тройка по языку и незачет у Е.М. Солоновича. После совершенно изматывающей процедуры со студентами я еще дал небольшое интервью о земле в «Труд». Корреспондент из «Труда» пришел по следам моего интервью в «НГ», которое я давал Саше Щуплову, там о даче, о земле. А после переговоры с подрядчиками по поводу ремонта на 2-м этаже.

А.И. Горшков, я, С.П., Л.И. поехали к Ивановым – был традиционный праздник по поводу возвращения Марии Валерьевны из Кореи. Прекрасный стол и подарок – мне подарили кожаный кейс, который я все же не могу расценивать как взятку. Отдарю чем-нибудь позже. За столом я заметил, как постепенно привыкаю к лести, по крайней мере не воспринимаю ее так болезненно, как раньше.

29 июня, четверг. Последний аккорд аттестации, Ученый совет, обед с Вилли, приехавшим из Германии. Как всегда я сражался один против всех. Ученицы Олеси Николаевой читали плохие стихи, а у меня требовали, чтобы я говорил, что они хорошие. Хороший семинар у Маши Зоркой. В работе понравились ребята В.П. Смирнова: и Болычев, и Панкратов, и даже Крапивин с его любовью к востоку. У С.Р. прекрасные рецензии на курсовые работы – не щадит ни себя, ни будущих писателей, возникло две идеи: напечатать «диалог» – С.Р. и кто-либо из его студентов, т. е. курсовая и развернутая рецензия и создать семинар поэтического перевода для Болычева. Игорь знает английский и немецкий. По телевизору борьба губернаторов за свою парламентскую неприкосновенность и отголоски всхлипывания команды Гусинского. Во время обеда с Вилли говорили о так называемой «независимой прессе». Опять начали болеть глаза.

30 июня, пятница. День зарплаты. Меня разрывают на части. Ольга Васильевна в институте. Я уезжаю в Сопово делать электропроводку на даче вместе с Сашей Крапивиным. Ехали долго, часа три. Поужинали и засветло легли спать. Часа в три или в половине четвертого проснулся от пения петуха. Упорный и горластый оказался петушок. Все свои песни он выдавил стремительно, не пропуская ни одной ноты. Пока все пропел, не замолчал. Петуха в ночи я не слышал живьем лет сорок.

Перед отъездом на дачу позвонил А. Вартанов – «Труд» снова призывает меня потрудиться.

1 июля, суббота. Никогда не думал, что целый день возни: по лестнице туда-сюда, потом с веником, потом снова туда-сюда с досками и разным мусором, целых 12 часов на ногах может доставить удовольствие. На сон прочел несколько страниц хорошо знакомого Булгакова о Мольере.

2 июля, воскресенье. По спидометру заметил: ехать мне из Сопова 112 километров, на 12 километров больше, чем из Обнинска. В три – надо же что-либо по телевизору посмотреть – уже вернулся домой; с Сашей разошлись мирно, за всю работу я дал ему 1000 рублей, значительно меньше, чем взяли бы с меня посторонние халтурщики.

Рейтинг для «Труда»:

«Мы люди небольшие, в высших сферах не вращаемся, умных разговоров не ведем, а когда телевидение смотрим, то норовим, по старорежимной привычке не развешивать уши и верить всему, о чем толкует высокооплачиваемый ведущий, а соображать, чего хотят от нас скрыть, развешивая туманы над вертикалью. А хотят скрыть от нас главное. То о свободе печати говорят, то о Федеральном собрании, о так называемом сенате. Ну и что они сидят такие праведные, честные и деловитые, обремененные депутатской неприкосновенностью! Может быть, у всех у них в губерниях праздник и пряники даром раздают? И ведь много лет уже сердечные сидят, рядят государственные дела, аж взопрели бояре. То говорят о Газпроме и возмущаются, что раньше Вяхирева без его согласия заменить было нельзя, а теперь суд решил, что можно, да еще насовали в Газпром в совет директоров министров, будто недра принадлежат государству. Тому они принадлежат, кому принадлежат. Не нам с вами, и этого достаточно. И кстати, Малашенко с Киселевым виднее. Кисельные реки и молочные берега! Каждый пишет свою конституцию под себя. Зато какие свободы! Ну, кто бы, скажите на милость, в старое время смог разрешить одному из директоров какой-то телевизионной компании испортить или попытаться испортить зарубежный визит президента. А его бедного, по головке не погладили, ордена не дали и задержали в аэропорту при попытке вылететь на частном самолете. Да это от зависти к частному самолету! Да ведь и улетел, в конце концов. А президенту и власти надо было бы другую щеку подставить. Малашенко с Киселевым его по роже, по роже, а он, улыбаясь, подставляет свою другую щеку, не толстовец! А скрывают от нас деньги, стоящие за всеми эти проблемами. Кому летать на частных самолетах и не испытывать даже тени сомнения, что приватизация, так грабительски проведенная в ущерб народу, может быть подвергнута критике, а кому сетовать, что подняли тариф на электричку и до огорода, без которого не проживешь, не добраться.

Вот такие мысли и навеяло на меня, маленького человека и обывателя, нынешнее телевидение, по преимуществу свободное. Я опускаю здесь адвоката Резника так любимого нынче народом. Какой напор, какие краски, какая лексика! Художественные программы были довольно скучные, все боевики с мордобоем или мордобой с любовью. Художественное в основном уступало документальному. Лучшей передачей недели была передача из серии «Большие родители» все того же свободного НТВ. Здесь дочь Александра Трифоновича Твардовского Валентина Александровна рассказывала об отце. Возникала иная страна, иная литература, иная эпоха. Хорошо, когда дети соответствуют родителям, а телевидение Отечеству».

3 июля, понедельник. Невероятный мой собственный психоз из-за сбоя в компьютере, из-за хамства Ирины Николаевны – это особое свойство главных бухгалтеров, находящихся возле денег, полагать, что им мало платят, завидовать и злиться на всех, – а ведь деньги они просто считают. И даже не проявляют ни знания необходимых инструкций, ни определенной ловкости в уходе от государственных поборов, называемых налогами. Приезжала еще О.В. – ей во что бы то ни стало надо впендюрить свою младшую сестру на роль студентки-переводчицы, но та, проучившись у нас в лицее целый год и даже проработав в библиотеке, куда я ее отправил в надежде чуть-чуть расширить кругозор, но сестра О.В., боюсь, девочка не слишком талантливая. Ну даже если ребенок и поступит, если все преподаватели дружно вздохнут, но как потом пять лет учиться? Все это грустно, смешно и позорно. Вот он наш простой победительный народ, получивший высшее образование. В свое время я Тане, сестре, когда брал работать в библиотеку, устроил маленький экзамен. Литература, если она не воспринята органично, не литература. Ее не вызубришь и не выучишь, ее надо выучить, вычитать, а потом вдохнуть в нее собственный огонь и сделать своей.

В обед, получая зарплату и отпускные, Юрий Поликарпович устроил мне легкую выволочку из-за аттестации его дочери, которая серовата и к которой я был достаточно суров. Вот курсовые работы у нее были сделаны по литературе отлично! Я так и сказал, что в семье двух выпускников Литинститута и, имея отцом выдающегося поэта, по-другому и нельзя. Но талантливое дитя и эту невинную реплику дома превратило в стремление свести счеты. Вот, дескать, выдающемуся поэту ректор не может возражать, так отыгрывается на дочери. Чушь какая-то. К счастью, Юрий Поликарпович, делая мне обещанный, видимо, дома репримант, не верил в говоримое. Разошлись мирно.

Вечером по НТВ была фантасмагория ненависти к Путину.

4 июля, вторник. С большим воодушевлением работал над реорганизацией структуры, в частности хозяйственной части. Заезжал С.Ю. Куняев с кое-какими вопросами по своему семинару, и от него я узнал, что уже 2 недели, как вышел 6 номер «Нашего современника» с продолжением моих дневников. Я тут же взял номер в библиотеке, в читальном зале. Но каковы наши библиотечные дамы, даже мне не сказали, а сами уже взахлеб дневники прочли. Какова наша славная Дашенька! Тут же я узнал, что уже и кафедра Л.М. дневники прочла. Отношение у всех сдержанное, особенно хвалить побаиваются, а вдруг на следующих страницах появятся и их имена.

Вечером был на приеме в Белорусском посольстве по случаю дня независимости. И народу, и на столах было много. Поговорил с В. Андреевым, в этом году, в августе ему 70, а театру 75. Все это пытаются совместить, я понимаю его грусть. Володя говорил, что с возрастом все больше и больше ощущает себя русским, что, по его словам, сегодня что-то главное из нашей русской жизни возвращается на место. Видел постаревшую Быстрицкую, которая жаловалась на московскую критику, которая ее плохо понимает. А понимает плохо за ее участие в народной жизни, за ее роли в фильмах по Шолохову.

Шашлычок в посольстве был холодноват.

Видел В.К. Егорова, мельком в каком-то общем разговоре с его присутствием я обмолвился, что тому, что я ректор Литинститута я обязан именно ему.

5 июля, среда. Заметил, как удивительно много надо человеку в среднем или, как у меня, уже в очень пожилом возрасте. Раньше на улицу выскакивал бог знает в чем, не причесывался, и так сойдет, и так красив. А нынче, посмотрел в портфель, и две пары очков там, и два вида лекарств, и газета, и целая горсть ключей. Имущество тоже обременяет. И утром приходится обязательно делать зарядку, и обязательно ежедневно мыть голову, а то последние волосенки слипнутся, и нужна капля духов на носовой платок, и нужна обязательно свежая рубашка. Время твое прошло, надо хотя бы внешним своим неопрятным видом не отвращать людей.

Начал перечитывать «Море, морей» Айрис Мердок и вдруг подумал, какая удивительно тонкая и многочувствующая женщина, но проза все равно профессорская, умница, повествовательница, но не романистка.

Александр Иванович сегодня хвалил мои дневники, вторую часть, говорил об объективности их и особо говорил об эпизоде с О.В. Вот что он отметил. Много раз О.В. рассказывала об эпизоде, когда в кассе не нашлись какие-то деньги, которые она или утаила, или подержала, подержала, а потом, попользовавшись, все же внесла, не в этом суть. Она ни разу не рассказала своему наперснику об эпизоде наезда на меня. Вот это опять и опять вызывает некоторые размышления.

Утром Федя устроил Сергею Осипову, своему коллеге-шоферу, целую истерику. В связи с последними событиями Сережа чаще возит меня, действительно, не хочу сказать, что Федя – соглядатай, но мне совсем не надо, чтобы часть моей личной информации поступала к О.В. Итак, истерика: «Как ты тихо сюда пришел, так и уйдешь иначе я тебя поставлю на счетчик (вторая часть фразы пришла через Лыгарева, чуткий Сережа ее мне не передал)». Здесь и ревность, и чувство подорванной монополии, и стремление, и гараж, и все институтские дела ни с кем не делить. Возникла еще одна мысль: а может быть те давние налетчики наведены другим адресатом, из другой мафии?

Разговаривал с М.О. Чудаковой. В комиссию по помилованиям при президенте они пригласили еще одного члена, наверное, вместо Окуджавы, – это Крелина, и писатель хороший, и, кажется, врач первоклассный, и человек, наверное, добрый, но опять все не нашего разлива. Понимаю, думать так не очень хорошо, но думаю. М.О. говорила, что хорошо бы пригласить в институт Александра Павловича, но и сказано это поздновато, и Ю.И. не очень этого хочет. Действительно, один раз ушел из института Чудаков и в разгар учебного года, уехал на заработки. Но ведь всего не заработаешь.

Сидел, выкраивал премии по случаю окончания учебного года. Штатное расписание надо все перекраивать, переделывать и жить менее суетливо – это все касается хозяйственной части.

Вечером делились с С.И. всей сложившейся у нас в институте ситуацией и у обоих одинаковые мысли.

6 июля, четверг. Утром пришел «Труд», весь мой довольно значительный комментарий опущен, а остался один пассаж о передаче о Твардовском. Мне это, зная их газетные заморочки, даже не показалось обидным, в конце концов, текст с моим отношением и к времени и к проблеме сидит в компьютере. Но вечером звонил Вартанов, которого уже мне пришлось успокаивать. Мой совершенно пропутинский текст редакция приняла за некоторую уклончивость. Я сейчас только его перечитал, никакой уклончивости там нет, но есть сомнение в приватизации, есть сомнения в добропорядочности Вяхирева, есть свободное непривычное для газетных писателей обращение со словом, есть мой протест против захвата наших естественных монополий и брезгливость к собственности, как таковой, и к тому, чего все наши газетчики и даже я наверное достигли. Все мы превратились в мелких буржуа, а мечтаем превратиться в крупных. Не превратимся, нет полета и все еще хочется книжки читать, а с книжками в крупного буржуа не превратишься. Спокойствия, свободы души нет.

В институте подписал премию и занимался приказом о новых структурах. Надо создать крепкий аппарат надзора и управления. Шапиро перевел деньги, но за ним опять 1,5 миллиона рублей, он цинично их не хочет платить. Если бы все мои должники заплатили, то мы бы отремонтировались, и тихо и спокойно институт вошел бы в новый год. Что-то в стране и потихонечку меняется, судя по всему, и к моему удовлетворению, в страну опять потихоньку возвращается государственный порядок. Но этот порядок может существовать только рядом с порядочной государственной властью и судом. Леонтьев по 1-й программе долго говорил о Дзержинском и красном терроре. Об этом красном терроре, как о некотором чистом, как из колбы, изобретении большевиков. Детали вроде бы точные, причина открытия террора – это убийство Урицкого и рана Ленина, скрыто, что белый террор, возник также не стихийно, а продуманно и директивно. В его разговорах было мало внутренней снисходительности и исторического прощения. Я прощаю истории ее молох, ломающий жизни – без этого не просуществуешь. Я прощаю ей своих родственников и себя. На углях истории не прожаришь ни одной свежей и искренней мысли. Все это кровавая шелуха человеческой жизни. Мало читаю. Эдик Дорожкин прислал «Культ личностей» новый толстый журнал. Обывательски интересен, обо всем, но сколько же производится в стране этого глянца. Как пытаются по этому глянцу заставить жить людей, но что-то не очень получается.

7 июля, пятница. В четверг у нас был, оказывается, небольшой пожар. Загорелась проводка под полом в деканате, кто-нибудь из ребят выбросил окурок в окно, он отлетел от решетки и провалился в щель между батареей и стеной, дым пошел в седьмом часу. Можно было только порадоваться, что оказался под рукой заряженный огнетушитель. Весь день – бухгалтерия, приказы, выдача премий. Мне тоже отвалили больше, чем нужно – 7 тысяч. Когда я сказал об этом Александру Ивановичу, он ответил: и не думайте, С.Н., мы это сделали пропорционально всем премиям института. Но 3.800 я сразу же отдал за билеты в Мурманск к Саше Мамаю. В.С. очень этим недовольна, лето проходит, но других дней у меня нет, дальше идут экзамены и начинается обычное учебное колесо. Я много жду от этой поездки, потому что уже давно не был в провинции и перестал знать страну. Имеет значение, что это и места моей юности, Лапландский заповедник рядом, может быть, мне удастся в нем побывать. Итак, впереди семь дней отпуска.

Начал диктовать Диме Крюкову – это наш студент, он пару недель секретарствует вместо ушедшего в отпуск Димы Дежина. Начал диктовать какое-то эссе о еде и вдруг понял, что это нечто для меня новое, оно может разрастить опять в какую-то прозу. Проза у меня, как всегда только о себе. Это ее огромный, кстати, недостаток. Тем не менее по ощущению это что-то совершенно современное. Сейчас вообще проза тяготеет к факту, к законченному описанию эпизода. Начал я с прицела на «Культ личностей», а как пойдет дальше, не знаю.

Вечером относил «Теорию» Петру Алексеевич Николаеву, живет он от меня рядом, на Ломоносовском проспекте. Какую бы то ни было информацию о нем я имел только от Ю.И. Я редко встречался с людьми такого калибра и такой эрудиции. Но самое главное в нем – внутренняя энергетическая мощь, а ему уже 75 лет. Чем-то он напоминал мне покойного С.П. Залыгина, вот этой самой напористостью, активностью взглядов, наконец, обилием знаний. Какой же я пигмей рядом с ним. Какая великолепная память, сколько знает и как умен. Я так называемый профессор рядом с ним чувствую себя полным невеждой. Говорили о дневниках и постмодернизме. Взгляды и позиции конечно схожи, но я все равно думаю, что в известной степени это связано с общностью возраста. Я говорил о том, что лежит под постмодернизмом, отдельные произведения которого бывают великолепными: это литературное движение, которое дает возможность любому неглупому человеку говорить и считать себя писателем. Словечко «текст» оказалось в ходу недаром. «Некий текст», а не произведение. Тексты, как правило, до произведений недотягивают. Я приводил в пример прозу Битова и даже Маканина, которую я знаю как свинтить и развинтить. Так и я, полагаю, могу. А вот как Астафьев я не могу.

Николаев очень тепло и завораживающе говорил о жене, которая недавно умерла и о давнем ректоре Литинститута Пименове, которого он знал.

8 июля, суббота. Выправил три плотных страницы «гастрономического эссе» и чуть продвинул план его окончания. Здесь главное не торопиться и постараться выйти как можно ближе к себе. То, что интересно тебе, будет потом интересно и другим. Но свое собственное должно идти легко.

Еще накануне Петр Алексеевич Николаев сформулировал мои наблюдения работы над дневником: он активизирует мою творческую деятельность. У Николаева было точнее, но оставим так, как вроде бы запомнил я. У ученого и писателя разные принципы мышления. Я просто отмечаю, что не поехал на дачу, потому что получил приглашение на 50-летний юбилей Константина Райкина. Я люблю дачу, но здесь скорее мои обязательства перед дневником. Я и из собственной жизни делаю роман. Сам я с Константином Аркадьевичем не знаком, не думаю, что состою в когорте нужных для него людей, но я много лет дружу с Юрой Кимлачем, а тот в силу своей хозяйственности и многолетних театральных знакомств уже несколько лет распорядительный директор фонда Аркадия Райкина. Не могу здесь не припомнить, что на заре своей журналистской деятельности, в первый года работы в М.К. с Борисом Евсеевичем Иоффе, это значит, год 58 или 59-й он послал меня делать к этому выдающемуся артисту какое-то интервью. Это было в гостинице Москва, я помню и мать К.А. знаменитую артистку Рому. Но какой же был уровень официального признания Райкина, если он согласился на интервью с мальчишкой, а газета мальчишку послала. Я еще помню, что не очень твердо тогда знал отчество Райкина и пару раз назвал его то ли Александровичем, то ли Ивановичем. Он аккуратно пару этих раз меня поправил – Исаакович. Но какова степень и моей невинности! Кто, время или сами люди, отстреливающиеся из подполья, заставили нас следить за именами, национальной или клановой принадлежностью того или иного человека? Из этого интервью запомнились какие-то военные истории, о которых тогда Райкину обязательно хотелось оповестить народ. Надо бы найти эту статью, которую я в те времена ценил не больше, чем свой какой-нибудь репортаж «Рысь на капроновой нитке».

Я не поехал на дачу, как обычно после диализа В.С. в субботу. А в середине дня телевидение, объявляя о награждении К.А. сказала, что на состоящемся сегодня в «Сатириконе» юбилее возможно присутствие президента В. Путина. Об этом меня предупредил и Юра Кимлач и посоветовал из-за охраны, которую понавешают вокруг театра, приехать пораньше. Приехали с С.П. – В.С. была на диализе, да она бы физически не вынесла процедуры пытки юбилеем, да и не интересуют ее наблюдения над тусовкой, – приехали около шести и уехали в двенадцатом часу ночи. Фуршетом, который был объявлен в программе, пренебрегли. Путин хорошо сказал об избранничестве публике, находящейся в театре – «Константина Аркадьевича любят миллионы зрителей, а в зале находятся что-то около тысячи человек».

Естественно, тусовка была своя, несколько специфическая, но не такая определенная, как случись это, на юбилее Марка Захарова. Но я увидел и самого Марка Анатольевича, и Хакамаду, и Бунича, нынче уже не депутата Госдумы, и Фоменко, сквернословщика, а не знаменитого театрального режиссера. В меру сочувствующие. Был еще Киркоров в неясной прическе и какой-то несмотря на жару кожаной униформе. Он оказался очень высокого роста. Встретил я здесь Наталью Леонидовну Дементьеву, которой давно симпатизирую. Она сказала, что накануне у нее была М. Платонова, которая, вполне естественно, вылила на меня ушат грязи. Н.Л. сказала, что на всякий случай принимала ее в присутствии третьего лица Алексея Бархатова. Здесь зашла речь, конечно, о гигантских суммах, которые я, и институт, якобы имеют со сдачи в аренду комнат в хозяйственном корпусе. Как и обычно поднялась к горлу тупая гипертоническая волна. И ведь главное, никто никогда не попросит никаких документов, никогда не поинтересуется, каким образом, не наличными ли производится эта оплата! Хочется им, голубчикам, всегда оставаться правыми, чувствовать себя вершителями и хозяевами. Ну, кончайте с Платоновым, с этими проблемами, организуйте музей, сдавайте все в арену, но сами.