Текст книги "На рубеже веков. Дневник ректора"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 61 страниц)

Дальше уже Топоров пишет по существу. Одному из первых достается моему старому знакомцу Даниилу Гранину, который вовсе и не Гранин. Я, оказывается, довольно многое пропустил в его творчестве. В том числе и какую-то повесть-памфлет о давнем первом секретаре ленинградского обкома КПСС Романове. Так вот, Герой Социалистического труда Гранин, чьи выступления с таким блеском всегда украшали пленумы обкома, написал об этом самом Романове повесть-памфлет. Вот так утверждает Виктор Леонидович Топоров и соответствующим образом комментирует: «Я ничего не имел, да и не имею против Гранина. Напротив, считаю его недурным очеркистом, поневоле – в силу особой иерархичности советской литературы – превратившимся в средней руки прозаика… Изначальное отсутствие чести и достоинства – лишь оно дает человеку возможности сочинить памфлет против того, кому ранее, до свержения, лизал пятки. То есть, точнее, если ты кому-нибудь (кроме сексуальных партнеров) когда-нибудь лизал пятки, то никогда и ни против кого не смей писать литературных памфлетов». И последнее все на ту же, опротивевшую мне тему. Миф о том, как в годы советской власти евреев зажимали. Так сказать, ленинградский комментарий:

«Зажимали, правда (в ретроспективе это видно особенно ясно) не столько еврейский талант, сколько крепкую еврейскую посредственность. В литературе, например, магистральными жанрами которой традиционно считались проза и поэзия, евреи преобладали в маргинальных жанрах – детской литературы, художественного перевода, научной публицистики, и так далее».

3 мая, среда. Утром боролся с Лешей Тиматковым. Творец есть творец, и в этом талантливом мальчике сидит невероятный творческий эгоизм.

Вместе с В.В. Орловым ездили в Митино смотреть очередное культурное начинание «Монотон». На этом вся программа просмотров в премии мэра закончилась.

4 мая, четверг. День сегодня трудный. Утром отвез В.С. в Матвеевское. На фоне ее одинокого и трагического сидения дома это единственная для нее возможность общаться с людьми своего круга и говорить о кино. Встал рано, стащили с Федей вниз чемодан, сумку, телевизор и пишущую машинку и успели не только заехать в Матвеевское, распаковать В.С. чемодан, настроить телевизор и открыть, опробовав, пишущую машинку. Но и не опоздать на работу. Потом целый рутинный день, главное в котором – кандидатские экзамены по русской литературе.

Я специально сижу на каждом экзамене, чтобы не допустить никакой халтуры. Я даже иду дальше, сам перемешиваю перед экзаменом билеты и слушаю ответы от начала до конца. Но и результаты такое методическое упорство тоже приносит. Недавно Миша Стояновский, у которого был опыт Педагогического Университета, сказал мне, что вначале его удивили наши кандидатские диссертации, как достаточно поверхностные, а вот теперь уровень на порядок поднялся. А для этого надо было сделать так, чтобы и аспиранты, и соискатели, и преподаватели боялись, что их могут изобличить в недобросовестности. Сдавало пятеро: В. Воронов, Т. Воронин, А. Замостьянов, И. Мартина, Рю Ми Джон. Лучше всех, как ни странно, отвечала Рю Ми Джон. В отличие от наших собственных, российских, аспирантов эта вьетнамская платница все прочла, все внутренне переработала, все связала. Слушать ее, конечно, несколько затруднительно, но никаких пустых слов, девочка гонит только мысль. Я опять удивляюсь тому, как быстро ребята взрослеют, зреют, как люди думающие и серьезные.

Перед отъездом на церемонию вручения премии Распутину встретил Свету Звонареву. Она, видите ли, в пятницу на семинар прийти не может и предлагает мне вместо себя для разбора Катю Локтионову. Отклял Свету разнообразными словами, пригрозил выгоном и другими карами, кстати, в пятницу, допустим, семинар идет вне расписания, но ведь и суббота – день у нас рабочий, а наша Светик ни у кого не отпрашивалась.

В воскресенье 7 мая состоится инаугурация В.В.Путина. По ТВ показывают новый президентский штандарт, изготовленный где-то под Ленинградом. Показывают убогую мастерскую, где вручную вышивают эту немыслимую геральдическую красоту. Невольно вспомнились крепостные времена с их контрастом золоченых кафтанов и курных изб.

5 мая, пятница.

Мэру г. Москвы

Ю.М. Лужкову

Глубокоуважаемый Юрий Михайлович!

Ну никогда я не решился бы к Вам обратиться, если бы не два обстоятельства. Во-первых, на встрече в фонде Солженицына Вы разрешили мне написать о горестном состоянии фасада Литинститута, выходящего на Тверской бульвар. И, во-вторых, так уж исторически сложилось, что Литинститут просит что-либо только у Вас и всегда хорошо помнит, когда Вы Литинституту помогаете. Я вообще прикинул: когда Вы помогли несколько лет назад заасфальтировать наш двор и покрасить стены, – я об этом много раз говорил и в студенческих аудиториях и на Ученом совете, – и во скольких же студенческих и писательских умах совместилось «Лужков» и «Литинститут», а значит, так, вместе, и уйдет в многочисленные мемуары, воспоминания, в какую-нибудь публицистику, которая проявится, может быть, не сегодня и не завтра.

Конкретная, глубокоуважаемый Юрий Михайлович, просьба. Литературный институт им. А.М. Горького, находящийся на Тверском бульваре, убедительно просит Вас помочь институту с ремонтом и реконструкцией только фасада нашего двухэтажного здания. Не больше! Здание представляет собой историческую ценность и является памятником культуры и архитектуры (городская усадьба XVIII века). Своими силами институт не потянет этого ремонта.

Я хотел бы дополнительно сообщить Вам, глубокоуважаемый Юрий Михайлович, что за 8 лет, которые институт является государственным учреждением, хотя и финансируемым, но лишь на 40 %, – он ни разу не задолжал по коммунальным услугам, по налогам и прочему. То есть, если мы просим – это не значит, что мы хотим больше для себя, а просто мы сами не можем сделать необходимое.

С уважением и неизменной благодарностью – С. Есин, ректор, профессор, секретарь Союза писателей, лауреат премии Москвы.

Семинар. Обсуждали Лактионову. Рассказ так точно и средне-профессионально написан, что я полез в ее личное дело смотреть работу, с которой она поступила. И достоинства и недостатки все те же, высокий общефилологический уровень ее письма. Рассказ у Кати называется «Бельведер». Кстати, не только названием, но и чем-то, деталями, что ли, и отдельными поворотами напоминает запомнившийся мне перестроечный роман Даниила Гранина «Картина». Роман был неплохой. Но тогда мы все дружно читали «Новый Мир».

6 мая, суббота. У нас рабочий день. По телевизору показывают, как ветераны тренируются к Красной площади. Они пока идут в своей штатской одежде, в стареньких плащиках, хорошо говорят в телевизионные камеры. Но жизнь прошла, пролетела, сегодня жизнь их сплошь и рядом убога. Сердце обливается кровью, когда смотрю на них. И завтра о них забудут. Но и писателей помнят не дольше. Писатели просто поназойливее. В день зарплаты позавчера встретил нашего преподавателя Семена Шуртакова. Один из участников будущего парада ветеранов. В эту зарплату ветеранам я еще выписал по 1000 рублей. Несколько человек меня за это благодарили. Мне неловко.

В моем дневнике мало рефлексии. Я вуаер, пишу только то, что вижу и что происходит со мною и вокруг меня. В моей душе ничего толстовского не происходит. Никаких катаклизмов, раскаяний, угрызений. Кое-что я, правда, помню и себя за это корю. Помню, как мама за несколько дней до смерти стонала, когда я ей поставил электрогрелку под ноги. Мы с Валей лежали в другой комнате, и она мне говорила: «Не вставай». Я не встал. Я, после того, как пришел хирург и сказал, что скоре маме придется ампутировать ступню, прекратил делать ей уколы вакцины, которую ей приготовила знаменитая Троицкая и которая, как говорили, помогает. Метастазы пережали ток крови, и ноги стали мерзнуть, пальцы потеряли чувствительность, ступня распухла и приготовилась гнить. Или наоборот пальцы на ногах подсохли?

Читаю из периодики только то, что попадает мне на стол, журналы, в которых статьи студентов или преподавателей. Вот, например, из «Новой Юности» цитатка. Библиотека принесла журнал, потому что в нем стихи нашей студентки-заочницы Ирины Котовой. Я залез в общее содержание. Подбор немножко странноват. Новый перевод отдельных глав Казановы, статья к 20-тилетию Керуака, «архивные разыскания «Русь голубая». Разыскали. Это великий князь-поэт. Из его дневника. «Мечтаю сходить в баню на Мойке или велеть затопить баню дома, представляю себе знакомых банщиков – Алексея Фролова, а особенно Сергея Сыроежкина. Вожделения мои всегда относились к простым мужикам, вне их круга я не искал и не находил участников греха. Когда заговорит страсть, умолкают доводы совести, добродетели, благоразумия… Я опять отказался от борьбы со своей похотью, не то чтобы не мог, но не хотел бороться. Вечером натопили мне нашу баню; банщик Сергей Сыроежкин был занят и привел своего брата, 20-летнего парня Кондратия, служащего в банщиках в Усачевских банях. И этого парня я ввел в грех. Быть может, в первый раз заставил я его согрешить и, только когда было поздно, вспомнил страшные слова: «Горе тому, кто соблазнит единого из малых сих».

И князь хорош и хорош старший Сыроежкин – брата привел. Но каков уровень искренности! Какова рефлексия. Но для того, чтобы писать так, надо иметь по-другому повернутые мозги. Теперь примусь читать Казанову.

Звонил Олег. Он прочел «Болезнь» В.С. и из этой повести понял, что и я болен. «Что же ты, дурил, не обратился ко мне? Я ведь занимал не последнее место в медицине». Главное – он, Олег ее финансировал. Своего ребенка Олег возил в Германию, там этой крохе делали какую-то ювелирную операцию на сердце. Можно только представить, что пережили отец и мать. Единственное, что я чрезвычайно ценю в сегодняшнем прогрессе: идем против провидения и отнимаем у смерти ее добычу. По крайней мере теоретически это умеем. Любая техника меня не очень волнует, это все рукотворное и дело человеческих рук, а вот здесь мы вмешиваемся в Божий расклад. Операция стоила 55 тысяч долларов.

7 мая, воскресенье. Сегодня состоялась инаугурация президента, которую по ТВ я не видел. Это все происходило в тех залах, которые мне показывал Барсуков. Как бы возвращаемся к той самой имперской линии. Вечером состоялся, концерт, посвященный и инаугурации, и 55-летию со Дня Победы. Во время концерта я смотрел его по ТВ уже в Обнинске, читали стихи и отрывки из документалистики и прозы, где много говорилось о социалистическом отечестве, о великом Советском Союзе. Пела Зыкина и просила Бога благополучия и здоровья для всех. У нее на необъятной груди золотая Звезда Героя. Вот это чувство момента! Тенденция такова: существует Россия, а ее монархическая, коммунистическая и демократическая жизнь – эпизоды, моменты вечной жизни страны. Может быть, тайная мысль Путина – восстановить в размерах советскую империю? Пока все только разрушали. Поеживаясь, наши идеологи и демократы подстраиваются под желания президента.

Днем сидел над дневником и редактировал последнюю главу «Титана». Если бы удалось не писать «срединных» вставок! Завтра буду затягивать пленкой теплицу, в которой не будет никакого урожая. Посмотрел на редиску, вся ушла в ботву, зато кажется, благодаря свежести этих дней прижились новые кусты смородины.

8 мая, понедельник. У Бовина в мемуарах – я их продолжаю читать – есть одно выражение… В июле 1992 в Иерусалиме был открыт памятник жертвам советского режима, и Бовин, посол России в государстве Израиль, пишет статью «Я плачу вместе с вами». Посол перебирает все приличествующие моменту случаи: и убийство Мейерхольда, и суд и расстрел Еврейского антифашистского комитета; далее говорит о существовании будто бы плана «уничтожить или заключить в огромное гетто всю еврейскую общину Союза». А абзацем ниже этот опытнейший журналист пишет «К счастью, умер Сталин…» И говорить с такой определенностью об этом! Писать так нельзя. Ничья смерть не является счастьем.

Весь день занимался теплицей, натягивал пленку, что-то прибивал и с упоением работал. Прошлый год в это время каждое движение давалось мне неизмеримо труднее. День пролетел незаметно.

Вечером по телевизору говорили о подготовке к параду и о поездке Путина в Курск. Постоянная праздничность и идеологическая точность разъездов президента начинает раздражать. Но понимаю, что это еще и необходимость момента. Посмотрим, как пойдут дела дальше. Говорили по РТР о недавнем поражении российской сборной по хоккею, собранной из уехавших звезд, наших практически бывших соотечественников, проиграли команде Латвии. Звезды, действительно, экстракласса. Вот тебе и всеми оплеванный коллективизм. Латыши, конечно, расценили эту игру как свою неслыханную победу над всей Россией. Комментаторы все это смачно пережевывают. Точнее всех на этот раз сказал Зюганов: «Ничего другого нельзя было ожидать от команды эмигрантов, у которых в других странах и все интересы, и свой бизнес. Слово бизнес прозвучало особенно удачно.

9 мая, среда. Праздник ознаменовался скандалом между мною и Шимитовским. Я где-то потерял в траве или куда-то сунул принадлежащий ему молоток, который он дал мне накануне. Утром молоток исчез, несмотря на часовые поиски. Когда-нибудь, молоток, конечно, найдется. Шум, который здесь поднял Володя, мне не описать. Прожили вместе двадцать лет, а разошлись из-за какой-то мелочи, цена которой – грош. Помню, как у меня в банке пропало несколько тысяч долларов, которые я отдал А.О. без расписки. Пропали, когда банки реструктуризировались, денежки и пролетели. Но ведь я тогда и не пикнул. Самое смешное, что тут мне стало так плохо, так поднялось давление, что от греха подальше я тут же свалил с дачи. Но сначала посмотрел по ТВ парад.

У всех участников и старых ветеранов, которых Путин собрал впервые, и у молодых участников какие-то одухотворенные лица. И дикторы соскучились, заговорили по-другому. В речи Путина прозвучало понятие «советская Родина». На парад были приглашены участники войны из стран СНГ, я видел киргизские шапки и кавказские черкески. Зарубежные долги платит Россия, но и славу страны-победительницы мы никому не отдадим. Это все каким-то образом воодушевляет. Теперь можно и потерпеть.

Сегодня – такое услышал мнение от кого-то из молодняка во дворе, когда гулял с собакой. Дедовщина и голод в армии были организованы специально, чтобы армию развалить и чтобы в нее никто не шел служить. Теперь в армии кормят хорошо, по крайней мере, лучше, чем дома. Из разговоров я еще понял, что весь быт молодняка сконцентрирован во дворе, в подъездах, в каких-то близких оврагах, где они справляют свои дни рождения, тусуются, где им отдаются девки. Картиночки интересные.

Опять Гранин. Звонила из Гатчины Генриетта Карповна, советовалась со мной по кандидатуре президента кинофестиваля. Гранин стар, и ходят слухи, что он может подать в отставку. Блинов сюда сватает Петю Проскурина. Но, как мне кажется, фестиваль не вынесет двух патриотов: меня и Петю. Я советую, заботясь, скорее, о себе и балансе, пока оставить Гранина.

И – главная новость. Звонил из Нью-Йорка Ефим Лямпорт. Он сдал все экзамены и получил сертификат врача. У него родился сын Петька, я записал вес – 4350 и рост – 56 см. Благоденствует и лямпортовский кот, в судьбе которого я принимал участие на Шереметьевской таможне. Здорова и мать Ефима, я, правда, не спросил, работает ли она? Я сказал Ефиму, что начинаю печатать свои дневники. Вот тут и задумаешься о некоторых моих пассажах, связанных с арендаторами и разными герберами. Ефим – единственный человек, чьим мнением я в данном случае дорожу. Но этой сволочи обязательно надо будет промаркировать меня – антисемит. Легко быть, как Бовин, юдофилом и просемитом. Здесь жизнь идет повеселее.

Опять об этом. Вчера вечером по ТВ показали репортаж из Израиля о праздновании Дня Победы. Старики с орденами, многим из которых их вернули, русские песни, тоска и по советской нашей родине, но главное: ведет Андрей Дементьев. О том, что это когда-то был известнейший поэт-песенник, и не упоминается. Обычный моложавый, за что и держат, потому что стариков на ТВ не жалуют, корреспондент. Зато он теперь вместе со своим другом Алексиным. Что-то разбежалась вся старая «Юность»!

12 мая, пятница. Государственные экзамены. Сегодня или, может быть, раньше, а сегодня только вспомнил, встретил в институте Сашу Чернобровкина. Он долго мне рассказывал, что его «Чижик-Пыжик» является бестселлером, который почему-то магазины отказываются продавать. Также намекнул, что считает меня плохим писателем, но хотел бы, чтобы я срочно прочел его новый роман. Очень расстроился, когда я сказал ему, что до лета у меня времени на это не найдется.

13 мая, суббота. Второй день государственных экзаменов по словесности. Сегодня шли переводчики, и значит, еще хуже, чем вчера. В основном это самонадеянные девушки, уже заранее презирающие всю комиссию, потому что приготовили себя к жизни в светлых зарубежных далях. На «отлично» отвечала лишь Седова. Она уже ходит без палки и это для меня как одно из главных достижений в жизни. Опять слиберальничал и Рубину, который с натяжкой защитил диплом, разрешил сдавать с заочниками. Ну, просто ничего не знал. Я кинул ему спасательный круг: «Акмеистов всего, как известно, было шестеро. Назовите хотя бы троих». – «Ахматова…» Пауза. «Вспомните, у Анны Андреевны был муж. Как его звали?» – «Мережковский…» По правилам экзамен должен быть повторен только через год. Основные оценки – удовлетворительно и хорошо.

Этот анекдот с мужем Ахматовой я рассказал на церемонии присуждения премии Пенне. Мне пришлось говорить об Анатолии Киме. Говорить было очень трудно, потому что в «Стене» была масса стилистических неточностей и безвкусиц. Но это стало заметно лишь при повторном чтении. Правда, было еще два претендента: Толя Королев и Владимир Маканин. По моим представлениям Володя Маканин вышел из жюри, потому что твердо рассчитывал на первую премию. Однако ни он, ни Толя Ким ее не получили: общественное жюри, состоящее из нескольких сотен московских студентов, распорядилось по-другому. В этом есть некоторый акт судьбы. А я бы сказал иначе: следить за собой надо, товарищи писатели, стареем, бронзовеем, перестаем быть критическими по отношению к себе. На праздничный фуршет я сумел протащить троих своих студентов: Чуркина, Савельева и Коротеева.

На приеме видел Ганичева и его жену. Я очень им благодарен, что каждый раз они вспоминают В.С.

Интересно: еще до церемонии поговорил с А.М. Турковым. Он рассказал, как отец нынешнего Гайдара получил контр-адмирала, не служа на корабле и как брезгливо относились к этому контр-адмиралу военные моряки. Говорил о претенциозном завещании покойного развеять его прах в районе Красновидова. Чудовищно безвкусно. Ведь не над океаном, а если прах падет на огороды?

«ЛитРоссия» опубликовала рассказ Паши Лукьянова с моим большим вступлением.

14 мая, воскресенье. Завтра уезжаю во Францию. Академический обмен, лекции, договор о сотрудничестве. Вместе со мною летит по протоколу С.П. Во Франции мною заниматься будет некому.

Сегодня – только хозяйство – купил пшенную крупу и мясо для собаки, что-то убрал из вещей, чуть-чуть разобрал записи и книги. Собаку и В.С. будет опекать Саша Великодный.

15 мая, понедельник. Париж. Все как обычно. Прилетели. В который раз повосторгались аэропортом Шарль де Голь. Все, как в фильме «Экипаж», снятом лет двадцать назад. Фильм, кстати, довольно плоский. А вот эскалаторы в зарубежном аэропорту оказались прочными – все неутомимо ездят. У паспортного контроля очередь из нас, русских. Порадовались, что в одной очереди с нами стоят американцы – «неевропейцы». Все, как в родном Шереметьево. Француз-негр работает медленно, но очередь не кричит, как в таких случаях у нас: узнаю, дескать, родную Россию.

Встретил Ив-Мари, худощавый, лет пятидесяти мужик, преподает в университете и помогает по международному отделу. Сразу на такси – университетской машины нет – и в гостиницу. Ив-Мари объясняет, это недалеко от Сен-Дени, значит, окраина. Мимо знаменитого стадиона. Поселились. Очень скромно. Общежитие для рабочей молодежи, скорее, для негров. В чужой комнате через открытую дверь вижу компьютер. Потом: банк, университет. В университете представились, в банке – деньги на прожитье. Во Франции деньги из кассы учреждения получить почти невозможно, только через банковский счет. О наш знаменитый, российский, «черный нал». Здесь государство хотело бы контролировать все, особенно налоги.

Первая разведка города. Вечер. Уже подсвеченный Лувр и Консьержери, нелепое колесо обозрений в самом начале Тюильри, у краешка площади Согласия, где казнили Марию-Антуанетту. В двенадцать часов, в метро, две девушки с музыкальными инструментами: одна – с виолончелью, другая, похожая на мужика, – с арфой. Она ее держит на весу, как тяжелоатлет штангу. Вокруг все черно. Сидим в метро с С.П. В вагоне 11 человек, из них (с нами) белых – четверо. Поселили нас, как написал, на дальней окраине, в общежитии для молодых рабочих. Академические обмены. Но есть кровать, умывальник, письменный стол и невероятное удовольствие от чтения вечером. Я с собою взял роман М. Пруста «Содом и Гоморра». Литература под знаменем Франции. Цитаты будут прелестно разнообразить мой дневник.

16 мая, вторник. Французские деньги: на купюрах Ж. Эффель, П. и М. Складовские-Кюри, К. Дебюсси, – это к вопросу о культуре.

Душ: устройство, включающее воду лишь на несколько минут, у нас бы разбили, разнесли. У жильцов нет стремления нагадить в душе. Одно и то же чувство: у нас в правительстве, в культуре, в экономике сидят люди, которые плохо считают.

Утром отправились в Версаль. У меня, например, именно на Версаль всегда не хватало времени. Исполнится мечта – Зеркальная галерея, еще до сих пор хранящая отзвук каблуков Людовика XIV. Сообщение невероятно удобное, из самого центра. «RER» – специальная скоростная линия метро, идущая с редкими остановками и продолженная за городом. В метро хорошо ехать от одного дома на улице Риволи до другого. Первая цитата из французского классика.

«Между отстоявшими особенно далеко один от другого домиками и проходившей мимо них железной дороги, по которой поезда двигались не быстрее, чем быстро идущий человек, расстояние было так невелико, что в тот момент, когда, стоя на платформе, нас вызывали из зала ожидания их владельцы, мы могли подумать, что они зовут нас, стоя на пороге своих домов или из окна своей комнаты, как будто пригородная железнодорожная ветка была всего лишь улочкой провинциального городишка, а стоявшая на отлете дворянская усадьба – одним из городских домов». На «RER» хорошо со свистом пересечь Париж, отправиться в Версаль или в Шантийи. Ах, эти галереи, покои короля и королевы, спальни, приемные, салоны. Всю зиму листал книжки, а кончилось тем, что совершили гигантскую прогулку по паркам, мимо озер, водоемов, бассейнов, мимо подстриженных рощ. Эстетика лучше всего запоминается через усталость. Сколько всяких при этом мыслей! Чего это Людовики разрядились в кружева, зачем эти фонтаны и беседки. А сколько рабочих мест, это все сегодняшняя жизнь, конструирующая будущее. Но как умеют сохранить и недавнее прошлое. Вокзал в Версале – ровесник Эйфелевой башни: скругленные металлические балки, клепка, все хорошо покрашено.

Сам Версаль описан много раз, зелень, фонтаны и бассейны в некотором отдалении. Спереди двор, по которому, кроме короля и принцев, никто не имел права ездить в каретах, парковый фасад как бы установлен на сверкающем подносе – колотая галька. Корона на серебряном блюде. Толпы народа, тщательно регулируемые потоки, везде кассы, билеты, проспекты. За твои деньги какое-нибудь вещественное возмещение: планчик, билетик с картинкой, проспектик. Мерси, мерси, мерси. Также часто звучит и другое слово: «Пардон!»

Версальский парк сильно вычесан прошлогодним ураганом. Но курочке, несущей золотые яички, сразу же приделывают золотую ножку. Пострадавшие аллеи прочищены, гигантские деревья аккуратно распилены, пни выкорчеваны и уже посажены новые пяти-семилетние деревья. Все с огромной аккуратностью: каждое дерево распято на столбиках, чтобы правильно росло, каждый молодой ствол в нейлоновой сетке от зайцев, к каждому кому корня идет пластмассовая трубка для полива. Я думаю, и французы понимают, что культура не может себя кормить, но по возможности она должна себя содержать. Хотя бы за счет туристов и экспорта. Экономика культуры – это система сообщающихся сосудов. На каждом переходе от одного сосуда к другому – крантик: билет в Большой дворец, в Большой Трианон, в Малый Трианон. Здесь удивительный размах, широта и великолепие соседствует с мещанской расчетливостью и скаредностью: Людовик XIV, спавший в детстве на рваных простынях.

Нет смысла описывать прогулку по парку, поход вокруг креста центрального водоема, паузы, когда зелень сменяется прохладой малых дворцов. Один парк, другой парк, а здесь еще и ферма королевы возле Малого Трианона. Образ русской матрешки, шкатулки в шкатулке, яйца Фаберже. Для меня все это еще населено тенями. Не очень большое пространство, а сколько сплетен и интриг. Здесь же, у Большого дворца, зал для игр в мяч – не отсюда ли началась Французская революция. В одной из этих аллей королева встретилась с графиней Валуа, дело об ожерелье королевы – один из самых громких скандалов царствования Людовика XVI. Местами парк бывает совсем безлюден. Но и безлюдный, в стороне от туристических тропинок, он может подарить затейливый одинокий павильон, фонтан, скульптурную группу. И вот что удивительно: ни одного отбитого носа, отломанного мизинца, отколотого полового члена. Здесь французские мальчишки будто спят, и скульптуры не боятся своей наготы.

Фонтаны обычно работают по субботам и воскресеньям, в середине дня. Когда, уже обойдя парк, мы возвращались, то внезапно на одну минуту ожил центральный фонтан-гигант «Аполлон». Сказочно! Видимо, фонтаны опробовали перед открытием сезона. Аполлон натянул вожжи, и ладья всплыла из морской пучины. Мистическое совпадение.

Короли, видимо, со времен Фронды не любили Парижа. Города. Там становилось ясно, что власть не от Бога, а от народа. В надежде всю жизнь прожить «на даче» Людовик XIV и построил Версаль, отделился от города

Город достал его правнуков.

Малый Трианон: не только ужин с друзьями. Изучение жизни простого народа. Ферма королевы. Домики, крытые соломой. Выходя из мраморных покоев, хорошо пройти до хлева с надушенными розовым маслом коровами. Крестьяне ее величества. Горки Ленинские, Горки-7, Жаворонки, Николина Гора! Надо отдать пальму первенства Версалю перед Петергофом, их идея. Но наше – все-таки родное. Самсон, пожалуй, нам поближе, чем Аполлон. Иные пейзажи. На аллеях, оттесняя праздничные, со всего мира, толпы, причудливые машины обрезают деревья. Парень без рубашки оттаскивает ветки. На его спине вытатуирован дракон. Вот радость, которую он может себе позволить, когда все в будний день ходят смотреть на фонтаны и позолоту. Садовник-раб, как и триста лет назад, почтительно снимает шляпу.

Я опытным взглядом ректора-хозяйственника отмечаю: везде что-то подновляют, штопают, стригут, латают дыры времени в камне и металле, чистят. Очищают от водорослей большой бассейн, в котором плавают сытые огромные карпы.

Накануне отъезда – вспомнил! – у нас был Ник. Арк. На новой роскошной машине, в роскошных кожаных штанах. Мы с В.С. его знаем очень давно, человек небедный, занимается общественным питанием. Я знаю и его семью, Галю бывшую жену, мать, помню его погибшего друга, его умершего отчима. Знаю его квартиру, рядом с которой наша, – сарай. Коля рассказал, поделился, как к его глухонемой матери недавно, перед 1-м мая, позвонили в дверь. У них над дверью специальная сигнализация. Две женщины, весьма благообразные: «Надо оформить возможность получения льготного продуктового заказа к празднику». Мать, которая и племяннику дверь не откроет, на этот раз открыла. Общественность! Пока одна из женщин что-то оформляла, другая быстро влетела в одну комнату, в другую и в спальню, и вскользь сгребла с зеркала золотые цацки Н.А., которые на работу он не надевает: цепочки, браслеты, перстни. Чего, собственно, открыла дверь? Жадность!

17 мая, среда. Утром зашли на почту. С.П. захотел, по молодому тщеславию, отправить родственникам открытку из Парижа. На почте удивительно много народа: цивилизация начинается с бюрократии и связи. Недаром в ленинском знаменитом списке такие приоритеты: банки, почта, телеграф. Но в основном на почте люди пожилые: узловатые ноги старух – это вид снизу, с лавочки, на которой сижу. Все операционисты, а их около десятка, за крепкой мраморно-стеклянной стеной. Разбой существует и здесь. Вспоминаю, что и в банке, где мы были вчера, у черты перед кассой, у которой маялись клиенты, прохаживался молодой человек – охранник. Кстати, бастуют инкассаторы, считающие свою работу опасной и низкооплачиваемой, поэтому наличность выдают только по две тысячи в день – ездить в банк придется чуть ли не каждое утро.

С.П. даже не интересует, как на полную катушку использовать карту на посещение музеев, транспорт, телефон – важно, чтобы они были. Совершено западный человек.

Банк. Купили музейную карту на 3 дня. Это довольно дорого: 180 франков. Но уже посещение Базилики Сен-Дени стоит 32 франка. Базилика здесь же, рядом. Каждый день надо ходить минимум в два музея!

На этот раз меня проняло в Сен-Дени. Как я уже писал, со стабильными покойниками мне привычнее и легче. Поплясав и поиздевавшись над живыми, демократия ставит памятники мертвым. Внизу в базилике плиты над несуществующим прахом Людовика XVI и Марии-Антуанеты, как выразился С.П., «жертвами демократии», а наверху, уже в храме, их коленопреклоненные фигуры.

Хорошо, что реставраторы не тронули нагромождение могил в самом центре крипты: вскрытые пчелиные соты. В каждой клеточке был покойник. Все превратилось в пыль. Это все клиенты Дюма и Дрюона, писателей, сделавших для прославления Франции, больше чем кто-либо из политиков. Литературные ли герои лежат, прототипы, действительные ли действующие лица истории? Все это лишь отблеск, отбрасываемый словами. Приходится мысленно все время перемещаться из базилики в крипту. Могила, вернее, памятники Генриху II и Марии Медичи: безжизненные тела с грубыми крупными ногами и стыдливо, рукой прикрытым срамом, и сверху их величественные фигуры в коронах.