Текст книги "На рубеже веков. Дневник ректора"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 61 страниц)

Я был зван, наверное, исходя из того, что трое институтских ребят стали дипломантами этого конкурса и потому, что в хороших отношениях с Эдвардом Радзинским. Эдвард с большим вкусом причесан, его пламенные волосы старательно маскируют начавшийся обнажаться затылок. Он в этом году глава Попечительского совета, а вот жюри возглавляет Дмитрий Липскеров, который является и автором всей этой идеи. В жюри все люди модные: Ольга Славникова, Вячеслав Курицын, Бахыт Кенжеев. Но лучше бы устроители не делали свой маленькой программки, в которой все написали про себя. Дмитрий Липскеров – «открыл в Москве три ресторана», «с 1991 по 1993 год жил в Америке». Бахыт Кенжеев – «сейчас живет в Канаде, работает переводчиком в Международном Валютном Фонде». Вот кто нам всегда дает деньги. Об Ольге Славниковой и Славе Курицыне я уже в дневнике писал. Интересно, что Слава пришел на этот вечер в галабие – длинной рубахе, в которой обычно ходят на Востоке.

Вся церемония проходила в том самом Дубовом зале, где в прошлом проходили все пленумы, лежали все знаменитые покойники, протекали все «судьбоносные» партсобрания. Аперитив все получали в каминной гостиной, где раньше находилось партбюро. Здесь все теперь затянули шелком, в камине, сохранившемся еще с прошлый лет, помню его, пылали березовые поленья Я отчетливо представляю себе длинный стол, который стоял здесь раньше, а в торце стола себя, принимающего партвзносы. На писателей я тогда смотрел снизу вверх. Для меня было большой честью, что я расписывался в партбилетах, да и просто с ними разговаривал и их видел. Стаднюк, Борщаговский, Бакланов, со многими другими я впервые разговаривал именно здесь.

Играли два оркестра. Была умопомрачительная еда, которой знаменит ресторан Дома. Многим из присутствующих ребят такой еды больше попробовать не удастся. Попутно вспомнил о том, как на съезде только что об этом ресторане и Доме говорили. Остался последний срок… «Новая литература» ворвалась в зал откуда-то слева, такая живая очень выразительная толпа. Василий Сигарев из Нижнего Тагила получил премию по номинации «Драматургия», за «Крупную прозу» – москвичи-соавторы Сергей Сакин и Павел Тетерский. «Крупная поэтическая форма» – Екатерина Боярских из Иркутска, а за «Малую поэтическую форму» и «Малую прозу» наградили Данила Давыдова и Кирилла Ратникова, москвичей.

24 декабря, воскресенье. Два дня сидел за компьютером, правил дневники. Мне их через пару месяцев сдавать. Обещали 30 тысяч сразу, и потом процент от тиража. В принципе, почти обдираловка.

Вечером созвонился с Е.А.Евтушенко, во вторник он обещал выступить у меня на семинаре. Здесь двойной расчет: и мне надо что-то писать в дневник, и моим мальчикам и девочкам нужно тоже набираться впечатлений.

25 декабря, понедельник. В городе много говорят о нападении на Иосифа Орджоникидзе. Сегодня по радио передали такую подробность. Его семья живет в центре, в собственном пятиэтажном особняке. Два этажа находятся под землей. Здесь есть бильярдный зал, сауна и бассейн. За что, как говорится, купил. Вот как опасно быть богатым.

Я жду письма из Министерства, его нет, я невольно волнуюсь, окружающие меня, не подавая вида, тоже волнуются. Вечером звонила Валя. Пришел результат биопсии. Пронесло. Господи! Господи! Господи! Господи! Господи! Господи! Господи!

Вечером Путин беседовал с журналистами. Были Третьяков, Леонов и какая-то очень неумная, но активная женщина, кажется с РТР. Путин говорил очень хорошо и уверенно. Очень часто политические проблемы – это проблемы их наименования, т. е. филологические. Но слишком все у В.В. легко и четко формулируется. Он дает на все удивительно правильные и глубокие ответы.

Для «Правды». На вопрос: «Что день грядущий нам готовит?»

«А ничего особенного, нового век нам и не готовит. Можно, конечно, написать: как огромный, обледеневший паровоз, через мглу и метели, мчится Россия в грядущее. Это правда, Россия всегда в медленном, но нагнетаемом движении. На ее пути были остановки, перрон заполнен, светофор подрагивает, и, вроде бы, машинист уже перестает шуршать в топке… – но опять гудок, и опять помчались.

С удивительным талантом страна умудряется перемалывать все чужое. Она и страдает, и лечится сама по себе. Как собака весной, выскочила на лужок и выбирает только нужную травку. Это неправда, что Россия смолола монархизм, смолола социализм. Одна никуда не денется от высшего авторитета – служения родине, и никуда не денется от своего семейного, коллективистского, начала. Кальвинизм, который высшую идею Бога мог привести в скопидомство и бездуховность, нам не свойствен, недаром цивилизация наша в первую очередь возникла из живого дерева. А уж потом из камня. Было время думать о душе, в первую очередь, сам русский человек был мерилом всего.

Мчится Россия, отбрасывая ненужное, все на той же скорости, в следующий век. Ах, как все хотят, чтобы исчезло «имперское сознание!» А его у нас и не было! Было всегда в русском человеке желание огородить слабого. Сирого и малого. И остаться самим собой. Мы и сейчас, по-прежнему считаем своим то духовное, чем владели раньше. Так, от няньки порой убегают дети, а потом возвращаются к ее теплой руке и мягкому подолу, в который можно в горе уткнуться лицом. Ах, цивилизованные страны, цивилизованные малые страны!

Кто-то из западных классиков как-то заметил: эстонцы всегда – лучшая прислуга, а чехи – лучшие кучера. «…С кувшином охтенка спешит». Это Пушкин.[6]6
  И «Приют убогого чухонца» – это тоже Пушкин.


[Закрыть] Спеши, родная, спеши. Многому тебя научили, много ты умеешь сама. Выходи замуж за чужого дядьку; дети и внуки вернутся в отчий дом. Как-то два гоголевских темных героя размышляли: докатится колесо до Москвы или не докатится? Сейчас, на пороге нового века, вроде бы нашли новый географический центр России и с громкими кликами в нищем и темном райцентре устроили по этому поводу политическое представление. Уверяю вас, друзья мои, если есть в этом населенном пункте пункт по сдаче металла, еще не минет первый год следующего тысячелетия, как памятник окажется там. Почем у нас там старая, еще советская, медь на вывоз?..

Но мы ведь недаром упомянули о колесе: хотим мы или не хотим, но центр этой огромной страны, по которой катится русский паровоз, – все-таки в Москве. И Москва все равно всех защитит, отстоит себя и возьмет всех под свою державную руку. Ничего случайно в этой стране не происходит. Хочу заметить: в моей любимой, единственной и неповторимой стране.

С. Есин, писатель без двойного гражданства».

25.12.00

26 декабря, вторник. Как и обещал, приехал на семинар Евг. Евтушенко. Можно поражаться, как подтянуто и молодо он выглядит. Получилось так, что мы сумели немножко поговорить с ним до начала семинара, а потом и пообедали. Это очень интересный и глубокий человек с обширными и независимыми знаниями. Мне даже показалось, что судьба несправедлива к нему. Ребята с интересом его слушали и задавали вопросы. Они только скучали, когда старый поэт переходил к ближней политике, воспоминаниям о тоталитарном прошлом, гонениям на себя. Евтушенко тоже был доволен. Его поразила начитанность наших студентов. Безошибочно они называли авторов известных цитат, которые произносил мэтр. Я законспектировал его выступление. Вернее, брал отдельные ключевые высказывания. Но вот что интересно, он становился плоским и однотонным, когда дело доходило до его стихов. Новые стихи растянуты, с привычным набором политических дефиниций. Тот же самый набор, который он считает общечеловеческим, а на самом деле это однообразный душный набор идей клана. За обедом Е.А. интересно и со знанием дела говорил о кино. Его кино никогда не казалось мне ординарным. За обедом я оказался посвященным и в историю взаимоотношений Е.А. и Бродского. Известно высказывание Бродского, что если Евтушенко против колхозов, то тогда он, Бродский – за. Оно базируется будто бы на том, что Евтушенко сыграл роль в его выдворении из Советского Союза. Характер Е.А. таков, что он, конечно, совал свой нос всюду, где мог получить какие-то общественные дивиденды. Он мог начальство отговаривать от этого выдворения, а те распустили другие слухи. Вся история могла быть случайной, но вроде бы состоялся между Бродским и Евтушенко разговор, где все точки были расставлены. При этом разговоре случился Евгений Рейн. Но Рейн молчит и своих воспоминаний об этом реабилитирующем Евтушенко разговоре не пишет или не печатает. Во время разговора у меня в кабинете я делал пометки в своей записной книжке, потом полтора часа записывал на семинаре. Старался фиксировать ключевые фразы.

«Разговор о Грише Петухове. Гриша поступал в институт с письмом Е.А., которое где-то у меня в бумагах. Ходили слухи, что он был или собеседником Е.А. или его дворником в Переделкино.

– «Он для меня закончился, я стал к нему по-другому относиться после того, как произошла такая история. Когда умер Владимир Соколов, я специально приехал его хоронить из Америки. Гриша Петухов в это время жил у меня, его моя экономка поила чаем, а он философствовал с ней на кухне, часто говорил не очень хорошо обо мне, она его обрывала. Собираюсь на похороны, сажусь в машину, еду и неожиданно для себя вижу идущего по дороге Гришу. «Гриша, а вы, собственно, почему не едете со мной на похороны?» – «Вы понимаете, Евгений Александрович, Соколов как бы не мое поколение, – мне не очень интересно… Я не люблю советское время, оно уже прошло, что нам вспоминать о вашем мучении»… После этого я к Грише стал относиться по-другому.

– «Если ты человек, любое время, которое было до вас, это ваше время».

– «Врачи часто испытывают симптомы своих пациентов. Писатель – это представитель боли, боль – интернациональна».

О чтении «Бабьего яра» недавно в Киеве.

– «Выходит один седой человек. Я уже объявил, что буду читать это стихотворение, и этот человек говорит: «Товарищи! Это стихотворение нужно слушать стоя».

– «Я люблю слово «товарищи», это старинное доброе русское слово».

– «19 августа 1991 г. Ельцину было страшно, когда он взбирался на танк, такой мальчишка сидел водитель… он у него спрашивает: «Ты не собираешься стрелять в своего президента?» А потом мне: «Спасибо, тов. Евтушенко, за то, что вы в это трудное время с нами».

– «Я не умею рисовать и поэтому обожаю живопись».

Денис Савельев спрашивает о процессах в американской прозе.

– «Процессы везде одни и те же, во всем мире. Все зависит от отношения писателя с обществом. В советское время существовала та же коммерческая литература: Бубеннов, Ажаев… Ну, такая облегченная, где конфликты разрешались так, как хотел читатель».

– «Недостаточная даровитость часто выглядит приспособленчеством».

– «Люди измотанные сидят во всех метро мира».

– «Американская коммерческая литература, она в двух уровнях; первый: Стивен Кинг. Это, конечно, высокий класс. Классом ниже – литература, которую можно читать в метро, в кровати, в самолете, и ничему тебе не помешает».

– «В России разрушена легенда, о самой читающей в мире публике».

– «Знающие советское время люди представляли, что стояло за каждой хорошо одетой женщиной. Ничего не продавалось. Все надо было доставать. Книга была также предметом роскоши, как и одежда. Сейчас все есть, и бывший читатель не выдержал теста выбора: лучше купить не книгу, а нечто другое».

– «Я никогда не любил слова «элита».

– «Сейчас для писателя нужна колоссальная выдержка».

– «Я был первым, кто издал книжку поэзии стотысячным тиражом. Наше поколение вернуло отечеству любовь к поэзии».

О В.Г. Распутине. У него кажется тоска по этой былой дружбе. Долго объяснял мне, какие надписи на книгах Распутин ему писал, а теперь, дескать, в своих речах говорит: эти евтушенки, так сказать с малой буквы…

– «В американской литературе нет литературных провинций».

– «Каждый университет должен иметь штатную должность «писатель при университете».

– «Наряду с коммерческой литературой существует «университетская литература».

– Мне всегда нравился мятежный дух поэзии. Быть индивидуальностью и не присоединяться к остальным – это тоже мятеж».

– «Вокруг каждой премии существуют тусовки. Сейчас так распределяются и российские премии».

– «В такой богатой стране, как Америка таких больших премий, как в России, по 50 тысяч долларов, нет. Пулитцеровская премия – 25 тысяч. Деньги большие».

– «Так называемое повстанческое движение в Америке».

– «Когда бомбили Сербию, я был единственным писателем на территории Америки, который протестовал. И меня редактировала, как у нас, цензура».

В отношении Стейнбека, которого затащили во Вьетнам, где у того лежал в госпитале раненый сын. В то время Стейнбек писал приблизительно так: «Пальцы пулеметчика лежали на гашетке, как пальцы виолончелиста Казальса».

«Маргинальное движение ковбоев-поэтов».

Постмодернистская литература:

– «Я пытался прочитать Сорокина. Очень скучно».

– «Без особого восторга, во имя объективности, отразил в своей антологии Рубинштейна и Пригова».

Е.А.Евтушенко очень хорошо и профессионально держит пространство своей лекции. Я убеждаюсь в том, что американский профессор совсем не хуже нашего российского, литинститутского.

– «Литература не отражение жизни, а ее концентрация».

– «Аксенов все сгустил до сарказма».

– «Университеская надменная литература».

– «Гарлем – это приличное место по сравнению с нашим Орехово-Борисовым».

– «Нигде в стране Америке нет такого мата, как в голливудских фильмах».

– «Все лучшее в искусстве основано на внутренней необходимости».

– «Человек 15 из пишущей братии в Америке – это приличные писатели, которые достаточно дорого издают свои книги».

– «Очень тяжело в Америке получить известность, как здесь говорят, – раскрутку».

– «Американцы сами первые жертвы пошлости»

Говорит о пошлой и низкой масскультуре в нашей стране – о Киркорове, Шифутинском и др. «Разве американцы диктуют: «ты моя банька, я твой тазик»?.

– «Сейчас в России нет газеты, которую читали бы все. В былое время мое стихотворение в «Правде» прочитывали все».

– «Хочется успеха, но на хорошем поприще, как говорил Д. Самойлов.»

– «Мы тоже грузили арбузы и уголь».

– «Сегодня ни в какой отдельно взятой стране ничего не происходит».

– «Идет борьба триумфальной пошлости с духовностью».

– «Для меня лучший русский писатель советского периода – Андрей Платонов».

– Как вы относитесь к проблемам гимна? – спрашивает кто-то.

– «Слов хороших на музыку Александрова быть не может». Это, конечно, он от ревности.

В начале перестройки:

– «Я пробил уничтожение цензуры»

– «Я пробил отмену выездных комиссий».

– «Мужество сражаться в одиночестве, много выше мужества в строю». В стихах, повторяю, Евтушенко ограниченнее и спрямленнее, он пользуется обычными и привычными формулировками.

– «А что мне делать? Вы бы писали политические стихи?»

– «Взгляд зла, который неминуемо участвует в каждом моменте человеческого счастья».

Среди ребят, набившихся в аудиторию, я с удивлением и с удовлетворением увидел Таню Шалиткину.

Вечером позвонил Юра Апенченко. В «Независимой» наконец-то появилась давно ожидаемая статья Олега Павлова. Все тот же набор штампов и страстная, негасимая зависть ко мне. Я к этому привык, особенно от людей, чья литературная судьба не складывается. Олег Павлов, я думаю, понимает, что вся его литература – охранника в лагерях, кажется, – заканчивается и все время пытается переходом из лагеря в лагерь, какими-то региональными скандалами удержать свое имя на плаву. Как профессионал и специалист, уверен – не удержит, имя будет угасать. Пока плавучесть скорее из-за молодости. Искренне жалко этого старого, нездорового и бородатого мальчика. В структуре статьи есть тенденция к доносу, в частности попытка столкнуть меня с людьми из администрации президента. Павлов очень интересный современный тип, лишенный внутренней стабильности. Только поведенческие стереотипы. Он знает, как казаться порядочным человеком или как человеком совестливым. Слишком много знаний в тех случаях, когда должен действовать инстинкт. Обычный интеллектуализированный шулер и литературный доносчик. Помню, как в одной из своих статей он сетовал, что ректор прогрессивного учебного заведения пишет роман о Ленине. Завтра утром вставлю в дневник мой текст, который довольно удачно записала Маша Ремизова. Машенька только почему-то не вставила мою аналогию Пруста и Платонова. У Пруста, который в Париже жил по пяти адресам, музея, посвященного его творчеству, в Париже нет: частная собственность не дает возможности это сделать. У мощного и богатого государства пока тоже нет возможностей сделать это. Вот он. В стиле сохранилась горячность, с которой я давал это интервью. Но это скорее особенность магнитофона, без которой нынешняя журналистика ни в какую.

«Я – организатор Платоновского общества. Оно появилось в этом институте по моей инициативе. Я за музей, но музеями распоряжаюсь не я. Для того чтобы он возник, нужно решение экспертного совета Министерства культуры, решение правительства. Этот дом принадлежит не мне, а государству – оно и должно решать. У меня на столе лежит большое письмо в Госдуму о полной реконструкции института, такой, чтобы нашлось место и для Платоновского музея, и для музея Мандельштама, у которого здесь единственный достоверный адрес в Москве.

Все упирается в деньги, в площади, в собственность, в решение специалистов. Специалисты были, много раз были… И они настаивают, что в этой аудитории (действие происходит в мемориальной комнате Платонова, где писатель представлен только фотопортретом на стене) Здесь милая Маша тоже что-то недосмотрела, действие происходит в одной из самых крупных институтских аудиторий, в комнатке, где кроме портрета Платонова висит еще шесть стендов, посвященных его жизни должна быть некая музейная зона. Есть эскизы этой зоны. И одновременно здесь может быть кафедра, скажем, русской литературы.

Дочь Платонова уверяет, что хочет передать архив в музей. Архив Платонова является государственной собственностью, этот архив лежит в ИМЛИ и в РГАЛИ. Почему мы должны его брать в музей? Музей – не место для рукописей. Пушкинский дом – это не музей, и Толстовская бронированная комната – тоже не музей. Я-то и за музейную зону, и за кафедру. А государство имеет право отобрать у Литинститута хоть весь дом. Но для этого нужно решение совета министров.

Объективно я скажу следующее: время наступит. Реконструкция – рано или поздно – неминуема. Я уже писал один раз Лужкову – как раз имея в виду создание большого литературного комплекса. Но нужно выстроить новый учебный корпус. Я знаю, что такое музей. Разве здесь можно его устроить? Музей – это архив, это фонды – а где их держать? У Литинститута есть государственные цифры набора, мы и так набираем больше людей, чем у нас есть площадей. Пока речь идет о том, что, либо музей, либо институт.

Как писатель я за музей, я подпишу любое письмо, а как ректор, как музейщик, я считаю, что сейчас это нецелесообразно. В стране, которая, так сказать, разряжена по музеям. Я думаю, начинать надо с большого Платоновского музея в Воронеже. А потом уже здесь – большой комплекс как один из филиалов, может быть, Литературного музея: ведь кто только ни жил в этих стенах! В комплекс должны войти мемориальная комната Платонова, мемориальная комната Мандельштама, мемориальная комната под названием «Музей советской литературы», мемориальная комната Герцена. У нас в том здании (то есть основном корпусе Литературного института) есть комната, в которой родился Герцен… У нас есть свой театр. Вот это – Литинститут будущего.

Попытка построить музей Платонова в консенсусе с текущими интересами Литинститута не удалась. Потому что – я могу вам прямо сказать, что хочет Мария Андреевна Платонова: звания директора. Это ведь государственная зарплата и все прочее… Уже на второй день, как я организовал общество Платонова, ко мне в кабинет пришли какие-то люди и сказали: ну ладно, давайте делить лицевые счета. Помилуйте, это все принадлежит Литературного институту! Ну что ж, давайте распустим студентов или не будем брать студентов из Вологды и Сибири. Давайте вообще закроем институт!

15 января юбилей у Мандельштама, Мандельштамовское общество, так же как и Платоновское, открылось в стенах этого института. Его комната занята издательским отделом, я не могу ее освободить. Студентам негде заниматься. У нас что, легко с площадями? Я писал огромное письмо – давайте делать музей, давайте ремонтировать. Была составлена смета… но денег-то нет! Мы их зарабатываем сами, тяжелейшим преподавательским трудом – на курсах, на всем. Вы представляете, сколько денег дает государство нашему институту? И 40 % не дают того, что мы зарабатываем.

С Марией Андреевной мы договаривались: прежде чем делать музей – у нее там есть два предмета – давайте сделаем металлическую дверь. И ввозите архив. Потом соберутся и другие экспонаты, вокруг памятной комнаты.

Вот вы приехали, потрепали мне нервы. Вы же знаете, что это единственные неприватизированные стороны жизни в нашей стране – высшее образование! Вы знаете, что растащено все имущество бывшего Союза писателей СССР – кроме Литинститута, который я сохранил? Все растащено! Где Малеевка, Голицыно? Где дома творчества?

Нужен музей? Пожалуйста, берите! Распустим студентов, ремонтируйте крышу и все остальное… на что будет существовать этот музей? Кто его будет топить? Я знаю, что такое водопровод и что такое канализация!

Такого музея, как хочет Платонова, сейчас не будет. Он будет потом – лет через двадцать».

27 декабря, среда. С утра С.П. и А.И. убеждали меня посмотреть, кто стоит за статьей Олега Павлова. До меня с трудом доходила их логика, но дошла. Я начал сопоставлять факты, по-другому посмотрел на ситуацию отдельных наших кафедра. Я ведь русский человек. Важно не чтобы мне было хорошо, а чтобы корова у соседа издохла. Меня ведь никто из наших писателей, обладающих определенным влиянием в прессе, ни Федякин много работавший в газетах, ни Болычев, имеющий связи, ни В.П., имеющий трибуну на Т.В., ни Чудакова, ни Чудаков, ни Тарасов, много печатающийся в журналах, никогда меня не поддержали публично в отстаивании хозяйственных интересов института. А ведь, это и их интересы, и их карман. Может быть, есть смысл посмотреть, как корова у соседа издохнет?

Сегодня комиссия, образованная президентом, приняла текст Гимна Михалкова. Когда я этот текст поддерживал, то «Труд» тщательно вычеркивал имя Михалкова. Гениальный ход совершил президент, включив в эту комиссию Швыдкого. Комиссия ведь твердо знала о пристрастиях президента. Теперь бедному министру культуры придется поддерживать не популярное в его клане имя и непопулярный гимн и непопулярные в их компании слова. Швыдкой сегодня по ТВ оговорился, раскрыв по Фрейду, свои внутренние мотивы. «При музыке Александрова слова должны быть Бродского условно…» Условно не Твардовского и условно не Юрия Кузнецова. Дальше был объяснение, почему на музыку Александрова легли слова Михалкова. У меня это объяснение другое.

Под вечер ко мне в институт прибыла группа НТВ, от Кара-Мурзы. Задавали вопросы о моем отношении к гимну, к С.В.Михалкову, ко всей семье, отношение к символике, т. е. к флагу и гербу. Я ведь С.В. люблю, отвечал как надо и по совести. Но сказал то, что потому ни у кого не услышал, что Михалков всю свою жизнь был с этой страной и что в известной мере он медиум этой страны и этого народа. Вырежут, конечно, мое рассуждение о серпе и молоте, т. е. о трудовом начале, которого мне не хватает в новом гербе. Что касается семьи, то я сказал, что все ее члены крупные люди сами по себе, как бы орлы. А орлы любят дружить друг с другом.

Как ни странно, ничего про серп и молот не вырезали. Все это было аккуратно смонтировано вместе с высказываниями других людей. Мне запомнился только предводитель дворянства Голицын.

28 декабря, четверг. Утром занимался анализом наличия и использования купленного за прошлый год инструмента. Вернее, смотрел, что пропала, что украли, где переплатили. Пил чай у А.И., который нервничает оттого, что из министерства не приходит письмо и хочет подтолкнуть меня на какие-нибудь поступки. На Ученом совете я рассказал о статье Павлова и объяснил, как все это может коснуться каждого. Это маленькое удовольствие наблюдать за схваткой ректора и идеи музея может привести к уменьшению зарплаты. Ни один из вас публично, в печати, к которой вы все имеете доступ, не выразил хотя бы солидарность со мною. И не выразит. Значит, и у меня руки развязаны. Значит, и я вам не помогу, когда вы потребуете у меня помощи. Говорили о низком уровне набранных на ВЛК слушателей. ВЛК постепенно превращается в организацию по решению социальных проблем слушателей. Хорошо по работе с иностранными студентами отчиталась Е.Л.Лилеева.

После Ученого совета поехал на годовую редколлегию «Нашего современника». Мои дневники, оказывается, имели большой успех. Вначале, оказывается, в редакции думали, будет ли это вообще читаться. Хорошо говорил Проханов, как из под сегодняшнего либерального катка, как некий русский феномен сопротивления выходит новая русская литература. Интересна была и речь Личутина. Компромиссы приводят к слабой прозе, к болоту.

Из больницы приехала в очень плохом состоянии В.С. Она уже принимает свою дозу страдания, у меня все еще в это отношении впереди. Правый глаз у нее уже ничего не видит и, кажется, еще и сильно болит.

29 декабря, пятница. Ничего я в дневнике не писал, но меня все время волновал ответ Министерства на письмо А.И.Горшкова. Я отчетливо понимал, что шло достаточно внимательное согласование. Для Министерства это хороший предлог освободиться от неугодного ректора, расстаться с ним. Но вот письмо пришло. Нам разрешили досрочные выборы ректора. Значит, впереди предстоит собрание, волнение, опять два ученых совета. Результат, конечно, предсказуем, но мои сторонники должны для этого поработать. Я все надеюсь на какую-то перемену судьбы. С другой стороны, бросать все, когда стало работать полегче. Ходят также слухи о присвоении ректорам некого государственного статуса.

Вечером ездил в общежитие. Там снова маленькое воровство. Самое главное, что это не старики, а наши молодые рабочие смотрят на институтское, как в прежние времена на советское, – можно украсть, это все наше. Теперь это электрики: и провода на ремонт номеров в гостинице ушло в два раза меньше, чем выписали и стоит этот провод в два раза меньше, чем он стоит на самом деле. К счастью, я все это хорошо помню по покупке провода летом на дачу.

Президент, естественно, подписал указ о гимне. Слова здесь новые, даже не те, что мне показывал С.В. Это качество настоящего мастера, он шлифует текст до последнего и отказывается лишь тогда, когда истощает все свои ресурсы. В словах гимна огромная точность, только профессионал видит, как слова сливаются с понятиями и как плотно скомпоновано все поле.

30 декабря, суббота. Весь день продолжал читать биографию Оскар Уайльда Ричарда Эльмана. Образцовая книга. «Провожая гостя на поезд, Уайльд вдруг заговорил о «Яствах земных»; ранее он отозвался об этой книге лишь в общих выражениях. «Милый мой, – сказал он Жиду, – вы должны мне кое-что пообещать. «Яства земные» – прелестная вещь… прелестная. Но обещайте мне, дорогой мой, с нынешнего дня отказаться от местоимения «я». В искусстве не может быть первого лица».

На телевидении праздник в полном разгаре. Удивительное несоответствие ощущения страны и этой лихорадочной подтанцовки. Как надоели все эти «маленькие» случаи, дешевый одесский юмор и низкопробная эстрада, которые, по мнению устроителей, должна веселить. Есть определенная тоска по большому масштабному искусству. Одесса, родина юмора, отделилась от нас, но бросать нас, к сожалению, не собирается. Кажется, вчера в какой-то передаче, где в качестве главных персонажей оказались Киселев, Сванидзе и Доренко, кто-то из участников сказал, что они уже прошлая эпоха, что они могут уйти. Что-то действительно поменялось. Я очень остро почувствовал это во время огромного концерта Пугачевой. Вся эта вульгарность продавщиц советского периода, выдаваемая за народность, устарела. Будто прокололи воздушный шар, и он медленно через дырочку спускает воздух.

31 декабря, воскресенье. Утром по какому-то странному, но уже три года выполняемому правилу, ходил в баню. Пришел, убирался, накрывал на стол. В.С. чувствовала себя уже несколько дней разбитой и ожила только часам к девяти. На этот раз обошлись без привычного судака, который заменил кусок жареной в духовке свинины. Альберт Дмитриевич прислал с Федей четыре тарелки салата, ассорти рыбное, ассорти мясное и свежие овощи. Теперь еды на неделю. Встречали новый год вдвоем и очень радовались, что никто не посягнул на наше общество. От имени властей по ТВ поздравлял с новым годом В.В.Путин. Его речь была взвешенной, но последнее время я всегда пытаюсь отделить саму личность говорящей персоны от спичрайтера. Путин первым из всех произнес речь не в кремлевских апартаментах, а на улице. Была видна Спасская башня и часы над ней. Снег, погода, освещение казались натуральными. Но речь закончилась секунда в секунду с движение к полуночи часовой стрелки. Впечатка это или живая трансляция? Где здесь правда, где искусство телевидения? Потом заиграли старо-новый гимн.

1 января, Понедельник. 2001 год. Странные впечатления ночи от передач по ТВ. Утром, когда я пошел гулять с собакой, редчайшая тишина. Город будто бы весь вымер, будто через мир этой ночью пролегла какая-то трещина, и вот теперь все замерло, слушая, не обрушатся ли края гигантского каньона. Весь день сидел и редактировал дневники. Вечером В.С. мне сказала, что я уже никогда не смогу написать нового романа – «Ленин» и дневники меня иссушили.

2 января, вторник. 2001. Для «Труда»:

«Самыми заметными лицами в новогодние и предновогодние дни стали Михалковы. Впрочем, впервые мы еще, конечно, увидели поздравления президента, записанное не в недрах кремлевских хором, а на свежем воздухе. Путин говорил хорошо, но всегда, когда говорят крупные политики, хочется отделить искусство спичрайтеров от самой личности. У личности, правда, всегда есть право выбора предложений. За спиной президента возвышалась Спасская башня, и окончание его речи магически совпало с движение стрелок, в этот момент подобравшихся к двенадцати. Точный ли это расчет или телевизионные чудеса, не знаю, но шел снег, и погода вроде бы соответствовала.

Что касается триумфа Михалковых, то это, конечно, в первую очередь гимн России, одним из авторов которого стал Сергей Владимирович, – Михалков-старший. Работа исключительная, потому что только профан и мещанин, привыкший в искусстве к искусственным усложнениям, не увидит в стихах гимна несколько безукоризненных формул русского самосознания, которые еще десятилетия будут волновать сердца россиян. Я бы даже рискнул сказать, что гимн весь из этих формул.