Текст книги "На рубеже веков. Дневник ректора"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 61 страниц)

Еще в доме развешены на манекенах мундиры поэта. Он служил в армии, какое-то отношение имел к авиации, об этом свидетельствуют снимки. Но нет ни одной рукописи. Это все в другом музее, под Миланом.

Оказалось, что д’ Аннунцио – народный поэт. Может быть, что-то вроде Есенина и Маяковского, которых потягивало дружить с энкэвэдэшником Аграновым и другими сильными сего мира. Дуче, вpoде бы, д’ Aннyнциo опасался, поэтому подарил ему в Ломбардии виллу – живи от света подальше.

В Пескаре у д, Аннунцио еще одна роль – он что-то вроде местного дон– жуана. Смотрительницы с упоением рассказывают о его любовницах, женах и просто дамах. Показывают фотографии мест, где они встречались. Все идет в распыл, когда дело касается литературного процесса и тщеславия.

Кроме интереса к литературному процессу, я рассматривал дом еще и с точки зрения «как люди жили». Мне все интересно: кровати, уголки, устройство дома, каретный сарай, стойло для двух лошадей на первом этаже. Интересная подробность: живопись на потолке дома – это дело рук крестьян. Талантливый до рукоделия народ. По словам моих вожатых, крестьяне делали это иногда просто за цену их прокорма. «Ты меня прокорми, а я тебя нарисую».

Страсть к России.

Креати был женат на бывшей жене клоуна Серебрякова. Но почему-то, и это заметно, неравнодушен к Наташе. Со своей первой женой Эджино разведен. Та приехала в Италию с сыном и матерью, которой сейчас за 60. Так вот, та уже вышла замуж за пожилого итальянца, и бывшая жена Креати живет сейчас со своей матерью и ее мужем.

Наташа утверждает, что к русскому языку у итальянцев нечто вроде губительной страсти. Кто начинал учить русский язык и бросил, тот рано или поздно к нему вернется. То же самое, по ее словам, относится и к русским женщинам. Итальянцы, разведясь с русскими, норовят снова жениться на русской.

У одной из смотрительниц музея д’Аннунцио, женщины сравнительно молодой, двое приемных из России детей – девочка и мальчик – 10 и 6 лет. Я спрашиваю: «Почему вы выбрали русских детей?» – «Очень уж красивые в России дети».

Она же рассказала, что у них есть ассоциация усыновивших русских детей, и через офис этой ассоциации идут все усыновления.

Театр д’Аннунцио.

Я содрогнулся, увидев в вестибюле и возле гостиницы «Карлтон» рой знаменитостей. В их числе Алена Делона и Микеле Плачидо. Христиана приветливо помахала мне рукой: садись, дескать, вместе со всеми в автобус – и напомнила про вечерний банкет. Но я решил сам, пешком, не надо раздражать звезд своей русской непонятливостью. Буду любоваться издалека.

Театр сам по себе оказался для меня самым ярким открытием. В нем прелестно сосуществуют традиции древнего амфитеатра и современного сооружения. При сравнительно небольших, по меркам Москвы, размерах он вместителен и монументален. Монументальность малыми средствами. Я пришел, когда фестивальное действие уже было в разгаре. Мой галстук и степенный вид были как бы пропуском. Каким-то образом я наткнулся на Христиану, и по мановению ее ручки мне тут же в первом ряду с краю было поставлено кресло.

Оглянувшись, я смутно опознал Делона и Плачидо. Отблеск их известности засветился на моих плечах. И тут же нашлась Наташа. Они все трое, оказывается, ходили в цирк. Они тоже были мною пристроены. На дружбу «синьора» с «обслугой» соотечественницы Христианы смотрят широко раскрытыми глазами.

Дальше я привожу записи, сделанные во время представления на пригласительном билете. Это опять из «дневника глухонемого».

* В оркестровой яме расположились телевизионщики. Здесь же, лицом к зрителю, огромный монитор: но монтируют и кадрируют, несмотря на славу итальянского TВ, довольно бездарно.

* Вдоль всей сцены за столом сидит жюри. Проглядывается светловолосая женщина – Стефания Сандрелли. Выглядит она прекрасно и совсем не похожа на мою сверстницу.

* На сцене, на столике сбоку, находится целый рой позолоченных чудовищ – это наградные Пегасы – значит, вся церемония будет очень долгой.

* В середине сцены безумствует мужчина, похожий на Тото, – это какой-то телевизионный критик – и шармирует высокая блондинка, она вся в красном, как королевский гвардеец. Потом Наташа мне объяснила, что это популярная телеведущая. Сзади под декольте у красотки прикреплено какое-то радиоустройство с антеннкой, как мышиный хвост. Как и у нас, атмосфера ложного артистического братства.

* Вовсю и с разными прищепками звучит несравненное слово «культура». На сцену выходят какие-то люди, вероятно критики кино и телевидения, – я их не знаю и поэтому занимаюсь разглядыванием театра. Определенно, построен театр без мании грандиоза, но удобен и изящен. Рампа и кулисы как бы выносные в зал. Иногда над сценой пролетает птица. Жизнь суетливая и вечная.

* Я, конечно, злобствую, но все говорят так самоуверенно, так безапелляционно, будто каждый по крайней мере замещает на этой земле Данте.

* В процедуре, кроме премируемого, двух ведущих, которые задают вопросы, жмут руки, смеются, чествуют награжденных, похлопывают их по плечам, участвуют еще юные девы. Девы выдают мешки коричневого цвета с красными шнурками – это упаковка под бронзовых Пегасов, провожают награжденных на сцену и возвращают на место. У этих дев по пояс декольте, и они делают все, чтобы камеры обратили на них внимание.

* Вся публика производит впечатление сытой. Это не ироническое замечание, а наблюдение. Когда перестаю злобствовать, я замечаю, что и ведущие, и герои торжества включены в тонкую игру общего шоу: веселят публику. Вообще-то дело это трудное.

* На ступеньках в оркестровой яме расположился наш китаец и трясет кудрями. Закончили премирование совершенно неизвестных телевизионных звезд. Говорят все удивительно гладко, слова скользят друг за другом, словно по желобу. Стоит открыть рот – и посыпалось. Многоречивая нация.

* Наконец-то для меня стали прорезаться какие-то знакомые имена: Вероника Повони, Микеле Плачидо. Плачидо очень молодой с прекрасной крашеной шевелюрой. Здесь это кажется не зазорным. Низенький Плачидо в темном костюме и светло-голубой рубашке.

* Кто такой Могиус Скаца, при имени которого зал встал?

* Появился встреченный овацией какой-то обаятельный парень, одетый очень простенько, в обтяжку, с почти выпирающими гениталиями. Он о чем-то поговорил. Позже Наташа сказала, что это актер, автор и исполнитель песен. Он, в частности, сказал, что вот, дескать, мы все говорим о трудностях, а есть трудности у людей, которые встают в пять и идут на завод. А мы в пять часто возвращаемся из ресторанов.

* Рассматривая жюри, выступающих, ведущих, респектабельную творческую публику вокруг, я подловато думаю о том, каков процент среди них клятвопреступников, мазохистов, предателей, скрытых гомосексуалистов, сумасшедших, клептоманов.

Мои размышления на эту животрепещущую тему прерываются появлением на сцене какого-то плотненького мужика, работавшего еще с Висконти (сведения от Наташи). Произнесенные этим героем слова – интернационального звучания. Он и сейчас еще чувствует себя коммунистом.

* Как здесь не развернуться к размышлениям о себе. Может быть, мне надо кончать писать и только произносить речи? Может быть, мне надо менять имидж? Превратиться в статного и важного джентльмена?

* Тем временем, словно герой из какого-то кинофильма, появляется молодой фотограф. Он весь одет в тон: песочный костюм, жилет, галстук, ботинки. Как автоматчик, чуть пригнувшись на изготовку, он проходит перед первым «высокоответственным» рядом, раз за разом, как убивая, фотографирует знаменитостей.

* Ну, вот на сцене и Ален Делон. Издалека он значительно моложе, чем на своих фотографиях. Мне лень перелистывать свою молодость и фильмы тех лет. «Рокко и его братья». Я вспоминаю Висконти и его фильмографию, интересно, был ли Делон его любовником? А тем временем Делон – обаяшка и умница – говорит.

Ведущий спрашивает: «Как вы относитесь к тому, что ваше имя стало неким мифом XX века».

Как заклинание, Делон повторяет: «Я работал со знаменитыми режиссерами и старался успеть сделать то, о чем мне говорили. Это они сделали меня таким, каков я есть».

Последние и первые покупки.

Самое большое несчастье в этой поездке – я потерял колпачок от дорогой авторучки, которую подарила Танечка. Как всегда, в магазины я не ходил, лишь в каком-то киоске купил три шариковых ручки за 1.500 лир.

Честно говоря, я предполагал, что пойду после процедуры награждения на банкет, но мне было жалко бросать Наташу, ее муженька Франко, а с ними и разбойника Людовико в дебри их повседневной жизни. Коли сегодня я уже не герой дня и не могу их всех взять с собой, то я принимаю их предложение и мы едем в маленький прибрежный ресторан есть пиццу.

Людовико, возбужденный двумя прошедшими днями, безумно шалит. Франко переживает из-за этих шалостей. Мы немножко говорим о политике. Франко удивляется, как наш народ терпит такое правительство и полупрезидента (Наташа так переводит), а потом нам приносят по огромной, как украинский подсолнух, пицце. Когда это без подделок – это безумно вкусно и остро, это настоящее чудо, которое описать словами очень трудно.

Мы вскоре расстаемся. Утром я встаю в пять, пешком дохожу до станции, сажусь в автобус и безо всяких приключений добираюсь до Рима, так его и не увидев, до аэропорта. Здесь у стоек «Аэрофлота» я встречаю целую кучу своих соотечественников. Как будто ничего не изменилось, они хитрят, стараются провезти, не оплачивая, побольше багажа. Это хористы одного из знаменитейших коллективов. Наблюдений за ними мне хватило бы на маленькую повесть, но об этом как-нибудь в другой раз.

12 июля, понедельник. Утром уже на работе. Вечером же заглянул в телевизор. Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? Оказывается, приехал Собчак, даже собирается баллотироваться в Думу. Это все, конечно, вызов народу и лучше всего показывает, какое у нас правительство и кого оно собирается поддерживать. Вот тебе, бабушка, и Скуратов день. И еще один подарочек судьбы. В «Труде» от 10 июля, суббота, 1999 года, утверждается, пока в качестве «версии», – генерал Олег Калугин был агентом ЦРУ и в течение 40 лет… С версией выступает полковник разведки в отставке Александр Соколов. Ну, ретивые демократы первого призыва, вы и даете!

13 июля, вторник. Вышла в «Правде» моя давнишняя с B. C. статья-интервью. Валя, остерегаясь, укрылась за псевдонимом, но статья хорошая. И здесь опять несколько моих любимых героев – Собчак и Стреляный.

В обед была г-жа Спендель из университета в Турине. Приходила она вместе с Евгением Михайловичем Солоновичем. Хорошо поговорили, эта дама, владеющая русским языком, мне нравится. Правда, должны были бы меня насторожить ее литературные пристрастия. Естественно, любит Петрушевскую. Ладно, люби – и не люби меня, мы и так прорвемся, хотя, конечно, хорошо было бы мне быть евреем. Подарил ей несколько своих книг и побежал купил для нее в магазине книгу Эммы Герштейн о Мандельштаме. Ноблесс оближ. Говорят, в мое отсутствие Битов и Щекочихин беседовали обо мне (естественно, Платонов) в «Общей газете». Додержаться бы до 1 сентября. Жаль, конечно, что платоноведку я не выгнал в этом году. Это она вместе с дочкой и мутит воду.

14 июля, среда. Занимался ремонтом крыши, потом встречался с архитектором по поводу реставрации изгороди по Бронной и строительства институтской проходной. С каждым годом жить в институтском дворе все сложнее. То бомжи пьют пиво, то какие-то бандиты ставят на день машины.

В час дня я вместе с охранником Димой пошел за аккредитацией на Московский фестиваль и благополучно и быстро ее получил в одряхлевшем Доме кинематографистов. Но по дороге мы проходили мимо Музея революции, того самого, где Витя Симакин служил когда-то дворником, и тут я обнаружил, что знаменитого троллейбуса с раскореженным боком, появившегося как экспонат после переворота 1991 года, уже нет. Тяжелое артиллерийское орудие, стоящее в правом углу музейного двора, – есть, на месте и знаменитый броневичок, участвовавший в революции 1917 года, а вот троллейбус куда-то исчез. И тут Дима рассказал мне, что именно на этом экс-музейном троллейбусе работал его друг.

В Димином пересказе эта история выглядит так: «Шел дождь, моего друга остановили около американского посольства. У него закончилась смена, и он ехал в парк. Развернули троллейбус поперек, баррикада. Мой друг от троллейбуса не отходит. (Из телефона-автомата звонил в парк – приказали от троллейбуса не отходить. Как-никак, а вверенная ему гостехника.) Через полчаса появляется компания демократов с водкой и бутербродами. На баррикаде, составленной из парковых скамеек, троллейбусов, легковых авто, мусорных контейнеров, – шумела напряженно-разухабистая толпа, подогретая чаем, кофе и другими, более крепкими напитками. Все ждали штурма. Мой друг, продолжает Дима, сидел в своем троллейбусе, пока не начали стрелять. Стреляли с крыш, но не прицельно по людям, а по технике, стоящей в баррикаде. Кто стрелял, по-моему, до сих пор не знает никто. (Если только некоторые деятели спецслужб.) Скорее всего это была провокация, так как буквально минут через 15–20 появился первый танк, и разогретая толпа обезумевших «защитников демократии» стала забрасывать его тем, что под руку попалось. Друг, кстати, видел, как этот дурачок, кажется, фамилия его Комаровский, попал под танк. Дождь – а этот парень с плащ-палаткой на плечах, веревка в плащ-палатке у него узлом на шее завязана. И вот он полез на танк. Ребята в танке ничего не видят, все люки задраены, «смотровые щели» залиты и заляпаны всякой гадостью (которой забрасывали машину), а у того плащ-палатка зацепилась за трак, вот этой плащ-палаткой его под танк и затащило».

15 июля, четверг. Утром в 4 часа вместе с Димой и Федей поехал на дальнюю дачу в Сопово. Отвозили мебель, которую мне за деньги отремонтировал Денис, и посмотреть, что там получилось после того, как поработал Николай. Мебель для меня имела ритуальное значение. Обеденный стол, который я помню всю жизнь, и от него семь стульев. На этом столе в гробу лежала тетя Валя, и Федор Кузьмич, мой отчим, и моя матушка. Я ведь помню все и всех их и все их поминки. Добрались за два часа. Разобрались со всем оставшимся строительным материалом. Все очень хорошо и толково получилось. Хорошо, что я при строительстве «вписал» домик покойного Юрия в новое строительство. Мебель, посуда, среди которой кое-что помнится мне еще чуть ли не с детства, все мне напоминает о брате. Уже семь лет, как его нет. Я тут же решил, что надо строительство заканчивать. Решил не жмотиться, переставлять новые двери, класть плинтус, облицовку на окна и проводить проводку. На даче я ребят покормил беф-строгановом собственного производства, который привез в стеклянной банке.

В институт приехал к часу дня. В машине переоделся. В Москве царит невероятная жара. В пять обедал с приехавшим по гранту деканом факультета русского языка Пекинского университета. На обед пригласил Ю. И. Минералова, который, видимо, осенью поедет прочесть там, в Пекине, курс лекций, В. И. Гусева, с которым мы вместе пользовались гостеприимством декана, и С. П. Декан хороший малый, отлично говорящий по-русски. Я уже довольно много встречал китайцев, которые овладели на очень высоком уровне русским языком именно в Китае. Страдает, что его дочка, химик, сейчас в Америке, и боится, что она там останется. У них точно такая же утечка мозгов, как и у нас. Социализм, видимо, способствует вызреванию интеллекта, а американский капитализм способен этот готовый интеллект использовать и создавать для него условия.

С. П. очень много читает к семинару, который собирается вести осенью.

16 июля, пятница. Редактировал книжку кафедры о литературном мастерстве. Даже придумал для нее название: «…чтоб было у кого потом учиться». Много занимался арендой гостиницы; мы решили с Сергеем Ивановичем Лыгаревым поселить на несколько дней несколько сот человек – это участники ансамблей и коллективов, которые приехали обслуживать новую предвыборную затею Лужкова – день пива в Лужниках. Вот, наверное, загадят все окрестности.

Пресса взялась за жену Лужкова, которая оказалась какой-то бизнесвуменшей. В фирме, которая, кажется, ей принадлежит, произведен обыск. Все это свидетельствует, для широкой публики и избирателей, лишь об одном: и в семействе Лужкова живут далеко не на одну зарплату. Заниматься бизнесом в ситуации жены ли, сына ли Лужкова – это значит постоянно испытывать его государственную поддержку. Даже не личную, а поддержку его имени и прихлебателей. Это открытое окно, через которое всегда впорхнет взятка.

Вышел очередной номер «Вестника». Я всегда горжусь этими книжечками. Будто я сам их написал. В этом номере статья А. Чудакова, статья В. В. Иванова, продолжение лекций по славистике А. И. Горшкова, протоколы заседаний Общества исследователей Древней Руси, статья Миши Стояновского и статья Ани Кузнецовой «Смерть Владимира Ивановича».

Последний день недели мрачно осветился жутким известием: внезапно умер Валентин Митрофанович Сидоров. Кроме чувства потери и для института, и для нашей культуры у меня и серьезные личные мотивы ощущать и проявлять скорбь. Я обязан ему при последнем голосовании на должность ректора. Может быть, именно его речь повернула все собрание. Это был крупный человек. Я уже распорядился относительно похорон: институт все берет на свой счет.

В Москве 34 градуса жары.

Сделал маленькую заметочку о ТВ для «Труда» – как обычно:

«Разберемся с феноменом слова «политика». Кроме присущих ему от рождения смыслов, слово это в наше время вдруг приняло спасательный и все объясняющий характер. Оно сможет объяснить любое воровство и любую манипуляцию, вплоть до солнечного затмения. Заговорили о счетах в швейцарских банках, принадлежащих, вроде, главе кремлевской администрации. И сразу возникают какие-то политические силы, которые как бы эти счета организовали. Политика наворожила. Принимается, как летний пожар, тлеть дело об «Аэрофлоте» – политические враги инспирировали. Пытаются проверить малозначительную фирму, имеющую дело с производством пластмассы, – наслание политических врагов. Но во всех случаях надо уметь слушать объяснения. О несвоевременности кремлевской реставрации уже говорилось. Стали мы жить лучше оттого, что по фасаду Большого кремлевского дворца вместо одних гербов появились царские орлы? У «Аэрофлота» неизвестно куда подевались доходы. А что касается малозначительной фирмы, то даже ее владелица что-то говорила о заказе на кресла для Лужников. Да за это и убить могли. Это уже не политика, а многомиллионная экономика. А политика, как известно, это та же экономика, но идущая другим путем. В этой связи мне близка точка зрения Юрия Баграева, недавно отставленного из военной прокуратуры генерал-майора, который признал незаконным возбуждение уголовного дела против Юрия Скуратова. Находясь на пенсии, генерал утверждал, что при всем желании властей найти на него компромат сделать это невозможно. Двухкомнатную квартиру генерал получил пятнадцать лет назад, а не как некую плату за сегодняшнюю услугу. Нет у отставного генерала ни машины, ни дачи, ни фирмы. И у жены его не было юридической фирмы, занимающейся делами военных.

Что касается культуры, которая по роду действия мне ближе, то я, не скрою, весь воскресный вечер наслаждался записью оперы Джакомо Пуччини «Девушка с Запада». Какие гениальные самоповторы: то слышится в музыке «Богема», то «Мадам Баттерфляй»! Как в нашей политике – то своеволие самодержавия, то беззаконие сталинского тоталитаризма. Кстати, если хоть как-то мне объяснили, наверное неправильно, арест министра Чечни, то почему не объяснили мотивов его освобождения. Закон наш, судя по всему, как дышло… Политика!»

20 июля, вторник. Сижу как проклятый, в институте, редактирую книгу о кафедре литмастерства, которой руковожу, занимаюсь с архитекторами, проектирующими новую проходную, и кровельщиками. Волнует меня наша бухгалтерия.

Возвращаясь на машине домой, на Ленинском в самом начале, у магазина, где продаются дубленки, я вижу живую рекламу. На этот раз это пятерка каких-то сказочных американизированных персонажей в теплом искусственном мехе, расставленных вдоль улицы. Зазывают. Какова же нужда и каков уровень платы, если в такую немыслимую жару люди соглашаются на подобную работу. В Москве под 30 градусов.

Недавно я видел живой рекламный сэндвич на Пушкинской, а раньше на Лубянке. С кока-колой и жвачкой пришли и эти милые шалости капитализма.

21 июля, среда. Вечером поехал поливать огурцы на дачу. Решил гульнуть, попить вина, покупаться, у меня с собой 700 страниц верстки собственной книжки для издательства «Олимп»: здесь, кроме «избранного», ещё и публицистика, и критика, и собственные маленькие жанры. Все, конечно, прочесть не удастся, но хотя бы просмотрю. На даче пробуду весь день и вернусь в четверг вечером. Хорошо.

23 июля, пятница. «Рейтинг» – заметку мне всю, конечно, в редакции испортили. Достал газету из почтового ящика и чуть ли не всплеснул руками. Мне иногда кажется, что во время редактуры руководствуются еще и вполне понятной завистью плохо пишущих людей. Это первый раз, когда материал начинает приобретать обратный смысл. Все пассажи относительно Лужкова, конечно, исчезли.

Утром отправил в издательство верстку. В целом книжка получилась. Никогда не думал, что мои статьи об актерах и писателях приобретут самостоятельное значение. Последним усилием вырезал из книжки статью обо мне А. Латыниной. В разделе «критики о Есине» с удовлетворением прочел давнюю статью Чупринина. Он очень верно подметил мои недостатки, и в первую очередь излишнее морализаторство. К сожалению, все это стало мне понятно только теперь. Книжка получилась, романы я написал неплохие.

Днем был в общежитии. С такой же последовательностью, как я строю туалеты, ремонтирую проводку и чиню души, студенты варварски все это разрушают.

В конце рабочего дня приехали директор Гатчинского кинофестиваля «Кино и литература» Генриетта Карповна Янгибекова и Людмила Алексеевна Балашова, занимающаяся отбором фильмов. Здесь ничего не поделаешь – Литинститут среди учредителей. Хорошо поговорили два часа. Решили обновить жюри. На этот год вводим критика Виктора Матизена, Петра Лукича Проскурина и, возможно, кинокритика Тримбача с Украины. Договорились, что мне надо познакомиться с нынешним «киноминистром» Головней и написать кое-какие письма. Фестиваль набирает влияние и силу. На этот раз возьму с собой в Гатчину молодых поэтов и Валю Сорокина.

Текст в верстке не меняю: что было и как было, так и осталось. А остановился на имени В. В. Сорокина потому, что и сам В. В., и другие мои товарищи указали мне на жесткую инвективу, допущенную мною в его адрес в предыдущей публикации. Оправданием моим здесь может послужить только эмоция момента. И пусть В. В. меня простит, как и другие люди, которых я невольно обидел. «Дневники», публикуемые почти без дистанции – жестокий жанр. У слова, знает писатель, есть своя инерция. С В. В. мы работаем много лет, в работе у него свой почерк, и я, и многие наши студенты многим ему обязаны. В общем контексте моей жизни это, конечно, фигура мне близкая, и мне остается только сожалеть, что сказанное мною может быть воспринято буквально. Мне хотелось бы сейчас, чтобы сгоряча сказанное не разрушило всего былого и будущего.

В Косово вырезано 14 сербов. Наше правительство объявило, что даст на восстановление разрушенного войной в Сербии 50 миллионов долларов. Лучше бы в свое время дали оружие, сейчас бы не потребовалось помогать деньгами.

24 июля, суббота. Начался Московский кинофестиваль. Утром ходил на просмотр для прессы кинофестиваля. Мексиканский и французский фильмы. Оба на высоком уровне, тем не менее мексиканский фильм произвел на меня впечатление. Мальчик, который должен стать убийцей. Но человек сопротивляется и общественному гнету, и бытовым представлениям о чести. Человек еще сам по себе что-то значит.

После обеда с B. C. поехали на дачу. Здесь все у меня полно недавних воспоминаний.

Сидел, делал вставки в новый роман. Он пишется, к сожалению, медленнее, чем вызревает.

26 июля, понедельник. Опять о ТВ для «Труда»:

«Совершенно оглушительное впечатление произвело на телезрителей решение какого-то районного суда Эвенкии снять с выборов бывшего спикера Федерального собрания Владимира Шумейко! Эти бесстрашные эвенкийские судьи нашли, видите ли, некоторый подкуп в предвыборной деятельности будущего депутата! Да что же это такое делается, да почему теперь человеку нельзя купить то, что хочется? Да какая-такая здесь демократия и рынок? Рынок, это когда что хочешь, можешь продать, а что хочешь, можешь купить. В средние века, еще во времена глухого, как марксизм, мракобесия, можно было даже отпущение грехов купить по сходной цене. Совсем еще недавно вероятно было продать, скажем, фирме «Филипп Моррис» за очень недорого, почти отдать по-братски табачную фабрику в Краснодаре, где, кстати, начинал свой политический путь не состоявшийся пока депутат, и получить у своих земляков-южан прозвище Филиппморрисович. Да мало ли чего можно сделать в обществе свободного и веселого, как Роджер, рынка в эпоху первоначального накопления капитала! Нет, объясните мне, почему депутатская неприкосновенность не может идти с молотка? Разве такие серьезные дела, как нефть, воздушные перевозки, телевизионный и банковский бизнес, не должны охраняться этой самой неприкосновенностью? Вот Валентина Соловьева, хозяйка бывшей фирмы «Властилина» (кстати, Владимир Шумейко состоял у нее в почетных клиентах) поскупилась, не позаботилась об этой неприкосновенности загодя и теперь сидит и властвует в других сферах. А как же тогда жить и работать? А как же совершать подвиги в политике? А кто же тогда по-вашему, станет бесплатно обслуживать Эвенкию, Бурятию? А есть еще чукчи, нивхи и другие области и народы замечательно и стремительно развивающихся регионов, так сказать, по-родственному, но далеко от пронырливой и все понимающей Москвы».

Опять прорезалось дело Андрея Платонова, и ходатай по этому делу старый дурак Бакланов. Уже и В. И. Матвиенко спустила резолюцию, и к Степашину обратились с просьбой. А не пора ли мне бросить этот институт, и пусть все тогда летит к чертям?

В невменяемом состоянии от всех этих событий был в Доме кино на фильме Кането Синдо «Жажда жизни». Я вперился в эту картину, потому что она о моей собственной надвигающейся старости. Но удивительна интеллектуальная и художественная решимость этого 87-летнего режиссера. В картине та свобода обращения с формой, которая возможна только у очень большого мастера. Старик глазами старика. Никакой киношной литературщины. Старость со всей жестокостью настоящего гуманизма. Я бы сказал, лицом к лицу со старостью. Меня даже смущало, как же эту картину показывают молодым и как же они ее смотрят. Правда, довольно быстро часть молодых и старых посетителей Дома кино покинула просмотр. А чего тогда они ждут от кино про старость? Как же вытерпеть собственную старость?

27 июля, вторник. Утром занимался писанием письма нашему министру, Владимиру Михайловичу Филиппову. Сожалею, что в свое время поленился и не поехал, после его назначения, представляться. Дима и С. П. письмо перепечатывали на компьютере.

Глубокоуважаемый Владимир Михайлович!

Последнее время усилился нажим дочери писателя Андрея Платонова, заинтересованных лиц и представителей определенной части общественности на Литературный институт с категорическим требованием создать в принадле-жащих институту зданиях музей Андрея Платонова, которому, как известно, в этом году исполняется 100 лет со дня рождения. Я полагаю, что и у Вас на столе есть подобные письма, именно поэтому я решился Вам написать, дабы прояснить свою позицию.

С одной стороны, это позиция писателя, отчетливо понимающего необходимость пропаганды творчества известного мастера советской и русской литературы, с другой – ректора учебного заведения, пекущегося о его целостности и необходимости без ущерба продолжать учебный процесс.

Сразу скажу, что полномасштабный музей во флигеле Литинститута невозможен. Прерогативой открытия музея строго обладает лишь Министерство культуры и его экспертный совет. Но только наивный дилетант скажет, что музей – это одна, две комнаты. В реальности – это комплекс помещений со сторожами, хранителями, директором на зарплате, которым традиционно становится кто-нибудь из родственников. Это огромные траты на организацию, а также высокие коммунальные платежи. У нас в институте нет свободных площадей, ибо уже сейчас при норме в 14,5 кв. метра на студента институт располагает лишь 4 метрами. Причем и здесь, чтобы выжить, часть институтских площадей приходится сдавать в аренду.

Есть и другое обстоятельство, которое не позволяет форсированно открывать музей в здании института. Здесь ведь не только жил А. Платонов, но и родился А. Герцен. Здесь в том же флигеле – единственный постоянный московский адрес другого выдающегося поэта современности – Осипа Мандельштама. Само здание описано в романе Булгакова «Мастер и Маргарита». Еще один музей? А сколько замечательного народа здесь училось! Мемориальные доски могли бы сплошняком покрыть здание института до второго этажа.

Мне хотелось бы также напомнить Вам, Владимир Михайлович, да и себе тоже, что по письмам дочери писателя неоднократно собирались комиссии и Минкультуры, и мэрии, и решение всех этих комиссий было однозначным. Рассматривались претензии М. Платоновой и на секретариате Союза писателей России. Все сознавали их скоропалительность и невозможность пока создания музея за счет института. А почему бы для начала не открыть музей не в перенасыщенной мемориальными комплексами Москве, а на родине писателя, в Воронеже? Такая инициатива исходила со стороны Воронежа в свое время, но была отвергнута Министерством культуры. Между тем, выход из этой ситуации есть, и (как ни странно) он предложен именно Литинститутом, по инициативе которого и на средства которого было создано Платоновское общество. О последнем пишу, дабы не сложилось впечатление, что у меня есть какая-то личная неприязнь или неприятие творчества Платонова.

Это была именно моя инициатива – создать на базе 40-метровой аудитории памятную аудиторию имени Андрея Платонова, но с охранной музейной зоной. В Сорбонне это, скажем, амфитеатр Ришелье и амфитеатр Мольера. У нас в институте тоже есть такой прецедент: в комнате, где родился классик рус-ской литературы А. И. Герцен, находится одна из кафедр института. Но это не помешало разместить там музейные портреты и создать определенный интерьер.