Текст книги "Киевские ночи (Роман, повести, рассказы)"

Автор книги: Семен Журахович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

– Проверь себя… Не спеши, – сдержанно ответил он.

Каждое слово Саввы много значило для бригадира.

И не только потому, что Савва был на пять лет старше. Но что тут посоветуешь?

– Хватит об этом, – хмуро бросил Гринчук. – Существуют консультации для беременных, для женатых. А вот для влюбленных совета не жди. – Он невесело засмеялся.

И вот теперь, спустя полгода, потчуя Гринчука скромным холостяцким ужином, Савва полушутя спросил:

– Как поживает Поля? Когда планируется комсомольская свадьба?

Гринчук спокойно посмотрел на него:

– Если моя, то не скоро.

– А как на это смотрит Поля? – лукаво подмигнул Савва.

– Поля? Совсем по-другому. У нее свадьба через две недели.

– Шутишь?

– Нет. Поля выходит замуж за Федора.

– За Федора?

Гринчук криво улыбнулся.

– Послушай, дружище, тебе здорово повезло! – воскликнул Савва.

Они посмотрели друг на друга, и больше о Поле не было сказано ни слова.

– Ну, как дела, Петрик? – спросил Гринчук.

– Хорошо!

– Пойдем на завод работать?

Петрик внимательно смотрел на дядю. Он не любил, когда дяди, задавая вопросы, смеялись. Но Гринчук серьезно ожидал ответа.

– Я не умею…

– Научу. Сделаю тебя мастером. Только чтоб ни перед кем спину не гнул, хорошо?

– Хорошо…

Не принес утешения Савве в этот вечер Гринчук. Мысли о Марии завладели им еще сильнее, чем раньше. Где она сейчас? Что делает? Вспоминает ли о нем? А впрочем, может, и лучше, что ниточка оборвалась в самом начале. Через год-два было б еще тяжелее. Холодная тоска подсказала: «Тяжелее не бывает».

– А не пора ли хлопцу бай-бай?

– Э-э, его еще купать надо, – сказал Савва.

Они купали Петрика вдвоем – это было весело и смешно.

Толя Гринчук осторожно отнес закутанного в теплую простыню Петрика, уложил в постель. Его глаза светились нежностью.

– Жаль, что нет твоей жены, – сказал он Савве. – Мне хотелось с ней познакомиться.

– Непременно, – поспешил ответить Савва. – Я ей много рассказывал о тебе.

9

Всего лучше было на работе. Там Мария забывала обо всем. Приходили люди, не похожие друг на друга, у каждого свое выражение глаз, у каждого свои болезни.

А если даже болезни одни, к ним по-разному относятся. И в этом тоже сказывается человек.

Пенсионер с больным сердцем шутил и смотрел на Марию влюбленными глазами. Воспоминания о прошлом, пережитом неотступно преследовали его, и вместе с тем он по-детски наивно и чисто радовался каждому солнечному дню, как щедрому дару жизни. Он любил цветы и время от времени приносил Марии маленький букетик. «Пока на земле есть цветы, можно жить и улыбаться».

После укола он учтиво благодарил, не торопясь прощался, и видно было, что ему очень не хочется уходить из этой белой комнаты, где колдует над шприцами молодая женщина с грустным взглядом.

Потом приходил человек много моложе и много здоровее, тоже «сердечник». Он долго и скучно жаловался, просил совета, тыкал пальцем в коробочки с ампулами. «А это что? А это для кого?» Голос становился жалобным, просительным. Ему все казалось, что от него скрывают какие-то чудодейственные лекарства: стоит только раздобыть их – и все будет хорошо. «Доктор мне говорит: больше ходить надо, больше ходить… Как это «ходить», когда я больной человек? Боже, сколько еще у нас нечуткости и формализма! Как вы думаете, – может быть, лучше обратиться к гомеопату?»

Он смотрел на Марию, и все его существо взывало: «Пожалейте меня».

Мария хмурилась и молчала. Однажды спросила: «Вы любите цветы?» – «Цветы? – удивился он и скорбно вздохнул: – Мне не до цветов».

Женщины часто переходили от разговоров о болезнях к другим темам, чаще всего – семейным. Иногда достаточно было десяти минут, чтоб узнать историю целой жизни. Истории были разные – иногда драматические, иногда смешные. Невольно каждую историю Мария примеряла к себе, и всегда выходило, что она была права.

Незаметно проходил час за часом. И чем ближе было к пяти, тем сильнее ее охватывало беспокойство. В пять позвонит по телефону Савва. В канцелярии ему скажут: «Марии Алексеевны нет, ушла по вызовам». Ему отвечают всегда одно и то же. Так велела Мария. «Извините, пожалуйста», – тихо промолвит Савва и положит трубку. Регистраторша говорит, что у него приятный голос. Похоже, что Савва приобрел еще одну сторонницу. И почему это в чужом семейном конфликте женщины всегда склонны оправдывать мужчин и становятся на их сторону?

Но сегодня регистраторша сказала Савве правду. Мария держит в руке четыре бумажки, четыре вызова. Она быстро просматривает их. Три вызова повторных, четвертый – впервые после большого перерыва. Кордиамин, платифилин. Все понятно: у Якова Платоновича Зубенко обострение стенокардии. Не бережется человек.

С тремя повторными вызовами Мария справляется за полчаса. Входит, приветливо здоровается, спрашивает больного о самочувствии, моет руки, стерилизует шприц. Все делается ловко, быстро. Снова улыбка, несколько теплых слов. Поправляйтесь. До свидания.

У Якова Платоновича она торопиться не станет.

Весь персонал поликлиники– от уборщицы до главного врача – относится к Зубенко с глубокой симпатией. Все в этом человеке необычно. Седая голова и молодое лицо с сияющими глазами. Зубенко преподает химию и до самозабвения влюблен в поэзию. Человек он простой, компанейский, любит детей, а живет отшельником. Охотится за интересными книгами, не может успокоиться, пока книга не окажется у него на полке, но, услышав о ком-то, кто жаждет иметь эту книгу, с милой улыбкой дарит ее, радуясь, как ребенок.

Ежегодно девятого или десятого марта он приходил в поликлинику и вручал всем женщинам подарки – забавных куколок, зверушек, чудные кувшинчики. Но почему же девятого или десятого? А потому, что Яков Платонович всегда обо всем забывал, в том числе и о женском празднике. Однако восьмого марта газеты, радио, друзья напоминали ему о нем, и он устремлялся в магазины…

– Это вы, Мария Алексеевна, – воскликнул Яков Платонович, отворяя дверь. – Входите, входите…

Его худое пожелтевшее лицо засветилось радостью, и ему было неловко, что он не может сдержать столь откровенного проявления этого чувства. Приглаживая поредевшие волосы, он точно оправдывался:

– Я вас так давно не видел… А Лидия Ивановна не позволила мне выходить, даже велела лежать. Вот и причиняю вам беспокойство. Ну, колите, режьте или что там еще приказано делать. Мне своей шкуры не жалко.

– Нет, шкуру все-таки надо беречь, – улыбнулась Мария. – Чтоб все прочее держалось.

– А оно и в целой шкуре иногда не хочет держаться, это прочее.

После процедуры Яков Платонович, смущенно улыбаясь, сказал:

– Вы не торопитесь? Посидите немного. Раз уж меня признали больным, так будьте добры, уделите мне толику неофициальной чуткости. Сколько там положено по норме? А впрочем, неофициальная чуткость, кажется, не нормирована?.. Садитесь, возьмите, пожалуйста. – Он подвинул к ней тарелочку с конфетами и печеньем.

Мария взяла конфету.

– Ой, я забыл про чай. У меня ведь там чайник кипит, – спохватился Зубенко.

– Не надо, не беспокойтесь.

– Нет, нет, как же без чая!

– Тогда я сама налью.

Мария пошла на кухню и принесла два стакана чаю. А Яков Платонович, размахивая длинными руками, искал ложечки, сахар. Трогательная и грустная беспомощность сквозила в каждом его движении.

– Одинокий мужчина – это смешно, правда? – спросил Яков Платонович, приглаживая редкие волосы на темени. – А еще смешней покинутый мужчина, так?

Неожиданный вопрос застал Марию врасплох. Она слышала, что несколько лет назад жена Якова Платоновича развелась с ним, вышла вторично замуж и уехала с новым мужем куда-то далеко.

– Смешно?

– Что вы, Яков Платонович, – с запозданием отозвалась Мария.

– Нет, это и в самом деле смешно. Будем откровенны. Один мой приятель говорил: «Я тоже, как и ты, имел несчастье влюбиться с первого взгляда. Но я успел бросить и второй взгляд – и поэтому не женился. А ты, братец мой, не успел…» Может быть, так оно и есть. Многие не успевают бросить второй взгляд. А впрочем, – продолжал Яков Платонович, – я профан в этих делах. Не мне судить. Опыта у меня на пятак. А Платоновой мудрости, хоть и зовусь я Платоновичем, не унаследовал. Но, может быть, она и не нужна? Может быть, в любви не надо мудрствовать?

– Возможно, что и так. Кто меньше мудрствует, тот легче живет.

– А разве вы хотите легче жить? – Под проницательным взглядом Якова Платоновича Мария опустила глаза. – Нет, вы не из тех, кто хочет жить легко. Я давно присматриваюсь к вам.

Он помолчал, улыбнулся:

– Вам не надоела моя стариковская болтовня?

– Яков Платонович!

– А что? Разве я в ваших глазах не столетний старец? Вам не больше тридцати, мне сорок пять… Огромная дистанция! Видите, белеют виски, светится проклятая лысина. Есть люди, которые боятся старости, нищеты, болезней. Я ничего не боюсь, ни о чем не жалею. Но лысина…

Он был сегодня на редкость разговорчив. Мария понимала: сколько дней живой души не видел этот добрый, милый чудак.

– Пейте чай и слушайте. Я расскажу вам одну сентиментальную историю. Конечно, при других обстоятельствах я бы никогда не отважился говорить об этом, но теперь все изменилось. Ваши коллеги сказали мне, что вы вышли замуж. Я очень рад за вас. Знаю, вы из тех людей, для которых возможен только один выбор: или большое чувство, или ничего. Итак, прежде всего примите мои поздравления.

Мария подняла руку, словно защищаясь.

– Молчите, не говорите ничего, – остановил ее Яков Платонович. – Прошу выслушать эту почти смешную историю… Так вот, я знаю одного подслеповатого субъекта, который год за годом смотрел на вас и вздыхал. Вздыхал, конечно, так, чтоб никто не слышал. Угадайте, кто? Никогда не угадаете, потому что это – я! Ну почему же вы не смеетесь? Сентиментальный химик, что может быть смешнее? Когда я вас впервые увидел… В книгах часто пишут: «Увидев ее, он замер, затрепетал…» И всякое такое в том же духе. Может быть, это с кем-нибудь и бывает. А мне стало грустно. Грустно, что я не могу каждый день смотреть на вас, говорить с вами. Я все думал: вот рядом живет человек, который…

– Яков Платонович…

– Терпите, терпите! Должен договорить до конца. А что, собственно, еще говорить? Я испытываю глубокую радость уже оттого, что вы существуете, что я иногда слышу ваш голос. Хочу пожелать вам, Мария Алексеевна, большого счастья. Вот и вся история!

Мария растерянно глядела на него.

– Спасибо, – прошептала она и, краснея, отвела взгляд. – Я засиделась у вас. Мне пора…

Яков Платонович смутился:

– Извините, Мария Алексеевна, может, я что-нибудь не так сказал. Вы не сердитесь?

– За что мне сердиться?.. Вы хороший человек, Яков Платонович. Вы очень хороший человек. Мне так хочется, чтоб вы были счастливы.

Они крепко пожали друг другу руки.

10

Да, лучше всего было на работе. Хотя не всегда удавалось забыть обо всем.

Но рабочий день не длится вечно. Наступало пять часов, надо было идти домой.

«Дома уютно и тихо, есть книги, есть музыка. Чего тебе еще надо? Одиночества может бояться только пустой человек. Мне есть о чем подумать, а на это нужны время и покой. Из-за суеты, из-за нескончаемых разговоров люди мало думают. Возможно, это помогает им бежать от нелегких мыслей? Я не хочу от них бежать. Не хочу…»

«Вместо того чтоб столько раздумывать о жизни, – живи, живи полной жизнью – так будет умнее».

«А что такое «полная жизнь»?»

«Послушай, Мария, ты мне надоела!» – сердито одернула она себя.

Дома уютно и тихо. Но вечером может прийти Савва, – что тогда? Да ничего! На его стук выглянет тетя Клава и там, в коридоре, что-то пробормочет. Мария и уши заткнет, чтоб ничего не слышать.

А потом тетя Клава зайдет к ней и начнет сердито выговаривать. Мария уже не в силах слушать эти насмешливые и сочувственные поучения. Видно, так уж спокон веку ведется, что другой лучше тебя знает, как тебе жить. И если б он был на твоем месте… Только почему это человек, который отлично рассуждает, когда дело касается чужой жизни, и легко устраивает чужое счастье, почему на своем месте он часто спотыкается? Спросить бы у тети Клавы…

Собственно, зачем спешить домой? Можно допоздна не возвращаться. Пойти, например, в кино. А правда! Если интересная картина, даже лучше, когда рядом никого нет. Сидишь в темном углу, и кажется, что только тебе одной люди на экране рассказывают о своих радостях и горе. И снова ставишь себя на место героя каждой житейской истории. Любовь, разочарование, встречи, разлуки… Хватит! В конце концов, не очень-то умно всегда сравнивать и примерять к себе. Чужое счастье – не платье, на себя не прикинешь.

После этого и в кино расхотелось идти. Тем более что завтра она собирается в театр. Принесли билеты в поликлинику. Мария тоже взяла. Шестой ряд, двенадцатое место. Говорят, хорошая пьеса. А сегодня? Сегодня лучше походить, подышать днепровским воздухом.

Она шла легким шагом. Как хорошо, когда не надо торопиться, как хорошо, когда руку не оттягивает тяжелая сумка.

Иногда Мария замечала, что мужчины заглядываются на нее. Раньше это приводило ее в смущение или даже раздражало. А теперь ей было все равно. Пускай смотрят. Никто не влюбится с первого взгляда. А если даже влюбится, то, наверное, успеет бросить и второй, а тогда сбежит…

Крутая улочка привела Марию к безлюдному в эту пору осеннему парку. С горы был виден обмелевший, тихий Днепр. Он застыл неподвижно в предчувствии холодных ветров, которые скуют его льдом, заметут снегами.

Тут было красиво, легко дышалось, взгляд упивался простором и небом. «Как хорошо пахнет небо!» Кто это сказал? Разве небо пахнет? Должно быть, из какого-то стихотворения; у поэтов свое восприятие мира. Но при чем тут стихи? Это же Петрик сказал. Еще так потешно сморщил носик, глубоко вдыхая воздух: «Мама, как хорошо пахнет небо!»

Несколько минут Мария стояла неподвижно, стискивая руками проволочную ограду, потом резко оттолкнулась и пошла. Взглянув на часы, она ускорила шаг. Надо было спешить, времени оставалось мало. Она подойдет на минутку к скверику, только посмотрит… И тут снова два голоса заспорили в душе Марии: «Что ты выдумываешь? Куда тебя несет?» Другой голос сразу же возразил: «Ничего я не выдумываю, он ночью звал меня, и я только взгляну на него». – «Но он тебя увидит, что будет тогда?» – «Нет, он не увидит, я стану поодаль, в скверике». – «Ну, ладно, посмотришь, а дальше что?» – «А ничего! Посмотрю – и все». «Но зачем? Для чего это тебе?» – «Я не знаю… И, пожалуйста, не спрашивай, не мучай меня».

И она пошла. Стала в скверике за деревьями, чтоб ее никто не заметил. Видела, как из детского сада вышли дети с двумя воспитательницами. Они напоминали цыплят, что разбредаются во все стороны, а услышав знакомый зов, снова сбегаются.

Потом стали появляться матери и бабушки, уводить ребят. Петрик то и дело подходил к молоденькой воспитательнице, Майе Мефодиевне, имя которой он смешно сократил – Ма-Фодевна. Он поднимал голову и что-то спрашивал. Потом убегал, играл с детьми и снова подходил к Ма-Фодевне, все показывая рукой в сторону своего дома.

Чуть ли не последней пришла Саввина соседка, пенсионерка, но Петрик не сразу пошел к ней. Он о чем-то спрашивал, поворачивал голову то к соседке, то к воспитательнице. Наконец соседка взяла его за руку и увела. Они прошли совсем близко от Марии. «Не могла шарфик как следует повязать, – с досадой подумала она. – Так и простудить недолго».

Она подождала еще немного. Возле детского сада уже никого не осталось. «Ну вот и посмотрела. А теперь пойду в парк. Или домой. Куда захочу, туда и пойду». Но ей не хотелось сейчас ни в парк, ни домой.

Постояв еще минуту, Мария пошла из сквера и у самого выхода столкнулась лицом к лицу с круглолицей веснушчатой Ма-Фодевной.

– Вы приехали! – пропела она, просияв красным солнышком. – Ой, как хорошо, что вы уже приехали. Ваш Петрик житья мне не дает: «Когда приедет мама?» Вот уж мамин сыночек! У меня парень, тоже четыре ему, от отца ни на шаг. Мне иногда даже досадно становится. А этот на все сто – ваш. – Она заливисто смеялась; веснушки плясали у нее на щеках, на носу. – Я вам завидую, ей-богу! Утром приведут – спрашивает: «А сегодня мама приедет? А она меня возьмет?» Вот и сейчас не хотел идти с вашей соседкой. Подавай ему маму! А мой разбойник все к отцу липнет. Смешные они, правда?

Она говорила и говорила, не замечая, что Мария за все время не произнесла ни слова.

– У вас сестра заболела? Ваш муж говорил… А где живет сестра? Уже выздоровела? – Вопросы вылетали из ее круглого, ярко очерченного рта и бесследно таяли в воздухе. – Знаете, какой жуткий грипп сейчас? Мы так за детей боимся… Вам сюда? А я еще в магазин забегу. До свидания…

– До свидания, – ответила Мария.

Домой пришла вконец разбитая. «Даже прибирать не стану, – сказала себе. – Лягу, возьму книжку, ни о чем не стану думать и рано усну. Надо выспаться – не будет болеть голова. А завтра пойду в театр. Говорят, хорошая пьеса… Боже, какая она тараторка, эта Ма-Фодевна! Как пулемет – та-та-та… Веснушки у нее забавные, так и пляшут на носу. Видно, добрая и детей любит. А все-таки шарфик Петрику могла бы завязать получше. Эх ты, цокотуха».

11

Мария последний раз взглянула в зеркало. Ну вот она и готова. Можно идти. Посмотрим, что за пьеса. Посмотрим. Только хочется, чтоб не какую-нибудь стародавнюю историю показали, а сегодняшнюю жизнь. И про любовь, конечно. Как же без любви! Она его не понимает, он ее не понимает… Все спектакли пересмотрю, все книги перечитаю – должна я наконец узнать, что такое любовь. А зачем мне знать? Ох, я глупая, да еще и верченая. Так говорит тетя Клава. Пускай говорит. Она добрая, и мне с ней хорошо. Сейчас я выйду, она меня поцелует на прощанье, как целовала мама, и закроет дверь. Вот она и сейчас в коридоре шебаршит. Или, может, постучали? Нет, никто не стучал. Наверное, письмо или газету в ящик бросили. Тетя Клава получает письма от племянницы и от брата. А мне никто не пишет. Хорошо бы получить откуда-нибудь издалека большое письмо. А кто может мне писать? Смешно, ей-богу! Всякие глупости лезут в голову. Вот пойду в театр, посмотрю спектакль. А завтра в поликлинике будем с пеной у рта спорить – кто прав: он или она? Опять тетя Клава открывает двери. Никто ведь не стучал!

Мария протянула руку, чтоб взять пальто. Но тут же отдернула и испуганно прижалась к стене. Из коридора донесся голос Петрика:

– Мама здесь? Мама приехала? – Недетская тревога, страх и ожидание звучали в его голосе.

Разве это Петрик? Никто ведь не стучал. Это кровь стучит в висках.

В коридоре стало тихо. Почему она молчит? Почему молчит тетя Клава?

Мария напряженно прислушивалась. Но тетя Клава молчала. Что-то сказал Савва, очень тихо, отсюда нельзя было разобрать, что именно. Должно быть: «Идем, Петрик, идем». И опять голос Петрика, еще звонче, уже сквозь слезы:

– Не приехала? Нету?..

Сжав руки, Мария беззвучно молила: «Ну, скажите же им! Почему вы молчите, тетя Клава?»

Тетя Клава наконец заговорила. Что она там бормочет? Прощаются. Сейчас закроется дверь, Петрик уйдет домой. Еще минуту потерпеть. Одну лишь минуту. А что, если он заплачет?

Что-то с силой толкнуло Марию к двери. Взгляд ее в один миг охватил и гневные тети Клавины глаза, и бледное лицо Саввы, и раскрытый от удивления рот Петрика.

– Мама! – закричал он. – Приехала…

Подбежал, обхватил руками ее колени и поднял к ней такое счастливое личико, что Мария зажмурилась: солнце не могло б ослепить сильнее.

– Забирай свою мамку! – сердито сказала тетя Клава. – Скорей забирай. Слышишь? И держи крепко.

Петрик встревожился и стал торопить:

– Одевайся, мама. Одевайся. Идем домой.

Мария надела пальто, и они пошли.

Тетя Клава стояла на лестнице и смотрела им вслед.

Говорил один Петрик. Обо всем сразу. К ним в детский сад пришла новая девочка. У нее сзади косичка, как хвостик. Андрюшка Чернооченко дернул за косичку, и девочка заплакала. А Ма-Фодевна поставила Андрюшу в угол. А в их дворе дядя Павел купил новую собачку. Живую!

Новостей было множество. Петрик рассказывал и, выворачивая шею, смотрел на маму. Она удивлялась:

– Живую собачку?

Петрик, счастливый, смеялся:

– Живую!

Дома он закричал во весь голос:

– Мама приехала!

Но, не удовольствовавшись этим, постучал к соседям – и в одну, и в другую дверь. Соседи выглянули из своих комнат и поздоровались с покрасневшей Марией.

С Саввой она еще не обменялась ни единым словом. Он сидел за столом и смотрел на нее.

Говорил Петрик. А они молчали.

Мария напоила мальчика молоком, раздела и уложила в кровать. А он все рассказывал нескончаемые истории, перебивая сам себя:

– А кто отведет меня в садик?

– Я отведу.

– А ты меня возьмешь? Ты меня возьмешь?

– Возьму.

Он уснул, не выпуская ее руки.

А Савва сидел за столом и молчал.

Мария осторожно, тихо-тихо освободила руку и поднялась. Но Петрик, не раскрывая глаз, стал шарить пальцами по подушке, все быстрее, все тревожнее. Мария подставила ему руку, Петрик прижался к ней щекой и успокоился.

Она посидела еще немного возле кроватки. А Савва смотрел на нее и молчал.

Наконец мальчик крепко уснул. Мария прошла по комнате, заглянула зачем-то в шкаф. Савва шевельнулся. Знала, что сейчас он заговорит, и заторопилась.

– Савва, прошу тебя: ничего не надо говорить. Хорошо?

И опять Савва молчал.

«Как он осунулся», – невольно подумала Мария, а вслух сказала:

– Сейчас будем чай пить. С вареньем. А хлеб у тебя есть?

Ночью она долго не могла заснуть. А Савва спал, тихо посапывая. Спал спокойно. Но потом ему, видно, что– то приснилось, он заворочался, стал быстро шарить рукой. И только когда пальцы его встретили руку Марии, Савва глубоко вздохнул и снова тихо засопел.

– Боже мой, что малый, что большой, – прошептала Мария, глотая слезы. – У меня двое детей, большой и маленький…

Она улыбнулась, прикрыла отяжелевшими веками мокрые глаза и нырнула в сон, как в теплую воду.