Текст книги "Рифтеры (Сборник)"

Автор книги: Питер Уоттс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 82 страниц)

– Извини. – Карако с глазами, лишенными даже намека на эмоцию, умудряется выглядеть пристыженной.

Лени немного смягчается:

– В моем случае я просто научилась справляться с тумаками. И не сделала ничего такого, чем стоило бы хвастаться, ясно?

«Хотя и продолжаю работать над этим».

Она не понимает, как это могло произойти так быстро. Он пробыл тут всего две недели, но сейчас, стоя в шлюзе, чуть не разрывается от желания выйти наружу. Комната заполняется водой, Лени чувствует одну‑единственную судорогу, проносящуюся по телу, и, прежде чем может двинуться, Актон открывает люк, и они падают в бездну.

Он легко выплывает из‑под станции по траектории, безо всяких проблем повторяющей ее собственную. Кларк направляется в сторону Жерла. Чувствует Актона рядом, хотя и не видит его. Его головной фонарь не светится, как и у нее. Лени не включает его из чувства уважения к хрупким и изысканным огням, обитающим здесь.

Почему Актон остается во тьме, она не знает.

Он ничего не говорит, пока «Биб» не превращается в грязно‑желтое пятно позади.

– Иногда я задаюсь вопросом, почему мы вообще возвращаемся на станцию.

Неужели в его голосе слышится счастье? Как вообще хоть какая‑то эмоция способна просочиться сквозь металлический канал, который позволяет людям здесь говорить?

– Я вчера заснул неподалеку от Жерла, – говорит он.

– Тебе повезло, что тебя никто не съел, – отвечает Лени.

– Они не такие плохие. Просто нужно научиться с ними общаться.

Интересно, общается ли он с другими видами с той же тонкостью, как и со своим собственным, но Кларк оставляет этот вопрос при себе.

Какое‑то время они плывут сквозь разреженный и живой звездный свет. Впереди мерцает еще одно пятно, слабое и приглушенное: Жерло, идеальная мишень. Прошли месяцы с тех пор, как Кларк в последний раз вспоминала о поводке, который, по идее, должен был нести их туда‑сюда, словно слепых троглодитов. Она знает, где тот находится, но никогда им не пользуется. Здесь, внизу, просыпаются другие чувства. Рифтеры не могут заблудиться.

Кроме Фишера, возможно. Но он потерялся задолго до того, как спустился на глубину.

– А кстати, что же случилось с Фишером? – спрашивает Актон.

Холод зарождается в груди Лени, добирается до кончиков пальцев, прежде чем звук голоса напарника затихает.

«Это совпадение. Совершенно обычный, нормальный вопрос».

– Я спросил…

– Он исчез, – отвечает Кларк.

– Мне так и сказали, – жужжит Актон. – Я думал, у тебя будет чуть больше информации.

– Может, заснул снаружи. И его съели.

– Сомневаюсь.

– Серьезно? И с каких пор ты у нас эксперт, Актон? Ты внизу уже сколько, две недели?

– Всего две недели? А кажется, дольше. Время растягивается, когда ты снаружи, не думаешь?

– Поначалу.

– Ты знаешь, почему Фишер исчез?

– Нет.

– Он пережил свою полезность.

– А, – ее машинные части превращают возглас в полускрип‑полурычание.

– Я серьезно, Лени, – механический голос собеседника не меняется. – Ты думаешь, они позволят тебе жить тут вечно? Ты думаешь, они бы вообще позволили людям вроде нас работать здесь, если бы имели выбор?

Она прекращает грести, но тело по‑прежнему скользит вперед.

– О чем ты говоришь?

– Головой подумай, Лени. Ты умнее меня, внутри, по крайней мере. Здесь у тебя ключ от города… ключ от всего этого гребаного дна, а ты по‑прежнему изображаешь из себя жертву. – Вокодер Актона неразборчиво журчит – плохо преобразованный смех? Ворчание? А потом слова: – Они на это и рассчитывают, понимаешь?

Кларк снова принимается перебирать ластами, смотрит вперед, на все усиливающееся свечение Жерла.

Но его там нет.

На секунду она теряет ориентацию в пространстве: «Но мы не могли заблудиться, мы же направлялись прямо к нему, может, электричества нет?» – прежде чем замечает знакомый мазок грубого желтого цвета, идущий с направления на четыре часа.

«Как я могла вот так далеко завернуть?»

– Мы на месте, – говорит Актон.

– Нет. Жерло вон там…

Сверхновая вспыхивает перед ней, пропитывая бездну ослепляющим светом. Линзам Кларк нужно какое‑то время, чтобы привыкнуть; когда всполохи увядают в глазах, океан превращается в грязно‑черный занавес в ярком конусе головного фонаря Актона.

– Не надо, – говорит она. – Когда делаешь это, становится так темно, что вообще ничего не видно.

– Знаю. Сейчас выключу. Просто смотри.

Луч озаряет маленький каменистый выход пласта на поверхность, поднимающийся из ила, не больше двух метров в диаметре. Шероховатые цветы, похожие на звездчатые формочки для печенья, усеивают его поверхность, радиальные лучи аляповато сияют красным и голубым в искусственном свете. Некоторые из них плашмя лежат вдоль скальной поверхности. Другие смяты в застывшие кальцитовые узлы, сомкнутые вокруг чего‑то, что Кларк не может разглядеть.

Парочка из них медленно двигается.

– Ты привел меня сюда посмотреть на морских звезд?

Она пытается, но неудачно, выжать хотя бы намек на скучающее пренебрежение из вокодера. Внутри же бьется отдаленное испуганное удивление, что он действительно привел ее сюда, что ее можно вот так легко направить, настолько сбить с пути, и она даже ничего не заподозрит.

– Я подумал, ты, возможно, прежде никогда не разглядывала их вблизи, – говорит Актон. – Решил, тебе будет интересно.

– На это нет времени, Актон.

Его руки вошли в конус света и сомкнулись на одной из морских звезд. Медленно оторвали ее от камня; на нижней стороне создания есть какие‑то жгутики, прикрепляющие его к поверхности. Усилия Актона освобождают их по несколько за раз.

Он протягивает иглокожее вверх, на обозрение Кларк. Сверху то кажется красноватым камнем, инкрустированным известковыми спикулами. Актон переворачивает звезду. Ее нижняя часть корчится от сотен толстых извивающихся волокон, аккуратными рядами расположенных вдоль каждого луча. И все эти волокна имеют на вершине крохотную присоску.

– Морская звезда, – рассказывает Актон, – это пример абсолютной демократии.

Кларк пристально смотрит на него, спокойно давя в себе отвращение.

– Так они двигаются, – продолжает Актон. – Ходят на этих вот трубчатых ножках. Но самое странное, что у них совсем нет мозгов. Что, в общем, неудивительно для демократии.

Ряды извивающихся червей. Лес прозрачных пиявок, слепо ощупывающих воду.

– Поэтому трубчатые ножки никто не координирует, они все двигаются самостоятельно. Обычно никакой проблемы не возникает. К примеру, они всем скопом стремятся к пище. Но нередко треть этих ножек тянет все тело в каком‑то совершенно другом направлении. Это существо – живое воплощение соревнования по перетягиванию каната. Иногда особо упорные не сдаются, и их буквально вырывает с корнем, когда остальные перемещают звезду туда, куда те не хотят идти. Но ведь право большинство, так?

Кларк осторожно протягивает к звезде палец. Полдюжины трубчатых ножек цепляются за него, но сквозь костюм это не чувствуется. Присосавшись, они выглядят почти нежными, хрупкими, словно жилки из молочного стекла.

– Но это все ерунда, – заявляет Актон. – Смотри.

И он разрывает морскую звезду на две части.

Кларк отшатывается, шокированная и разозленная.

Но что‑то такое чувствуется в позе Актона, в этом едва видном силуэте, прячущемся за светом фонаря, отчего она останавливается.

– Не беспокойся, Лени. Я не убил ее. Я ее размножил.

Он отпускает порванные половинки. Те, трепеща, листьями падают на дно, оставляя за собой след из кусочков бескровных внутренностей.

– Они регенерируют. Ты не знала? Ты можешь разорвать их на куски, и каждый отрастит себе недостающие части. Конечно, нужно время, но они восстанавливаются. А у тебя на руках остается уже несколько звезд. Этих парней чертовски сложно убить. Понимаешь, Лени? Разорви их на куски, и они вернутся, став гораздо сильнее.

– Откуда ты знаешь обо всем этом? – спрашивает она металлическим шепотом. – Откуда ты взялся?

Он кладет ледяную черную ладонь ей на руку.

– Отсюда. Вот здесь я родился.

Ей это не кажется абсурдным. На самом деле Кларк едва слышит его. Ее разум сейчас не тут, он где‑то в другом месте, перепуганный неожиданным осознанием того, что Актон касается ее, и она не против.

Разумеется, секс невероятен. Но он всегда такой. Интимность расцветает в тесном пространстве каюты Кларк. Они не помещаются вдвоем на койке, но как‑то справляются. Актон на коленях, потом Лени, извиваются друг вокруг друга в металлическом гнезде, разлинованном трубами, вентилями и пучками оптического кабеля. Они прокладывают курсы по швам и шрамам друг друга, пробуют языками складки металла и бледной плоти, не видя и видя все, скрываясь за роговичными доспехами.

Для Кларк это новый поворот, ледяной оргазм любовника без глаз. В первый раз она не хочет отворачивать лицо, не чувствует угрозы от хрупкой близости; когда Актон тянется снять линзы, она останавливает его прикосновением и шепотом, и, кажется, он все понимает.

После они не могут лежать вместе, потому сидят бок о бок, прислоняясь друг к другу, уставившись на люк в двух метрах впереди. Свет слишком тускл для сухопутников; в глазах Кларк и Актона комната залита бледным свечением.

Он протягивает руку и пальцем касается осколка стекла, торчащего из пустой рамы на стене. Замечает:

– А тут раньше было зеркало.

Кларк покусывает его за плечо:

– Здесь всюду были зеркала. Я… их сняла.

– А зачем? Они бы зрительно немного расширили пространство. Сделали его побольше.

Она показывает. Несколько оборванных проводов, тонких, словно нити, свисают из дыры в раме.

– За ними установили камеры. Мне это не понравилось.

Актон хмыкает:

– Ну тогда я тебя не виню.

Какое‑то время они сидят молча.

– Ты там сказал кое‑что, снаружи, – начинает она. – Сказал, что родился здесь, внизу.

Актон колеблется, но потом кивает:

– Десять дней назад.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты должна знать. Ты же была свидетелем моего рождения.

Она обдумывает эту фразу.

– Это когда на тебя напал мешкорот…

– Тепло. – Актон ухмыляется своей холодной безглазой улыбкой, обнимает ее одной рукой. – Насколько я сейчас помню, мешкорот стал своего рода катализатором. Считай его акушеркой.

Образ всплывает в ее разуме: Актон в медотсеке, проводит над собой вивисекцию.

– Точная настройка.

– Угу. – Он слегка прижимает ее к себе. – И я должен поблагодарить за это тебя. Это ты подала мне идею.

– Я?

– Ты стала моей матерью, Лен. А моим отцом была эта маленькая креветка, бьющаяся в конвульсиях, которая окончила свои дни столь далеко от родных краев. Она умерла до моего рождения, вообще‑то: я убил ее. И тебе это не понравилось.

Кларк качает головой:

– Ты говоришь какую‑то ерунду.

– То есть ты не замечаешь никакой разницы? Хочешь сказать, что сейчас я тот же самый человек, который сюда спустился?

– Не знаю. Может, я только сейчас узнала тебя получше.

– Может. Возможно, я тоже. Не знаю, Лен, мне кажется, я наконец… проснулся, проснулся полностью. Я вижу все иначе. Ты, должно быть, заметила.

– Да, но только когда ты…

«Снаружи».

– Ты что‑то сделал с ингибиторами, – шепчет она.

– Немного снизил дозу.

Лени хватает его за руку.

– Карл, эти препараты предохраняют тебя от приступов каждый раз, когда ты выходишь наружу. Будешь с ними химичить, и тебя может скрутить, как только шлюз затопит.

– Я уже похимичил с ними, Лени. Ты видишь во мне хоть какие‑то перемены, которые нельзя было бы назвать улучшениями?

Она не отвечает.

– Все дело в потенциале действия, – рассказывает Актон. – Нервы должны накопить определенный заряд, прежде чем смогут выстрелить…

– А на этой глубине они стреляют постоянно. Карл, пожалуйста…

– Тише. – Он нежно прикладывает палец к ее губам, но она отбрасывает его с неожиданной злостью.

– Карл, я серьезно. Без этих лекарств твои нервы замкнут, они сожгут тебя, я знаю…

– Ты знаешь то, что тебе сказали, – Актон резко перебивает ее. – Почему ты хоть раз не попытаешься дойти до чего‑нибудь своим умом?

Лени замолкает, уязвленная неодобрением. На койке между ними появляется пространство.

– Я – не дурак, Лени, – тихим голосом говорит Карл. – Я чуть‑чуть снизил настройки. На пять процентов. Теперь, когда я выхожу наружу, нервам требуется для активации чуть меньше стимуляции, вот и все. Это… это пробуждает тебя, Лени: я стал понимать многое. Почему‑то я чувствую себя более живым.

Она смотрит на него и ничего не говорит.

– Естественно, они говорят, что это опасно. Мы уже напугали их до смерти. Думаешь, они хотят дать нам еще больше преимуществ?

– Они нас не боятся, Карл.

– А должны. – Он снова обнимает ее. – Не хочешь попробовать?

И она неожиданно словно оказывается снаружи, по‑прежнему обнаженная.

– Нет.

– Тут не о чем волноваться, Лен. Я уже сыграл роль подопытной свинки. Откройся мне, и я подкручу настройки сам, займет не больше десяти минут.

– Я не хочу, не готова, Карл. По крайней мере, пока. Может, кто‑то другой.

Он качает головой.

– Они мне не доверяют.

– Но ты не можешь их за это винить.

– А я и не виню. – Он ухмыляется, показывая зубы, острые и белые, почти как линзы. – Но даже если бы они мне доверяли, то все равно ничего не сделали бы до того, как ты решишь, что все в порядке.

Она смотрит на него:

– Это еще почему?

– Ты здесь главная, Лен.

– Полная чушь. Вот этого тебе точно не говорили.

– А и не надо было. Это же очевидно.

– Я здесь дольше, чем большинство. Как и Лабин. Но всем на это наплевать.

Актон едва заметно хмурится.

– Нет. Не думаю, что дело во времени пребывания на дне. Но ты – лидер этой стаи. Волчица‑вожак. Хренова Акела.

Кларк опять качает головой. Она роется в памяти, ищет что угодно, лишь бы оно противоречило абсурдным заявлениям Актона. И ничего не находит.

Ее начинает подташнивать.

Карл прижимает Лени к себе.

– Плохо дело, любимая. Думаю, новый костюм явно сидит кривовато после такой продолжительной карьеры жертвы, а?

Кларк отворачивается и принимается изучать палубу.

– Но, в любом случае, подумай об этом, – шепчет ей на ухо Актон. – Гарантирую, что почувствуешь себя живой вдвойне, не такой, как сейчас.

– А это и так получается, – напоминает ему Кларк. – Каждый раз, когда выхожу наружу. Для этого мне не нужно подкручивать внутренности.

«По крайней мере, не эти внутренности».

– Это совсем другое, – настаивает он.

Лени смотрит на него и улыбается, надеясь, что он не будет на нее давить.

«Неужели он действительно ждет, что я позволю ему вот так меня взрезать?» – думает она, а потом понимает, что, может, когда‑нибудь и позволит, если опасение потерять его неожиданно станет слишком большим и подчинит себе все другие страхи. И будет это уже далеко не в первый раз.

Вдвойне живой, значит. Прячась за улыбкой, Кларк размышляет: это будет вдвое больше всей ее жизни. Пока не самая шикарная перспектива.

Сзади идет свет; гонит тень по дну. Она не может вспомнить, сколько пробыла здесь. Чувствует неожиданный холод…

«Фишер?»

…прежде чем верх берет здравый смысл. Джерри не стал бы пользоваться фонарем.

– Лени?

Она разворачивается вокруг своей оси, видит силуэт, парящий в паре метров от нее. Фонарь глазом циклопа сияет у него во лбу. Кларк слышит беззвучное жужжание, искаженный эквивалент того, как Брандер откашливается, прочищая горло.

– Джуди сказала, что ты здесь, – объясняет он.

– Джуди. – Лени хочет задать вопрос, но вокодер по пути теряет интонации.

– Ага. Она вроде как следит за тобой иногда.

Кларк обдумывает эту новость.

– Скажи ей, что я безвредна.

– Дело не в этом, – жужжит он. – Думаю, она просто… беспокоится…

Лени чувствует, как мускулы в уголках рта слегка подергиваются. Думает, что, может быть, сейчас даже улыбнется.

– Значит, предполагаю, мы с тобой на дежурстве, – говорит она спустя секунду.

Головной фонарь качается вверх‑вниз.

– Именно. Надо отодрать кучу моллюсков. Заняться квалифицированным трудом.

Она потягивается, невесомая.

– Ладно, пошли.

– Лени…

Кларк смотрит на него.

– А почему ты пришла… я имею в виду, почему именно сюда?

Фонарь Брандера полосит по дну, останавливается на горе из костей и гниющего мяса. В освещенном круге от луча улыбка скелета прошивает себе путь.

– Это ты его убила или что?

– Да, я… – Она замолкает, понимая, что он имеет в виду кита. – Нет, – говорит Лени. – Он умер сам.

Естественно, она просыпается одна. Иногда они пытаются спать вместе, когда после секса слишком лениво выходить наружу. Но койка слишком маленькая. Максимум у них получается лечь по диагонали, привалившись друг к другу: ноги на полу, головами к переборке, шея затекает. Актон нежится на ней, словно на живом гамаке. Если им особо не везет, то в этой позе засыпают оба. Потом долгие часы приходится бороться с кучей неполадок в теле. В общем, оно того не стоит.

Вот почему она просыпается одна. Но все равно по нему скучает.

Рано. Расписания, переданные из Энергосети, с каждым днем имеют все меньше значения – циркадные ритмы растворяются в бесконечной тьме, медленно сбиваются с установленной фазы – но, судя по расписанию, до начала смены еще несколько часов. Кларк просыпается посреди ночи. Наверное, говорить так на расстоянии месяцев от ближайшего рассвета слишком глупо, но сейчас это кажется особенно правдивым.

В коридоре она на секунду поворачивается в сторону его каюты, но потом вспоминает. Он там никогда не бывает. Карл даже не заходит внутрь – только поесть, поработать или побыть с ней. С тех пор как они сошлись, он практически не спал в своей комнате. Стал похож на Лабина, почти такой же странный.

Карако тихо сидит в кают‑компании, не двигаясь, подчиняясь своим внутренним часам. Смотрит, как Кларк направляется в рубку.

– Он вышел около часа назад, – тихо произносит она.

Сонар вылавливает его на расстоянии пятидесяти метров к юго‑востоку. Лени идет к лестнице.

– Он тут недавно показал нам кое‑что, – говорит Карако ей в спину. – Кену и мне.

Лени оглядывается.

– Гейзер, в дальнем углу Жерла. У него такое странное отверстие с выемками, и он издает поющие звуки, почти…

– Ммм.

– По какой‑то причине он очень хотел, чтобы мы узнали о нем. Был очень возбужден. Он… он там снаружи какой‑то странный, Лени…

– Джуди, – спокойно спрашивает Кларк, – зачем ты мне об этом рассказываешь?

Карако отворачивается.

– Извини. Я ничего такого не имела в виду.

Лени начинает спускаться по лестнице.

– Просто будь осторожнее, хорошо? – кидает ей вслед Джуди.

Он свернулся клубком, плавая в нескольких сантиметрах над каменным садом, подбородок уткнулся в колени. Естественно, глаза открыты. Кларк дотрагивается до него сквозь два слоя зеркального сополимера.

Карл едва двигается. Его вокодер издает спорадические тикающие звуки.

Лени сворачивается рядом с ним. В чреве ледяной воды они спят до утра.

КОРОТКОЕ ЗАМЫКАНИЕ

«Я не сдамся».

Это было бы так просто. Она могла бы здесь жить, держаться подальше от этой проклятой скрипящей скорлупки, только есть, мыться и делать ту часть работы, которая требует атмосферы. Она могла бы провести всю свою жизнь, паря над морским дном. Лабин так и поступает. Брандер, Карако и даже Наката уже в начале пути.

Лени Кларк знает, что здесь ей не место. Да на самом деле никому из них.

Но в то же время она боится того, что внешняя среда может с ней сделать.

«Я могу кончить как Фишер. Ведь так легко… просто ускользнуть. Если только горячий выброс или сход ила не достанут меня первыми».

Последнее время она очень высоко ценит свою жизнь. Может, от того, что теряет ее? Какой рифтер думает о том, как выжить? Но никуда не денешься: рифт начинает пугать ее.

«Это же хрень. Полная и тотальная хрень».

Кого бы он не испугал?

«Ты. Боишься. Именно. Карла. Того, что позволишь ему сделать с собой».

Прошло уже сколько? Неделя?

«Два дня».

…два дня с тех пор, как она спала снаружи. Два дня с тех пор, как решила заключить себя здесь. Лени выходит наружу работать и возвращается сразу после окончания смены. Никто не упоминает об этой перемене. Может, никто и не заметил; если они не заплывают на станцию после работы, то разбредаются по дну, занимаясь чем хотят, в прекрасном ледяном одиночестве.

Хотя одно она знает точно: Актон заметит. Заметит, станет скучать и пойдет за ней внутрь. А может, попытается уговорить ее выйти, попытается вывести насильно в случае сопротивления. Только он не подает никаких признаков. Разумеется, она по‑прежнему его видит. За едой. В библиотеке. Однажды у них случается секс, во время которого никто не произносит ничего важного. А потом Карл снова исчезает в океане.

Карл не заключал с ней никакого соглашения. Она даже не сказала ему о собственном решении. И все равно Лени чувствует себя преданной.

Он нужен ей. Кларк понимает, что это значит, видит собственные следы, усеивающие дорогу впереди, но чтение знаков и смена курса – это совершенно разные вещи. Ее внутренности сворачиваются от жажды идти то ли к нему, то ли просто наружу, наверняка сказать невозможно. Но пока она на станции, а Карл в бездне, Лени может сказать, что контролирует ситуацию.

А это прогресс. Или вроде того.

Теперь, свернувшись клубочком в каюте с плотно задраенным люком, она слышит подземное бульканье воздушного шлюза и соскакивает с койки, словно ей дали команду с пульта дистанционного управления.

Шум плоти о металл, гидравлики и пневматики. Голос. Кларк спешит по коридору к выходу.

Он принес внутрь монстра. Удильщика, желеобразный мешок плоти с зубами длиной в половину предплечья Лени. Существо лежит, трепеща, на палубе, внутренности взрывом вырываются через его рот в вакууме земной атмосферы «Биб». Дюжины миниатюрных хвостов, слабо подергиваясь, проклевываются по всему его телу.

Карако и Лабин, чем‑то занятые, выглядывают из инженерного шлюза. Актон стоит рядом с добычей; его грудная клетка, все еще раздуваясь, тихо шипит.

– Как ты запихнул его в шлюз? – спрашивает Кларк.

– Правильнее будет поинтересоваться, – подходит Лабин, – зачем?

– И что это за хвосты? – любопытствует Карако.

Актон улыбается:

– Не хвосты. Самцы.

Выражение лица Лабина не меняется:

– Точно.

Кларк наклоняется вперед и теперь видит – это не просто хвосты. Некоторые из них имеют добавочные плавники на боках и спине. У других видны жабры. А у парочки даже глаза. Как будто целый косяк маленьких удильщиков вгрызается в большого, одни вошли по челюсти, а другие зарылись так, что торчит лишь хвост.

Ее поражает еще одна мысль, более отвратительная, чем предыдущая. Большой рыбе больше не нужен рот. Она поглощает маленьких всем телом, словно какой‑то гигантский деградирующий микроб.

– Групповой секс на рифте, – поясняет Актон. – Все большие, которых мы видели, это самки. А самцы – вот эти мелкие трахальщики размером с палец. Тут внизу со свиданиями туговато, поэтому они пристают к первой попавшейся женщине, которую могут найти, и вроде как сливаются с ней – их головы поглощаются, кровеносные потоки соединяются. То есть они – паразиты, уловили? Проникают в нее, а потом всю оставшуюся жизнь с нее кормятся. И их тут до хрена, но она больше парней, сильнее и могла бы съесть их заживо, если бы только…

– А он опять сидел в библиотеке, – замечает Карако.

Актон какое‑то время пристально смотрит на нее.

Потом подчеркнутым жестом тыкает пальцем в раздутый труп, лежащий на палубе.

– Вот это мы. – Потом хватает одного из самцов‑паразитов и отрывает его от тела. – А вот это все остальные. Уловили?

– А, – говорит Лабин. – Метафора. Умно.

Карл делает один‑единственный шаг к нему:

– Лабин, я ужасно от тебя устал.

– Да ну. – Тот совсем не кажется напуганным и никак не реагирует на угрозу.

Кларк трогается с места; встает не прямо между ними, а немного в стороне, образуя вершину человеческого треугольника. Она понятия не имеет, что делать, если дело дойдет до драки, и не знает, что сказать для ее предотвращения.

Неожиданно она понимает, что даже не уверена, хочется ли ей их останавливать.

– Да ладно вам, парни, – Карако прислоняется к штативу для сушки. – А вы свои проблемы как‑то по‑другому уладить не можете? Может, вытащите линейку и померяетесь членами? Ну или еще как‑то.

Все смотрят на нее с удивлением.

– Берегись, Джуди. Какая‑то ты нагловатая стала.

А теперь все дружно переводят взгляд на Кларк.

«Неужели это сказала я?»

Долго, очень долго ничего не происходит. Потом Лабин хмыкает и уходит обратно в мастерскую. Актон смотрит ему вслед и, лишившись непосредственной угрозы, возвращается в шлюз.

Мертвый удильщик дрожит на палубе, топорщась паразитами.

– Лени, он действительно какой‑то странный, – говорит Карако, когда шлюз затопляет вода. – Мне кажется, тебе лучше его отпустить.

Кларк только качает головой:

– Куда?

Ей даже удается выдавить из себя улыбку.

Она ищет Карла Актона, но каким‑то образом находит Джерри Фишера. Тот грустно смотрит на нее с другого конца длинного туннеля. Их словно разделяет целый океан. Он ничего не говорит, но Лени чувствует его печаль, разочарование. «Ты солгала мне, – говорят ощущения. – Сказала, будешь приходить, видеться со мной, и солгала. Ты совсем про меня забыла».

Он ошибается. Она не забыла про него. Только пыталась.

Кларк не произносит этого вслух, но каким‑то образом Джерри улавливает ее мысль. Его отношение меняется: грусть уходит, что‑то холодное просачивается на ее место, столь глубокое и старое, что у нее нет слов для его описания.

Что‑то чистое.

Сзади кто‑то трогает ее за плечо. Она разворачивается, встревоженная, рукой прикрывая живот.

– Эй, успокойся. Это я. – Силуэт Актона вырисовывается на фоне слабого света, идущего от Жерла. Кларк расслабляется, мягко толкает его в грудь и ничего не говорит.

– С возвращением. Давно тебя тут не видел.

– Я… я тебя искала.

– В иле?

– Что?

– Ты там плавала на месте, вниз лицом.

– Я… – Она чувствует отзвук беспокойства, но не может вспомнить, по какому поводу. – Наверное, задремала. Сон видела. Столько времени прошло с тех пор, как я тут спала…

– Четыре дня, кажется. Я по тебе скучал.

– Мог и внутрь зайти.

Актон кивает.

– Пытался. Но я никак не мог протиснуть всего себя сквозь шлюз, а та часть, которая проходила… ну, получалась довольно жалкая замена меня. Если ты помнишь.

– Я не знаю, Карл. Ты знаешь, как я отношусь…

– Да. И я знаю, что на дне тебе нравится так же, как и мне. Иногда мне кажется, что я могу остаться здесь навсегда. – Он замолкает на мгновение, словно взвешивает слова. – Фишер все правильно понял.

Ей становится холодно.

– Фишер?

– Он все еще тут, Лен. И ты об этом знаешь.

– Ты видел его?

– Нечасто. Он довольно пугливый.

– А когда?.. В смысле…

– Только когда я один. И довольно далеко от станции.

Кларк оглядывается по сторонам, ее охватывает необъяснимый страх.

«Конечно, ты не можешь его видеть. Его тут нет. А даже если бы был, то слишком темно для…»

Огромным усилием воли она заставляет себя не включать фонарь.

– Он… Мне кажется, он очень сильно к тебе привязан, Лен. Хотя, думаю, ты об этом и так знаешь.

«Нет. Нет. Не знала. И не знаю».

– Он с тобой разговаривает? – Она не понимает, почему ей так не нравится эта мысль.

– Нет.

– Тогда как?

Актон какое‑то время молчит.

– Не знаю. У меня просто такое впечатление. Но он не говорит. Это… Не знаю, Лен. Он там просто слоняется и наблюдает за нами. Не знаю даже, насколько его уже можно считать… нормальным.

– Он наблюдает за нами, – ее жужжание тихое и монотонное.

– И знает, что мы вместе. Я думаю… Думаю, он считает, что это как‑то объединяет его и меня, – Актон замолкает на секунду. – Он тебе небезразличен, так?

О да. Это всегда начинается столь невинно. «Он тебе небезразличен, это так мило», а потом «он тебе нравился?» и затем «ну, ты, наверное, сама сделала что‑то, иначе почему он продолжает к тебе клеиться», ну и кончается все стандартным «ты, долбаная шлюха, я тебя…».

– Лени, – говорит Актон, – я ничего не пытаюсь начать.

Она ждет и наблюдает.

– Я знаю, что ничего такого не было. А если бы и было, то сейчас никакой угрозы ваши отношения не представляют.

Такие фразы Кларк тоже слышала.

– Если подумать, это всегда было моей проблемой, – пускается Карл в рассуждения. – Я всегда должен был следовать тому, что говорили мне другие люди, а они… Люди лгут постоянно, ты же знаешь об этом, Лен. Потому неважно, сколько раз она клянется, что не пудрит тебе мозги, или что даже не хочет пудрить, как ты можешь знать об этом наверняка? Не можешь. Таким образом, предположение по умолчанию только одно: она врет. А поскольку лгут тебе постоянно, то это чертовски хороший повод для… ну для того, что я иногда делаю.

– Карл… знаешь…

– Я знаю, что именно ты мне не врешь. И даже не ненавидишь меня. А это вроде как весомые перемены.

Она касается его щеки.

– Да, это правильное решение. Я рада, что ты мне доверяешь.

– На самом деле, Лен, мне не нужно доверять тебе. Я просто знаю.

– Что ты имеешь в виду? Как?

– Я не уверен. Это как‑то связано с переменами.

Он ожидает ее ответа.

– О чем ты говоришь, Карл? – наконец спрашивает она. – Ты хочешь сказать, что можешь читать мои мысли?

– Нет. Ничего такого. Я, ну, больше с тобой идентифицируюсь. Я могу… Это несколько трудно объяснить…

Кларк вспоминает, как он говорил над светящимся гейзером: «Щетинконогие черви могут предсказывать их. Моллюски и короткохвосты могут предсказывать их. Почему я не могу?»

«Он настроен, – соображает она. – На все. Он настроен даже на чертовых червей, вот почему… Он настроен на Фишера…»

Кларк включает языком фонарь. Яркий конус пронзает бездну. Она рассекает им воду вокруг себя. Ничего.

– А другие его видели?

– Не знаю. Кажется, Карако несколько раз поймала его на сонаре.

– Давай вернемся.

– А давай нет. Ненадолго останемся здесь. Проведем ночь.

Она смотрит прямо в его пустые линзы.

– Пожалуйста, Карл. Пойдем со мной. Поспи внутри хотя бы недолго.

– Он неопасен, Лен.

– Дело не в этом.

«По крайней мере, не только в этом».

– А в чем тогда?

– Карл, а тебе не приходила в голову мысль, что ты можешь развить в себе зависимость от этого нервного прихода?

– Да ладно, Лен. На рифте у нас постоянный кайф от нервов. Именно поэтому мы здесь.

– Нам тут нравится, потому что мы больные на всю голову. Но это не значит, что мы должны все менять и усиливать эффект.

– Лени…

– Карл. – Она кладет ему руки на плечи. – Я не понимаю, что с тобой тут происходит. Но оно меня пугает.

Он кивает:

– Я знаю.

– Тогда, прошу тебя, взгляни на это с моей стороны. Попробуй снова спать на станции, хотя бы недолго. Попытайся не проводить каждую минуту бодрствования, карабкаясь по дну океана, хорошо?

– Лени, мне не нравится внутри. Я там меняюсь. Даже тебе я не нравлюсь, когда нахожусь на станции.

– Возможно, я не знаю. Просто… Просто я не понимаю, как общаться с тобой, когда ты такой.

– Когда я не собираюсь избить до полусмерти первого попавшегося под руку? Когда веду себя вполне рационально? Если бы этот разговор состоялся на «Биб», мы бы уже швыряли друг в друга вещи. – Он замолкает, в его фигуре что‑то меняется. – Или ты именно по этому соскучилась?