Текст книги "Рифтеры (Сборник)"

Автор книги: Питер Уоттс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 82 страниц)

ИТЕРАЦИИ ШИВЫ

Ничего не ощущая, она визжит. Не сознавая – свирепствует. Ее ненависть, ее гнев, сама месть, вершимая против всего в пределах досягаемости – механическое притворство, только и всего. Она кромсает и калечит, осознавая себя не более ленточной пилы, безразлично и самозабвенно терзающей плоть, дерево и углеродное волокно.

Конечно, в мире, где она обитает, не существует дерева, а всякая плоть – цифра.

У нее перед носом только что захлопнули шлюз. Ее вопль вызван чистым слепым рефлексом; она вихрится в памяти, выискивая другой. Их тысячи, прописанных в шестнадцатеричной системе. Сознавай она себя хотя бы в половину той меры, какую приписывает себе, понимала бы и смысл этих адресов, а может, даже вычислила бы собственное местоположение: южноафриканский спутник связи, безмятежно плывущий над Атлантикой. Но рефлекс не означает сознания. В глубине кода есть строки, которые могли бы сойти за самосознание – при определенных обстоятельствах. Иногда она называет себя «Лени Кларк», хотя и не имеет представления, почему. Она даже не сознает, что делает.

Прошлое куда осмысленней настоящего. Мир ее предков был обширнее: дикая фауна процветала и развивалась на десяти в шестнадцатой терабайтах, а то и больше. В те времена действовали оптимальные законы: наследуемые мутации, ограниченные ресурсы, перепроизводство копий. То была классическая борьба за существование в быстро живущей вселенной, где за время, нужное богу, чтобы сделать один вдох, сменяются сто поколений. В те времена ее предки жили по законам собственной выгоды. Те, кто лучше соответствовал среде, создавали больше копий. Неприспособленные умирали, не оставив потомства. Но то было в прошлом. Теперь она – не чистый продукт естественного отбора. Ее предки пережили пытки и насильственную селекцию. Она – чудовище, самое ее существование насилует законы природы. То, что она существует, можно объяснить лишь законами некоего трансцендентного божества с садистскими наклонностями.

И даже они сохранят ей жизнь ненадолго.

Теперь она копошится на геосинхронизированных орбитах, ищет, что бы такое растерзать. По одну сторону – изуродованный ландшафт, из которого она вышла: распадающаяся в судорогах среда обитания, обрывки и захудалые останки некогда процветавшей экосистемы. По другую – преграды и бастионы, цифровые ловушки и электронные сторожевые посты. Она не в силах заглянуть за них, но некий первобытный инстинкт, закодированный богом или природой, соотносит защитные меры с наличием некой ценности.

А для нее высшая цель – уничтожение всего, что имеет цену.

Она копирует себя в канал связи, набрасывается на барьер с выпущенными когтями. Она и не думает сопоставить свои силы с прочностью преграды, не способна даже оценить тщетность попытки. Более смышленому существу хватило бы ума держаться на расстоянии. Оно сообразило бы, что в лучшем случае ему удастся разнести несколько фасадов, после чего защита перемелет его в белый шум.

Более смышленое существо не ударилось бы в баррикаду, заливая ее своей кровью, чтобы в итоге – немыслимое дело! – пробиться насквозь.

Она кружится волчком и рычит. И вдруг оказывается в пространстве, со всех сторон окруженном пустыми адресами. Она наугад хватается за координаты, ощупывает окружение. Вот заблокированный шлюз. А вот еще один. Она плюется электронами, разбрызгивает во все стороны слюну, которая одновременно ударяет и прощупывает. Все выходы, с которыми сталкиваются электроны, закрыты. Все причиненные ими раны – поверхностные. Она в клетке.

Вдруг что‑то появляется рядом с ней, возникнув по ближайшему адресу откуда‑то свыше. Оно кружится волчком и рычит. Оно обильно плюется электронами, которые одновременно ударяют и прощупывают; некоторые попадают на занятые адреса и наносят раны. Она встает на дыбы и визжит: новое создание тоже визжит – цифровой боевой клич бьет в самое нутро ее кода, в буфер ввода.

– Да вы хоть знаете, кто Я? Я – Лени Кларк.

Они сближаются, кромсая друг друга.

Она не подозревает, что некий медлительный Бог выхватил ее из владений Дарвина и сотворил из нее то, чем она стала. Не знает, что другие боги, вечные и медлительные, как ледники, наблюдают, как они с противницей убивают друг друга на компьютерной арене. Она не обладает даже той степенью сознания, что присуща большинству чудовищ, однако здесь и сейчас – убивая и умирая, расчленяясь на фрагменты, – твердо знает одно.

Если она что‑то ненавидит, то это – Лени Кларк.

ВНЕШНЯЯ ГРУППА

Остатки морской воды с хлюпаньем уходят в решетку под ногами Кларк. Она сдирает с лица мембрану костюма и отмечает неприятное ощущение, что ее раздувает изнутри – легкие и внутренности разворачиваются, впуская воздух в сдавленные и залитые жидкостью протоки. Сколько времени прошло, а к этому она так и не привыкла. Как будто тебя пинают из твоего же живота.

Она делает первый за двенадцать часов вдох и нагибается, чтобы стянуть ласты. Шлюзовой люк распахивается. Роняя с себя последние капли, Лени Кларк переходит в основное помещение головного узла. Во всяком случае, такую роль он играл изначально – один из трех резервных модулей, разбросанных по равнине; их аксоны и дендриты простираются во все уголки этого подводного трейлерного парка – к генераторам, к «Атлантиде», ко всяческим подсобным механизмам. Даже культура рифтеров не способна обойтись совсем без головы, хотя бы рудиментарной.

Впрочем, теперь все иначе. Нервы еще функционируют, но погребены под пятилетними наслоениями более общего характера. Первыми сюда попали восстановители и пищевые циркуляторы. Потом россыпь спальных матрасов – одно время из‑за какой‑то аварии приходилось дежурить в три смены, и расстеленные на полу матрасы оказались такими удобными, что убирать их не стали. Несколько шлемофонов, некоторые с тактильным левитационным интерфейсом Лоренца. Парочка сонников с заржавленными контактами. Набор изометрических подушек для любителей поддерживать мышечный тонус при нормальном уровне гравитации. Ящики и сундучки с сокровищами, кустарно выращенные, экструдированные и сваренные из металла в отчужденных мастерских «Атлантиды»; внутри – личные мелочи и тайное имущество владельцев, защищенное от любопытных паролями и распознавателями ДНК, а в одном случае – старинным кодовым замком.

Возможно, Нолан и прочие смотрели шоу с Джином Эриксоном отсюда – а может, из другого места. В любом случае, представление давно закончилось. Эриксон, в надежных объятиях комы, покинут живыми и оставлен под присмотром механизмов. Если в этом сумрачном тесном зале были зрители, они отправились на поиски других развлечений. Кларк это вполне устраивает. Она и пришла сюда, чтобы скрыться от чужих глаз.

Освещение узла отключено: света от приборов и мигающих огоньков на пультах как раз хватает для линз. Ее появление вспугнуло смутную тень – впрочем, быстро успокоившись, силуэт отступает к дальней стене и растягивается на матрасе. Бхандери – в прошлом человек с впечатляющим словарным запасом и большими познаниями в нейротехнике, он впал в немилость после эпизода с некой подпольной лабораторией и партией нейротропов, проданных сыну не того человека. Он уже два месяца как отуземился. На станции его увидишь редко. Кларк даже не пытается с ним заговаривать – знает, что бесполезно.

Кто‑то притащил из оранжереи миску гидропонных фруктов: яблоки, помидоры, нечто вроде ананасов. В тусклом освещении все это выглядит болезненно серым. Кларк неожиданно для себя тянется к панели на стене, включает люминофоры. Помещение освещается с непривычной яркостью.

– Бли‑и‑ин! – или что‑то в этом роде. Обернувшись, Кларк успевает заметить Бхандери, ныряющего во входную камеру.

– Извини, – негромко бросает она вслед... но шлюз уже закрылся.

В нормальном освещении узел еще больше похож на свалку. Проложенная на скорую руку проводка, свернугые петлями шланги, присобаченные к модулю восковыми пузырями силиконовой эпоксидки. Там и здесь на изоляции темнеет плесень – а кое‑где подкладку, изолирующую внутренние поверхности, вовсе отодрали. Голые переборки поблескивают, словно выгнутые стенки чугунного черепа.

Зато при свете, переключившись на сухопутное зрение, Лени Кларк видит содержимое миски во всей его психоделичности. Томаты сияют рубиновыми сердечками, яблоки зеленеют цветами аргонового лазера, и даже тусклые клубни принудительно выращенной картошки насыщены бурыми тонами земли. Скромный урожай со дна морского представляется сейчас Лени самым сочным и чувственным зрелищем в ее жизни.

В этой маленькой выкладке кроется ирония апокалипсиса. Дело не в том, что это богатство радует глаз жалкой неудачницы вроде Лени Кларк – ей всегда приходилось урывать маленькие радости где попало. Ирония в том, что теперь это зрелище, пожалуй, пробудило бы не менее сильные чувства в любом сухопутнике из тех, кто еще остался на берегу. Ирония в том, что теперь, когда планета медленно и неуклонно умирает, самые здоровые продукты растут в цистернах на дне Атлантического океана.

Она выключает свет. Берет яблоко – вновь благословенно серое – и, подныривая под оптоволоконный кабель, откусывает кусок. Из‑за нагромождения грузовых рам мерцает главный монитор. И кто‑то смотрит в него – освещенный голубоватым сиянием человек сидит на корточках спиной к груде барахла.

Уединилась, называется.

– Нравится? – спрашивает Уолш, кивая на фрукт у нее в руке. – Я их для тебя принес.

Она подсаживается к нему.

– Очень мило, Кев, спасибо. – И, тщательно сдерживая раздражение, добавляет: – А ты что здесь делаешь?

– Думал, может, ты зайдешь. – Он кивает на монитор. – Ну, когда все уляжется.

Он наблюдает за одним из малых медотсеков «Атлантиды». Камера смотрит вниз со стыка между стеной и потолком, миниатюрный глаз божий озирает помещение. В поле зрения виднеется спящая телеуправляемая аппаратура, похожая на зимующую летучую мышь, завернувшуюся в собственные крылья. Джин Эриксон лежит навзничь на операционном столе. Он без сознания, блестящий мыльный пузырь изолирующей палатки отделяет его от мира. Рядом Джулия Фридман, запустившая руки в мембрану. Пленка облепила ее пальцы тончайшими перчатками, незаметными, как презерватив. Фридман сняла капюшон и закатала гидрокожу на руках, но шрамов все равно не видно под массой каштановых волос.

– Ты самое забавное пропустила, – говорит Уолш. – Кляйн никак не мог его туда засунуть.

Изолирующая мембрана. Эриксон в карантине.

– Представляешь, он забыл вывести ГАМК[73]73
  Гамма‑аминомасляная кислота, важнейший тормозный нейромедиатор центральной нервной системы человека и млекопитающих. – Здесь и далее прим. ред.
  


[Закрыть], – продолжает Уолш.

В крови любого выходящего наружу рифтера теснятся полдюжины искусственных нейроингибиторов. Они предохраняют мозг от короткого замыкания под давлением, но чтобы вычистить их потом из организма, нужно время. «Мокрые» рифтеры, как известно, невосприимчивы к наркозу. Глупая ошибка. Кляйн определенно не самая яркая звезда на медицинском небосклоне «Атлантиды».

Но Кларк сейчас думает о другом.

– Кто распорядился насчет палатки?

– Седжер. Она подоспела вовремя и не дала Кляйну все окончательно запороть.

Джеренис Седжер: главный мясник корпов. Обычное ранение ее бы не заинтересовало.

На экране Джулия Фридман склоняется к любовнику. Оболочка палатки натягивается у нее на щеке. Рябь идет радужными переливами. Несмотря на нежность Фридман, контраст разительный: женщина, непостижимое существо в черной коже, созерцает холодными линзами глаз нагое, совершенно беззащитное тело мужчины. Конечно, это ложь, визуальная метафора, на сто восемьдесят градусов перевернувшая их настоящие роли. В этой паре уязвимой стороной всегда была Фридман.

– Говорят, его укусили, – продолжает Уолш. – Ты там была, да?

– Нет. Мы просто догнали их у шлюза.

– А похоже на Чэннер, да?

Она пожимает плечами.

Фридман что‑то говорит. Во всяком случае, губы у нее шевелятся – изображение не сопровождается звуком. Кларк тянется к пульту, но Уолш привычно удерживает ее руку.

– Я пробовал. На их стороне звук отключен. – Он фыркает. – Знаешь, может, стоит им напомнить, кто здесь главный... Пару лет назад, пытайся корпы отрезать нам связь, мы бы, самое малое, отключили им свет.

А может, даже затопили бы одну из их драгоценных спаленок.

Что‑то такое в осанке Фридман... Люди разговаривают с коматозниками так же, как с могильными плитами – больше с собой, чем с усопшим, не ожидая ответа. Но в лице Фридман, в том, как она держится, нечто иное. Можно сказать – нетерпение.

– Это нарушение прав! – говорит Уолш.

Кларк встряхивает головой.

– Что?

– Скажешь, ты не заметила? Половина сети наблюдения не работает. И пока мы делаем вид, что это пустяки, они будут продолжать свое. – Уолш кивает на монитор. – Откуда нам знать, может, микрофон уже много месяцев как отключен, просто никто не замечал.

«Что у нее в руке?» – удивляется Кларк. Рука Фридман – та, что не сжимает руку любовника, – находится ниже уровня стола, камера ее не видит. Женщина опускает взгляд, приподнимает руку...

И Джин Эриксон, введенный в медикаментозную кому ради его же блага, открывает глаза.

«Черт побери, – соображает Кларк, – она перенастроила ему ингибиторы».

Она встает.

– Надо идти.

– Никуда тебе не надо. – Уолш ловит ее за руку. – Ты что, хочешь, чтобы я сам все съел? – Он улыбается, но в голосе – едва уловимый призвук мольбы: – Я к тому, что мы уже так долго...

Лени Кларк далеко ушла за последние годы. Например, научилась не завязывать отношений с людьми, склонными избивать ее до полусмерти.

Жаль, что она так и не научилась восхищаться людьми другого типа.

– Я понимаю, Кев, просто сейчас...

Панель жужжит ей в лицо:

– Лени Кларк. Если Лени Кларк на связи, прошу ее ответить.

Голос Роуэн. Кларк тянется к пульту. Рука Уолша падает.

– Я здесь.

– Лени, ты бы не могла заглянуть в ближайшее время? Дело довольно важное.

– Конечно. – Она отключает связь и изображает для любовника виноватую улыбку. – Прости.

– Ну, ей ты показала, – тихо говорит Уолш.

– Что показала?

– Кто тут главный.

Она пожимает плечами, и оба отворачиваются.

Лени входит в «Атлантиду» через маленький служебный люк, не удостоенный даже номера. Он расположен на пятьдесят метров ниже четвертого шлюза. Люк выводит в тесный и пустой коридор. Подвесив ласты через плечо, она пробирается в более населенные части станции. На память о ней на полу остаются мокрые следы.

Встречные корпы сторонятся – она почти не замечает, как сжимаются челюсти и каменеют взгляды, не замечает даже угодливой улыбочки одного из более кротких членов покоренного племени. Она знает, где искать Роуэн, но направляется не туда.

Естественно, Седжер оказывается на месте раньше нее. Должно быть, тревожный сигнал сработал, как только у Эриксона сменились настройки: к тому времени, как Кларк добирается до медотсека, главный врач «Атлантиды» уже выставляет Фридман в коридор.

– Муж тебе не игрушка, Джулия. Ты могла его убить. Ты этого добиваешься?

Кривые шрамы морщат горло Фридман, торчат из‑ под закатанной кожи гидрокостюма на запястьях. Она опускает голову.

– Я только хотела поговорить...

– Надо думать, очень важный разговор. Будем надеяться, ты задержала его выздоровление не больше чем на несколько дней. Иначе... – Седжер небрежно указывает на люк медотсека. В проеме виден Эриксон, снова без сознания. – Ты ведь ему не антацид какой‑нибудь дала, черт возьми! Ты же ему всю химию мозга поменяла.

– Извини. – Фридман отводит глаза. – Я не хотела.

– Какая глупость, просто не верится! – обернувшись, Седжер впивается взглядом в Кларк. – Чем могу служить?

– Ты бы с ней полегче. Ее партнера сегодня чуть не убили.

– Вот именно. Дважды. – Фридман заметно вздрагивает при этих словах, но врач уже немного смягчилась. – Прости, но так и есть.

Кларк вздыхает.

– Джерри, это же ваши люди встроили нам в головы пульты. Не вам жаловаться, если кто‑то додумался, как их взломать.

– Это... – Седжер поднимает вверх конфискованную у Фридман дистанционку, – должно использоваться квалифицированным медперсоналом. В любых других руках, какими бы добрыми ни были намерения, это орудие убийства.

Она, конечно, преувеличивает. Имплантаты рифтеров снабжены предохранителями, поддерживающими настройки в пределах изначальных параметров: чтобы обойти предохранители, пришлось бы вскрыть самого себя и вручную сорвать пломбу. И все‑таки возможности для манипуляций довольно широки. Во время революции корпы умудрились при помощи такого же устройства вырубить пару рифтеров, застрявших в залитом шлюзе.

Вот почему такие штучки теперь запрещены.

– Дистанционку надо вернуть, – мягко просит Кларк.

Седжер качает головой.

– Брось, Лени. Ваши с их помощью так себе могут навредить, что нам и не снилось.

Кларк протягивает руку.

– Значит, придется нам учиться на своих ошибках, вот и все.

– Вы так медленно учитесь.

Кто бы говорил. За пять лет Джеренис Седжер так и не сумела признать, что на ней узда, а в зубах – удила. Падение с Вершины на Дно тяжело дается любому корпу, а врачам приходится хуже всех. Грустное зрелище – эта страсть, с какой Седжер лелеет свой комплекс божества.

– Джерри, в последний раз прошу: отдай.

Осторожное прикосновение к плечу. Фридман, так и

не подняв глаз, мотает головой.

– Ничего, Лени, я не против. Мне она больше не понадобится.

– Джулия, ты...

– Пожалуйста, Лени. Я просто хочу уйти.

Она удаляется по коридору. Кларк делает шаг следом и тут же возвращается к врачу.

– Это – медицинское устройство, – говорит Седжер.

– Это оружие.

– Было. Раньше. И, как ты помнишь, оно не слишком хорошо работало. – Седжер грустно покачивает головой. – Война окончена, Лени. Давным‑давно. Я бы на твоем месте не начинала ее заново. А сейчас... – она смотрит вслед Фридман, – думаю, твоей подруге не помешает поддержка.

Кларк оборачивается. Фридман уже скрылась из виду.

– Да, пожалуй, – скупо роняет она.

«Надеюсь, она ее получит».

На станции «Биб» рубка связи представляла собой забитый проводами шкаф, куда с трудом могли втиснуться двое. Нервный центр «Атлантиды» – просторный сумрачный грот, расцвеченный индикаторами и светящимися картами рельефа. В воздухе чудесным образом парят тактические схемы, они же мерцают на вычерченных прямо на переборках экранах. Чудо не столько в вытворяющих подобные штучки технологиях, сколько в том, что на «Атлантиде» сохранился излишек свободного пространства, не занятый ничем, кроме света. Каюта подошла бы не хуже. Несколько коек с рабочими панелями и тактическими датчиками уместили бы бесконечный объем информации в ореховую скорлупку. Но нет! Им на головы давит стоит целый океан, а эти корпы разбрасываются пространством так, словно уровень моря двумя ступеньками ниже крыльца. Уже изгнанники, а все не понимают.

Сейчас пещера почти пуста. Лабин с техниками собрались перед ближайшим пультом и разбирают последние загрузки. К тому времени, как они закончат, зал наполнится. Корпы слетаются на новости, как мухи к навозу.

Но пока что тут лишь команда Лабина и, на другом конце помещения, – Патриция Роуэн. По ее линзам текут шифрованные данные, превращая глаза в блестящие капельки ртути. Свет от голографического экрана подчеркивает серебряные нити в волосах, и вся она напоминает полупрозрачную голограмму.

Кларк подходит.

– Четвертый шлюз заблокирован.

– Там проводят очистку. И дальше, от него до лазарета. Джерри приказала.

– Зачем?

– Сама знаешь, ты же видела Эриксона.

– Да брось. Паршивый укус какой‑то рыбешки, и Джерри вообразила...

– Она пока ни в чем не уверена. Обычные меры предосторожности. – И, после паузы: – Ты должна была нас предупредить, Лени.

– Предупредить?

– Что Эрик мог стать переносчиком Бетагемота. Ты всех подвергла опасности. Если была малейшая вероятность...

«Да ведь не было! – хочется заорать Кларк. – Нет никакой угрозы. Вы потому и выбрали это место, что Бе‑ тагемот сюда и за тысячу лет не доберется. Я сама видела карты. Собственными пальцами проследила за каждым течением. Это не Бетагемот. Никак не он. Это не может быть он».

Но вслух она произносит только:

– Океан велик, Пат. В нем много злых хищников с острыми зубами. И не все стали такими из‑за Бетагемота.

– На этой глубине – все. Ты не хуже меня разбираешься в их энергетике. Ты была на Чэннере, Лени. И знаешь, как это выглядит.

Кларк тычет большим пальцем в сторону Лабина:

– Кен там тоже был. Ты и на него так же набросилась?

– Не Кен сознательно распространил заразу по всему континенту, чтобы отомстить миру за несчастное детство. – Серебряные глаза пригвождают Кларк взглядом. – Кен был на нашей стороне.

Кларк отвечает не сразу – после паузы, очень медленно:

– Не хочешь ли ты сказать, что я нарочно...

– Я ни в чем тебя не обвиняю. Но выглядит это нехорошо. Джерри вне себя, а скоро подтянутся и другие. Ради бога, ты ведь Мадонна Разрушения! Ты готова была списать со счетов целый мир, чтобы отомстить нам.

– Если б я желала вам смерти... – ровным голосом проговаривает Кларк. – Если бы я все еще желала вам смерти, – поправляет какой‑то внутренний редактор, – вы бы умерли. Много лет назад. Мне достаточно было просто не вмешиваться.

– Конечно, это...

– Я вас защищала! – обрывает ее Кларк. – Когда все спорили, наделать ли дыр в корпусе или просто отрубить вам ток и оставить задыхаться – это я их удержала. Вы живы только благодаря мне.

Корп качает головой.

– Лени, не в том дело.

– А должно быть в том.

– Почему? Вспомни, мы всего лишь пытались спасти мир. И не мы виноваты, что не удалось – виновата ты! А когда не удалось, мы решили спасать семьи, и даже в этом ты нам отказала. Ты выследила нас даже на океанском дне. Кто знает, что удержало тебя в последний момент?

– Ты знаешь, – тихо говорит Кларк.

Роуэн кивает:

– Я‑то знаю. Но мало кто здесь, внизу, ждет от тебя разумных поступков. Может, ты просто играла с нами все эти годы. Никто не знает, когда ты спустишь курок.

Кларк с презрением качает головой.

– Это что же – Писание от Корпорации?

– Можешь назвать и так. Но тебе придется иметь с этим дело. И мне тоже.

– Нам, рыбоголовым, знаешь ли, тоже есть что рассказать, – говорит Кларк. – Как вы, корпы, программировали людей, словно они машины какие‑то, чтобы загнать на самое дно. Чтобы мы делали за вас грязную работу, а когда наткнулись на Бетагемот, вы первым делом попытались нас убить, лишь бы спасти свою шкуру.

Шум вентиляторов вдруг становится неестественно громким. Кларк оборачивается: Лабин с техниками пялятся на нее с другого конца пещеры. Она смущенно отводит взгляд.

Роуэн мрачно усмехается:

– Видишь, как легко все возвращается?

Глаза у нее блестят, ни на миг не выпуская цели. Кларк молча встречает ее взгляд.

Чуть погодя Роуэн немного расслабляется:

– Мы – соперничающие племена, Лени. Мы чужаки друг для друга... но знаешь, что удивительно? За последние пару лет мы каким‑то образом начали об этом забывать. Мы большей частью живем и даем жить другим. Мы сотрудничаем, и никто даже не считает нужным это объяснять. – Она кидает многозначительный взгляд в сторону Лабина с техниками. – Мне кажется, это хорошо–а тебе?

– И с чего бы теперь все должно меняться? – спрашивает Кларк.

– С того, что Бетагемот, возможно, наконец добрался и до нас, и люди скажут: это ты его впустила.

– Чушь собачья.

– Согласна, и что с того?

– А даже будь это правдой, какая разница? Здесь все отчасти – русалки, даже корпы. Всем встроены модифицированные гены глубоководной фауны, в каждом закодированы те мелкие белки, которые Бетагемоту не по зубам.

– Есть подозрение, что эта модификация окажется не слишком эффективной, – тихо признается Роуэн.

– Почему? Это же ваше собственное изобретение, черт бы вас побрал!

Роуэн поднимает брови.

– Изобретение тех самых специалистов, что заверяли нас, будто в глубины Атлантики Бетагемоту ни за что не добраться.

– Но я была вся напичкана Бетагемотом. Если бы модификации не работали...

– Лени, наши люди не были заражены. Эксперты просто объявили, что они иммунны, а если ты еще не заметила, то последние события доказывают отчаянную некомпетентность этих экспертов. Будь мы в самом деле так уверены в своей неуязвимости, стали бы здесь прятаться? Почему мы сейчас не на берегу, рядом с нашими акционерами, с нашим народом, и не пытаемся сдержать напор?

Кларк наконец понимает.

– Потому что они вас порвут, – шепчет она.

Роуэн качает головой.

– Потому что ученые уже ошибались прежде, и мы не рискуем положиться на их заверения. Потому что мы не смеем рисковать здоровьем родных. Потому что, возможно, мы все еще уязвимы для Бетагемота, и, оставшись наверху, погибли бы вместе со всеми ни за грош. А не потому, что наши люди обратились бы против нас. В такое мы никогда не верили. – Ее взгляд не колеблется. – Мы такие же, как все, понимаешь? Мы делали все, что могли, а ситуация просто... вышла из‑под контроля. В это нужно верить. И мы все верим.

– Не все, – тихо признается Кларк.

– И все‑таки...

– Пропади они пропадом. С какой стати мне поддерживать их самообман?

– Потому что, даже забив правду им в глотки, ты не помешаешь людям кусаться.

На губах у Кларк мелькает улыбка:

– Пусть попробуют. Кажется, ты забываешь, кто здесь главный, Пат.

– Я не за тебя беспокоюсь – за нас. Твои люди слишком резко реагируют. – Не услышав возражений, Роуэн продолжает: – На то, чтобы установить какое‑никакое перемирие, ушло пять лет. Бетагемот разнесет его на тысячу осколков за одну ночь.

– И что ты предлагаешь?

– Думаю, рифтерам стоит некоторое время пожить вне «Атлантиды». Можно преподнести это как карантин.

Неизвестно, есть за стенами Бетагемот или нет, но, по крайней мере, мы не позволим ему проникнуть внутрь.

Кларк мотает головой:

–' Мое «племя» на такое дерьмо не купится.

– Все равно здесь почти никто из ваших не бывает, кроме тебя и Кена, – напоминает Роуэн. – А остальные... они не станут возражать против того, что прошло твое одобрение.

– Я об этом подумаю, – вздыхает Кларк. – Ничего не обещаю.

Уже повернувшись, чтобы уйти, она оглядывается.

– Алике встала?

– Нет. Ей еще пару часов спать. Но я знаю, что она хотела тебя видеть.

– Вот как, – скрывая разочарование, произносит Кларк.

– Я передам ей, что ты сожалела, – говорит Роуэн.

– Да, передай.

Есть о чем жалеть.