Текст книги "Рифтеры (Сборник)"

Автор книги: Питер Уоттс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 82 страниц)

СЕППУКУ

Сущность духовной дилеммы человечества заключается в том, что мы эволюционировали генетически для принятия одной истины, а открыли другую.

Э. О.Уилсон [86]86
  Эдвард Осборн Уилсон – американский биолог, социобиолог и писатель, дважды лауреат Пулитцеровской премии. На русский язык переведена его последняя на данный момент работа 2013 года «Хозяева Земли: социальное завоевание планеты человечеством» (прим. ред.)
  


[Закрыть]

Я с радостью пожертвую своей жизнью ради двух родных братьев или восьми двоюродных.

Дж. Д. С. Холдейн [87]87
  Джон Бердон Сандерсон Холдейн (1892‑1964) – английский биолог и генетик, популяризатор и философ науки. Один из основоположников современной популяционной, математической, молекулярной и биохимической генетики, а также синтетической теории эволюции, (прим. ред.)
  


[Закрыть]

ДЮНА

«Вакита»[88]88
  Подводная лодка названа по имени калифорнийской морской свиньи (Phocoena Sinus). Это китообразное сейчас находится на грани вымирания (прим. ред.).
  


[Закрыть] бесшумно бежит из «Атлантиды», пробираясь между подводными пиками и провалами, которые помогают ей оставаться незаметной, но при этом замедляют ход. Курс, по которому движется судно, представляет собой какую‑то шизоидную мешанину несовместимых друг с другом целей: жажда скорости находится в неразрешимом противоречии с желанием выжить. Лени Кларк кажется, что стрелка их компаса постоянно работает в режиме генератора случайных чисел, однако со временем суммарный вектор указывает на юго‑запад. В какой‑то момент Лабин решает, что они благополучно выбрались из окрестностей станции. Без хорошей скорости осторожности теперь и быть не может: «Вакита» выходит в открытое море. Судно плавно движется на запад вдоль склонов Срединно‑Атлантического хребта, рыскает время от времени то в одну, то в другую сторону из‑за попадающихся на пути кочек размером с орбитальный подъемник. Горы уступают место предгорьям, те сменяются бескрайними пространствами ила. Конечно же, в иллюминаторы Кларк ничего этого не видит – Лабин не потрудился включить внешнее освещение, – но топографический рельеф прокручивается в четко синхронизированном спектре на ярком экране навигационной панели. Зазубренные красные пики, настолько высокие, что их вершины почти скрыты в темноте, лежат далеко позади. Пологие и крутые склоны, цвет которых плавно переходит из желтого в зеленый, остаются за кормой. Подлодка плывет над равниной, покрытой застывшей вулканической магмой, она кажется бескрайним голубым ковром, глядя на который чувствуешь успокоение и даже сонливость.

В эти благословенные часы не надо ни отслеживать распространение смертельно опасного микроба, ни думать о предательствах, ни готовиться к битве не на жизнь, а на смерть. Делать нечего, остается только вспоминать об оставшемся позади микрокосме; о друзьях и врагах, уставших от войны и наконец заключивших союз, – но не в результате переговоров или примирения, а от внезапной неотвратимости более страшной угрозы, угрозы извне. Той самой, навстречу которой сейчас и стремится «Вакита».

Вполне возможно, что эта интерлюдия не предвещает ничего хорошего.

Со временем морское дно поднимается впереди полосатым утесом, заполняя всю поверхность экрана. В стене, к которой приближается судно, виден провал – огромное подводное ущелье, – расколовший Шотландский шельф так, словно сам Бог орудовал здесь пестиком для колки льда. Навигация именует его Водостоком. Кларк помнит это название: так называется самая большая достопримечательность, расположенная на этой стороне залива Фанди. Лабин, делая ей приятное, сворачивает на несколько градусов с курса, для того чтобы пройти под одним из колоссальных сооружений, расположенных на полпути к горловине каньона. Когда подлодка проходит мимо, Кен включает передние прожекторы: границы оптической арки настолько размыты, что Кларк принимает ее за прямую линию. В лучах становится видна громадная морская мельница[89]89
  Морская мельница – мельница, движущая сила которой является производной от расхода воды, обеспечиваемой водопадами либо приливами и отливами (здесь и далее примечания переводчика, кроме отдельно указанных случаев).
  


[Закрыть]. Подлодка проходит под огромной лопастью, ступица и наконечник скрыты в сумраке, царящем по обе стороны. Она едва движется.

А ведь было время, когда это сооружение было конкурентоспособным. Не гак давно течения, проходящие через Водосток, обеспечивали столько джоулей в секунду, сколько могла дать мощная геотермальная электростанция. Но климат изменился, а вместе с ним изменились и течения. Теперь это место – всего лишь туристическая достопримечательность на пути амфибий‑киборгов: невесомые развалины постоянно окутаны темнотой.

«А ведь мы и сами такие», – думает Кларк, когда судно проплывает мимо. В этот самый момент она и Лабин на несколько секунд застывают в невесомости, оказываясь аккурат между двумя полями притяжения. Позади – «Атлантида», несостоявшееся прибежище. А впереди – Впереди тот самый мир, от которого они прятались.

В последний раз Лени выходила на сушу пять лет назад. В то время апокалипсис только начал свою работу; кто знает, насколько безумным стало это шоу? До «Атлантиды» информация доходила лишь в общих чертах: мрачные слухи, разрозненные мелочи, просочившиеся из обтрепавшейся заплаты телекоммуникационного спектра, охватывавшего Атлантический океан. Вся Северная Америка в карантине. Остальной мир ожесточенно спорит о том, стоит ли прикончить ее из жалости или попросту дать умереть собственной смертью. Большинство стран еще борется, не подпуская Бетагемот к своим границам; другие же приветствуют микроб Судного дня, кажется, с восторгом встречают сам конец света.

Кларк не очень понимает, как такое получилось. Возможно, жажда смерти, захороненная глубоко в коллективном бессознательном. А может, сыграло роль злорадное удовлетворение тем, что даже обреченные и угнетенные дождутся часа расплаты. Смерть – это не всегда поражение: иногда это шанс на то, чтобы умереть стиснув зубы на горле врага.

На поверхности сейчас умирали многие. И немало человек скалили зубы. Лени Кларк не знает, почему. Она знает лишь то, что многие из них поступают так во имя ее. Ей также известно, что их число увеличивается.

Лени дремлет. Когда снова открывает глаза, кубрик сияет рассеянным изумрудным светом. На носу «Вакиты» четыре иллюминатора: сквозь огромные плексигласовые слезы струятся лучи света. Два верхних окутывает матовая зеленая пустота; в нижних виден рифленый слой песка, проносящийся прямо под ногами Кларк.

Лабин отключил цветной кодер. На экране навигатора «Вакита» взбирается по монохромному отлогому склону. Эхолот показывает глубину 70 метров, та постепенно понижается.

– Сколько я проспала? – спрашивает Кларк.

– Да недолго.

От уголков глаз Лабина расходятся свежие красные шрамы – видимые следы от имплантации нейроэлектрических элементов в зрительные нервы. При взгляде на его лицо Кларк все еще испытывает невольную дрожь; она не уверена, что сама доверилась бы хирургам корпов, пусть сейчас и они, и рифтеры были на одной стороне. Лабин же явно думает, что дополнительные возможности сбора данных стоили такого риска. А может, это просто еще одна экстраспособность, которую он так хотел, но в прошлой жизни так и не получил к ней допуск.

– Мы уже около Сейбла? – спрашивает Кларк.

– Почти.

Навигационное устройство издает блеющий звук: четкое эхо от склона на два часа. Лабин сбрасывает скорость, разворачивается на правый борт. От центробежной силы Кларк качает в сторону.

Тридцать метров. Море за бортом кажется ярким и холодным, как будто смотришь в зеленое стекло. «Вакита», двигаясь на минимальной скорости, проползает вдоль склона, принюхиваясь к каркасу из труб и балок, который набухает на навигационном дисплее. Кларк наклоняется вперед, стараясь увидеть что‑то в лучах мутного света. Ничего.

– А какая там видимость? – спрашивает она.

Лабин не отрывается от управления и не смотрит наверх.

– Восемь и семь десятых.

Двадцать метров до поверхности. Внезапно вода впереди темнеет, как будто на поверхности происходит солнечное затмение. Спустя мгновение темнота впереди превращается в гигантский палец: закругленный конец какого‑то цилиндрического сооружения, наполовину погребенного под песчаным наносом, покрытого губками и морскими водорослями, на расстоянии его округлые формы теряются в дымке. Навигация определяет высоту – примерно восемь метров.

– А я думала, оно плавает, – говорит Кларк.

Лабин тянет на себя рукоятку: «Вакита» выбирается

на поверхность рядом с конструкцией.

– Они его вытащили на мель, когда колодец пересох.

Значит, громадный понтон затопили. На верхней площадке стоят балки и подпорки; леса виселицей тянутся к солнечному свету. Лабин осторожно проводит между ними субмарину, которая подчиняется ему, словно игла искусному вышивальщику. Приборы показывают, что подлодка вошла на арену, по краям которой стоят четыре таких цилиндра, образуя квадрат. Кларк различает их размытые водой контуры. Опоры и связующие фермы похожи на прутья клетки.

«Вакита» выныривает на поверхность. Вода потоком стекает с оргстекла, и мир снаружи какое‑то время подернут рябью, но его очертания быстро обретают четкость. Субмарина всплыла как раз под буровой платформой; ее подбрюшье походит на металлическое небо, простирающееся над ними не более чем в десяти метрах, которое с земли держит сеть несущих пилонов.

Лабин выбирается из кресла и хватает поясную сумку, висящую на крючке.

– Вернусь через несколько минут, – говорит он, открывая верхний люк.

Быстро поднимается по ступенькам. Кларк слышит плеск воды, доносящийся снаружи.

Он по‑прежнему не рад, что она поплыла с ним. Но Лени, не обращая внимания на все маневры Лабина, следует за ним.

Сквозняк, ворвавшийся внутрь через отверстие люка, холодит ее лицо. Поднявшись на обшивку субмарины, она оглядывается вокруг. Небо – та его часть, которую видно сквозь стойки и опоры, – серое и затянуто тучами; океан цвета пушечной бронзы простирается до самого горизонта. Позади Кларк слышатся какие‑то звуки. Отдаленный пульсирующий рев. Слабый клекот, похожий на сигнал тревоги. Что‑то знакомое, но Лени никак не может сказать точно. Она поворачивается.

Земля.

Полоса песчаного берега примерно в пятидесяти метрах от корпуса установки. За линией прилива она видит низкорослые чахлые заросли кустов. Морены плавника, тянущиеся вдоль берега прерывистыми узкими полосками. И неутомимо толкающуюся в берег приливную волну.

Она слышит голоса птиц, перекрикивающихся друг с другом. Об этом она уже почти забыла.

Это еще не Северная Америка. Материк расположен в двух, а то и в трех сотнях километров отсюда. А то место, где они находятся сейчас, всего лишь одинокий маленький архипелаг на Шотландском шельфе. И все же: увидеть живых существ без плавников и кулаков – Лени удивляется такой возможности; но еще больше удивляется такой чрезмерной реакции при виде суши.

Крутая металлическая лестница поднимается по винтовой спирали вокруг ближайшей опоры. Кларк ныряет в океан, не думая о капюшоне или перчатках. Атлантика отвешивает ей пощечину, открытая кожа ощущает приятное ледяное покалывание. Кларк так нравится это чувство, что до опоры она доплывает буквально за несколько гребков.

Лестница ведет на мостки, проложенные по всему периметру установки. Натянутые вместо перил канаты позвякивают под ветром; вся конструкция аритмично гремит и грохочет, словно огромная перкуссия. Лени подходит к открытому люку, заглядывает в его темное нутро: сегментированный металлический коридор, пучки труб и оптоволоконных кабелей тянутся по потолку, подобно сплетениям нервов и артерий. Т‑образное пересечение в конце коридора уводит куда‑то в неизвестность.

Влажные отпечатки на мостках доходят до места, где сейчас стоит Кларк, и поворачивают налево. Кларк идет по следам.

Чем глубже внутрь, тем больше выцветают звук и видимость. Переборки заглушают шум прибоя и громкие крики чаек. Улучшенное зрение Лени пришлось как нельзя кстати – слабый свет снаружи хоть как‑то проникал в коридор до нескольких поворотов, заглядывал в иллюминаторы, сияющие в концах неисследованных проходов, – однако уменьшение световой насыщенности вокруг говорит Кларк о том, что она сейчас идет сквозь темноту слишком плотную для глаз сухопутников. Наверное, именно из‑за перехода к черно‑белому она не заметила этого раньше – темные полосы на стенах и под ногами могли быть чем угодно от ржавчины до следов азартной игры в пейнтбол. Но сейчас, следуя по последним смазанным следам, ведущим к люку, зияющему в переборке, она поняла, в чем дело.

Следы углерода. Что‑то сожгло всю эту секцию.

Пройдя через люк, она входит в чью‑то каюту, судя по стоящему здесь каркасу складной металлической кровати и прикроватному столику, одиноко притулившемуся у стены. Рамы и остовы – вот и все, что здесь осталось. Если тут когда и лежали матрасы, простыни или одеяла, теперь они исчезли. На всем лежал толстый слой черной жирной копоти.

Откуда‑то издали доносится скрип металлических петель.

Кларк выходит в коридор и пытается определить, откуда идет звук. Тот быстро затихает, но к тому времени у нее уже есть направление и маяк – слабый луч света, отражающийся от стены, идущий из‑за угла впереди. Когда Лени вошла в каюту, путь перед ней был темен и безмолвен, теперь же она слышит отдаленный шум волн.

Кларк идет на свет. Наконец она подходит к открытому люку, расположенному в основании трапа, ведущего наверх. Океанский бриз, проникая внутрь, обдувает ее лицо и доносит крики морских птиц и аромат аскофиллума[90]90
  Аскофиллум – вид морских водорослей.
  


[Закрыть], напоминающий запах мокрой резины. На какое‑то мгновение она, пораженная, замирает на месте: свет струится с верхней площадки лестницы, его яркости хватает на то, чтобы снова сделать мир цветным, но вот стены все еще остаются...

«О!».

Полимер вокруг кромки люка покрылся пузырями и сгорел – остались лишь комковатые хлопья углерода. Из любопытства Кларк тянет колесо: крышка люка едва шевелится, мягко повизгивая при этом, словно негодуя на нагар, запекшийся на ее петлях.

Она поднимается навстречу дневному свету и полному разорению.

По своим меркам нефтяная платформа была небольшой – и близко не похожей на монстров размером с города, которые некогда толпились в океане поблизости. Очевидно, к тому времени, когда она была построена, нефть уже выходила из моды, а возможно, средств тут уже осталось слишком мало для более солидных инвестиций. Как бы там ни было, главный корпус платформы почти на всем своем протяжении имел в высоту всего два этажа. И вот теперь Кларк поднималась на его широкую, открытую крышу.

Палуба установки простирается на расстояние, равное половине площади городского квартала. На дальнем конце располагаются взлетно‑посадочная площадка для вертолетов с пристроенным к ней лифтом и огромный подъемный кран, которому подрезали сухожилия; он лежит поперек крыши, согнутый под каким‑то невероятным углом; его помятые стойки и поперечные балки слегка помялись от удара. Копёр, установленный ближе, выглядит относительно целым, пронзая небо, словно проволочный фаллос. Кларк останавливается в отбрасываемой им тени, заходит в кабинку, из которой когда‑то управляли платформой. Теперь это развалина прямоугольной формы, все четыре стены обрушены, а крыша и вовсе оторвана, валяется чуть дальше на палубе. Здесь раньше был пульт управления и электроника – Лени узнает очертания оплавленных приборов.

Разрушение настолько полное, что Кларк может просто перейти на главную палубу, переступив через остатки стены.

Все это пространство – видимость без всяких препятствий и помех – тревожит ее. В течение целых пяти лет она пряталась в тяжелой, успокаивающей темноте северной части Атлантического океана, но здесь, наверху... здесь взгляд простирается до самого горизонта. У Лени такое чувство, будто она нагая, как будто она мишень, видимая с любого расстояния.

На дальней стороне платформы она видит крохотную фигурку Лабина: тот стоит, опираясь спиной на ограждение. Кларк направляется к нему, обходя обломки и не обращая внимания на вьющийся над ней крикливый хоровод чаек. Приблизившись к краю, она справляется с внезапно нахлынувшим головокружением: перед ней расстилается архипелаг Сейбл – цепочка ничтожно малых песчаных пятнышек посреди бескрайнего океана. Ближайший островок, впрочем, выглядит довольно большим, его хребет покрыт коричневатой растительностью, а пологий песчаный берег тянется далеко на юг. Кларк кажется, что далеко‑далеко она видит какие‑то крошечные, беспорядочно движущиеся крапинки.

Лабин медленно поворачивает голову из стороны в сторону, смотря в бинокуляр. Внимательно изучает остров. Когда Кларк подходит к ограждению, Кен молчит.

– Ты знал их? – негромко спрашивает она.

– Не исключено. Я не знаю, кто был здесь, когда это случилось.

«Мне жаль», – едва не говорит она, но зачем?

– Может быть, они видели, что произойдет, – предположила она. – И успели спастись.

Он не сводит взгляда с береговой линии. Окуляры бинокля торчат трубчатыми антеннами.

– А разве не опасно стоять вот так, в открытую? – спрашивает Кларк.

Лабин пожимает плечами, проявляя удивительное, жуткое безразличие к опасности.

Лени пристально всматривается в береговую линию. Те самые движущиеся крапинки немного увеличились в размере: они похожи на каких‑то живых существ. Похоже, они движутся к платформе.

– А когда, по‑твоему, это произошло? – Ей почему‑ то кажется важным заставить его говорить.

– С последнего сигнала от них прошел год, – говорит он. – Платформу могли сжечь в любой момент за это время.

– Может, даже на прошлой неделе, – замечает Кларк.

Когда‑то их союзники более добросовестно подходили

к обмену сообщениями. Но даже так затянувшееся молчание не всегда что‑то значило. Для разговора приходилось ждать, когда никто тебя не слышит. Соблюдать предельную осторожность, чтобы не раскрыться. Контакты и корпов, и рифтеров и раньше время от времени замолкали. И даже сейчас, после годового молчания, можно было надеяться на то, что новости все‑таки придут. И это может произойти в любой день.

Только, разумеется, не сейчас. И не отсюда.

– Два месяца назад, – говорит Лабин. – По меньшей мере.

Она не спрашивает, откуда ему это известно. Только следит за берегом, который Кен так пристально изучает.

«О, Бог мой».

– Там ведь лошади, – удивленно шепчет она. – Дикие лошади. Ничего себе!

Сейчас животные были настолько близко к ним, что их нельзя не заметить. Помимо воли в сознании Лени возникает видение: Алике в ее тюрьме на морском дне. Алике, говорящая: «Это самое лучшее место, в котором я могу оказаться».

«Интересно, – думает Кларк, – а что бы она сказала сейчас, видя этих диких животных».

Хотя, если подумать, это зрелище вряд ли так уж сильно впечатлило бы ее. Она же была дочкой корпа. Ей еще и восьми не исполнилось, а девочка, наверное, уже дважды совершила кругосветное путешествие. А возможно, у нее была и собственная лошадь.

Табун в панике несется вдоль песчаного берега. «Что они здесь делают?» – с удивлением думает Кларк. Сейбл трудно было назвать островом и до того, как поднявшееся море разделило его; он всегда был лишь чрезмерно разросшейся песчаной дюной, медленно ползущей под воздействием ветра и течений вдоль истощенных нефтяных месторождений шельфа. На этом конкретном острове не было ни деревьев, ни кустарников – только грива тростниковой травы, покрывавшая вершину каменной гряды, похожую на спинной хребет. Казалось невероятным, что такой крохотный кусочек земли может обеспечить жизнь таким большим животным.

– Тут и тюлени есть. – Лабин проводит рукой вдоль берега на север, хотя то, что он видит, находится слишком далеко, чтобы Кларк могла увидеть это невооруженным глазом. – А еще птицы. Растительность.

Диссонанс сказанного дошел до нее.

– Откуда такой интерес к живой природе, Кен? Ты вроде никогда особо ее не любил.

– Тут все здоровы, – отвечает он.

– То есть?

– Трупов нет, скелетов тоже. На вид тут даже никто не болеет. – Лабин стаскивает с головы бинокуляр и прячет его в поясную сумку. – Трава слишком коричневая, но мне кажется, это нормально.

По тону его речи она догадывается, что он разочарован... но чем?

Тут до нее доходит. Бетагемот. Он его ищет. Надеется найти. На суше мир сжигает зараженные зоны... по крайней мере, маленькие, где есть надежда сдержать микроб в обмен на жизни и землю, потерянные в пламени. В конце концов, Бетагемот угрожает всей биосфере; никто не испытывает волнения по поводу сопутствующего ущерба, когда ставки настолько высоки.

Но на Сейбле все жизнеспособно и нормально развивается. Сейбл не сгорел. А это значит, что разрушение платформы никак не связано с экологической обстановкой.

Кто‑то охотится за ними.

Кем бы они ни были, Кларк не может реально обвинять их. Она умирала бы здесь вместе со всеми остальными, если бы у корпов все получилось. Атлантида была построена только для Движущих и Сотрясающих мир; для элиты такие как Кларк и вся ее компания были просто группой тех, кого двигали и трясли. Вот только Ахилл Дежарден сказал им, где идет вечеринка, чтобы они могли попасть на нее, прежде чем выключат свет.

Так что, если это гнев тех, кого оставили на произвол судьбы, едва ли Кларк может выражать недовольство. Они даже целятся правильно. Бетагемот, в конце‑то концов, это ее вина.

Она оглядывается, рассматривая обломки. Кто бы это ни сделал, с Дежарденом им не сравниться. Они не плохи, далеко нет; им хватило сообразительности вычислить примерные координаты «Атлантиды». Они основательно перетряхнули Бетагемот, и с получившимся вариантом модифицированный иммунитет обитателей станции ничего поделать не мог. Они высеяли Бета‑макс в правильной области, и одно это уже могло принести им победу, судя по количеству тел, которое уже набралось, когда «Вакита» отправилась в путь.

Но гнездо они так и не нашли. Пошатались по окрестностям, сожгли уединенный аванпост на границе, но сама Атлантида от них скрылась.

А Дежарден – ему потребовалось меньше недели на то, чтобы просеять триста шестьдесят миллионов квадратных километров морского дна и вывести точный набор широты и долготы. Он не только нарисовал мишень, но дернул за необходимые струны, замел следы и помог рифтерам добраться до станции.

«Ахилл, друг мой, – думает Кларк. – Как же нам пригодилась бы сейчас твоя помощь». Но Ахилла нет в живых. Он погиб во время Рио. Статус лучшего правонарушителя УЛН не спасает, когда на голову падает самолет.

Вполне возможно, его убили те же самые люди, которые тут все сожгли.

Лабин идет назад вдоль платформы. Кларк следует за ним. Ветер налетает со всех сторон, холодный и колючий; она могла бы поклясться, что он проникает даже сквозь гидрокостюм, хотя, наверное, у Лени всего лишь разыгралось воображение. Где‑то рядом случайно образовавшийся туннель из труб и листов обшивки под ветром стонет так, словно внутри спрятались привидения.

– А какой сейчас месяц? – спрашивает она, стараясь перекричать шум ветра.

– Июнь, – отвечает Лабин, направляясь к вертолетной площадке.

Кажется, сейчас намного холоднее, чем должно быть в это время. Может, после того как Гольфстрим прекратил свое существование, такая погода теперь сходит за теплую. Кларк никак не могла толком понять этот парадокс: как глобальное потепление может превратить Восточную Европу в Сибирь...

Металлическая лестница ступени ведет наверх, к взлетно‑посадочной площадке. Но Лабин, дойдя до нее, не поднимается, а припадает на одно колено и внимательно рассматривает нижнюю часть ступенек. Кларк тоже наклоняется. Она ничего не видит – только исцарапанный, окрашенный металл.

Лабин вздыхает:

– Тебе лучше вернуться.

– Даже и не думай.

– Если ты пойдешь дальше, я не смогу вернуть тебя. Я предпочту задержаться еще на сорок шесть часов, но не допустить, чтобы кто‑то задерживал меня на суше.

– Мы уже об этом говорили, Кен. С чего ты решил, что сейчас меня будет легче переубедить?

– Дела обстоят хуже, чем я ожидал.

– Насколько? Сейчас и так конец света.

Он указывает на проплешину под ступенькой: там соскребли краску.

Кларк пожимает плечами:

– Я ничего не вижу.

– Вот именно.

Лабин поворачивается и возвращается назад, к опаленным руинам будки управления. Лени спешит за ним.

– Ну так что?

– Я оставил там запасной самописец. Он похож на заклепку. – Демонстрируя размер, Лабин сдвигает вместе большой и указательный пальцы, оставляя между ними едва видимый просвет. – Я даже специально закрасил его. Я сам никогда бы его не заметил. – Кен проводит пальцем воображаемую линию между будкой и лестницей. – Отлично выбранная зона прямой видимости, позволяющая минимизировать потребление энергии. Всенаправленная передача: место нахождения источника сигнала определить невозможно. Памяти хватило бы на неделю обычных переговоров, а также на любой сигнал, который они могли послать нам.

– Не слишком‑то много, – замечает Кларк.

– Это устройство не было предназначено для долговременной записи. Достигнув лимита, оно писало новую информацию поверх прежней.

Значит, черный ящик. Запись недавнего прошлого.

– То есть ты ожидал, что случится что‑нибудь подобное, – предполагает она.

– Я рассчитывал, что, если что‑то произойдет, я, по крайней мере, смогу получить какую‑то запись о том, что случилось. Я не ожидал, что самописец пропадет, так как больше никто о нем не знал.

Они возвращаются в радиорубку. Почерневший дверной косяк по‑прежнему стоит, нелепо вздымаясь из обломков. Лабин, похоже, из какого‑то загадочного уважения к стандартным процедурам, проходит в дверь. Кларк легко переступает через остаток стены, не доходящий ей до колена.

Что‑то хрустит и трещит там, где находится ее лодыжка. Она смотрит вниз. Ступня завязла в обугленной грудной клетке; Лени выдергивает ногу из дыры, проломленной в грудине, чувствует подошвой шишки и выпуклости позвонков – хрупкие, крошащиеся от малейшей тяжести.

Если сохранились череп или конечности, они, наверное, погребены под обломками.

Лабин наблюдает за тем, как она высвобождает ступню из человеческих останков. Под его линзами что‑то блестит.

– Тот, кто стоит за этим, – говорит он, – потолковее меня.

На самом деле его лицо не столь бесстрастно. Оно кажется таким тем, кто его не знает. Но Лени, до известной степени, научилась читать Лабина и сейчас видит, что он не встревожен и не огорчен. Кен вдохновлен.

Она непоколебимо кивает:

– Значит, тебе пригодится любая помощь, – и следует за ним.