Текст книги "Рифтеры (Сборник)"

Автор книги: Питер Уоттс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 82 страниц)

– Хорошо.

Хопкинсон с заметным трудом отводит взгляд от павшей подруги.

– Итак... мы замиряемся с «Атлантидой», обрабатываем зонд и прочесываем округу в поисках других пакостей. Что дальше?

– Дальше я возвращаюсь, – говорит ей Лабин.

– Куда, на озеро?

Лабин слабо улыбается.

– В Северную Америку.

Хопкинсон удивленно присвистывает.

– Ну, наверно, если кто и сумеет с ними разобраться...

«Разобраться с кем?» – думает Кларк. Вслух этого вопроса не задает никто. С кем – это со всеми, кто остался там. Они. Они делают все, чтобы нас уничтожить. Они шпионят за Срединно‑Атлантическим хребтом, высматривают своими близорукими глазами координаты для торпедного залпа.

Почему – тоже никто не спрашивает. У этой охоты нет причин: просто так они действуют. Не ищи корней – вопрос «почему» ничего не дает, причин не счесть, и мотивы есть у каждого, кто еще жив. Этот расколотый, биполярный микрокосм загнивает и заражает океанское дно, и все причины его существования сводятся к одной аксиоме: «А потому!».

И все же, сколько из здесь присутствующих – сколько из рифтеров, и даже сколько из сухопутников – по настоящему опустили занавес? На каждого корпа, чьи руки в крови, приходится много других: родных, друзей, обслуги при механизмах и телах – и эти не виновны ни в чем, кроме связи с первыми. И, если бы Лени Кларк с такой яростью не желала яростно отомстить, если бы не решила списать весь мир в побочные расходы – дошли бы они до такого?

«Алике», – сказала Роуэн.

– Нет, – качает головой Кларк.

Лабин обращается к экрану:

– Здесь мы, самое большое, можем тянуть время. Но этим временем надо воспользоваться.

– Да, но...

– Мы глухи, слепы, на нас напали. Уловка не удалась, Лени. Нам необходимо знать, с чем мы имеем дело, и какие для этого дела есть средства. Надежда на лучшее больше не вариант.

– Пойдешь не ты, – говорит Кларк.

Лабин поворачивается к ней лицом, вздергивает бровь – вместо ответа.

Она хладнокровно встречает его взгляд.

– Мы.

Он еще до выхода наружу успевает отказать ей трижды.

– Здесь нужен командир, – настаивает он, пока наполняется шлюзовая камера. – Ты подходишь как нельзя лучше. Теперь, когда Грейс выведена за скобки, у тебя ни с кем не будет проблем.

У Кларк холодеет внутри.

– Вот зачем это было? Она сделала свое дело, тебе надо было ввести в игру меня, вот ты и... сломал ее?

– Ручаюсь, ты бы обошлась с ней не лучше.

«Я убью тебя, Грейс. Выпотрошу, как рыбу!».

– Я иду с тобой, – говорит она. Люк под ними проваливается.

– Ты правда думаешь, что сможешь заставить меня взять тебя с собой?

Он тормозит, разворачивается и одним гребком уходит из луча света.

Кларк следует за ним:

– А ты думаешь, что сможешь обойтись вообще без поддержки?

– Лучше так, чем с необученной обузой, которая лезет в это дело по самым неразумным причинам.

– Хрена ты знаешь, какие у меня причины.

– Ты будешь меня тормозить, – жужжит Лабин. – У меня куда больше шансов, если не придется за тобой приглядывать. Если ты попадешь в беду...

– Ты меня бросишь, – перебивает она. – Мигом. Я знаю, какой ты в бою. Черт, Кен, я с тобой хорошо знакома!

– Последние события доказывают обратное.

Он не сумел ее поколебать. Она твердо отвечает на его взгляд.

Кен ритмичными гребками уходит в темноту.

«Куда он? – гадает Кларк. – В той стороне ничего нет».

– Ты не будешь спорить, что не подготовлена для такой операции, – доказывает он. – Тебя не учили...

– Довод не в твою пользу, ты не забывай, что я прошла через Америку, и ни ты, ни твоя армия и все эти крутые тренированные парни не сумели меня поймать, – недобро улыбается она под маской. Улыбка ему не видна, но, возможно, Лабин успел настроиться на чувства. – Я вас побила, Кен. Может, я была куда глупее, и хуже подготовлена, и меня не поддерживали бойцы всей Америки, но я месяцами водила вас за нос, и тебе это известно.

– Тебе неплохо помогли, – напоминает он.

– Может, и сейчас помогут.

Он сбивается с ритма. Пожалуй, об этом Лабин не думал. Она рвется в брешь:

– Подумай об этом, Кен. Все эти виртуальные вирусы собираются вместе, заметают за мной следы, создают помехи, превращают меня в легенду...

– Актиния работала не на тебя, – жужжит он. – Она тебя использовала. Ты просто была...

– ...Орудием. Мемом из плана глобального Апокалипсиса. Дай мне передышку, Кен, мне и так никогда этого не забыть, сколько не старайся. Ну и что? Все равно я была носителем. Она искала меня. Я ей настолько нравилась, что Актиния сбивала вашу кодлу у меня с хвоста. Как знать, может, она еще цела? Иначе откуда бы взялись те виртуальные демоны? Думаешь, они случайно называют себя моим именем?

Его смутный силуэт вытягивает руку. Серия щелков разбрызгивает воду. Он начинает заново, чуть сменив тон:

– Ты полагаешь, что если вернешься и объявишься перед Актинией – или тем, чем она теперь стала – она прикроет тебя волшебным щитом?

– Может и...

– Она изменилась. Они всегда меняются, ежеминутно. Актиния не могла сохраниться такой, какой мы ее помним, а если то, с чем мы в последнее время сталкивались, исходит от новой версии, тебе не стоит возобновлять с ней знакомство.

– Может и так, – признает Кларк. – Но, возможно, в основе она не изменилась. Актиния ведь живая, так? С этим все соглашались. И не важно, построена она на электронах или углероде. «Жизнь – просто самовоспроизводящаяся информация, формирующаяся естественным отбором», так что Актиния подходит. А в наших генах есть участки, не менявшиеся миллионы поколений. Почему с ней должно быть иначе? Откуда тебе знать, что у нее в основную программу не вписан код «Защити Лени»? И, между прочим, мы куда направляемся?

Фонарь на лбу Лабина включается на полную мощность, и на илистый грунт впереди ложится яркий овал.

– Сюда.

Серая, как кость, грязь, ничем не выделяющаяся. Даже камешка приметного не видно.

«Может быть, это кладбище, – от этой мысли у Кларк вдруг мутится в голове. – Может, здесь он все эти годы удовлетворял свои пристрастия отупевшими дикарями и пропавшими без вести, и вот теперь добрался до глупой девчонки, не понимающей слова „нет"».

Лабин погружает руку в ил. Жижа вокруг его плеча вздрагивает, как будто под ней что‑то толкается. Так оно и есть; Кен разбудил что‑то, скрывавшееся под поверхностью. Он вытаскивает руку, и оно, извиваясь, следует за ней. С него облетают куски и меловые облачка.

Это раздутый тор около полутора метров в поперечнике. Вдоль экватора ряд точек – гидравлические форсунки. Два слоя гибкой сетки затягивают отверстия: одна сверху, другая снизу. Между сетками набитый чем‑то угловатым ранец. Он блестит сквозь муть, гладкий как гидрокостюм.

– Я припас здесь кое‑что на обратную дорогу, – жужжит Лабин. – На всякий случай.

Он отплывает на несколько метров назад. Механический слуга разворачивается на четверть круга, и, плюясь из сопел мутной водой, следует за хозяином.

Они движутся обратно.

– Значит, вот что ты надумала? – жужжит Лабин. – Найти нечто, что, эволюционируя, помогло тебе уничтожить мир, понадеяться, что в его сущности есть добрая сторона, к которой можно воззвать, и...

– И разбудить тварь поцелуем, – договаривает за него Кларк. – Кто сказал, что я не сумею?

Он плывет дальше, к разрастающемуся впереди сиянию. Глаза его отражают полумесяцы тусклого света.

– Думаю, мы это проверим, – говорит он, наконец.

ТОЧКА ОПОРЫ

Без этого она бы предпочла обойтись.

Оправданий более чем достаточно. Недавнее перемирие еще очень хрупко и ненадежно; не то, чтобы оно грозило полностью рухнуть перед лицом новой, всеобщей угрозы, но маленькие трещинки и проколы приходится заделывать постоянно. Корпы вдруг превратились в полезных экспертов, с которыми не сравнится никакая техника – не сказать, чтобы рифтеры особенно радовались влиянию, которое приобрели их недавние пленники. Невозможное озеро надо вымести от жучков, окрестности морского дна прочесать в поисках камер наблюдения и детонаторов. Безопасных мест теперь нет нигде – и не будь Лени Кларк занята сборами, ее глаза пригодились бы в патрулировании периметра. В последней стычке погибли десятки корпов – вряд ли сейчас время утешать их родных.

И все же, мать Аликс умерла у нее на руках всего несколько дней назад, и, хотя подготовка отнимала все время, Кларк винит себя в подлой трусости за то, что так долго это откладывала.

Она нажимает кнопку звонка в коридоре.

– Лекс?

– Входи.

Аликс сидит на кровати, отрабатывает движения пальцев. Когда Лени закрывает за собой люк, она откладывает флейту. Не плачет: то ли еще не отошла от шока, то ли страдает от подростковой гиперсдержанности. Кларк видит в ней себя пятнадцатилетнюю. И тут же вспоминает: все ее воспоминания о том времени лгут.

Все же душой она тянется к девочке. Хочется подхватить Аликс на руки и унести ее в следующее тысячелетие. Хочется сказать, что она все пережила, она знает, каково это, и это даже правда, пусть и неполная. У нее отнимали друзей и любимых. Мать умерла от туляремии – хотя это воспоминание стерто вместе с остальными. Но Кларк понимает, что это другое. Патриция погибла на войне, а Кларк сражалась на другой стороне. Она не уверена, примет ли Аликс ее объятия.

Потому она присаживается рядом с девочкой на кровать и кладет ладонь ей на колено – готовясь отдернуть руку при малейшем признаке недовольства – ищет слова, хоть какие‑то слова, которые бы не показались затертыми, когда их произносят вслух.

Она все еще собирается с духом, когда Аликс спрашивает:

– Она что‑то говорила? Перед смертью?

– Она... – Кларк качает головой. – Нет, в общем‑то, нет, – заканчивает она с ненавистью к себе.

Девочка смотрит в пол.

– Говорят, ты тоже уходишь, – продолжает она через некоторое время. – С ним.

Кларк кивает.

– Не уходи.

Лени набирает в грудь побольше воздуха.

– Аликс, ты... ох, Господи, мне так жа...

– Разве тебе обязательно уходить? – Аликс поворачивается к ней и смотрит жесткими яркими глазами, в которых слишком многое видится. – Что вы там, наверху, будете делать?

– Надо найти тех, кто нас выследил. Нельзя сидеть и смирно ждать, пока они выстрелят.

– С чего вы взяли, что они будут стрелять? Может, просто хотят поговорить, например?

Кларк качает головой, дивясь такой нелепой мысли:

– Люди не такие.

– Не какие?

«Они не прощают...»

– Они не дружелюбные, Лекс. Кто бы это ни был. Будь уверена.

Но Аликс уже переключилась на план Б:

– А много ли с тебя там толку? Ты не шпионка, не технарь. Ты не бешеный психопат‑убийца, как он. Ты просто погибнешь, ничего не сделав.

– Кто‑то должен его поддержать.

– Зачем? Пусть идет один. – В голосе Аликс вдруг появляется лед. – Лучше, чтобы у него ничего не вышло. Чтоб те, наверху, порвали его на части, и в мире стало чуточку меньше говна.

– Аликс...

Дочь Роуэн поднимается с кровати и прожигает ее взглядом:

– Как ты можешь ему помогать после того, как он убил маму? Как ты можешь с ним разговаривать! Он – психопат, убийца.

Готовые возражения замирают на губах. В конце концов, Кларк не уверена, что Лабин не приложил руку к смерти Роуэн. Кен в этом конфликте был капитаном команды, как и в прошлый раз: даже если он не планировал «спасательную операцию», то мог знать о ней.

И все же Кларк почему‑то чувствует себя обязанной защитить врага этой пораженной горем девочки.

– Нет, милая, – мягко говорит она, – все было наоборот.

– Что?

– Кен сперва стал убийцей, а уж потом психопатом.

Это достаточно близко к истине.

– О чем ты говоришь?

– С его мозгом поработали. Ты не знала?

– Кто?

«Твоя мать».

– Энергосеть. Ничего особенного, обычный набор для промышленного шпионажа. Устроили так, что он вынужден был любыми средствами обеспечивать сохранение секретности, даже не задумываясь. Непроизвольно.

– Ты хочешь сказать, у него не было выбора?

– Не было, пока он не заразился Спартаком. А со Спартаком такая штука: он разрывает перестроенные связи, но не останавливается на этом. Так что у Кена теперь нет того, что называется голосом совести, и если ты таких людей называешь «психопатами», я с тобой соглашусь. Но он этого не выбирал.

– Какая разница? – резко спрашивает Аликс.

– Он не выбирал зло сознательно.

– Ну и что? Когда это маньяки нарочно выбирали себе химию мозга?

Кларк должна признать, что довод резонный.

– Прошу тебя, Лени, – тихо говорит Аликс, – не доверяй ему.

И все же – при всех его секретах и предательствах – Кларк странно, болезненно доверяет Лабину. Она никому в жизни так не доверяла. Вслух этого, конечно, говорить нельзя. Нельзя говорить, потому что Аликс уверена: Кен убил ее мать – и, возможно, так оно и есть. Признаться, что ему доверяешь – значит подвергнуть дружбу этого раненого ребенка слишком жестокой проверке.

Но это лишь удобное оправдание, первым всплывающее на поверхность. Есть еще одна причина, глубокая и зловещая. Аликс, возможно, права. Последние пару дней Кларк замечала за линзами Лабина что‑то незнакомое. Оно исчезало, едва Лени пыталась сосредоточиться, поймать его взгляд – она не взялась бы сказать, что именно заметила. Слабое трепетание век, пожалуй. Неуловимую дрожь фотоколлагена, отражающую движения глаз под ним.

До последних трех дней Кен здесь, внизу, никого не лишил жизни. Даже во время первого восстания он ограничивался тем, что ломал кости: все убийства совершались неумелыми, но старательными руками рифтеров, наслаждающихся властью над прежними владыками. И за последние семьдесят два часа все смерти, безусловно, можно оправдать самообороной. И все же. Кларк беспокоится, не пробудила ли недавняя бойня нечто дремавшее в нем пять лет. Потому что раньше, что ни говори, Кен любил убивать. Жаждал, хотя – сбросив химические путы – использовал свободу не как оправдание, а как вызов. Он сдерживал себя: так застарелый курильщик носит в кармане невскрытую пачку сигарет – доказывая, что сильнее привычки. Если Лабин чем и гордится, так это своей самодисциплиной.

Но эта жажда, это желание отомстить миру – исчезла ли она? Когда‑то те же чувства владели Кларк – теперь эта страсть, потушенная миллиардом смертей, больше не имеет над ней власти. Но Лени не уверена, что последние события не подсунули Кену пару канцерогенных палочек прямо в рот. А если после такого долгого перерыва ему понравился вкус дыма, и Кен вспомнил, как сладок тот был прежде?

Кларк грустно качает головой.

– Больше некому, Аликс. Приходится мне.

– Почему?

«Потому что для того, что я сделала, геноцид – слишком мягкое слово. Потому что, пока я пряталась здесь, внизу, мир умирал всюду, где я прошла. Потому что меня уже тошнит от собственной трусости».

– Потому что я это натворила, – отвечает она, наконец.

– Ну и что? Разве, вернувшись, ты все исправишь? – Аликс недоверчиво качает головой. – Какой смысл?

Она стоит перед Кларк, хрупкая, как фарфоровый китайский император.

Больше всего Лени хочется ее обнять. Но она не настолько глупа.

– Я... я должна взглянуть в лицо тому, что сделала, – слабо защищается Кларк.

– Фигня, – отвечает Аликс. – Ничему ты не взглянешь. Ты удираешь.

– Удираю?

– Прежде всего, от меня.

И тут даже такая профессиональная идиотка, как Кларк, понимает: Аликс боится не того, что сделает с Лени Лабин. Она боится того, что Лени может сотворить с собой. Она не глупа, она много лет знает Кларк и знает, какие особенности делают рифтера рифтером. Когда‑то Кларк была склонна к суициду. Когда‑то она ненавидела себя до желания умереть – еще до того, как совершила хоть что‑ то, заслуживающее смерти. А теперь собирается вернуться в мир, где все напоминает о том, что она убила больше народу, чем все Лабины вместе взятые. Понятно, что Аликс Роуэн беспокоится, не перережет ли лучшая подружка себе вены. Честно говоря, Кларк сама насчет этого не уверена.

Но отвечает по‑другому:

– Все в порядке, Лекс. Я не... я ничего плохого с собой не сделаю.

– Правда?

Судя по голосу, Аликс не смеет надеяться.

– Правда. – И теперь, успокоив обещанием подростковые страхи, Лени Кларк берет ладошки Аликс. Та сейчас вовсе не кажется хрупкой. Она холодно смотрит на руки Кларк, сжимающие ее вялые пальцы, не отвечает на пожатие и тихо произносит:

– Очень жаль.

ВХОДЯЩИЕ

Снаряды вырываются из Атлантического океана уродливым фейерверком. Они летят к западу пятью небольшими стайками, начинают десятиминутную шахматную партию, разворачивающуюся на половине полушария. Они петляют и закручиваются вдоль траекторий, словно прочерченных пьяным – это было бы смешно, если бы не затрудняло их перехват.

Дежарден сделал все, что мог. Полдюжины старинных стратегических спутников ожидали его призыва два года – с тех пор, как он переманил их на свою сторону как раз ради такого случая. Теперь ему достаточно постучать в калитку – по первой команде они растопырили лапки и раскрыли ему мозги.

Машины обращают внимание на густые следы, пятнающие атмосферу внизу. Сложные и тонкие алгоритмы вступают в игру, отделяют зерна от плевел, предсказывают движение цели и рассчитывают пересекающийся курс.

Их предсказания точны, но не идеальны: как‑никак, у врага тоже есть мыслящие машины. Обманка во всем подражает охотнику. Каждый выхлоп реактивного двигателя снижает вероятность попадания. Виртуально изнасилованные Дежарденом боевые спутники принимают контрмеры – лазеры, собственные ракеты, выпущенные из драгоценных, невозобновимых запасов – но каждое решение вероятностно, каждый ход определяется статистически. В игре шансов ни в чем нельзя быть уверенным.

Три ракеты достигают цели.

Две упали на Флоридский полуостров, одна – в техасский Пыльный Пояс. Дежарден отбил в полуфинале Новую Англию – ни одна ракета не вышла из верхней точки дуги – но удар на юге вполне может покачнуть равновесие, не прими он неотложных мер. Он отправил три подъемника с заданием стерилизовать все в зоне и вокруг нее с двадцатикратным радиусом, дождался подтверждения и в изнеможении откинулся назад. Закрыл глаза. Статистика и телеметрия непрерывным потоком прокручивалась под веками.

На этот раз не какой‑нибудь тихоходный Бетагемот. Совершенно новый штамм. Сеппуку.

«Спасибо тебе, Южная Африка, чтоб тебя».

Что за дела с этим народом? Были во многом типичной страной третьего мира, порабощенной, угнетенной и жестоко используемой, как многие ей подобные. Неужели не могли, как все, сбросить оковы и погрузиться в жестокое восстание, возжаждав мести всем и вся? Что за психи, много лет терпевшие чужой сапог на своей шее, додумались ответить угнетателям – только подумать – комиссией по примирению! Какой в этом смысл?

Если, конечно, не вспоминать, что это сработало. Со времени восхождения святого Нельсона южноафриканцы стали мастерами обходных шагов: накапливали силы вместо того, чтобы бросать их в бой, использовали инерцию вражеского удара в свою пользу. Черные пояса социологического дзюдо. Полвека тихарились под взглядами всего мира, и никто ничего не заметил.

Теперь они представляют собой большую угрозу, чем Гана, Мозамбик и другие подобные режимы вместе взятые. Этих‑то Дежарден отлично понимал, более того, он им симпатизировал: что ни говори, западный мир, сочувственно цокая языком, любовался, как половые болезни прожигают дымящиеся дыры в возрастной структуре Африки. Хуже приходилось только Китаю (и кто знает, что зреет за его темными непроницаемыми границами?) Не удивительно, что Мем Апокалипсиса дал такой мощный резонанс именно здесь: обкорнанное поколение, мучительно пытающееся восстать из пепла, на семьдесят процентов состояло из женщин. Мстительные богини пересдали карты, обслуживая Армагеддон с океанского дна – даже если бы Лени Кларк не дала им готовую матрицу, столь подходящий миф все равно бы прорвался, вспыхнул бы спонтанно.

С бессильной яростью Ахилл справился бы. А вот улыбчивые уроды с тайными целями создавали гораздо больше проблем, особенно когда за ними стояло наследие биотехнологий, зародившихся, черт побери, чуть ли не век назад, еще с первой пересадки сердца. Сеппуку действовал также, как его южноафриканские создатели: он был чемпионом микробиологического дзюдо и притворщиком, он улыбался, под ложным предлогом залезал к тебе в дом, а потом...

Ни европейцам, ни азиатам подобная стратегия не пришла бы в голову. Слишком тонко для потомков империй, слишком трусливо для тех, кто вырос на политике бахвальства силой. А вот для этих мастеров манипуляций на нижнем уровне, притаившихся в пятке темного континента, это вторая натура. В эпидемиологию она просочилась прямиком из политики, а с последствиями пришлось разбираться Ахиллу Дежардену.

Теплая тяжесть легла ему на бедро. Дежарден открыл глаза. Мандельброт, привстав на задние лапы, передними тормошила его. Не дождавшись разрешения, мяукнула и запрыгнула на колени.

В любую минуту мог загореться огонек на пульте. Уже много лет у Дежардена не было официального начальника, но множество глаз от Дели до Мак‑Мердо следили за каждым его движением. Он заверил их, что справится с ракетами. Далеко за океанами правонарушители в более цивилизованных пустошах – и к тому же на поводках Трипа – связывались со спутниками, хватались за телефонные трубки, срочно вызывали Садбери, Онтарио. Никто из них не станет слушать оправданий.

Он мог бы с ними справиться. В его жизни случались куда более серьезные вызовы – и он справлялся. Шел 2056, и десять лет назад он спас Средиземку, развернув на сто восемьдесят градусов свою личную жизнь. Пять лет назад Бетагемот рука об руку с Лени Кларк начали крестовый поход против мира. Четыре года с исчезновения Верхнего Эшелона, четыре года с тех пор, как влюбленная идеалистка насильственно освободила Дежардена от рабства. Чуть меньше прошло с Рио и добровольного затворничество Ахилла в этих руинах. Три года – с Карантина западного полушария. Два – с Выжигания Северной Америки. И Ахилл справился со всем.

Но вот южноафриканцы... они действительно задали проблему. Добейся они своего, Сеппуку прошелся бы по его владениям лесным пожаром, и Ахилл не видел благоприятного для себя сценария. Он сильно сомневался, что сможет долго сдерживать неотвратимое.

Хорошо, что он как раз собрался уйти в отставку.