Текст книги "Рифтеры (Сборник)"
Автор книги: Питер Уоттс
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 82 страниц)
Она подстрекает его, знает, что провоцирует, но он просто не реагирует. Даже его ярость сейчас была бы лучше, чем это.
– Я сохранил его под именем «Тень», – говорит он.
И она смотрит на него и ничего не может сказать.
– Файл, – добавляет Карл.
– Да что с тобой такое?
Она начинает его бить, лупить изо всех сил, но он не отвечает тем же, даже не защищается да Господи почему ты не дерешься со мной сволочь почему не покончишь с этим ну давай выбей из меня всю дурь а потом нам обоим станет стыдно и мы пообещаем никогда не делать этого снова и…
Только сейчас ее покидает даже гнев. По инерции от нападения они расходятся друг от друга. Лени хватается за причальный кабель. Морская звезда, присосавшаяся к нему, слепо тянется к Кларк кончиком своего луча.
Актон не останавливается, уплывает вдаль.
– Останься, – говорит она.
Он делает нырок и замирает, ничего не отвечая, далекий, еле различимый, серый.
Здесь столько всего невозможно сделать. Нельзя заплакать. Даже закрыть глаза. А потому Лени пронзает взглядом дно, смотрит на собственную тень, уходящую во тьму.
– Зачем ты это делаешь? – спрашивает она, уставшая, и не знает, к кому сейчас обращается.
Его тень наплывает на ее. Механический голос отвечает:
– Это то, что делаешь, когда действительно кого‑то любишь.
Лени вскидывает голову вверх, успевая заметить, как Карл исчезает.
Когда она возвращается, на «Биб» царит тишина. Единственный звук – мокрое шлепанье ее ног по палубе. Лени забирается в кают‑компанию и, выяснив, что там никого нет, направляется в коридор, ведущий к каюте.
Останавливается.
В отсеке связи на экране светящаяся иконка медленно двигается в сторону Жерла. Дисплей лжет ради пущего эффекта: на самом деле Актон темный и ничего не отражает, светится не больше, чем она сама.
Лени снова думает, не должна ли она остановить его, хотя бы попытаться. Карла никак не одолеть силой, но, может, ей просто не пришли в голову верные слова. Может, если она все сделает правильно, то ей удастся вернуть его, заставить войти на станцию, убедить. Ты – больше не жертва, как‑то сказал он. Возможно, теперь Лени превратилась в сирену.
Только слова не приходят.
Он уже почти добрался. Лени видит, как он скользит между огромных бронзовых колонн, а следом завиваются спиралями туманности бактерий. Кларк представляет, как его лицо обращено вниз, изучающее, безжалостное и голодное, и видит – Карл направляется к северному концу Главной улицы.
Лени отключает экран.
Ей не нужно наблюдать за этим. Она понимает, что происходит, а машины отреагируют, когда все кончится. Она не сможет остановить их, даже если попытается, разве только не разобьет тут все в труху. Именно это ей и хочется сейчас сделать. Но Кларк держит себя в руках. Тихая, словно камень, она сидит в командном отсеке, глядя на пустой экран, и ждет, когда взвоет сирена.
НЕКТОН [29]29
Нектон – совокупность водных активноплавающих животных, способных передвигаться самостоятельно на значительные расстояния и противостоять силе течения.
[Закрыть]
СУХОПУТНИК
Ему снилась вода. Ему всегда снилась вода. Запах мертвой рыбы в гниющих сетях и радужные лужи бензина, которые, мерцая, расплывались от дамбы в Стивстоне, дом, расположенный так близко от берега, что на него с трудом выписывали страховку. Ему снились те времена, когда понятие берега еще означало нечто определенное, даже та грязно‑коричневая полоса, где река Фрэйзер кровоточила в пролив Джорджия. Его мать стояла над ним, лучилась улыбкой и словами: «Жизненно важный экологический источник, Ив. Перевалочный пункт для мигрирующих птиц. Фильтр для всего мира». И маленький Ив Скэнлон радовался в ответ, гордый, что он единственный из всех своих друзей – ну не друзей на самом деле, но, возможно, теперь они ими станут – вырастет, ценя природу не понаслышке, прямо здесь, на своем новом заднем дворе. В полутора метрах от линии прилива.
А потом, как обычно, реальный мир ворвался в сон, пинком распахнув двери, и поджарил мать током прямо посреди улыбки.
Иногда он мог отложить неизбежное. Воспротивиться разряду от прикроватного сонника, еще несколько секунд побороться и не возвращаться. Тридцать лет случайных образов искрами проносились в разуме: падающие леса, раздувшиеся пустыни, ультрафиолетовые пальцы, все глубже погружающиеся в бесплодные моря. Океаны, вползающие на берега. Жизненно важные экологические ресурсы превращались в незаконные лагеря беженцев, а потом в затопляемые приливом зоны.
Ив Скэнлон просыпался, обливаясь потом, со сжатыми зубами, безжалостно выброшенный в реальность.
«О господи, нет. Я вернулся».
В реальный мир.
«Три с половиной часа. Всего лишь три с половиной часа…»
Больше сонник позволить ему не мог. Стадии сна с первой по четвертую давали десять минут каждая. Быстрый сон – тридцать, сжать сами видения не получалось. Семидесятиминутный цикл, по три раза за ночь.
«А ты мог бы сам распоряжаться своим графиком. Все остальные так и делают».
Фрилансеры лично выбирали распорядок работы. За наемных служащих – тех немногих, кто остался, – все решали другие. Ив Скэнлон служил по найму. Он часто напоминал себе о преимуществах: не нужно сражаться за место и выскребать новый контракт каждые шесть месяцев. Ты получал своего рода стабильность. Если хорошо исполнял обязанности. И продолжал их исполнять. А это, естественно, означало одно: Ив Скэнлон не мог позволить себе спать ночью девять с половиной часов, оптимальных для его вида.
Получается, он обрек себя на рабство ради безопасности. Чуть ли не каждый день Ив ненавидит сделанный им выбор. Может, когда‑нибудь эта ненависть станет сильнее страха перед альтернативой.
– Семнадцать пунктов повышенной важности, – сообщил терминал, как только ноги Скэнлона коснулись пола. – Четыре трансляции, двенадцать Интернет‑сообщений, один телефонный звонок. Телетрансляции и телефон чисты. Интернет‑объекты дезинфицированы на входе с сорокапроцентной вероятностью проникновения вирусов сквозь фильтр.
– Поднять уровень дезинфекции, – приказал Ив.
– Операция уничтожит все зашифрованные вирусы, но также может необратимо повредить около пяти процентов рабочей информации. Я могу просто избавиться от опасных файлов…
– Дезинфицируй их. Что в несрочных?
– Восемьсот шестьдесят три пункта. Триста двадцать семь трансляций…
– Стереть все. – Скэнлон направился в ванную, остановился. – Подожди минуту. Воспроизведи телефонный звонок.
– Это Патриция Роуэн, – начал терминал холодным, отрывистым голосом. – Похоже, у нас проблемы с персоналом глубоководной геотермальной программы. Мне бы хотелось обсудить их с вами. Ваш звонок я направлю напрямую.
«Твою мать».
Роуэн была одним из самых высокопоставленных корпов Западного побережья. С тех пор как его наняли в Энергосеть, она практически не удостаивала его внимания.
– Звонок срочный? – спросил Скэнлон.
– Важный, но не срочный, – ответил терминал.
Сначала он мог позавтракать, может, даже проверить почту. Рефлексы настаивали, чтобы он бросил все и запрыгал дрессированным тюленем, изображая повышенное внимание. Их надо проигнорировать. Он им зачем‑то понадобился. Наконец‑то. Наконец‑то, черт побери.
– Я иду в душ, – сказал он терминалу, сомневаясь, но не повинуясь. – Не тревожь меня, пока я не выйду.
Его рефлексам это явно не понравилось.
– …Что «излечение» жертв синдрома множественной личности на самом деле равносильно серийному убийству. Этот вопрос остается спорным в свете недавних открытий, что человеческий мозг потенциально может содержать до ста сорока полностью разумных личностей без значительных сенсорных/двигательных расстройств. Суд также рассмотрит вопрос о том, можно ли считать поощрение к добровольной интеграции множественных личностей – что сейчас является традиционной терапевтической практикой – доведением до самоубийства. Ссылки к следующему пункту идут под тегами «мыслительный процесс» и «юридический процесс».
Рабочий терминал замолк.
«Роуэн хочет меня видеть. Вице‑президент, распоряжающийся всей северо‑западной концессией Энергосети, хочет видеть меня. Меня».
Мысли раздались во внезапной тишине. Скэнлон только сейчас понял, что терминал замолк.
– Следующий пункт.
– Разбирая дело о разрушении умного геля, суд снял с религиозного фундаменталиста обвинение в убийстве, – прочитал тот. – Сообщение идет под тегами…
«Разве она не говорила, что будет работать со мной? Ведь такая у нас была договоренность, когда я только пришел?»
– «ИИ», «мыслительный процесс», «юридический процесс».
«Да. Именно это она и сказала. Десять лет назад».
– Э‑э‑э… Резюме, без технических подробностей.
– Жертвой стал умный гель, временно одолженный Научному центру Онтарио для публичной выставки, посвященной искусственному интеллекту. Обвиняемый во всем признался, утверждая, что нейронные культуры, – терминал изменил голос, аккуратно вставив звуковой фрагмент, – оскверняют человеческую душу.
Эксперты, вызванные по ходатайству со стороны защиты, среди которых числился и умный гель, давший показания по сети из университета Рутгерса, засвидетельствовали, что у нейронных культур нет примитивных структур, возникших в ходе эволюции среднего мозга, необходимых для ощущения боли, страха или желания самосохранения. Защита в дальнейшем сделала вывод, что сама концепция «права» создана для защиты индивидуумов от незаконного страдания. Поскольку умные гели не способны на физическое или умственное мучение какой‑либо разновидности, то у них нет прав, которые следовало бы защищать, несмотря на уровень их самосознания. Это умозаключение было красноречиво суммировано во время финальной речи защиты: «Даже сам гель не заботится о своей жизни или смерти. Почему о них должны думать мы?» На решение суда подана апелляция. Ссылки на следующие объекты по тегам «ИИ» и «мировые новости».
Скэнлон проглотил пригоршню порошкового альбумина.
– Перечисли экспертов, привлеченных защитой. Только имена.
– Филип Кван. Лили Козловски. Дэвид Чайлдс…
– Стоп.
Лили Козловски. Он знал ее еще по Калифорнийскому университету Лос‑Анджелеса. Свидетель‑эксперт. Твою же мать. «Да, может, мне следовало целовать побольше задниц в аспирантуре…»
Скэнлон фыркнул.
– Следующий.
– Количество Интернет‑вирусов снизилось на пятнадцать процентов.
«Она сказала, проблемы с рифтерами. Интересно…»
– Резюме, без технических деталей.
– За последние шесть месяцев количество вирусных инфекций в Интернете снизилось на пятнадцать процентов благодаря продолжающейся установке умных гелей в критических узлах магистральной линии. Цифровые вирусы практически не способны инфицировать умные гели, поскольку каждый из них имеет уникальную и гибкую системную архитектуру. В свете этих недавно полученных результатов некоторые эксперты предсказывают безопасное возвращение к обыкновенному пользованию электронной почтой к концу…
– А, на хрен. Отмена.
«Давай, Ив. Ты годами ждал, когда эти идиоты признают твои способности. Может, вот оно. Не провали все излишней готовностью».
– Жду, – сказал терминал.
«Только вдруг она не станет ждать? Что, если у нее кончится терпение и она найдет кого‑то еще? Что, если…»
– Запроси последний телефонный звонок и ответь. – Скэнлон уставился на останки завтрака, пока шло соединение.
– Администрация, – ответил автомат, казавшийся настолько реальным, словно на том конце сидел человек.
– Ив Скэнлон для Патриции Роуэн.
– Доктор Роуэн занята. Ее симуляция ожидает вашего звонка. Этот разговор записывается с целью повышения контроля качества. – Щелчок, и другой, совершенно настоящий голос произнес:
– Здравствуйте, доктор Скэнлон.
Голос его Повелительницы.
Оно с грохотом двигается вверх по склону, уходя с донной равнины, и сонар «Биб» засекает его на расстоянии пятисот метров от своего официального диапазона. Аппарат движется со скоростью почти десять метров в секунду, не очень‑то быстро для подлодки, но раз эта штука расположена столь близко ко дну, то должна передвигаться на гусеницах. Через шестьсот метров она пересекает зону разбрасывания и, развернувшись, останавливается.
– Это что? – спрашивает Лени Кларк.
Элис играется с фокусом. Неизвестный объект снова начинает ползти по краю зоны со скоростью около метра в секунду.
– Оно кормится, – говорит Наката. – Кажется, полиметаллическими сульфидами.
Кларк обдумывает это предположение.
– Надо проверить.
– Да. Мне сообщить в Энергосеть?
– Зачем?
– Ну, возможно, этот аппарат иностранный. И вполне возможно, незаконный.
Кларк смотрит на нее.
– За несанкционированный доступ в территориальные воды положены штрафы, – поясняет Наката.
– Элис, ну в самом деле. – Лени качает головой. – Какая разница?
Лабина нигде нет, наверное, спит где‑то на дне. Они оставляют ему сообщение. Брандер и Карако снаружи, меняют детали на шестерке; от землетрясения во время прошлой смены там треснул корпус и внутрь набились две тысячи килограммов грязи и песчаника. Правда, остальные генераторы пока могут выбрать слабину, поэтому Карако и Брандер хватают «кальмаров» и присоединяются к параду.
– Надо выключить все огни, – жужжит Наката, когда они покидают Жерло. – И держаться близко ко дну. Оно может легко испугаться.
Рифтеры следуют по компасу, прожекторы приглушены, мерцая тлеющими угольками сквозь почти непроницаемую даже для линз тьму. Карако подгребает к Лени:
– Я после этого направляюсь в далекую синюю высь. Не хочешь присоединиться?
Дрожь вторичного отвращения, идущая, разумеется, от Накаты, щекочет внутренности Кларк. Конечно. Обычно именно Элис плавала с Карако каждый день вверх, вдоль линии ретранслятора «Биб». Только две недели назад резко прекратила. Что‑то случилось там, на глубинном рассеивающем слое[30]30
Глубинный рассеивающий слой – это слой воды, в котором содержится большое количество живых организмов, благодаря чему в нем происходит рассеяние или отражение акустических сигналов. В дневное время глубинный рассеивающий слой (ГРС) фиксируют на глубине от 200 до 700 м (чаще всего 300–450 м), ночью он поднимается на поверхность. ГРС обнаружен практически всюду в открытом океане.
[Закрыть], – ничего страшного, по‑видимому, но после этого она категорически отказывалась подниматься к поверхности. С тех пор Джуди с изрядной навязчивостью искала себе попутчиков.
Лени отрицательно качает головой.
– А у тебя разве мало работы по выгребанию дерьма из «шестерки»?
Джуди пожимает плечами:
– Другая группа мышц.
– Как далеко вверх ты уже заплываешь?
– Где‑то на тысячу. Еще месяц, и я смогу добраться до поверхности.
Вокруг них нарастает звук. Это происходит настолько медленно, что Кларк упускает момент, когда впервые обращает на него внимание: грохочущий механический шум, отдаленный звук камней, которые растирали в пыль огромные моляры.
Волнение вспышками распространяется по группе. Кларк пытается удержаться. Она знает, что сейчас будет, они все знают, и это даже близко не столь опасно, как то, с чем рифтеры сталкиваются каждую смену. Эта штука вообще не опасна –
– если только у нее нет защиты, о которой мы не в курсе, –
– но это звук, да просто размер ее на радаре –
– мы все боимся. Знаем, что бояться нечего, но все, что мы слышим, это скрипение зубов во тьме…
Плохо справляешься даже с собственным страхом, запрограммированным на уровне физиологии. Но когда настроен на остальных, все еще хуже.
Слабый импульс удивления доносится от Брандера, плывущего впереди. Потом от Накаты, идущей следом, буквально за секунду до того, как Лени сама чувствует вялый удар потока. Карако, уже предупрежденная, практически не реагирует, когда выброс доходит до нее.
Тьма становится почти абсолютной, вода – более вязкой. Они попали в поток, состоящий наполовину из грязи, наполовину из соленой воды.
– След выброса, – вибрирует Майк.
Ему приходится слегка повышать голос, чтобы перекричать звук от кормящейся машины.
Они поворачиваются и следуют по выхлопу вверх, держась его границ больше на ощупь, чем на глаз. Окружающее ворчание разбухает полноценной какофонией, разбивается на дюжину различных голосов: удары молота, приглушенные взрывы, звуки мешалок цемента. Кларк едва может думать в этом подводном гвалте, почти ничего не слышит от усиливающегося страха четырех отдельных разумов, и неожиданно оно – прямо перед ними, появляется буквально на секунду, огромная сегментированная гусеница, взбирающаяся по шестеренчатому колесу в два этажа высотой, катящаяся в мглистую даль.
– Бог ты мой, охренеть, насколько эта штука огромная! – кричит Брандер, выкрутив вокодер на полную.
Они двигаются вместе, направив «кальмаров» высоко вверх, под углом. Кларк чувствует возбуждение, передающееся от остальных трех пар надпочечников, добавляет свое собственное и отсылает обратно, создавая компенсаторный контур обратной связи. Фонари почти не светятся, обзор не превышает трех метров; даже перед самым лицом Лени мир представляет собой только тень, играющую с тенями, скудно освещенную лучами головных ламп, качающимися в разные стороны.
На секунду под ними мелькает гусеница, суставчатая движущаяся дорога в несколько метров шириной. За ней – долина сваленных в кучу металлических форм, едва заметная, а потом почти тут же исчезающая во мраке: выхлопные отверстия, обтекатели гидролокаторов, каналы расходомеров. Грохот немного затихает, когда они приближаются к центру корпуса.
Большинство завихрений сглаживается до гидродинамических капель. Но чем ближе подходишь, тем больше видно опор для рук. Тлеющий луч фонаря Карако первым упирается в машину; ее «кальмар» неторопливо плывет рядом. Кларк снижает скорость своего аппарата и присоединяется к остальным на корпусе. Пока никакой очевидной реакции на их присутствие нет.
Они собираются вместе, почти касаются друг друга головами, чтобы поговорить в окружающем шуме.
– Откуда это? – спрашивает Брандер.
– Похоже, из Кореи, – жужжит в ответ Наката. – Я не вижу никаких регистрационных пометок, но, чтобы осмотреть весь корпус, понадобится немало времени.
Карако:
– Могу поспорить, мы так ничего и не найдем. Если они рискнули залезть так далеко на чужую территорию, то, наверное, не настолько тупы, чтобы оставить обратный адрес.
Гремящий металлический пейзаж тянет их за собой. Парой метров выше за ними терпеливо следуют едва видные «кальмары» без всадников.
– А оно знает, что мы здесь? – спрашивает Кларк.
Элис качает головой:
– Эта штука поднимает кучу дерьма со дна, поэтому близкие контакты ее не волнуют. Хотя яркий свет может напугать. Это нарушение. Она вполне может ассоциировать свет с тем, что ее поймали.
– Именно. – Брандер отпускает поручень на секунду и дрейфует назад на пару метров, после чего хватает еще одну ручку. – Эй, Джуди, не хочешь отправиться на исследование?
Из вокодера Карако доносится шум статики, Лени чувствует ее смех. Джуди вместе с Брандером черными гремлинами исчезают во мгле.
– Оно слишком быстро движется, – говорит Наката.
Неожиданно наружу пробиваются лучи крохотного пятнышка неуверенности, но она заглушает их словами:
– Когда оно впервые показалось на сонаре, то двигалось слишком быстро. Оно небезопасно.
– Безопасно? – Лени хмурится про себя. – Это же машина, так? Внутри никого нет.
Элис качает головой:
– Она слишком быстро двигается для такого сложного рельефа. А вот человек смог бы справиться с управлением.
– Да ладно тебе, Элис. Эти штуки – роботы. К тому же, если бы там внутри кто‑то был, мы бы его почувствовали, ведь так? А ты ощущаешь кого‑нибудь, помимо нас?
Наката больше, чем остальные, подвержена эффектам точной настройки.
– Я… так не думаю, – говорит она, но Кларк ощущает нерешительность. – Может, я… Это большая машина, Лени. Возможно, пилот просто очень далеко…
Брандер и Карако что‑то замышляют. Оба скрылись из виду – даже их «кальмары» исчезли, чтобы быть ближе к хозяевам, – но для Кларк они довольно близко, чувствуется их растущее предвкушение. Она обменивается взглядами с Накатой.
– Лучше посмотреть, что они там затеяли, – решает Лени, и обе плывут вдоль разгребателя грязи.
Спустя несколько секунд напарники появляются перед ними. Они притаились по бокам металлического купола диаметром около тридцати сантиметров, из которого торчит несколько темных выпуклых объективов.
– Камеры? – спрашивает Кларк.
– Нет, – отвечает Карако.
– Фотоэлементы, – добавляет Брандер.
Лени чувствует, куда идет дело, еще до финальной фразы:
– А вы уверены, что это хорошая…
– Да будет свет! – кричит Джуди. Лучи кинжалами вырываются из ее и Брандера фонарей, омывая «рыбьи глаза» светом.
Машина замирает. От инерции Кларк летит вперед, но успевает схватиться за поручень и восстановить равновесие, неожиданная тишина звенит в ушах. После беспрестанного шума ей кажется, что она оглохла.
– Опа! – жужжит Брандер в неподвижности.
Какое‑то тиканье доносится сквозь корпус. Один раз, второй, третий.
Потом все рывком вновь приходит в движение. Пейзаж вокруг них вращается, бросает друг к другу в переплетении конечностей. К тому времени, когда они, наконец, разбираются, кто где, машина набирает скорость. Разгребатель грязи рычит, но теперь голос его изменился: никакого ленивого чавканья полиметалла, аппарат по прямой летит к нейтральным водам. Буквально через секунду Кларк цепляется за что‑то ради спасения собственной жизни.
– Йиии‑хааа! – орет Карако.
– Яркий свет может его испугать? – откликается откуда‑то сзади Брандер. – Это уж точно!
Со всех сторон льются эмоции. Лени сжимает хватку и пытается разобраться, где в этом потоке ее чувства. Ликование, приправленное первобытным, головокружительным страхом, – это Брандер и Карако. Наката в восторге чуть ли не против своей воли, только беспокоится больше; и под всем, погребенное где‑то очень глубоко, нечто, похожее на чувство… Только чего, понять она не может.
«Недовольства? Несчастья?»
Да вроде бы нет.
«Это я?»
Нет, ощущения не те.
Яркий свет пришпиливает тень Кларк к корпусу и исчезает секунду спустя. Лени оглядывается: Брандер каким‑то образом оказался над ней, раскачиваясь туда‑сюда на канате, волочащемся в воде, – «могу поклясться, там ничего не было» – луч света мечется спятившим маяком. Ленты илистой воды проносятся над палубой, их края извиваются, напоминая иллюстрации турбулентного потока из учебника.
Карако отталкивается от корпуса и улетает назад. Ее силуэт исчезает во мгле, но головной фонарь остается включенным и начинает вертеться вокруг Майка. Кларк переводит взгляд на Накату, которая все еще цепляется за палубу. Ее, кажется, немного тошнит и явно что‑то все сильнее тревожит…
– Оно несчастно! – кричит она.
– Эй, вперед, сурки! – слабо жужжит голос Джуди. – Летите!
«Недовольство. Что‑то неожиданное».
«Кто это?» – спрашивает Лени.
– Давайте, вперед! – снова зовет Карако.
«Да какого черта. Все равно держаться уже сил нет».
Кларк разжимает руку и отталкивается; палуба машины проносится внизу. Тяжелая вода сразу сжирает всю энергию толчка. Лени, загребая ластами, набирает высоту, чувствует позади себя ожидание – и в следующую секунду что‑то врезается ей в спину, тащит вперед. Имплантаты кренятся в грудной клетке.
– Бог ты мой! – Брандер жужжит ей в ухо. – Лени, хватайся!
Он ловит ее, проплывая мимо. Кларк хватается за канат, к которому привязаны остальные члены команды. Тот толщиной всего с ее палец и слишком скользкий, чтобы на нем висеть. Лени оглядывается и видит, что остальные двое перевязали его вокруг груди, пропустив под мышками так, чтобы руки оставались более‑менее свободны. Она старается повторить тот же трюк, выгибая спину, пока Джуди зовет Накату.
Та явно не слишком‑то хочет уходить. Они это чувствуют, хотя и не видят ее. Брандер наклоняется туда‑сюда, используя собственное тело в качестве руля; вся троица качается по огромной, едва контролируемой дуге с центром в точке привязки фала.
– Давай, Элис! Присоединяйся к человеческому воздушному змею! Мы тебя поймаем!
И Наката идет, но по‑своему. Она ползет вбок против течения, быстро и легко, пока не находит место, где трос крепится к палубе. Затем позволяет движению машины оттолкнуть ее назад, прямо к остальной группе рифтеров.
Кларк, наконец, привязывается к канату. От скорости тот вонзается в плоть, и становится больно. Воздушным змеем она себя не чувствует. Скорее, наживкой на крючке. Поворачивается к Брандеру и указывает на канат:
– А что это вообще?
– Низкочастотная антенна. Аппарат ее выпустил, когда мы его испугали. Может, на помощь зовет.
– А не дозовется?
– Не на этой стороне океана. Возможно, передает последний сигнал, чтобы его владельцы узнали о случившемся. Вроде как пишет предсмертную записку.
Карако, привязанная чуть дальше позади, поворачивается, услышав последнюю реплику:
– Предсмертную? Ты же не хочешь сказать, что эти штуки самоуничтожаются?
Неожиданно беспокойство овладевает воздушным змеем. В них врезается Наката.
– Возможно, нам лучше его отпустить, – говорит Кларк.
Элис решительно кивает:
– Оно несчастливо.
Ее тревога проникает в других, словно предупредительный сигнал.
Чтобы выпутаться из антенны, нужно несколько секунд. Она резко проносится мимо, поднимая небольшую волну, похожую на дорожный конус. Кларк кувыркается, позволяет воде себя остановить. Рев машины превращается в ворчание, а потом в еле заметную дрожь.
Рифтеры висят в пустой воде, их окружает тишина.
Карако направляет сонарный пистолет вниз и стреляет.
– Ничего себе! Мы почти в тридцати метрах от дна.
– «Кальмаров» потеряли? – спрашивает Брандер. – А у этой штуки неплохая скорость.
Карако поднимает пистолет, производит еще несколько подсчетов:
– Засекла их. А они не так далеко на самом деле. Я… Постойте‑ка.
– Что там?
– Их пять. И они быстро приближаются.
– Кен?
– Похоже на то.
– Ну, молодец, избавил нас от плавания.
– А кто‑нибудь…
Все поворачиваются. Наката начинает снова:
– А кто‑нибудь еще это почувствовал?
– Что? – встревает Брандер, но Кларк кивает.
– Джуди? – спрашивает Элис.
От той во все стороны исходят лучи нежелания говорить на эту тему:
– Я… Да, вроде было что‑то. Но я толком не поняла что. Подумала, это кто‑то из вас.
– Да какого, – говорит Брандер. – Грязекопатель? А я думал…
Черный знак появляется посредине их компании. «Кальмар» возникает из глубины медленной ракетой. Когда Лабин его отпускает, тот парит над ними. В паре метров внизу остальные торпеды нетерпеливо покачиваются в режиме ожидания носами кверху.
– Вы тут потеряли, – жужжит Кен.
– Спасибо, – отвечает Брандер.
Кларк концентрируется, пытается настроиться на вновь прибывшего, но делает это чисто для проформы. Он для всех непроницаем. И всегда таким был, точная настройка ничего в нем не изменила. Никто не знает почему.
– И что происходит? – спрашивает он. – В записке говорилось что‑то насчет грязекопателя.
– Он от нас ушел, – рассказывает Карако.
– И был недоволен, – повторяет Наката.
– Да ну?
– Элис что‑то почувствовала, – поясняет Джуди. – Лени и я тоже. Вроде того.
– Грязекопатели – беспилотники, – замечает Лабин.
– Там был не человек, – говорит Элис. – Не личность. Но… – Она замолкает.
– Я ощутила его, – поясняет Кларк. – И оно было живым.
Кларк лежит на своей койке. Снова одна. По‑настоящему одна. Она помнит, как еще недавно наслаждалась такой вот изоляцией. Кто бы мог подумать, что Кларк станет скучать по чувствам?
«Даже если они принадлежат другим».
И, тем не менее, все так и было. Каждый раз, когда «Биб» принимала ее внутрь, какая‑то жизненно важная часть Лени пропадала, словно сон, который помнишь лишь кусками. Воздушный шлюз очищается, тело наполняется воздухом, а восприятие становиться плоским и грязным. Остальные просто исчезают. Это так странно: она видит их, слышит так же, как и всегда. Но если закрывает глаза, а рифтеры не двигаются, то понятия не имеет, здесь ли они.
Теперь в ее компании только она сама. Всего лишь один набор сигналов для обработки. Никаких помех.
«Дерьмо полное».
Слепая или голая. Вот такой выбор. И он чуть ее не убил.
«Конечно, это была моя вина. Сама напросилась».
А ведь она могла все оставить, как было, тихо удалить файл Актона, прежде чем о нем бы кто‑нибудь узнал. Но оставался долг. Долг перед призраком Твари Снаружи, тем, кто не ругался, не винил и не бил, тем, кто, в конце концов, забрал Тварь Снаружи прочь, туда, где она не могла причинить вреда Лени. Часть Кларк до сих пор ненавидит Актона за это, на каком‑то болезненном уровне, где правит бал условный рефлекс; но даже там она думает, что, возможно, он сделал это ради нее. Хочешь не хочешь, но Лени была ему должна.
И потому отплатила. Позвала всех внутрь и проиграла файл. Рассказала, что Карл поведал ей в тот последний раз, и не попросила отказаться от его предложения, хотя отчаянно надеялась, что они так и поступят. Скорее всего, если бы она попросила, рифтеры послушали бы ее. Но один за другим они вскрыли себя и изменили. Майк Брандер из любопытства. Джуди Карако из скептицизма. Элис Наката побоялась остаться брошенной. А Кен Лабин неудачно по причинам, которые он оставил при себе.
Лени, смеживает веки, вспоминает, как правила изменились за одну ночь. Столь тщательно созданный внешний вид неожиданно потерял смысл; пустые глаза и маски ниндзя стали косметической жеманностью, бесполезными, как доспехи.
«Как ты чувствуешь себя, Лени Кларк? Хочешь секса, тебе скучно, ты расстроена? Теперь так легко сказать, хотя твои глаза и скрыты роговичными масками. Ты можешь биться в ужасе. Обмочить от страха костюм, и все будут знать об этом.
Почему ты им рассказала? Почему ты им рассказала? Почему ты им все рассказала?»
Снаружи Кларк наблюдала за тем, как другие менялись. Двигались вокруг нее, ничего не говоря, легко соединяясь друг с другом, помогая или поднося инструменты. Когда ей что‑то было нужно, то оно оказывалось рядом, прежде чем Лени успевала об этом попросить. Когда им было что‑то нужно от нее, то напарникам приходилось говорить об этом вслух, и безупречная хореография давала сбой. Она чувствовала себя символическим калекой в танцевальной труппе. Задавала себе вопрос, как много они видят, и боялась их об этом спросить.
Но внутри иногда пыталась. Там было безопаснее; в атмосфере нить, соединяющая остальных, распадалась, все снова становились равными. Брандер рассказывал об усиленном восприятии присутствия других; Карако сравнивала приобретенные особенности с языком тела. «Вроде косметики для линз», – говорила она, по‑видимому, ожидая, что этим успокоит Кларк.
Но именно Элис Наката, наконец, заметила, почти мимолетом, что чувства других людей… отвлекали… и даже расстраивали…
Спустя какое‑то время Кларк перенастроилась. Это не так уж плохо. Никаких точных телепатических озарений, без всяких неожиданных предательских выпадов. Больше похоже на ощущение от фантомной конечности, на наследственную память о хвосте, который можно почти ощутить позади себя. И теперь Кларк понимает, что Наката была права. Снаружи чувства других просачиваются в нее, маскируют, размывают. Иногда она даже забывает, что у нее есть свои собственные.
Кроме того, есть что‑то еще, знакомое ядро в каждом из них, темное, корчащееся и злое. Это ее не удивляет. Они даже не говорят о нем. С таким же успехом можно обсуждать тот факт, что у каждого рифтера на руке по пять пальцев.
