Текст книги "Рифтеры (Сборник)"

Автор книги: Питер Уоттс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 82 страниц)

СОЛОВЕЙ

Казалось, будто они вышли из земли. Иногда вполне буквально: немало народу жило в канализации и дренажных трубах, словно несколько метров бетона и земли смогут удержать то, что небо и земля не сумели остановить. Но, по большей части, люди просто так выглядели. Передвижной лазарет Таки Уэллетт останавливался на перекрестках муниципальных дорог возле скоплений обветшалых и по виду необитаемых домов и торговых центров, из которых, тем не менее, сочился вялый ручеек изможденных местных жителей, они уже давно утратили надежду, а воли им хватало только на механическое существование до самой скорой смерти. Здесь жили неудачники без связей, так и не перебравшиеся в ПМЗ[91]91
  Постоянно милитаризованная зона.
  


[Закрыть]. Бывшие скептики, которые поняли, что им реально грозит, лишь в тот момент, когда было уже слишком поздно. Фаталисты и эмпирики, которые смотрели в прошлое столетие и удивлялись, почему конец света пришел только сейчас.

Здесь жили люди, которых едва ли стоило спасать. Така Уэллетт старалась изо всех сил. Она была человеком, который едва ли подходил на роль спасителя.

В кабине играл Россини. К Уэллетт, пошатываясь, направлялась следующая пациентка, когда‑то ее назвали бы пожилой: кожа обвисла; конечности почти не двигаются. Женщина ходила, словно ей управлял вышедший из строя автопилот. Одна подогнулась, когда женщина подошла ближе, от чего все ее больное тело перевалилось на одну сторону. Уэллетт уже кинулась к ней, но больная в последний момент сумела сохранить равновесие. Ее щеки походили на распухшие синюшные подушки; слезящиеся глаза, казалось, неотрывно смотрят в какую‑то неопределенную точку, расположенную между зенитом и горизонтом.

Правая рука напоминала инфицированную клешню, согнутую вокруг незаживающей, сочащейся раны.

Уэллетт не стала обращать внимание на серьезные повреждения и сосредоточилась на мелких: две меланомы видны на левой руке, в правой – судороги, от раны в ладони к запястью тянется темная сетка, похожая на следы сепсиса. Привычные признаки недоедания. Половина симптомов могла возникнуть из‑за Бетагемота, но ни один не указывал на него прямо. Эта женщина ужасно страдала.

Уэллетт постаралась профессионально улыбнуться, хотя это у нее всегда получалось плохо.

– Посмотрим, можем ли мы вам как‑либо помочь.

– Это хорошо, – ответила женщина, мечтательно глядя на звезды.

Уэллетт попыталась проводить ее к фургону, поддерживая одной рукой в перчатке (ей, конечно же, на самом деле перчатки не требовались, но сейчас было нелишним напомнить людям о таких вещах). Женщина отпрянула при первом же прикосновении и...

– Это хорошо. Это хорошо...

...словно натолкнулась на какую‑то невидимую стену и упала; она пристально смотрела на небо, совершенно забыв о существовании земли.

– Все хорошо.

Уэллетт отпустила ее.

Следующий пациент был без сознания и не мог самостоятельно передвигаться, даже если бы и пришел в себя. Его принесли на самодельных носилках, тело походило на сочащийся пазл из ран и судорог, нервы и внутренние органы закоротило, они решили не дожидаться, когда остановится сердце, и начали гнить. Приторный, слащавый запах застаревшей мочи и экскрементов окутал человека словно саван. Почки и печень соревновались друг с другом в том, кто убьет его первым. Така понятия не имела, кто будет победителем.

Какой‑то мужчина и два ребенка неопределенного пола притащили к ней этот еще дышащий труп. Их лица и руки были не покрыты то ли по забывчивости, то ли от пренебрежения к бестолковым и бесполезным мерам самозащиты, о которых постоянно говорили общественные службы.

Она покачала головой.

– Сожалею. Но он при смерти.

Они не отводили от нее глаз, полных отчаянной надежды, граничащей с безумием.

– Я могу убить его ради вас, – прошептала она. – Могу кремировать. Это все, что я могу сделать.

Они не сдвинулись с места.

«О Дейв. Благодарю Господа, что ты умер не дойдя до такого...»

– Вы понимаете меня? – спросила Уэллетт. – Я не могу его спасти.

В этом случае не было ничего нового. Когда дело касалось Бетагемота, Така не могла спасти никого.

Хотя нет, могла, конечно. Если бы решила покончить жизнь самоубийством.

Защита от Бетагемота сводилась к скрупулезному выполнению серии болезненных генетических модификаций, линия сборки занимала несколько дней, – но технических причин, почему нельзя весь комплекс упаковать в передвижную установку и не отправить в поле, не было. Не так давно несколько человек так и поступили. Их разорвала на куски толпа людей, слишком отчаявшихся, чтобы ждать своей очереди; не верящих, что предложение превысит спрос, стоит только немного потерпеть.

Теперь медицинские центры, где могли по‑настоящему излечить Бетагемот, превратились в крепости, которые могли противостоять отчаянию толпы и заставляли людей терпеливо ждать. А в стороне от этих эпицентров Така Уэллетт и ей подобные могли находиться среди больных, не опасаясь заразиться; но предложить кому‑то реальное лечение в такой глуши означало смертный приговор. Самое большее, что Така могла сделать, это провести быструю, грязную, сделанную на скорую руку ретрови‑ русную корректировку, которая давала некоторым шанс дождаться настоящего лечения. Така могла рискнуть, но максимум замедлить процесс умирания.

Она не жаловалась. Она понимала, что в более спокойные и благоприятные времена ей могли и этого не доверить. Но это едва ли придавало ей какую‑либо исключительность: пятьдесят процентов всего медицинского персонала закончили университеты с баллами, поместившими их в нижнюю половину своего класса. Но сейчас это не имело такого значения, как раньше.

Но даже сейчас иерархия существовала. Плющевики[92]92
  Плющевик – выпускник или студент одного из университетов или колледжей, входящих в Лигу плюща. Так называется объединение восьми старейших привилегированных учебных заведений на северо‑востоке США: Корнелльский университет в Итаке, университет Брауна в Провиденсе, Колумбийский университет в Нью‑Йорке, Дартмутский колледж в Гановере, Гарвардский университет в Кембридже, Принстонский университет в Принстоне, Пенсильванский университет в Филадельфии, Йельский университет в Нью‑Хейвене. Название связано с тем, что по английской традиции стены университетов – членов Лиги увиты плющом.
  


[Закрыть], нобелевские лауреаты, Моцарты от биологии – все они уже давно взошли на небеса, взлетев на крыльях УЛН, и теперь работали вдали от всех, в комфорте, пользуясь самыми передовыми технологиями, готовые спасти то, что осталось от мира.

Уровнем ниже располагались «беты»: основательные, надежные «шинковалыцики» генов, гель‑жокеи. Здесь не держали победителей, но за ними не тянулась история исков о некомпетентности. Эти люди трудились в замках, которые выросли вокруг каждого источника надежды на спасение, расположенных вдоль фронта борьбы с Бетагемотом. Линия генетической сборки, извиваясь, проходила через все эти фортификации, подобно какому‑то извращенному пищеварительному тракту. Больных и умирающих заглатывали на одном конце, и они проходили через петли и кольца, где от них отщипывали кусочки, кололи, травили полной противоположностью пищеварительных ферментов: генами и химикалиями, которые пропитывали разжижающуюся плоть, чтобы сделать ее вновь целой.

Прохождение через кишки спасения было делом нелегким: восемь дней с момента приема внутрь до дефекации. Линия вышла длинной, но не широкой: экономию на масштабах трудно реализовать в условиях посткорпоративного общества. Лишь очень малую часть зараженных можно было иммунизировать. Жизнь этих немногочисленных счастливчиков полностью зависела от надежных, ничем не примечательных рабочих пчел второго уровня.

А еще была Така Уэллетт, которая уже едва помнила, когда входила в их рой. Если бы не тот злосчастный, беспечно выполненный раздел протокола деконтаминации, она сейчас все еще работала бы на генетической сборке в Бостоне. Если бы не эта незначительная оплошность, Дейв и Крис могли бы остаться в живых. Но кто мог знать наверняка? Остались только сомнения и бесконечные «что, если». А еще угасающие воспоминания о другой жизни, жизни врача‑эндокринолога, жены и матери.

Сейчас она была просто пехотинцем, патрулирующим отдаленные места в подержанной передвижной клинике и дешевыми, просроченными чудесами. Ей уже не платили много месяцев, но это ее не трогало: полный пансион предоставили ей даром, да и в Бостоне ее никто не ждет с распростертыми объятиями: она, может, и обладает иммунитетом к Бетагемоту, но вполне способна стать переносчиком заразы. Но и это ее тоже не волновало. Работа занимала все время. Она сохраняла Таке жизнь.

В конце концов еще дышащий труп молча сошел с дистанции. Пришедшие ему на смену соперники уже не так страшно тыкали Уэллетт носом в бесплодность ее работы. Последние несколько часов она обрабатывала, в основном, опухоли, а не жертв болезни. Странно, конечно, на таком‑то расстоянии от ПМЗ. Но раковые опухоли можно было вырезать. Простое дело, задача для дронов. Такие операции она проводила блестяще.

В общем, так Уэллетт и сидела, раздавала мультики‑ назные ингибиторы ангиогенеза[93]93
  Препараты, угнетающие образование новых кровеносных сосудов в тканях и опухолях. В нормальной ткани кровеносные сосуды образуются только во время регенерации, но в злокачественных опухолях этот процесс идет постоянно и очень интенсивно, что, среди прочего, является причиной их быстрого роста (прим. ред.).
  


[Закрыть] и ретровирусы на фоне увядающего, болезненного пейзажа, где сама ДНК была на пути к исчезновению. Если приглядеться, кое‑где до сих пор виднелась зелень. Весна, в конце концов. Зимой Бетагемот обычно слегка отступал, давая старожилам шанс каждый новый год цвести и расти, а, когда приходило тепло, наноб возвращался и душил конкурентов на корню. А штат Мэн находился от первоначального тихоокеанского заражения очень далеко, дальше уже приходилось мочить ноги, а также обзавестись кораблем и приличным шифратором, чтобы сбросить ракеты со следа.

Сейчас, правда, под обстрел евроафриканцев можно было попасть и на суше. Когда‑то они стреляли только по объектам, пытавшимся пересечь Атлантический океан; но после Пасхи нанесли несколько ракетных ударов и по континенту: похоже, там у кого‑то сильно чесались руки по поводу более эффективных мер сдерживания. Удивительно, что песок на всем побережье еще не превратился в стекло. Если верить официальным сообщениям, оборонительные сооружения Северной Америки пока отражали самые худшие атаки. Тем не менее, защита долго не продержится.

Россини уступил место Генделю. Очередь к Таке увеличивалась. На место каждого принятого ею пациента приходили еще двое. Пока беспокоиться не о чем: существовала критическая масса, некий порог личной ответственности, до которого толпа никогда не выходила из‑под контроля. А сегодня клиенты выглядели так, что, даже если спровоцировать, сил на погром у них просто не хватило бы. По крайней мере фармы перестали требовать деньги за лекарства, которые она применяла и раздавала больным. Конечно же, они этого не хотели: эй, неужто кто‑то думает, что исследования и разработка всех этих чудодейственных эликсиров ничего не стоит? Просто у них не осталось выбора. Даже немногочисленная толпа может натворить немало бед, если требуешь платить вперед.

Предплечье величиной со ствол дерева, обезображенное привычными хворями: лепрозный серебристый оттенок первой стадии Бетагемота, редкие меланомы и...

«Секунду. А вот это странно». Припухлость и краснота походят на инфекцию от укуса насекомого, но вот ранка...

Така посмотрела в лицо пациенту. Мужчина с грубой кожей примерно пятидесяти лет взглянул на нее в ответ: белки его глаз усеивали кровавые точки лопнувших капилляров. На мгновение Уэллетт показалось, что он своей тушей заслонил свет, но нет... это незаметно подкрались сумерки, пока она была занята с предыдущими пациентами.

– Кто вас покусал? – спросила Така.

– Клоп какой‑то. – Он покачал головой. – На прошлой неделе, кажется. Чешется страшно.

– Но тут четыре отверстия

Два укуса? Две пары мандибул у одного клопа?

– У него еще десять ног было. Очень странная хрень. Я их уже видел тут несколько раз. Правда, раньше меня не кусали. – Он неожиданно взволнованно прищурил свои красные глаза. – А что, оно ядовитое?

– Похоже, нет. – Така ощупала опухоль. Пациент поморщился, но что бы его ни покусало, после себя оно, кажется, ничего не оставило. – Ничего серьезного, если, конечно, вас покусали именно на прошлой неделе. Я могу дать вам что‑нибудь против инфекции. Это в общем‑то мелочь, если сравнивать...

– Да, – ответил пациент.

Она нанесла на опухоль немного антибиотика.

– Я могу сделать укол антигистамина, – сказала она, словно извиняясь, – но боюсь, эффект от него будет непродолжительным. Если потом вас станет донимать зуд, пописайте на опухоль.

– Что сделать ? Пописать?

– Моча наружно ослабляет зуд, – объяснила Така. Она протянула ему заряженную кювету; мужчина, как обычно, пожертвовал свою кровь. – Теперь, если вы просто...

– Я знаю, что надо делать.

От одной стороны лазарета до другой шел тоннель: слегка сплющенный цилиндр, в котором мог поместиться человек, он походил на пару ртов, расположенных на разных концах, соединенных горлом с датчиками внутри. Из ближайшей пасти торчала койка, напоминающая распухший прямоугольный язык. Пациент улегся на него, фургон слегка накренился под его весом. С электрическим жужжанием кровать втянулась внутрь. Медленно и плавно человек скрылся в одном отверстии и показался из другого. Ему повезло больше, чем некоторым. Иногда больных втягивало в тоннель, но наружу они так и не показывались. Труба служила еще и крематорием.

Така одним глазом следила за показаниями томографа, другим – за анализом крови. Время от времени она с беспокойством переводила взгляд на растущую очередь больных.

– Ну как? – донесся с другого конца фургона голос мужчины.

Судя по всему, она его уже осматривала. Вторичные модификации уже принялись за его клетки.

Но первую фазу Бетагемота не остановили.

– Очевидно, о меланомах вы знаете, – сказала она, когда он вышел из‑за угла. Она достала из шкафа ингибитор длительного действия и зарядила его в инжектор. – Это замедлит рост опухолей на вашей коже, а также других внутренних новообразований, о которых вы еще не знаете. Я так понимаю, вы недавно были в анклаве или в ПМЗ?

Он хмыкнул в ответ:

– Вернулся сюда с месяц назад. Может, два.

– Угу.

Генераторы электростатического поля, установленные в таких местах, были, в лучшем случае, палкой о двух концах. Стоило побыть в таком поле хоть какое‑то время, и опухоли на мягких тканях росли с невероятной скоростью, как грибы на навозе. Большинство людей считало это меньшим злом, хотя устройства не отражали Бетагемот, а всего лишь задерживали.

Така не спросила, зачем мужчина променял хоть и ненадежную, но защиту на вражескую территорию. Такие решения редко принимались добровольно. Он протянул руку, и она ввела капсулу подкожно прямо над бицепсом.

– Боюсь, у вас есть еще парочка опухолей. Не настолько васкуляризированные. Я могу выжечь их, но вам придется подождать, пока я буду немного посвободнее. Срочности нет.

– Как насчет «ведьмы»? – спросил он, имея в виду «огненную ведьму», Бетагемота.

– Хм, судя по анализу крови, коктейль вы уже приняли, – сказала Така, притворяясь, что снова проверяет результаты.

– Это я знаю. Прошлой осенью. – Он откашлялся. – Мне все еще плохо.

– Понимаете, если вы заразились прошлой осенью, то наши процедуры делают свое дело. Без них вы бы не дожили до зимы.

– Но мне все еще плохо.

Он шагнул к ней, большой, вернее громадный, мужчина; его окровавленные глаза походили сейчас на красные щелки. У стоявших на улице пациентов терпение было на исходе.

– Вам надо поехать в Бангор, – начала она. – Это ближайший к нам...

– В Бангоре мне даже не скажут подождите, – выпалил он.

– Я могу только... я... Понимаете, это даже не лекарство, – постаралась спокойно объяснить Така. – Это средство всего лишь дает вам время.

– Оно уже дало. Дайте больше.

Она осторожно, как будто ненамеренно сделала шаг назад. Ближе к системе защиты Мири[94]94
  Така дала машине имя Мири по официальной аббревиатуре мобильного лазарета: MI – the Mobile Infirmary.
  


[Закрыть], работающей от голосовых команд. Подальше от неприятностей.

Однако неприятность пошла ей навстречу.

– Это так не работает, – мягко произнесла Така. – Препарат уже в ваших клетках. Дополнительная доза не даст никакого эффекта. Это я вам гарантирую.

На секунду она подумала, что он готов отступить. Слова, как ей показалось, дошли до него: его поза стала не столь напряженной. Морщинки вокруг глаз сплелись, образовав какую‑то не столь взрывную смесь смущения и боли, которая заменила страх и злобу.

А потом мужчина улыбнулся самой жестокой улыбкой, которую Уэллетт когда‑либо видела, и вся надежда пропала.

– Но ты‑то вылечилась, – сказал он, двигаясь к ней.

Профессиональный риск. Некоторые больные верили, что сопротивляемость к Бетагемоту передается половым путем. Если у тебя была склонность к такого рода забавам, то трахнуть можно было кого угодно: существовали люди, которые возвели иммунизированных в культ и буквально молили о половом акте, превратив его в нечто вроде прививки. Начальство Таки нередко шутило по этому поводу.

Не такими веселыми были истории о полевых медиках, которых держали в плену и регулярно насиловали ради общественного здоровья. Така Уэллетт не имела никакого желания приносить себя в жертву ради общего блага.

Существо, которое она выпустила на волю, тоже.

Кодовым словом было «Багира». Така не знала, что оно означает; оно шло в комплекте с фургоном, и Уэллетт так и не удосужилась изменить пароль.

Цепь событий, для которых это слово служило чем‑то вроде спускового крючка, никогда не доходила до крайности. Заслышав зов хозяина, системы безопасности лазарета встали по стойке «смирно»: захлопнулись и накрепко закрылись все входы и выходы, за исключением двери в кабину, расположенной рядом с авторизованным оператором. Оружейный пузырь на крыше Мири – в нерабочем состоянии он походил на утопленную в машине зеркальную полусферу – вытягивался из своей шахты сверкающим хромированным фаллосом достаточно высоко, чтобы подстрелить кого угодно, кроме тех, что, спасаясь, распластались вдоль борта машины. (Для этих по каркасу лазарета пускали ток под высоким напряжением.) Сначала в ход шла узконаправленная инфразвуковая «верещалка», которая могла прицельно опорожнить кишки и желудок любому человеку, находящемуся на расстоянии в десять метров. Если ситуация накалялась, то выдвигались турели со сдвоенными диодными лазерами на 8000 ватт: они могли как ослепить противника, так и продырявить насквозь. Неогнестрельным видам оружия всегда отдавалось предпочтение из‑ за нехватки боеприпасов. Однако, если у противника вдруг находились антилазерные зеркала или аэрозоли, грамотному полевому доктору давали возможность воспользоваться и огнестрелом. Машина Уэллетт вдобавок стреляла дротиками, заряженными конотоксином, который вызывал десятисекундный паралич дыхательных путей.

Ни одно из орудий не должно было стрелять автоматически. «Багира» лишь приводила системы в полную боевую готовность, а те противопоставляли любой угрозе еще большую, давая любому агрессору шанс отступить до того, как кто‑то пострадает. К активным действиям Мири могла перейти только после четко выраженной команды Таки.

– «Багира», – прорычала та.

Лазеры открыли огонь.

Они не стали стрелять по красноглазому, а принялись резать людей позади него. Шесть человек рухнули, развалившись на две половинки, лучи сразу прижгли раны – все беды пациентов неожиданно закончились. Другие уставились, не веря своим глазам, на аккуратные дымящиеся отверстия в конечностях и торсах. На дальней стороне этого неожиданного барбекю‑пазла вспыхнули заросли коричневой травы. Резня шла под аккомпанемент «Музыки на воде» Генделя; мелодия не сбилась даже на полтакта.

Спустя мгновение, показавшегося вечностью, люди вспомнили о том, что надо кричать.

Угрозы и апломб красноглазого исчезли за секунду, ошеломленный, он стоял перед Такой, его тело напоминало подушечку для булавок из‑за десятка дротиков с нейротоксином. Широко раскрыв рот, он безмолвно смотрел на Уэллетт, покачиваясь из стороны в сторону. Потом поднял руки вверх, умоляя: «Женщина, да, черт возьми, я и не думал...»

И рухнул, закостенев от чудовищного спазма.

Люди бежали, или корчились, или уже неподвижно лежали. Лазеры палили вверх‑вниз, вправо‑влево, выписывая на земле черные каракули. Среди завитков тут и там вспыхивало пламя, ярким стаккато горя на фоне наступающих сумерек.

Така дернула изо всей силы пассажирскую дверь. К счастью, предательская система не подала ток на корпус лазарета. Но замок заблокировала, отрезав единственный путь к отступлению...

«Мири онлайн, Господи, как она может быть онлайн...»

Така видела, что датчик на приборной доске горит алым светом. Лазарет каким‑то образом подключился к широкому беспроводному миру, где обитали и охотились сетевые монстры...

«Мадонна». «Лени». Никак иначе.

С другой стороны приборной доски мигал еще один датчик. С запозданием Така поняла, что водительская дверь незакрыта. Она быстро обежала машину спереди. Уэллетт не отрывала глаз от земли, из какого‑то религиозного порыва не смотря на гнев Господень, «если я не вижу его, может, он не увидит меня», но слышала шум работающей турели над головой – та отслеживала и стреляла, отслеживала и стреляла...

Така ввалилась в кабину, рывком захлопнула за собой дверь и закрыла ее.

Фоновизор валялся рядом с сиденьем. От его окуляров по полу разливалось, корчась, слабое сияние. Така схватила прибор и натянула его на голову.

Весь главный экран заполняло исказившееся от ярости лицо «мадонны». Звук был выключен – Уэллетт обычно оставляла только изображение.

«Вот зараза! Через GPS пролезла».

Во время остановок Така всегда отключала GPS. Захватчик, похоже, каким‑то образом надурил систему.

Она вырубила навигацию. Орущая тварь в окне исчезла. Наверху лазеры, скуля, прекратили огонь.

Гендель кончился, уступив место Чайковскому «Иоланте».

Казалось, прошло очень долгое время, прежде чем Така осмелилась пошевелиться.

Выключила музыку. Дрожа, обхватила себя руками. Чуть не разрыдалась, как маленький ребенок, но огромным усилием воли подавила порыв. Сказала себе, что сделала все, что могла..

Сказала, что могло быть намного хуже.

В своей среде обитания «мадонны» могли делать практически все что угодно. Курсируя по волнам и проводам АмСети, они могли пробраться почти в любую систему, сломать почти любой предохранитель, обрушить любое бедствие на головы людей, для которых катастрофа уже давно стала привычным делом. Буквально неделю назад одна взломала программы по контролю за паводком на какой‑то дамбе в Скалистых горах, опустошив весь резервуар прямо на ничего не подозревающих жителей, мирно спящих в зоне водослива.

Для такого создания взломать жалкий лазарет на колесах было совершенно пустяковым делом.

Хоть в систему не загрузилось, и то хорошо. Места не было. В навигационных и оборонительных системах не хватало памяти для чего‑то настолько сложного, а медицинская – единственная в лазарете, которая могла вместить столь большой пакет информации, – была вручную отключена от сети и подсоединялась к ней только для заранее организованных обновлений. Монстры могли немало натворить в виртуальности, но до сих пор не научились дергать рубильники в реальном мире. Эта «лени» лишь протянула свои длинные, злобные пальцы из какого‑то далекого узла, сея хаос на расстоянии, пока Така не отрубила связь.

Ее собственное размытое отражение, испуганное, с ввалившимся глазами, уставилось на нее с отключенной приборной доски. Слегка выгнутый плексиглас искажал изображение, вытягивая его в длину, и лицо из просто худого превратилось в откровенно истощенное. Она напоминала хрупкого беглеца с планеты с малой гравитацией, цивилизованного и благовоспитанного. Изгнанного в этот адский мир, где даже доспехи оборачивались против своего владельца.

«А что, если я...» – подумала она и осеклась.

Усталая, она открыла дверь и вышла наружу, на бойню. Там еще лежало несколько пациентов, стоять никто не мог. Некоторые шевелились.

«А что, если я не...»

– Эй! – закричала она, обращаясь к пустым улицам и темным фасадам. – Все в порядке! Все кончено! Я все отключила!

Стоны раненых. Больше ничего.

– Отзовитесь, кто‑нибудь! Мне тут нужна помощь! У нас... У нас...

«А что, если я не отключила GPS?»

Она покачала головой. Она же всегда ее отключает. Сейчас, правда, Така не помнила, отрубила ли его после остановки, но разве такие машинальные действия упомнишь?

– Эй, кто‑нибудь?

«А может, ты облажалась? Тебе не впервой.

Правда, Дейв?»

Внезапно все вокруг окутала тьма. Она подняла голову вверх, оторвав взгляд от мясорубки; сумерки уже скрывались за горизонтом.

И вот тогда она и заметила инверсионные следы[95]95
  Инверсионный след – след, оставляемый в небе летательными аппаратами, идущими с большой скоростью на большой высоте.
  


[Закрыть].